Помоги проекту - поделись книгой:
— Вот… «Как закалялась сталь»!
Парень знал русский язык лучше других. У них в партизанском отряде был русский офицер, с которым парень и подружился.
— Его подарок, — показал книгу бывший партизан. — Скоро сам прочту. Обязательно сам.
Наш эшелон тронулся первым. Мы слышали добрые возгласы.
— Среджан пут, друже!
И снова мы перевели это приветствие, обращаясь к оставшимся у своих теплушек парням:
— Счастливого пути, товарищи!
…Я вспомнил эти события в поезде, когда он отсчитывал последние метры по венгерской земле, приближаясь к границе Югославии. И вот граница. Я вздрогнул от знакомого приветствия:
— Добар дан, друже!
По узкому проходу вагона приближался молодой пограничник.
Казалось, это был парень из эшелона. Я смотрел на знакомое лицо, знакомую улыбку.
Конечно, это другой человек! Со времени встречи прошло много лет. А пограничник так же молод, как парни, которые ехали в Москву.
Пограничник вновь улыбнулся и поднял руку к козырьку:
— Среджан пут, друже!
Поздно вечером мы были в Белграде. Город сверкал разноцветными огнями, которые отражались на свинцовой глади Савы и Дуная. Город, отдыхая после жаркого, рабочего дня, дышал спокойно, ровно. Уже утихал и центральный район — площадь Теразие. Машины мчались бесшумно, словно боялись потревожить блестящий, но сонный мир витрин. Все реже попадались прохожие. Город засыпал. Ведь ему нужно подниматься рано. Уже в шесть утра браться за работу.
Утром он особенно красив, белый город, полный солнца и зелени.
Белградом можно любоваться долго, не уставая, делая для себя все новые и новые открытия.
Но с лиц югославских товарищей пропадает улыбка, когда мы едем туда, где покоится прах героев Белграда. Трудно назвать кладбищем большой парк. Но в газонах утопают плиты с именами югославских и советских воинов. Их более двух тысяч, этих белых плит.
По аллеям гуляют белградцы. Здесь много и приезжих.
В колясках притихшие малыши. Может, и этим малышам передалось настроение взрослых?
Читаю на плитах имена освободителей Белграда. Имена сербов, хорватов, македонцев, словенцев, черногорцев.
С ними рядом плиты с фамилиями русских, украинцев, казахов, узбеков.
«Василий Михайлов, Герой Советского Союза», «Советски борец Каримов», «Степан Червенко»… А сколько плит с короткой надписью: «Непознати советски борец» («Неизвестный советский воин»). Имена советских солдат и офицеров, отдавших свою жизнь за освобождение Югославии и его сердца — Белграда, стали священными в полном смысле этого слова.
…Сгущались сумерки. Сейчас мы вернемся в сверкающий разноцветными огнями город. Сегодня он стал нам еще ближе и дороже.
Цветы, цветы, цветы… Мы проходим вдоль свежих красочных газонов.
У выхода с кладбища нас окружают школьники. Одной девочке я дарю цветную открытку.
— Это Валентина Терешкова.
— Терешкова! — восхищается девочка, широко открыв глаза.
— Ого! — удивляются мои спутники. — У тебя глаза, как у Валентины!
Девочка смотрит на открытку, потом на нас. Она не знает, что сказать. Такое сравнение, да еще при подругах!
Школьники провожают нас до машины. И снова звучат знакомые, чудесные слова:
— Среджан пут, друже!
Первый полет
Огромное дерево протянуло свои ветви над ущельем. Дерево было старым, крепким, гордым.
К нему нас и вела переводчица Миланка.
— Бои были короткими, — повернувшись, сказала она. — Фашисты не могли продержаться и одного дня.
Сверху был виден серпантин горной дороги. Мы уже поднялись за тысячеметровую отметку.
— Оккупанты мстили черногорцам там, внизу. Сжигали целые деревни, города…
Мы думали, что Миланка хочет нам показать с этой площадки, на которой возвышалось одинокое дерево, удивительную красоту Черногории.
А она показала дерево и дощечку на нем. Надпись до предела лаконична: «Миша». И дата гибели советского солдата: «5 апреля 1943 года».
Рядом с деревом холм, могила солдата.
— О нем много рассказывают. Бежал из плена, учил черногорцев воевать. Во всех деревнях о нем знают, — говорила Миланка.
К дощечке была прикреплена полевая звездочка. Та самая, какую солдаты носили на шапках и пилотках. Вероятно, эту звездочку советский воин хранил и в самое трудное время.
Тихо в горах, спокойно.
Неожиданно мы заметили почти у самого обрыва двух мальчишек. Они были так заняты своим делом, что не обратили на нас внимания.
Та торжественность, с которой ребята готовились запустить обыкновенный планер, говорила о многом. Так можно запускать только космические корабли. Отрывистые, четкие команды…
И наконец планер поплыл над ущельем.
Зачарованные мальчишки смотрели вслед ему, не двигаясь…
Старый мост
По стенам Калемегданской крепости ползут гибкие зеленые стебли. Из-за камней топорщится трава. Без них камни выглядели бы совсем мрачно.
Собственно, как они должны выглядеть? История у крепости довольно невеселая.
— Единственные уцелевшие остатки старого города… — говорит переводчица. — Но об этом можно узнать скорее изучая историю, чем исследуя стены. Каждый завоеватель, как правило, разрушал здесь все, что находил… Затем он строил другие укрепления, которые разрушались новым завоевателем.
Милая девушка легким движением отбрасывает густые длинные волосы. Не в первый раз ей приходится повторять слова о крепости, о врагах, вычитанные из путеводителя. Эти сухие слова, чувствуется, не нравятся девушке, и, покончив с ними, она восклицает:
— Смотрите, как красиво!
С крепостной стены открывается вид на новый Белград, на спокойные, сверкающие ленты Савы и Дуная. Здесь реки сливаются.
Прямо перед нами двадцатичетырехэтажное здание, легкое, праздничное, с сотнями сверкающих окон. Нижние этажи скрыты от глаз и потому кажется, что здание устремилось в полет. Только на миг задержалось: пусть восхитятся люди.
Облокотившись на древние камни, люди продолжают любоваться белым городом. Именно с этого холма, с этой крепостной стены, забывая на время об истории.
Но можно ли о ней забыть совсем?
Над Савой и Дунаем несколько мостов. Когда гитлеровцы бежали из города, они взорвали их. Сейчас построены новые.
— Кроме Земунского… — коротко сообщает девушка. — Им не удалось его взорвать.
Земунский мост один из красивых и больших.
— Не удалось…
Мы молчим, ждем продолжения рассказа.
— На мост ворвались советские солдаты и спасли его.
О мосте она говорит, как о живом человеке.
— В Белграде знают фамилии майора Бычкова и старшего лейтенанта Соколова. Они привели солдат, спасли мост.
Кто-то интересуется дальнейшей судьбой советских офицеров. Девушка растерянно смотрит на нас. Она, вероятно, не задумывалась над этим вопросом.
— Живы… — наконец говорит она.
Утром мы проезжали через Земунский мост. Точнее, с трудом двигались в огромном потоке машин.
Наверное, девушка тоже вспомнила эту картину и твердо повторила:
— Конечно, живы…
Рождение картины
Краски легкие, светлые. Это утро. В дрожащей дымке проступают очертания большого города.
И еще на картине напряженное лицо. Человек с нетерпением ждет, когда проснется Париж. Пока раннее утро. Рассвет задерживался на крышах. Такие зыбкие краски напоминают картины Моне, Писарро, Ренуара…
Картина еще не закончена, а на нее обращают внимание, около нее задерживаются. Тесно здесь, на знаменитом «пятачке» Монмартра. Мольберт к мольберту. Художникам не мешает поток туристов. Он даже необходим. Не сейчас, так позже, не сегодня, так завтра кто-нибудь из приезжих купит очередную картину, где в уголке будет подпись, дата и, конечно, место продажи. В основном покупают именно из-за этого.
— Трудно, что ли, подписаться, — пожимает плечами художник и сознается: — многие неразборчиво подписывают.
— Почему?
— Вдруг станешь знаменитым. Стыдно будет потом.
— Но у вас интересная картина.
— Эта… Это другая, — задумчиво говорит он и смотрит на крыши, покрытые дымкой рассвета. — Я приехал из Голландии. Отец мой мечтал побывать в Париже.
— И что?
— Его убили гитлеровцы.
— Это он? — я кивнул на картину.
— Он. — И вдруг резко повернулся. — Смотрите, какие добрые глаза! Какое в них детское любопытство.
— Наш товарищ, — пояснил я.
— Кто он?
— Архитектор.
— Сразу видно. Удивительно добрые глаза.
— Он освобождал Прагу…
— Да-а?
Художник застыл, прикусив губу.
— Да-а!
Наконец-то он нашел. Он чувствовал, что в картине не хватает главного. Глаза, глаза! Какому художнику они удавались сразу? И вот так, неожиданно!
— Простите.
Поделиться книгой: