Помоги проекту - поделись книгой:
К 1930 г. в моем политическом сознании и социальном самочувствии наступает большая депрессия. Социальной подоплекой этой депрессии является ликвидация кулачества как класса. Мое восприятие этого процесса выражено в моем стихотворении «Холодная весна» — <…> написанное летом 1932 г. после моего возвращения из Крыма. К этому времени у меня возникает чувство социальной загнанности, которое усугубляется и обостряется рядом столкновений личного и общественно-политического порядка». <…>
«Холодная весна» прилагается к протоколу:
Разговор возвращается к главному, к строкам о Сталине.
«Вопрос: Когда этот пасквиль был написан <…>?
Ответ: <…> В ноябре 1933 года.
Вопрос: Как реагировали на прочтение им этого пасквиля названные вами лица.
Ответ: КУЗИН Б. С. отметил, что эта вещь является наиболее полнокровной из всех моих вещей, которые я ему читал за последний 1933 год.
ХАЗИН Е. Я. отметил вульгаризацию темы и неправильное толкование личности как доминанты исторического процесса.
Александр МАНДЕЛЬШТАМ не высказываясь укоризненно покачал головой.
ГЕРШТЕЙН Э. Г. похвалила стихотворение за его поэтические достоинства. Насколько я помню, развернутого обсуждения темы не было.
НАРБУТ В. И. сказал мне: «Этого не было», что должно было означать, что я не должен никому говорить о том, что я ему читал этот пасквиль.
ПЕТРОВЫХ — как я сказал — записала этот пасквиль с голоса и похвалила вещь за высокие поэтические качества.
Лев ГУМИЛЕВ — одобрил вещь неопределенно-эмоциональным выражением, вроде «здорово», но его оценка сливалась с оценкой ее его матери Анны Ахматовой в присутствии которой эту вещь ему была зачитана.
Вопрос: Как реагировала Анна АХМАТОВА, при прочтении ей этого контрреволюционного пасквиля и как она его оценила?
Ответ: Со свойственной ей лаконичностью и поэтической зоркостью Анна АХМАТОВА указала на «монументально-лубочный и вырубленный характер» этой вещи». <…>
Вопрос: Выражает ли ваш контрреволюционный пасквиль «Мы живем» только ваше, Мандельштама, восприятие и отношение или он выражает восприятие и отношение определенной какой либо социальной группы?
Ответ: Написанный мною пасквиль «Мы живем»— документ не личного восприятия и отношения, а документ восприятия и отношения определенной социальной группы, а именно части старой интеллигенции, считающей себя носительницей и передатчицей в наше время ценностей прежних культур. <…>»
В заключение поэт отвечает прямо, что «плакатная выразительность пасквиля <…> делает его широко применимым орудием контрреволюционной борьбы, которое может быть использовано любой социальной группой».
Мандельштам назвал девятерых, о которых сам следователь был прекрасно осведомлен. Кроме них стихи о Сталине слышали еще семь-восемь человек, но Христофорыч не назвал их, и Мандельштам промолчал. Остались не упомянутыми, например, Пастернак и Шкловский. Во время свидания Осип перечислил Надежде имена всех девятерых, чтобы она предупредила их. Льву Гумилеву во время следствия читали показания Мандельштама о нем и матери, он назвал их безупречными.
25 мая выносится обвинительное заключение.
26 мая, в первой половине дня, Особое Совещание выносит постановление — три года ссылки в Чердынь.
А 27 мая, ничего не говоря о приговоре, поэта знакомят пока лишь с обвинительным заключением.
«Поскольку других обвинений в какой бы то ни было формулировке мне мне (дважды — видимо, от волнения.— Авт.) не было предъявлено считаю следствие, не зная за собой другой вины, правильным. О. Мандельштам».
Далее — служебные записки.
«Коменданту ОГПУ.
Просьба выделить спецконвой на 28/V—с. г. для сопровождения в гор. Чердынь, в распоряжение Чердынского райотделения ОГПУ, осужденного Мандельштам Осипа Эмильевича, содержащегося во Внутреннем изоляторе ОГПУ.
Исполнение сообщите.
Основание: распор. секретаря Колл. ОГПУ т. Буланова. <…>
ПОМ. НАЧ. УСО ОГПУ Зубкин.
ПОМ. НАЧ. 2 ОТД. Мишустин.
27/V—34 г.».
«СССР. ОГПУ. Секретно — Политический отдел 28 мая 1934 г.
Тов. В. Срочно. УСО ОГПУ (2 отделение).
Просьба отправить вместе с направляемым спецконвоем в ссылку Мандельштама жену его Мандельштам Надежду Яковлевну.
ПОМ. НАЧ. СПО ОГПУ: ГОРБ».
Наконец, прелюбопытнейший документ — символ времени:
«НАЧ. ЧЕРДЫНСКОГО РАЙОТДЕЛЕНИЯ ОГПУ г. Чердынь.
Копия: НАЧ. УСО ПП ОГПУ СВЕРДЛ. ОБЛ. г. Свердловск.
Препровождается выписка из протокола Особ. Сов. при Колл. ОГПУ от 26/V—34 г. по делу № 4108 — МАНДЕЛЬШТАМ Осипа Эмильевича, вместе с личностью осужденного, следующего спецконвоем в ваше распоряжение, для отбывания высылки. Прибытие подтвердите». Те же — Зубкин и Мишустин.
Заметили? Препровождается не осужденный, а «выписка из протокола… вместе с личностью осужденного». То есть — важная бумага, а при ней — маленькая букашка: человек.
По дороге на вокзал Надежда зашла на Лубянку. По лестнице спустился следователь, в руках — чемоданчик Осипа.
— Едете?..
— Еду.
Это он, Христофорыч, предложил ей сопровождать мужа к месту ссылки. Теперь, прощаясь, она, благодарная, протянула ему руку. Христофорыч своей руки не подал.
* * *
Но не странно ли? Всего 12 дней пребывания в тюрьме, а поэту разрешают свидание с женой. Уже жене, как в добрые царские времена, разрешают поехать с мужем в ссылку. Она заезжает за мужем на Лубянку. Вежливый провожатый-блондин на перроне берет под козырек. Все гладко и даже красиво.
Ни о чем не просите, ничем о себе не напоминайте, растворитесь, притворитесь покойниками. Чтобы ни одной новой бумажки с вашим именем — предупреждали друзья в Москве. «Бородатые мужики» в Чердыни подтвердили: «Никаких телеграмм. Ответа здесь не получал еще никто». Но она, Надежда, все — наоборот, настойчиво требует психиатрическую экспертизу, шлет телеграммы в Москву — в ЦК, брату Осипа.
И что же? Новая странность.
Лист дела 31.
«МЕМОРАНДУМ.
В СВЕРДЛОВСК ПП ОГПУ САМОЙЛОВУ.
НЕМЕДЛЕННО ЭКСПЕРТИЗОЙ ПСИХИАТРОВ ПРОВЕРЬТЕ ПСИХИЧЕСКОЕ СОСТОЯНИЕ ВЫСЛАННОГО В ЧЕРДЫНЬ МАНДЕЛЬШТАМА ОСИПА ЭМИЛЬЕВИЧА. РЕЗУЛЬТАТ ТЕЛЕГРАФЬТЕ. ОКАЖИТЕ СОДЕЙСТВИЕ В ЛЕЧЕНИИ И РАБОТЕ. №9352 МОЛЧАНОВ. 5.VI—34 г.».
Лист дела…
«В ОГПУ.
Александра Эмильевича Мандельштама
Заявление.
28/V по приговору ОГПУ брат мой О. Э. Мандельштам был выслан на 3 года в Чердынь. Жена брата Н. Я. Мандельштам, сопровождавшая брата в ссылке, сообщила телеграммой из Чердыни, что брат психически заболел, бредит, галлюционирует, выбросился из окна второго этажа и что на месте в Чердыни медицинская помощь не обеспечена (медперсонал — молодой терапевт и акушер). Предполагается перевод в Пермскую психиатрическую больницу, что по сообщению жены может дать отрицательные результаты. Прошу освидетельствовать брата и при подтверждении психического заболевания, перевести его в город, где может быть обеспечен квалифицированный медицинский уход вне больничной обстановки близ Москвы, Ленинграда или Свердловска.
6/VI—34 г.
А. Мандельштам.
Адрес. Москва, Старосадский 10 кв 3».
В Свердловск через три дня летит очередной меморандум:
«ПП ОГПУ САМОЙЛОВУ.
В ДОПОЛНЕНИЕ № 9352 НЕМЕДЛЕННО ПЕРЕВЕДИТЕ МАНДЕЛЬШТАМА В СВЕРДЛОВСК, ПОМЕСТИТЕ В БОЛЬНИЦУ ДЛЯ ИССЛЕДОВАНИЯ ПСИХИЧЕСКОГО СОСТОЯНИЯ. РЕЗУЛЬТАТ ТЕЛЕГРАФЬТЕ. №9370 МОЛЧАНОВ. 9/VI— 34 г.».
Уже не просто забота о ссыльном преступнике, но — тревога за его здоровье.
Все просто. Действовала сталинская резолюция: «Изолировать, но сохранить».
Слишком большая волна поднялась после ареста поэта. Ахматова добилась приема у Енукидзе. Пастернак кинулся к Бухарину. Бухарин написал Сталину, отметив: «И Пастернак тоже волнуется». Сталин позвонил Пастернаку. Наконец Сталин ответил Бухарину: с Мандельштамом будет все в порядке.
Надя не отпустила Осипа в Свердловск.
После больницы Мандельштам, худой, обросший, невменяемый, с переломанным плечом, бродил по окрестным оврагам Чердыни и искал труп Ахматовой.
Лист дела 32.
«Выписка из протокола Особого совещания при Коллегии ОГПУ от 10 июня 1934 г.
Слушали: Пересмотр дела №4108. <…>
Постановили: Во изменение прежнего постановления — Мандельштам Осипа Эмильевича лишить права проживания в Московской, Ленинградской обл., Харькове, Киеве, Одессе, Ростове н/Д, Пятигорске, Минске, Тифлисе, Баку, Хабаровске и Свердловске на оставшийся срок».
Между первым и вторым приговорами ОСО прошло всего полмесяца.
Осип и Надежда выбрали Воронеж.
Глава 5
Вождю было невыгодно убивать поэта. Мертвый, он стал бы опаснее. Стихи казненного звучат сильнее. Вождю выгоднее было подчинить поэта, заставить поклониться.
Да, Мандельштам написал потом посвящение Сталину. Слабенькое, старался, мучился — лучше не смог.
Попытка насилия над собой не удалась. «План Сталина потерпел полный крах,— пишет критик, литературовед Бенедикт Сарнов в своей книге «Заложник вечности».— Потому что такие стихи мог написать Лебедев-Кумач. Или Долматовский. Или Ошанин. Кто угодно! Чтобы написать такие стихи, не надо было быть Мандельштамом».
Сталин смял его как человека, но убить в нем Поэта не смог. Поэт сам дал оценку своему опусу:
— Я теперь понимаю, что это была болезнь.
Почему же другие, многие, почти все, даже Пастернак, так удачно и легко вставляли в стихотворную строку имя Сталина? Не знали его? Почему же этот полуюродивый, дальше всех от земли и ближе всех к небу, почему он — знал?
Принято считать, что единственное стихотворение погубило Мандельштама. Можно, конечно, пойти на костер и за единственное, если оно стало итогом жизни, невероятным последним взлетом. Но обличительный стих, как и хвалебный,— также невысокой пробы, здесь также не нужно быть Мандельштамом, чтобы написать его, в нем нет ни одного слова из тех, что знал только он один. Это не стихотворение, а скорее лобовая эпиграмма. Последняя строка грубо приколочена.
«Что ни казнь» и «грудь» в подбор — даже неграмотно.
Но вот поступок — да, жертвенный! Тут нужно быть именно Мандельштамом, никто бы более не посмел.
Думать, что единственная, лишь однажды, несдержанность чувств привела его на эшафот — слишком прискорбно и несправедливо. Это упрощает и принижает поэта, низводит его до нечаянного литературного озорника.
Да, судили за стихотворение, но он шел к нему давно и напрямик и на пути мог сложить голову гораздо раньше. Когда, например, в 1918 году схватился с Блюмкиным и, спасая от расправы незнакомого ему искусствоведа, отправился с Ларисой Рейснер к Дзержинскому. Или когда в 1928-м, случайно узнав о предстоящем расстреле пятерых стариков — банковских служащих, метался по Москве, требуя отмены приговора. Явился к Бухарину. Приговор в конце концов отменили, и Николай Иванович счел долгом известить об этом поэта телеграммой в Ялту.
Что касается собственно стихов, то были и другие, за которые грозила кара, многие из них пришлось тщательно прятать, некоторые в итоге бесследно затерялись. Стихотворение «Ленинград», написанное в декабре 1930 года, по чьему-то головотяпству напечатала «Литературная газета». Уже тогда Мандельштаму пригрозили арестом.
Поделиться книгой: