Божинский Франкенштейн

– Открыться или при себе держать – твоя воля!

– Живу я с огромной бедой и с нею умру. Лишь один человек знает о ней, но труслив он и будет молчать, ибо страх сковал ему язык. А тебе я верю, Рут.

– Я слушаю, – сказала Рут и сжала своею рукой руку Яэль, – и кто он, этот трус?

– Горька и жестока повесть сия, хоть это и история любви. А пугливый очевидец беды – Барак, возлюбленный молодости моей.

– Неужели любовь может принести горе? – изумилась Рут.

– А вот послушай. Двадцать лет тому назад, когда ты еще маленькой девочкой была, влюбилась я без памяти в человека по имени Барак. Парень видный из себя – высокий, стройный, сильный, веселый, чернокудрый – да что и говорить! Нанялся на год к отцу в кузницу помощником, собирался свое дело открыть. Отец говорил, мол, отличный мастер выйдет из Барака.

– Начало не предвещает худого. Похоже, все хорошо, – заметила Рут.

– Не совсем хорошо. Бараку я нравилась, но, казалось мне, что не зажглась любовь в его сердце, а, скорее всего, как поняла позднее, не умел он любить горячо. И вот, появился в Божине соперник у Барака – молодой торговец в разнос по имени Сисра. Он пришел к нам в дом предлагать разные товары. Мать купила у него соусник – добавку к пасхальной посуде, а отец раскошелился на новый кузнечный инструмент, – вспомнила Яэль и замолчала, задумавшись.

– Продолжай, душа моя, – произнесла Рут, захваченная предвкушением романтической истории.

– Сисра стал наведываться в наш дом, изобретая разные поводы – то один товар предложит, то другой. Однако ясно было, что он полюбил меня – этого не скрыть. А я оставалась к нему равнодушна. Сисра вскоре понял, кто владеет моим сердцем, и затаил зло против соперника. Я же, зачумленная бабьим неразумием, задумала подогреть Барака ревностью и стала при нем изъявлять притворное благоволение к Сисре. На беду, оба мужчины поверили.

– Как незаслуженно нелестно ты говоришь о себе, Яэль!

– Ах, Рут, еще как заслуженно! Глупый расчет мой произвел действие неожиданное. Я-то думала, что Барак поторопится признаться мне в любви и попросит у отца моей руки. А он не спешил с этим, зато разгорелась в его сердце ненависть к Сисре. Дошел до меня слух, что случился меж Бараком и Сисрой решительный разговор, и пообещали враги убить один другого, а я достанусь живому победителю.

– Боже мой, какой ужас! – воскликнула испуганная Рут.

– Худшее – впереди! Я решила, что Сисра есть подлинный враг моей любви. “Боже, убереги Барака от несчастья, не дай погибнуть возлюбленному моему!” – твердила я себе и взывала к Небу. И вот, в один ужасный вечер я узнала, что недруги, словно помраченные разумом, вышли на охоту друг за другом, готовые оба на отчаянное деяние.

– Какое несчастье! – вскричала Рут, и слезы страха затуманили ее глаза.

– Спустилась ночь. Отец с матерью спали. Я вышла во двор. Луна едва проглядывала через облака. Вдруг я услыхала скрип калитки и порывистое дыхание. Это ворвался во двор Сисра. “Враг мой скрылся, – задыхаясь от быстрого бега, прохрипел он, – в другой раз порешу его! Дай мне до утра приют, Яэль!”

– Я чувствую приближение непоправимого! – вновь вскричала Рут.

– Ты права. Я отвела Сисру в амбар. Обессиленный, он рухнул наземь, попросил воды. Я поднесла ему кружку молока. Он мигом опустошил ее и уснул. И тут диббук овладел моим сердцем, и без того ослепленным страстью и безумием. Я бросилась в отцовскую кузницу, схватила молот и железный кол, вернулась в амбар, приставила кол острием к виску спящего и ударила молотом по блестящему торцу. Сисра умер мгновенно.

– О, горе, о, ужас! – только и смогла прошептать побледневшая Рут.

– Тут снова скрипнула калитка, вбежал Барак. Я схватила его за руку: “Иди, взгляни на своего врага! – сказала я, – теперь нет преград нашей любви!” Увидев мертвого, Барак, который, казалось, минуту назад сам намеревался убить Сисру, теперь смертельно испугался. Он оттолкнул меня, затем схватил лопату, вырыл глубокую яму и закопал тело. “Никто никогда ничего не узнает!” – прошипел он мне в лицо и ушел в темноту ночи. Он покинул Божин, и пропал для меня навсегда.

Рут залилась слезами, Яэль тоже разрыдалась. Женщины обнялись.

– Твои отец и мать знают? – спросила Рут, отирая красные глаза.

– Нет, я от всех хранила тайну. Теперь вот ты посвящена в нее, – ответила Яэль.

– Я никогда не выдам тебя!

– Я верю, иначе бы не рассказала.

– Как жаль мне тебя, как жаль молодости твоей!

– Не заслужила я жалости, Рут! За безумный порыв свой, за безрассудную страсть и великую глупость я покарала себя безбрачием. Нет в мире покаяния, глубже моего, и только в горе я ищу утешение себе!

– Ужасна доля твоя!

– Ах, как хотела бы я прожить иначе, да не повернешь время вспять – необратимость! – воскликнула Яэль и вновь заплакала, и Рут не замедлила присоединиться к ней.

Шломо, потрясенный невольно подслушанным рассказом, тихо вышел из дома. “Удивительное совпадение имен – как у героев Святого Писания, – подумал он, – правда, сходство внешнее. Однако неужели имена людей предопределяют судьбы их? И опять всё те же звенья знакомой роковой цепи: грех – искреннее покаяние – безнадежность необратимости…”

Шломо решил, что женщины не должны знать о существовании свидетеля их общей страшной тайны. Он побродил по берегу Днепра, через час-другой постучал в дверь. “Я вернулся из синагоги, Рут. Чем порадуешь на ужин?” – как ни в чем не бывало приветствовал хасид супругу.

Глава 7 Франкенштейн и Гоэль

1

Благородный дух Шломо не мог оставаться безучастным к моральным мукам ближних, а его креативный ум упорно искал способа вернуть мир в сердца страдальцев. Горячее чувство милосердия и работа холодной мысли наущали друг друга и вместе являли собою единый душевный порыв хасида.

“Франкенштейн сотворил человекоподобное существо, – размышлял Шломо, – то есть объект материальный. Почему бы мне ни создать некую новую сущность идеального свойства? Пусть творение сие послужит общему благу. Нет, не всем и не каждому потребуется спасительная сила благоизобретенной мною нематериальной субстанции. Только лучшие удостоятся чести спасения!”

“И в самом деле, те, кто в прошлом согрешили, – продолжал рассуждать Шломо, – а затем подлинно раскаялись и ныне смиренно несут в сердцах своих бремя собственной вины, черпая утешение в горе, они – ценнейшие эталоны нравственности в среде рода человеческого. Нам всегда нужен кто-нибудь, по образцу которого складывался бы наш нрав. Несомненно, люди эти духовно выше безгрешных праведников. Возвращение благоденствия в души мучеников важно не только для них самих. Оно укрепит веру обитателей земли в неотвратимость добра и уничтожит подозрения в случайной природе воздаяния”.

“Кто эти благородные мученики? – задавался вопросом хасид, – это Давид, о жизни которого рассказывал цадик города Доброва раби Меир-Ицхак. Это несчастный Ахазья, открывшийся мне. Это Яэль, поведавшая свою беду потрясенной Рут. А сколько еще таких страдальцев в Божине? Я всех их вспоминаю, сравниваю меж собой и обнаруживаю в разных судьбах одну и ту же злую силу – страшный гнет необратимости. Я сознаю свой долг – я обязан принять на себя миссию спасения! Пора начать обдумывать практическую сторону дела”.

Шломо подумал, что первичный вдохновляющий толчок к воплощению в жизнь его идеи он найдет в просвещенной Европе. Необходимо лучше разобраться в обстоятельствах создания Франкенштейном его чудовища и понять двигавшие ученым мотивы.

Прежде Шломо ездил на запад холостым, теперь он возьмет с собою жену Рут. Она, конечно, робеет, но во всем надеется на мужа. Шломо не поделился с Рут своим грандиозным замыслом, не любил бахвалиться, да и кто знает, что ждет его – удача или разочарование? Кроме Шмулика никто не ведал о его намерениях.

Верный хасид сердечно расстался с раби Яковом. Последний, как всегда, остерегал своего питомца от чуждых соблазнов. Шломо не повидался с Ахазьей накануне отъезда, дабы не будить в инвалиде воспоминаний о прошлой жизни в Европе. Рут расцеловала Яэль на прощание и решила по возвращении порадовать ее какими-нибудь диковинным заграничными вещицами. Вскоре супружеская чета отправилась в путь.

2

Жизнь европейская если и не привычна, то уж точно знакома была Шломо. Зато Рут первое время смущалась и трусила, и не диво – улицы, дома, люди и повадки их не такие, как в родном Божине. Внимательный муж всё объяснял, когда надо остерегал, показывал значительное и величественное, переводил речи варваров на богатый и изысканный божинский язык.

Поначалу европейцы производили на Рут впечатление людей неразвитых и даже глуповатых, обычаи их казались ей бессмысленными, а товары в лавках бесполезными. Однако усилиями Шломо, и, благодаря собственному гибкому уму, Рут вскоре пришла к мысли, что Европа хоть и слишком далека от Божина и заброшена на край света, но все же достаточно цивилизованна.

Шломо не рассказывал Рут ни о Франкенштейне, ни о том, что собирается повстречаться с аристократической особой женского пола, описавшей научный подвиг швейцарского ученого. Не будучи осведомлена о намерениях мужа, Рут недоумевала, зачем нужно покидать континент и плыть на остров, язык которого даже сам Шломо не знает?

Лондон – город космополитический, он охотно оказывает гостеприимство платежеспособным путешественникам со всех концов света. На французском языке Шломо написал письмо супругам Шелли – Мэри и Перси. Он выразил свое восхищение литературным произведением о Франкенштейне и просил уделить ему и его жене немного времени для обсуждения книги и ее героя.

В высшей степени благоприятный ответ не заставил себя ждать: экзотические гости с востока были приглашены в английский аристократический дом. Рут слишком стеснялась и потому решила дожидаться мужа в гостинице. Она остерегла его от употребления недозволенной пищи и убеждала основательно поесть загодя, ибо ничего кошерного ему все равно не подадут. “Учти, тебе предстоит встреча с отъявленными вольнодумцами, безбожниками, и, хуже того, охотниками до свободной любви, не про нас с тобой будь сказано!” – заявила Рут мужу. Шломо пожалел об излишней своей откровенности накануне.

Любознательный Шломо не нанял извозчика, а продвигался к цели пешком, чтобы получше разглядеть город и его обитателей. Добравшись до богатых особняков, в одном из которых проживали Мэри и Перси, с удивлением наблюдал Шломо всадников верхом на конях. Они, не торопясь, шествовали по мостовым, иногда гордо и значительно приветствуя друг друга. Шломо подумал, что такого дива в Божине никогда не увидишь: хасиды не ездят верхом, ибо возвышаться над толпой – не привычно и не доступно иудеям. Да и откуда у бедняков дорогие верховые кони? К тому же не разъедутся два встречных всадника на узких божинских улицах.

3

Чета Шелли чрезвычайно обрадовалась неожиданному визиту. Кажется, никогда прежде им не приходилось знаться с восточными иудеями, тем более с хасидами. Оказалось, что Мэри и Перси прекрасно владеют французским языком. Шломо извинился за отсутствие Рут – она не вполне здорова и вынуждена отказаться от чести лично познакомиться со светилами европейской литературы. Визитер был немедленно прощен. Его пригласили в сад, лед официальной части знакомства быстро растаял, и беседа потекла.

– Уважаемые и гостеприимные хозяева, я крайне польщен вашим согласием побеседовать с украинским хасидом, – церемонно произнес Шломо.

– Ах, Соломон, мы оба из когорты любознательных и всегда с большим интересом знакомимся с новыми людьми и бываем истинно рады видеть их в нашем доме, – сказал Перси.