– Хочешь, расскажу историю? – вдруг тараторит Алиса. – Жила-была одна девочка. Учила французский, выучила идеально, переводчиком не стала и во Францию так ни разу и не съездила, а потом умерла.
И, довольная, смотрит на меня, ждет реакции, видимо.
– Согласись, сильная история, – говорит она. – Думаю продать права на экранизацию, что скажешь?
Я ничего не говорю. Я не понимаю, как вести подобный разговор. Я сейчас вообще мало что понимаю.
Алиса продолжает:
– Жить, как та глупая девочка-недофранцуженка, не лучший путь. Потому что финал в любом случае известен. Он един для всех историй. И его не может переписать даже самый гениальный сочинитель. Так почему бы не попробовать изменить сюжет? Черное закрашивает белое, белое закрашивает черное, а кисть и краски у тебя, рисуй что хочешь. Рисуй, даже зная, что полотно сгорит.
– Что тебе от меня нужно? – устало протягиваю я.
– Не мне. Это тебе нужно кое-что от меня. Тебе, как законченной невротичке, чтобы выбраться из всего этого дерьма, придется соблюсти все обязательные ритуалы.
– Ритуалы?
– Да, типа твоего ритуала по десять раз перепроверять, заперта ли дверь, а то ты не уснешь.
Просто было однажды – выхожу утром из дома, а дверь, оказывается, была всю ночь не заперта. Забыла защелкнуть замок. Проверяю, да, бывает, частенько даже – что тут такого? Грабители не спят ведь.
– Я здесь не для того, чтобы лечить тебя задушевными разговорами и чтобы ты могла выплакаться. Мы не станем распутывать нить за нитью твои проблемы. Мы махом разрубим узел, как тот древний грек, как его… ну ты знаешь. И именно для этого тебе нужна я.
Я смотрю на возмущенное лицо Алисы.
– Ты хочешь наказать их всех за свои обиды, вот только способ избрала совершенно идиотский – убить себя. Разве это наказание? Это подарок врагам.
Я смотрю на суровое лицо Алисы.
– Ты, как последняя, немощная тварь, превратила свое желание убить их в желание убить себя. Но нет. Мы не уйдем без возмездия. А они не уйдут от него. Мы всё им вернем, всё, что получали от них всю жизнь.
Я смотрю на загадочное лицо Алисы.
– Нет, – хрипит она. – Мы еще не все уроки на отлично выучили. У нас впереди экзамены.
Мое имя Паника.
6
– Мы идем на прогулку, – слышу голос Алисы.
Я обнаруживаю, что стою у зеркала. Моя челка заколота назад. Я накрашенная, но на этот раз гораздо легче и милее, чем получилось у меня перед походом в «Бездну». И переодетая: последние купленные джинсы и кофта, которую я носила всегда с закатанными рукавами, потому что они длинные и закрывают кисти. Но сейчас всё это на мне выглядит вроде как даже изысканно.
– Каждый раз мучаюсь, когда роюсь в твоем гардеробе. Как тебе наш образ? Вроде сносно, да?
Кажется, я многое пропустила – всё костюмированное представление.
– Совсем немного, – поясняет Алиса, вмешиваясь в мои мысли.
Я смотрю на часы. Полпервого ночи.
– Детское время, – цокает она.
Значит, меня не было примерно час.
– А если б ты мне тут ныла под руку, я провозилась бы и дольше.
Мои ступни плавно ныряют в черные сапоги, а кисти – в рукава пальто.
– Ладно, помчали.
И мое тело двигается к двери.
Я пытаюсь напрячь хоть какие-то мышцы. Не выходит.
Моей плотью правит Алиса. А я, как сторонний наблюдатель, нахожусь где-то в голове.
Мы выходим на улицу.
Снег продолжает сыпать. Уже приличный толстый слой на дорогах. Невысокие платформы моих сапог полностью проваливаются в белое полотно, оставляя за собой небольшие колодцы.
Да кто вообще покидает дом ночью в такую погоду?
Мне холодно. Но почему? Может, мои чувства включены, потому что она мне позволяет? Почему я не могу сама владеть моим телом? Почему она сильнее меня?
– Потому что ты так хочешь, – отвечает Алиса.
– Нет, я не хочу так.
– Хочешь, хочешь, не спорь.
Ее слова звучат издевательски. Она будто посадила меня на поводок и теперь выводит гулять.
Я вижу, как топают мои ноги, по очереди выстреливая из-под пальто, и недоумеваю, что это не я ими двигаю. Я словно водитель, которого силком выволокли из-за руля, упаковали в смирительную рубашку, намертво пристегнули ремнями на пассажирском сиденье и взяли с собой покататься.
Я пытаюсь понять маршрут своей угонщицы. Если он у нее вообще спланирован.
– А куда мы идем?
– Мы идем туда, где поются песни, – завывает Алиса с интонацией королевского глашатая. – Мы идем туда, где все красивые и дружные. Мы окажемся там, где мы встретим новый рассвет вместо последнего заката.
Ее чудаковатое настроение сбивает меня с толку. Как и ее существование в целом.
– Так куда мы идем? – не унимаюсь я.
– Мы идем пить.
Довольно-таки неожиданный пункт назначения.
– Я не хочу пить, – возмущаюсь.
– Значит, мне больше достанется.
Да она вообще обнаглела. Не церемонится со мной. Заперла в тесном чулане и, позволяя лишь поглядывать в замочную скважину, хозяйничает в моем теле, в моем доме, в моем мире.
Я снова пытаюсь поиграть мышцами, дернуть рукой, повернуть голову. Всё тщетно. Это и страшно, и унизительно.
– Это грубо и подло, – жалуюсь я.
– Правда? А какой у тебя план? Ах да, чуть не забыла, план «А» – вернуться домой и принять кровавую ванну. Что ж, извини, сегодня в моем списке дел нет мероприятий, на которых мне должны вскрыть вены.
– Это мои вены!
– И мои тоже.
– Тебя здесь вообще быть не должно, – продолжаю напирать.
– Не суди меня по себе.
– Ты узурпатор.
– Тогда жду не дождусь, когда у тебя начнется стокгольмский синдром и мы наконец подружимся.
Я замолкаю. Но, кажется, не от обиды. Возможно, она меня даже немного успокоила. Возможно, она даже немного сняла с меня ответственность за всё. Вот только что мне даст та, кто взяла меня в заложники? Куда она меня приведет?
– Тут недалеко, – отзывается Алиса. – Надо иногда вылезать из берлоги, даже зимой, чтоб знать, что в паре кварталов от дома есть неплохие места.
– Мы уйдем оттуда, если мне не понравится?
– Я отвечу на твой вопрос, если в нем не будет слова «если», – отрезает она.
Но я продолжаю бухтеть:
– Я уже была в одном шумном месте сегодня, мне достаточно.
– Там поспокойней, чем в «Бездне». Как раз нужно расслабиться. Познакомишься с моими друзьями.
– Смотрю, ты много друзей успела завести.
– Мои друзья – твои друзья.
– Тоже мажоры какие-нибудь?
– Нет, вполне интеллигентные.
– И что за место? – спрашиваю. – Снова в гламурные хроники попадем?
– В гламурных хрониках засветиться не страшно, – говорит Алиса, – страшно – в криминальных.
Четырехэтажное яркое здание, облепленное разношерстными автомобилями. Неоновая вывеска: «Сам ты Клаус».
Заходим.
Приглушенный свет. Низкие столики, низкие диванчики. Оживленно – людей полно. Свободных мест не видно.
На сцене группа недомузыкантов играет какой-то недорок. Но всё же магия живого концерта вбрасывает свои искры в атмосферу.
Ко мне подходит девушка в специальной кафешной форме, с собранными в хвост волосами.
– Здравствуйте, у вас заказан столик? – Хочет вежливо послать.
– А вы че, здесь мебелью торгуете? – рыкает Алиса. – Бармалея позови.
С лица девушки пропадает искусственная доброжелательность и появляется натуральное недовольство. Она уходит в полумрак.
– Бармалей? – удивляюсь я. – Что это? Псевдоним?
– Это его обличье.
Продолжаю разглядывать тут всё. Но прежде всего – людей. Обстановка – словно здесь этакие задушевные посиделки, все свои и всем уютно. Аж не верится.
Нарисовывается здоровенный мужчина в круглых очках с желтыми линзами, с выбритой до блеска головой и аккуратно подстриженной бородой с торчащими уголками усов. Обыкновенный перевертыш. Лысеющие мужчины часто отращивают волосы на лице – и это выглядит будто у них голова перевернута. Очевидно, в них срабатывает какая-то встроенная программа по компенсации утраты и сохранению маскулинности.
– Алисок, – улыбается он. – Здор
И я следую за ним мимо череды столиков, натыкаясь на не то пренебрежительные, не то завистливые взгляды развалившихся на диванах гостей.
Бармалей уверенно шагает вглубь, поблескивая своей лысиной.
– А кто он? – шепчу я Алисе. – Хозяин?
– Не. Он то ли музыкант, то ли поэт. Выступает здесь часто. В фаворе, короче.
Наконец мы подходим к одному из столиков в глубине зала. На диване полулежа сидит парень в красной рубашке. Рядом худенькая блондинка с обильным макияжем.
– Падай с нами, – говорит то ли музыкант, то ли поэт. – Ты ром будешь чистый или с колой?
– Буду, – отвечает Алиса и садится.
Бармалей, одобрительно улыбаясь, ставит передо мной бокал, усаживается рядом и указывает на девушку:
– Это Щепка. А это Алиса.
Мы смотрим друг на друга. Молча. И не делаем никаких приветственных движений. Даже мимикой.
Должно быть, Щепкой ее прозвали из-за того, что она похожа на палку. Тощая до невозможности. Сразу видно, что тварь.
Поделиться книгой: