Божинский Франкенштейн

– Прощай, Ахазья. Ты достоин лучшей доли, – промолвил Шломо, обнял Ахазью и вышел с понуренной головой.

Глава 5 Беседа в саду

1

После разговора с Ахазьей, погруженный в размышления Шломо возвращался домой. Путь его был прост, ибо жилища недавних собеседников располагались на одной и той же улице Божина: имущий хасид жил в центре городка, а бедный инвалид обретался на окраине.

Шломо обнял Рут, с нарочитым интересом выслушал из ее уст меню праздничной трапезы, но, насытившийся в гостях, от ужина отказался. Жена надула губы, а муж виновато повторил умеренную супружескую ласку и отправился в сад. Лаской заслужишь прощения.

Шломо уселся на скамейку в беседке. Зима отступила, надвигалась весна. Близился закат. Деревья возвышались над землей бесстыдно голыми, без листьев. Птицы, которым повезло пережить холода, нестройно пели, следуя природному своему долгу оглашать вечерний воздух шумом и гвалтом.

В этот час, впрочем, Шломо не расположен был к лирическим чувствованиям. Встреча с Ахазьей крепко зацепила его сокровенные мысли. Ему необходимо было обсудить с достойным собеседником историю несчастного инвалида. Шломо подозвал пробегавшего мимо мальчишку, дал ему алтын и велел немедленно разыскать и привести Шмулика.

2

Шмулик весьма гордился уважением старшего товарища и поэтому с готовностью откликнулся на срочное приглашение Шломо, неизменно пользовавшегося той проверенной мудростью, что за доверие щедро платят верностью.

– Я кое-что знаю об Ахазье, – сказал Шмулик в ответ на коротко рассказанную ему старшим товарищем историю.

– В таком случае, не хотел ли бы ты что-нибудь добавить к моим словам? – заинтересованно спросил Шломо.

– Я осуждаю Ахазью за то, что не порвал он до конца с просвещенцами. Они наезжают иной раз в Божин, дают ему какую-то работу. Да и нас, хасидов, этот человек чурается, держится стороной, словно мы не достойны его общества. Обидно и подозрительно.

– Надо же ему добывать хлеб насущный! Разве худо зарабатывать на жизнь знанием языков? А к хасидам Ахазья не примкнул, потому как человек он европейский.

– Может, ты и прав, Шломо. Твой рассказ о нем настраивает на сострадание.

– Вот именно. Да только мало ему толку от сострадания. Он глубоко осознал свои грехи, а всемогущая случайность не принесла ему никакого воздаяния за истинное раскаяние. А ведь таковое не слишком часто встречается среди людей.

– Говоря твоим языком, Шломо, он терзается муками необратимости и не имеет надежды пройти жизненный путь заново – чисто и богоугодно.

– Разве этой гранью не сходно горе Ахазьи с горем Давида? Того самого Давида, о котором мы говорили прежде?

– Сходство налицо. Одинаковая беда делает похожими разных людей. Знаешь, Шломо, я размышлял о предмете, столь занимающем тебя. Мне кажется, все же существует обратимость, а воздаяние не обязательно случайно!

– Ах, Шмулик, ведь видимая нами обратимость – мнимая! Скажем, умер человек, сгорел дом, поругана любовь, утрачено доверие друга – и далее без конца. Казалось бы, время и желание вернут утраты: родится человек, выстроишь новый дом, полюбишь другую женщину, снова подружишься и обретешь доверие. Однако это мнимая, а не истинная обратимость, в сущности – замена!

– А ведь ты прав, Шломо. Сердце истинно раскаявшегося вожделеет преодолеть необратимость, а получает оно в лучшем случае замену! Только желающий обмануться упорно внушает себе, что усыпил горе.

– Прекрасная мысль, Шмулик! Самообманом усыпишь горе, но не сотрешь его в сердце. Замена и есть воздаяние, и, разумеется, оно мнимо, как мнима обратимость, – заметил Шломо.

– Я начинаю видеть мир твоими глазами, мой старший друг. Воздаяние на земле не только мнимо, но и случайно – пристальный и непредубежденный взгляд на жизнь приводит к сему простому заключению, – воодушевленно подхватил Шмулик.

– Душа моя жаждет помочь несчастным, коих не так уж и мало среди нас. Никто не может быть уверен в завтрашнем дне. Да и я сам могу оказаться в беде! Справиться с необратимостью – вот мысль, что денно и нощно буравит мой неугомонный мозг, – поделился своей мечтой Шломо.

– Корни великих намерений, если им судьба осуществиться, обязаны глубоко и прочно сидеть в почве законов природы, не так ли, Шломо? Как же победить необратимость, коли время направлено только вперед и не знает возврата назад? А касательно случайности воздаяния, спрошу тебя, друг, кому удастся навязать подчинение событий причинам в нашем человечьем царстве, издревле устроенном как верный подданный случая?

– На твой вопрос отвечу вопросом, Шмулик. Как думаешь ты, может ли мужчина создать или слепить из разных человеческих органов нового человека и вдохнуть в него жизнь и разум, минуя совокупление с женщиной – лишь силою своей мысли и умением собственных рук?

– Разумеется, нет!

– Ошибаешься, дорогой! Юный ученый-швейцарец по имени Виктор Франкенштейн совершил сей научный подвиг! – торжественно воскликнул Шломо.

– А не враки ли это? Уж слишком велико посягательство на установленный Небом вечный ход вещей! – усомнился Шмулик.

– Это истинный факт. Ты ведь знаешь, Шмулик: все мы любим книгу – источник правды. Так вот, дружище, деяние Франкенштейна описано в книге!

– Ну, если так…

– Многоумный Виктор сотворил явление материальное. Отчего же я, хасид Шломо, не смогу воплотить силу моего разума в предмет идеальный, способный вселяться в душу человека и возвращать ему счастье и покой? Затея моя благородна и полна любви к людям – я хочу спасать тех, кто заслуживает спасения.

– О, Шломо, я стану помогать тебе, сколько могу. Не ради славы – ради добра в мире!

– Затея моя крайне дерзкая, Шмулик. Опыт Франкенштейна окончился весьма печально. А вдруг и мое открытие, если мне суждено его сделать, принесет больше вреда, чем пользы? К тому же я рискую быть сурово и по праву наказанным Господом за посягательство на Его прерогативу, а ты невинно пострадаешь со мною заодно. Поэтому совесть подсказывает мне действовать в одиночестве, ибо не имею я права подвергать тебя опасности!

Глава 6 Злосчастье любви

1

Неподалеку от места, где проживали Шломо и Рут, стоял скромный, но вполне благополучный дом бывшего божинского кузнеца. Неравнодушный читатель озабоченно спросит, что значит “бывшего”? Не случилось ли чего с человеком, жив ли он, наконец? Ответ прост – кузнец жив, здоров пока, но стар. Иссякли силы ворочать раскаленное железо, стучать молотом, торговаться с заказчиками о цене. Мастер заслуженно отдыхает от многолетних трудов.

За долгие годы тяжелой работы бережливый ремесленник скопил достаточно денег, которых ему и его жене хватит до самой смерти. Сбережение – не меньшее искусство, чем приобретение. Дом, хозяйство и остатки родительских запасов унаследует Яэль, их неудачливая дочь, старая дева, живущая с отцом и с матерью. Отсюда приходим к заключению, что класть в кубышку – вещь полезная, особенно если это делают родители.

Никому в Божине не ведомо, почему сия средних лет женщина, которая в молодости хоть и не слыла первой красавицей, но была недурна собой и умом не обижена, не вышла замуж и не утешила родителей единственной доступной старикам радостью – счастьем взрослых детей. Правда, знавшие ее ближе, говорили, мол, очень уж горячим нравом отличалась девица. Да разве пылкость может быть причиной или оправданием безбрачия?

Вечная печаль была написана на лице Яэль. Люди не удивлялись: еще бы ей не тужить, коли жизнь прошла мимо, и упущенного не вернуть – ничего не поделаешь с необратимостью! Однако ужасную тайну прятала она в сердце своем.

Яэль тянулась к Рут. Конечно, жена Шломо была моложе, но зародилось меж двумя женщинам некое взаимное притяжение, и оно сближало их дух. Иной раз они встречались – то в лавке, то на улице, то в синагоге – и охотно болтали о том о сем. Рут чувствовала, что дремлет в сердце Яэль секрет невысказанный, и слова прячутся в устах, да не отверзаются они. Подталкивать же к откровенности – не в правилах Рут.

Однажды постучалась Яэль в дом Рут – одолжить соли, забыла вовремя купить, а лавка, как на грех, закрыта уже. А, может, нестерпимо захотелось Яэль поговорить по душам, вот и выдумала предлог? Вполне правдоподобно. Рут отсыпала соль в подставленную посудину, а тут как раз самовар заявил в полный голос, мол, кипяток готов. Уселись пить чай.

Рут полагала, что Шломо в этот час пребывает в синагоге, а он вернулся раньше обычного, и, не желая беспокоить жену и отрывать ее от беседы, тихонько прошел к себе в комнату и стал нечаянным свидетелем разговора за стенкой.

2

– Бери малиновое варенье к чаю, вроде славно удалось, хоть и грех свое хвалить, – сказала Рут.

– Какое душистое! – воскликнула Яэль, – дашь рецепт?

– Разумеется! Мы к вам вместе со Шломо придем, принесем ведерко малины из нашего сада, в этом году ягода отлично уродилась, нам самим не одолеть. Сваришь варенье, порадуешь своих стариков.

– Ой, спасибо, Рут!

– Как здоровье отца с матерью? Чем-то ты озабочена, не этим ли?

– Спасибо, Рут, родители, слава Богу, здоровы. А что грусть меня ест, так это верно.

– Расскажи, если хочешь, если время пришло, если на душе тяжело. Печаль на двоих – полпечали. Нас никто не слышит, а я умею молчать, – ободрила гостью Рут.

– Печаль на двоих – полпечали, а горе на двоих – два горя, – заметила Яэль.