Царь Медоедов

Первой прочитанной книгой в монастыре стала брошюра игумена N. Отец Симеон порой удивлённо смеялся над героями своих историй будто сам слышал об этом впервые, что невольно вызывало улыбку и у меня, хотя я часто терял суть повествования. В такой тёплой атмосфере я провёл неделю. После чего меня поставили помогать поварам в трапезной. Странно, что человека с голосами они подпустили к еде – что если я её отравлю крысиным ядом. Там послушались монахи, послушники и трудники. Один из поваров – пухлый, с рыжими длинными волосами и козлиной бородой докапывался до меня каждый день. Началось всё с того что я отказался от рыбы, будучи вегетарианцем:

– Почему ты не ешь рыбу?

– У меня свои убеждения на этот счёт.

– Ты что считаешь себя лучше Бога?

– В смысле? Не понял?

– Спаситель с учениками ловил и ел рыбу, а ты что лучше Христа? – я не сразу сообразил, что Спаситель и Бог это одно и то же.

– Слушай, отстань от меня, это моё дело, что мне есть, а что нет.

С того разговора он приставал по малейшему поводу, высказывая всё вроде бы без мата, но с явной злобой. Человек я здесь был новый, и трясти его с порога не имел ни желания, ни сил. Просто не расценивал его как угрозу, от слова «совсем». Каждое утро мы собирались в семь утра, все раскачивались, пили чай и приступали к чистке овощей, рыбы и непосредственно готовке. В одно такое утро, не помню что стало поводом, полутораметровый-хоббит отец Панкратий, мастер панчей, удачно подшутил над Александром. Все посмеялись. Александр подошёл ко мне и озвучил манифест:

– Будешь смеяться – получишь по лицу.

– Неужели?! От тебя?

– Да!

– Сомневаюсь…

Наградив его самой презрительной ухмылкой, на какую я только бываю, способен, я отошел к столу и опустил чайный пакетик в чашку с кипятком. С боку прилетело. «Ну всё, п***** тебе рыжий» – подумал я. Теперь я имел полное право закатать его в кухонную плитку. Я повернулся, оттягивая секунду, когда этот несчастный, останется один на один с адскими безднами моего гнева. В такие моменты гнев невидимыми волнами расходится вокруг, его можно почувствовать, отчего многие потенциальные противники таковыми и остаются. Он на полном серьёзе стоял в стойке, уверенный, что готов к тому, что будет дальше. Пусть от меня осталась половина, это половина будет бросать его как табуретку об стены, пока он не обмякнет грудой переломанных костей. Никто меня не оттащит, пока я не закончу. На кухне мы остались одни. Он спросил:

– Теперь понял?!

– Да как то не дошло…

Второй удар был так себе, голос говорил: «Уничтожь его, размажь его, да как он посмел!» Я воспротивился этому… что если я не поддамся гневу, всё-таки я в монастыре. И я не ответил. Выдержав шквал ударов, мне всё-таки удалось устоять на ногах, но во рту из отбитых губ шла кровь. Бес продолжал: «Будь мужчиной, хотя бы плюнь ему кровью в лицо». Я не послушал ещё раз, и проглотил кровь, продолжая смотреть на владельца бара – Мо не затёкшим глазом. Спровоцировал ли я его? Конечно, а люди терпеть не могут этого молчаливого, пассивного противостояния, не предпринимающего попыток себя защитить. Это заставляет их находиться наедине со своими страстями, уверять себя в том, что они одаривают ближнего заслуженным наказанием. Люди всегда были и будут такими.

Я оделся и вышел, не стоит показываться с такой харей на людях. Вот тебе и православная справедливость, всепрощение, смирение, к чему всё это, если здесь люди если не хуже, то такие же, как и в миру. Приехал сюда надеясь на помощь, на Бога в которого они так верят … В комнате стоял DVD-проигрыватель, но смотреть было нечего, набор фильмов отстой. Пришлось включить Индиану Джонса, которого я никогда не смотрел, и в общем то ничего от этого не потерял. На середине второго фильма дверь распахнул кардинал Ришелье с экономом – кряжистым хохлом.

– Так, Илья, это Александр тебя? А-а? Говори?! Он да, вот сволочь.

– Не беспокойтесь отец Авраамий, я сам разберусь со своими проблемами…

– Здесь я благочинный – я здесь разбираюсь с проблемами, давай вставай, пошли!

– Да я сам с ним поговорю потом.

– Пошли-пошли, – и они вдвоем подняли меня за руки с кровати.

– Ладно-ладно, не надо меня тащить, я дойду.

Чего-то подобного я честно говоря ждал, так как моё отсутствие не могло остаться незамеченным. Наверное кто-то видел, как Александр меня бил.

По дороге к трапезной, отец Авраамий забежал в канцелярию. Когда он выходил, убирая руку в карман рясы – что-то сверкнуло на солнце. Эконом явно обеспокоенный спросил:

– Батюшка, что там у вас?

– Всё хорошо, идём.

Благочинный обычно не ходил, а «летал» по монастырю, так что полы чёрной мантии, развевались за ним как плащ. Какой-то Хогвартс честное слово. Тех кто покупал в посёлке самогон или водку, он встречал у ворот и выливал содержимое на землю. Это было первое и единственное предупреждение, со вторым, человек покидал обитель. Весь секрет был в том, что по «предварительной договоренности» продавцы сразу ему звонили.

Мы зашли на кухню. Заведующий трапезной – келарь собрал всех: поваров, чистильщиков рыбы и овощей, мойщиков посуды, кладовщиков. В круге теперь стояло человек двенадцать.

– Сегодня – утром страстной пятницы, на трапезной произошел неприятный инцидент, молодого человека, который совсем недавно приехал потрудиться во Славу Божию, избили. Он бы вполне мог постоять за себя, но даже не поднял рук. «Надо же, да я жертва» – подумал я, и постарался поскорее отделаться от этого приторно-гадкого чувства). Благочинный спросил:

– Александр, зачем ты избил Илью, что он тебе сделал?

Тот вдруг обратил внимание на красивые картины с Евангельскими сюжетами украшающими стены, и спокойно ответил:

– Не знаю о чём вы.

– Илья, он бил тебя?

– Батюшка, зачем весь этот спектакль, если вы всё знаете?

– Да действительно, Александр, а кулаки у тебя разбиты видимо от земных поклонов, которые ты не делаешь, потому что не ходишь в храм, и единственный здесь кто работает за деньги. Последний шанс – проси прощения.

– Я его пальцем не тронул.

– Ну что ж, – отец Авраамий подошел к Александру, собрал все волосы у него на голове и тремя лёгкими движениями отстриг их появившимися из кармана ножницами. Тот стоял как вкопанный. На это было больно смотреть и многие опустили взгляд, я тоже впервые видел, чтобы человека остригали. Между тем, парикмахер, решил не останавливаться на достигнутом, собрал в кулак козлиную бороду и под корень её отрезал:

– Видишь! Ты даже не дёрнулся. Хочешь, чтобы я поверил, что в тебе бездна смирения, и ты страдаешь незаслуженно? Проси прощения, и я оставлю тебя в монастыре. Александр стоял багровый, если бы он ещё чуть-чуть покраснел то наверное взорвался:

– Нет.

– Тогда собирай вещи, чтобы через десять минут тебя здесь не было. Такси я тебе сейчас вызову.

Я с отцом вышел во дворик, везде виднелись колючие кусты роз, которым ещё только предстояло раскрыться. По деревянному настилу, служившим дорожкой и явно вывезенному с форума, шёл иеромонах, держа рукой нагрудный крест. Отец Авраамий нарочито громко обратился к нему:

– Батюшка! Смотри, как у нас в монастыре бьют!

Не совсем понимая о чём идёт речь, тот приблизился и глядя на меня сказал:

– Господи помилуй, это кто же его так?

– Я, – выставив ногу вперёд сказал благочинный.

– Зачем же вы так?! – в полной растерянности спросил иеромонах.

– Да я шучу, отец Фаддей, возьмёшь его к себе на огороды?

– Э-э, да.

– Вот и решили, как поправишься, приходи к отцу Фаддею, – улыбнулся, как ни в чем, ни бывало, отец Авраамий. После этого случая все трудники меня возненавидят, решив, что это я сдал Александра. А все монахи проникнуться уважением к смирению человека, сумевшего в страстную пятницу, по-христиански выдержать подобное искушение.

Через три дня я пришёл на огороды, где, к моему удивлению всем руководил тот самый отец Симеон из свечной. Мы собирались в яблоневом саду, потихоньку начинали делать грядки, окапывали деревья, возились с рассадой, я косил бензокосой траву. В перерывы мы с отцом Симеоном ходили на пекарню за пирожками, на квасную, и всё под аккомпанемент его интересных рассказов о Артемия-Веркольском, Дмитрия-Прилуцком, Кирилло-Белозёрском монастырях в которых отец Симеон жил. Или он рассказывал истории из жизни древних подвижников:

– Есть икона, где седой старец держит на руках младенца Христа, многие думают, что это Бог-отец, но это Симеон Богоприимец, он смутился, когда переводил Тору на греческий, и не мог понять, как невинная дева может родить, хотел уже исправить, но его руку остановил ангел: «Раз не веришь, увидишь сам, как это произойдёт». И он жил триста шестьдесят лет, не мог умереть, пока однажды в Иерусалимский храм Богородица не принесла младенца-Христа… Некоторые игумены не хотят принимать пожилых, хотя должны, человек может прийти к Богу в любой момент. Те кто приходят в старости – работники единодесятого часа, то есть последнего часа своей жизни, так как их время истекает, Господь им восполняет, они могут преуспеть в покаянии также, как человек всю жизнь проживший в монастыре.

Я подумал о том, что тогда действительно, проще прийти на старости лет и покаяться, чем мучать себя постами и ночными молитвенными-бдениями всю жизнь.

– Но те кто откладывают до старости, – ответил на мои мысли отец Симеон, – никогда не успевают, Господь их забирает неожиданно, за их лукавство…

Я обрёл в отце Симеоне пример наставника, наделённого мужественностью, лишённой кичливости и грубости. Он заменил мне деда и отца одновременно. Я впитывал, как губка, порой сверяя то, что говорил отец Симеон с книгами, которые я брал в монастырской библиотеке. Благо, он всегда держался золотой середины в своих суждениях, предостерегая меня от крайностей. Приезжавшие паломники ехали целенаправленно к отцу Симеону, поговорить и посоветоваться. Он всегда знал, как поддержать людей в трудных жизненных ситуациях, мог дать дельный совет. Мне приходилось оставлять его в такие моменты с приехавшими. Слушая его, я отогревался в свете его духовной радости. Меня в шутку начали называть келейником отца Симеона, (раньше так называли учеников у старцев). Отец Авраамий подарил мне «Невидимую брань» Никодима Святогорца и она была как «Искусство Войны» Сунь Цзы по демонам. Я понял, что тема не просто разобрана уже два тысячелетия, на ней строится духовное противостояние. Некоторым монахам для закалки и смирения, сразу после пострига, как искушение – посылался «голос», чтобы вступивший на духовный путь победил его, стал искусным в брани помыслов. Победа зависела от Бога, и порой монаху приходилось подвизаться в сугубом посте и молитвах пять-семь лет.

«Тебе никогда это не удастся, плевать сколько ты там читаешь, я никуда не исчезну».

– Господи Иисусе Христе, помилуй мя грешнаго.

«Повторяй-повторяй…»

– Господи Иисусе Христе…

«Как заевшая пластинка …»

– Помилуй мя грешнаго.

«Я никуда не уйду»

– Господи…

И так до бесконечности, просыпаясь ночью, утром, вечером, во время службы, всегда.

Отец Симеон мог проще объяснить то, что я читал о духовной жизни:

– Имей благоговение, страх Божий, постоянно повторяй Иисусову молитву, но со вниманием, от рассеянного повторения пользы нет. Можно и без молитвы находиться в присутствии Божием. Ты будешь замечать все помыслы, летящие к сердцу издалека, и не будешь их пропускать, для этого нужно внимание, мирские люди живут рассеянно и не обращают внимания, на мысли. Почти все они от лукавого, есть мысли от плоти – это твои мысли, но и их может изменить дьявол. И есть мысли от Бога, но они очень редки и к человеку, не ведущему чистую жизнь – они не приходят, поэтому отсекай все помыслы, если даже не примешь помысел от Бога, так будет лучше, потому что, пока ты не сможешь их различить. Говорят: «Благими намерениями…

– Что-то там дорога в ад…

– Выложена дорога в ад. Потому что к добру примешиваются страсти – гордыня, тщеславие, сребролюбие и хорошее дело в итоге превращается во зло.

– Ясно, спасибо.

– Знаешь, что такое спасибо?

– Благодарность?

– До революции говорили Спаси Бог, а потом стали говорить Спаси Бо, но кто такой этот Бо? Нету такого, это уже советское наследие, хотя батюшка Илий говорит спасибо… Как то я встретил его у нашего собора. Смотрю, стоит невысокий монах с длинной белой бородой, я говорю: «Простите, а вы не батюшка?» Он отвечает: «Да», и я: «Ну тогда благословите», а оказалось, что это Илий. Я и не узнал его.

В келье у него был невероятный хаос, там не хватало только грядок с рассадой. Я как-то спросил отца, почему у него такой беспорядок всегда. «Мне некогда заниматься земным попечением». Побывав в чистой келье перфекциониста можно услышать, что: «Как снаружи, так и внутри». Кто из них прав интересно… Любую тему этот монах сводил к теме спасения души, к теме Божественного промысла и любви. Если он и рассказывал что-то из жизни при Союзе, то только с целью объяснить, как ему удавалось что-то наладить, найти решение ситуации. Когда мы разговаривали, он часто употреблял: «Надо понимать, что…» или «Вопрос то, заключается в чём…» и дальше я узнавал, в чём же заключается этот вопрос. Многие проблемы сводились к тому, что пришедшие к вере приносили в Церковь своё плотское мудрование, понимали духовные вещи через призму мирского опыта. Одну из граней церковного предания, которое они изучали по книгам или по советам мирского священника, часто далёкого от духовной жизни, в итоге понимали так, как им было удобно. Получалось, что монастыри это своего рода оазисы в пустыне невежества и слов, не подкрепленных делами – как «медь звенящая или кимвал бряцающий».

Отец Авраамий находился везде одновременно, и я думаю, что своими действиями он хотел огородить меня от пагубного влияния трудников. Хотя общаться ни с кем кроме отца Симеона мне было неинтересно, не знаю, не о чем говорить. Через месяц после моего приезда он спросил: «не думал ли я стать послушником». Нет, я не думал, и нужно время, чтобы во всём разобраться, полгода, месяцев девять, ответил я. В пять утра он меня разбудил, на братский молебен. Сыны этого века мудрее ангелов. Не понимая в чем дело, я пытался проснуться и одеться, чтобы не заставлять отца ждать. Мы зашли в собор, подошли к раке с мощами преподобного. С них отец Авраамий снял и протянул мне к лицу пояс и сложенную чёрную ткань, сказал «целуй». В этот момент до меня, наконец, дошло, что это подрясник. Благочинный уже летел в алтарь, повторяя безапелляционное: «Пойдём-пойдём». В храме, освещаемым только цветными лампадами, я спешил за ним шёпотом повторяя:

– Отец Авраамий, отец Авраамий, подождите, я …

В алтаре у престола стоял наместник, теперь отказом я поставил бы отца в неловкое положение, и он знал наверняка, что я этого не сделаю. Наместник повернулся ко мне:

– Знаешь, почему у цвет монашеской одежды чёрный?

Опять эти телевикторины.

– Нет.

– Потому что на чёрном не видно грязь. Понимаешь? Что бы мирские люди не говорили, как бы к тебе не относились, ты во всех смыслах должен смириться и считать себя ещё хуже.

Надо бы сказать ему, что я к этому не готов, не из-за общественного мнения, на которое мне всегда было наплевать, но потому что я не уверен, что это моё, кроме того я слышу…

«Меня?»

«Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго».

– Одевай, – сказал отец Авраамий. Я через голову натянул подрясник греческого покроя, затянул пояс, который поправил благочинный, – Вот так, теперь пойдём.

В ногах путались полы, ходить было непривычно. Особенно я смущался когда на меня смотрели приезжавшие на службы мирские люди, женщины. Я старался выбрать место в храме, чтобы меня не было видно. А вдруг кто-то из них знает, когда я должен креститься, а когда не должен, во время службы. Всё произошло слишком рано. С другой стороны, я был согласен на всё, лишь бы исцелиться. «Господи если бы ты меня исцелил, я бы стал монахом. Пусть это прекратиться». Я заново учился думать, говорить, эта штука как будто разрушила моё сознание. Многое из своей жизни я не мог вспомнить, за воспоминания было обиднее всего. Я написал письмо бабушке, потому что выключил телефон и опять выкинул сим-карту. Почерк как у дегенерата, выводить буквы было сложно, предложения отрывочны и просты. За что? Почему это всё произошло именно со мной, чем я хуже остальных? Просто не повезло? Но православная традиция говорит о том – что случайностей не бывает.

Отцвёл яблоневый сад и подул летний тёплый ветер. Солнце подсвечивало оранжевым светом облака на закате, когда в монастырь пришла пьяная заплаканная женщина с подругой. На Селигере её муж и ребёнок перевернулись в лодке. Мальчик не вынырнул и ныряя за ним, не выплыл и муж. Не смотря на то что, она не была верующей, виноват в этом оказался Бог. Позвали самого маститого – невысокого пожилого иеромонаха отца Варфоломея. Не знаю о чём они говорили в соборе, она плакала. А я всё думал – что вообще в такой ситуации можно сказать человеку? Что на всё Воля Божия? Вряд ли это её утешит. Что им там будет лучше? Тоже сомнительно. Как можно молиться и любить Бога, когда он своим бездействием виноват в том, что ты потерял всё ради чего стоит жить. Мда, одни вопросы. Жаль её конечно, но зачем приходить пьяной и с таким эпатажем.

При монастыре жила семья с Украины и их взрослая дочь, похожая на молодую Анну Нетребко, начала меня клеить. Всё началось с того, что столкнувшись с ней на крестном ходе после службы, она заявила: «Монашество не для тебя, это же видно». Через неделю она пригласила меня в музей на территории монастыря, где работала: «Попить чай с тортиком».

– А кто-то ещё будет кроме нас?

– Зачем?

– Не уверен, что у меня получится прийти…

И не я один такой, позже встречая молодых послушников и послушниц пришедших к вере, у которых такие разговоры ничего кроме отторжения не вызывали, я вспоминал ту девушку с шикарным бюстом, и представлял: какое непонимание она встретила на пути своих чувств. Мне приходилось её избегать, и в конце концов она отстала.

Меня поставили на просфорную, видимо для того чтобы я следил за просфорником-Вячеславом. Этот персонаж: весь в наколках, с косматой бородой и стабильным утренним похмельем. Он продавал просфоры «на лево» местным священникам, и на эти деньги пил. Сейчас я уверен, что забил бы его до полусмерти там же, после первой же матной истерике в мой адрес, но тогда… как то мне хватало выдержки не вестись на провокации. Однажды он схватился за нож, и я сказал: «Бей, чего стоишь, взял нож – бей». Может я подсознательно искал смерти… Он не ударил, но истерил каждый день. Я говорил об это духовнику братии – отцу Фаддею, (теперь я должен был исповедоваться только у него), но он советовал мне смиряться, терпеть и молиться. Семь бед – один ответ. Нельзя сказать, что жизнь в монастыре проходила без искушений.

«Может, порешишь его в целях самообороны?»

«О Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий…»

Начался форум, от грохота музыки было невозможно заснуть, когда они врубали басы – всё в келье начинало дрожать как при землетрясении. Днём девушки в купальниках на берегу острова занимались разновидностью йоги. Монахи делали им замечания, объясняли, что есть правила поведения в монастыре, но у полуобнаженных сирен кажется, был пунктик по поводу мужского монастыря. Предприимчивый отец Пётр подкинул наместнику идею – установить палатку с монастырской выпечкой и чаем-кофе на территории форума. Единственным слабым местом проекта было то, что обслуживать покупателей будут монахи и послушники. Из участников прошлого года, меня с усами и бородой никто не узнавал. Красивые женские тела, на которые я мог спокойно смотреть год назад, теперь подымали в душе что-то гадкое и неприятное. Не хотелось ни одну из них, но подташнивало от пошлого поведения. Мне было стыдно за них, за их шутки и многозначительные взгляды. Я покраснел. Нас с отцом Матфеем привезла монастырская газель, мы доработали полдня, собрали всё и уехали. Отец Матфей – высокий, худой, с длинной каштановой бородой поговорил с наместником и видимо поставил ультиматум, что если ещё раз его пошлют в этот содом, он уйдёт из монастыря. Видимо он попросил и за меня, потому что меня больше не дёргали. На привратке монастыря раздавали цветные юбки, чтобы представительницы прекрасного и очень упрямого пола их потом снимали. Я застал, как в притворе собора старенький отец Алипий пытался завернуть в юбку очередную модель.

– Ой, да не надо мне ваши тряпки, я только на колокольню подымусь.

– Да, но для этого вам надо пройти через храм, а в храм так нельзя (на ней была пара веревочек, что порой ошибочно принимают за купальник), да и в монастыре так нельзя, прошу вас…

Иногда туристы жаловались на то что их пытаются одеть, и наместник, зачем-то, в виде наказания, лишал монаха права ношения мантии и клобука на пару месяцев. За что? Почему? Нет ответов.

Однажды я услышал, как в нижней лавке возмущался мужик, обращаясь к послушнику:

– И вы думаете, вот это всё! – он обвёл рукой монастырские корпуса и собор впереди, – Я поверю?! Что там, наверху, какой-то супер компьютер, что мы как в матрице? У меня три высших образования, три! Это немыслимо, надувательство! Какое право вы имеете тут всё это построить и жить? А?! Скажите?