Помоги проекту - поделись книгой:
Вечером после соревнований Валерий пошел отмечать победу с лучшим другом Владимиром Пашкевичем. Они вернулись домой глубоко за полночь и тут же вывалились прогулять щенка. Когда они шли по дороге, вдалеке показалась знакомая неуклюжая фигура Николая Янченко. Как-то так вышло, что никто ему не сообщил о приезде Ковалева, из-за чего тот, конечно, был немного обижен. Друзьям было неловко, что так вышло, поэтому они буквально силой потащили друга с собой, чтобы продолжить праздновать отпуск и победу.
Утром Валерия разбудил телефонный звонок.
– Добрый день, это военно-политическое авиационное училище, город Курган, – представился строгий женский голос, – насколько я понимаю, вы вчера выиграли соревнования по боксу?
– Да, верно.
– Не хотели бы выступать за наше училище? Мы можем вам предложить место начальника физподготовки.
О таком Валерий даже мечтать не мог. Очень хорошая должность, да еще в престижном месте с северными надбавками. Если бы не служба, он был бы уже в пути к месту новой работы. Молодой человек даже предположить не мог, что этот путь займет у него пятнадцать лет жизни. Он объяснил женщине, что он должен служить еще полгода, сейчас просто в честь победы ему дали отпуск на пятнадцать дней.
– У нас через пару дней первенство страны. Может, приедешь сейчас за нас поиграть, а через полгода прилетишь уже работать? – чуть помолчав, поинтересовалась женщина.
Валерий согласился не раздумывая. Такой шанс упускать было нельзя. Он тут же сказал обо всем жене и друзьям, и все кинулись собирать вещи. Прямых рейсов до Кургана, конечно, не было, но можно было попытаться успеть, если взять билет с пересадкой в Москве. Получалось, что ему придется провести почти сутки в столице. Неплохое приключение.
Владимир Пашкевич поздравил друга и отправился на работу, а Николай Янченко проводил друга и пошел домой к родителям. Отец был недоволен, что сын опять пропадал неизвестно где с сомнительными друзьями. Мужчина считал лучших друзей сына малолетними преступниками, и тот факт, что они уже давно женились, а Ковалева вот на высокую должность в Курган позвали, разубедить в этом мужчину не мог. Парень немного поспорил с отцом, отвечая на с детства знакомые реплики заранее заготовленными фразами, а потом отправился спать в комнату. Разбудила его только сестра, которая вернулась из школы, он с ней поговорил немного, а потом снова завалился спать. Наутро мама ему сказала, что звонил кто-то от Пашкевичей, требовал его к телефону, но она решила его не будить.
Николай поссорился с мамой из-за этого, а потом перезвонил Пашкевичам, но у них дома никто не брал трубку, а он уже опаздывал на занятия в училище. Когда Николай вышел из училища, к нему подошел какой-то незнакомый мужчина.
– Николай Янченко?
– Да, – тут же напрягся молодой человек. Обычно так спрашивают только официальные органы.
– Вы должны проехать с нами, – заявил мужчина, взяв Янченко под локоть.
– А в чем дело? – Николай попытался выпутаться из рук человека в штатском, но это оказалось не так-то просто.
– Мелкое хулиганство, говорят, вы окно разбили, нужно поехать выяснить все, – вполне миролюбиво отозвался сотрудник милиции. – У вас, кстати, паспорт с собой?
Николай отрицательно помотал головой.
– Тем более паспорта нет. Тоже нехорошо.
– Что за…
– Еще и материтесь, – так же миролюбиво отозвался мужчина в штатском, подводя молодого человека к служебной машине.
Николаю никто ничего не объяснял. Его просто привезли в отделение и отправили в камеру, где ему нужно было сидеть в одиночестве. Пока его вели по коридорам, он успел услышать фамилию «Пашкевич» и понял, что родители все-таки оказались правы и его арестовали из-за каких-то дел друзей. Позвонить родным ему не разрешили, поэтому целые сутки он сидел на тюремной кровати и нервничал – то из-за того, что переживал за родителей, то из-за того, что не понимал, за что его задержали и в чем сейчас обвиняют. Он понимал, что это просто какое-то недоразумение и его вечером же выпустят, когда поймут, что он ничего не делал плохого, но вдруг за эту неделю с мамой что-то случится от беспокойства? Или с отцом, у которого больное сердце?
– А Ковалева когда приведут? – услышал Янченко чей-то недовольный голос.
– Его нет в городе, он в Москве сейчас, у него отпуск из армии, сюда его точно нельзя.
– Что он в Москве-то делает?
– Летит в Курган на какие-то соревнования вроде.
– Летит на самолете? С паспортом?
– На самолете обычно с паспортом.
– Пусть его с рейса снимут.
Теперь Николай окончательно убедился в том, что сейчас страдает за друзей. Поначалу он чувствовал себя мужественным героем, который все сделает для друзей, но еще через несколько часов в нем начало копиться раздражение на подставивших его приятелей. Примерно то же чувствовал и Владимир Пашкевич, сидя в соседней камере. Валерия Ковалева задержали тем же вечером, когда тот хотел пройти регистрацию на рейс до Кургана. Он считался военнослужащим, поэтому его нельзя было арестовать, но можно было отправить на гауптвахту за то, что он был одет не по форме. Строго говоря, в отпуске он мог быть и не в форме, но в аэропорт он приехал в своих ботинках и в перешитых по моде армейских штанах. Конечно, глупость, но настоящих обвинений ему пока предъявить не могли.
Тело девушки возле станции Лучеса обнаружили спустя несколько месяцев после убийства. Единственным свидетелем стала женщина, которая возвращалась с последней электрички как раз в это время. Она видела, как мимо проходила компания ребят, гуляющая с немецкой овчаркой, а может, и не с овчаркой, но с какой-то собакой. Дело вела транспортная милиция, но потом удалось доказать, что место обнаружения трупа не в их ведении, и тогда его передали другому следователю. Никому не хотелось портить свою статистику нераскрытыми убийствами, а где искать преступника, который убил девушку на станции несколько месяцев назад? Он мог быть сейчас где угодно. Спустя год с лишним дело попало в руки прокурора Михаила Кузьмича Жавнеровича. Все знали два главных принципа его работы, о которых он говорил на всех лекциях и даже повторял их местному телевидению, приехавшему снимать трудовые будни лучшего следователя БССР: «любое преступление должно быть раскрыто» и «преступник всегда есть в материалах дела, его нужно только поискать».
Он тут же потребовал найти всех молодых ребят в округе, у которых была собака. Среди прочих там оказался и Валерий Ковалев, у которого как раз в это время появился щенок. Нашлось несколько человек, которые подтвердили, что видели несколько раз этого парня бегающим кросс по утрам. Расспросив соседей, выяснилось, что парень недавно приехал в отпуск из армии и отмечал это событие как раз с двумя своими друзьями. Через час он уже созванивался со своими знакомыми из армии, чтобы Ковалева отправили на несколько дней на гауптвахту, а потом доставили к нему на допрос. Уже взрослая собака Валерия была смесью ягдтерьера с чем-то очень маленьким и лохматым, а на овчарку он был похож только тем, что пес тоже гавкал. Иногда Валерий действительно бегал по этой дороге по утрам, но ни в тот день, ни в какой-то другой в последние полтора года он не ходил по этой дороге.
Геннадий Михасевич благополучно заканчивал обучение в техникуме. После получения диплома ему предстояло отработать три года в совхозе, который дал ему направление. Проблема заключалась в том, что, оказавшись в родных местах, ему будет сложно найти повод уехать куда-то. Сейчас это обстоятельство приводило его в панику. Если он долго не выходил на «охоту», то начинал в каждой девушке видеть объект желания. Общаясь с однокурсницей, преподавательницей или продавщицей в магазине, он все время смотрел на шею своим блуждающим взглядом и постепенно начинал улыбаться, представляя, как сомкнет руки на этой шее, как жертва будет хрипеть и сопротивляться. Это пугало не только собеседников, но и его самого. Тем не менее, если он долго обходился без «охоты», такие эпизоды случались все чаще.
Чтобы как-то отвлечься и отрезвить себя, он стал пристально изучать криминальную хронику местных газет. Он знал, что за прошлое его убийство арестовали каких-то трех молодых ребят, одному из которых не повезло быть завучем в спортивной школе. Сейчас по всему Союзу учителя собирали подписи в поддержку смертной казни человеку, опозорившему славное имя школьного учителя.
– Оно и понятно, пришел из армии, выпил лишнего, захотелось девушку, – сказал его сосед по комнате, когда услышал об этой истории по радио.
– Ну не душить же, – усмехнулся Михасевич.
– Так она бы в милицию пришла, рассказала обо всем. Не повезло парню, что тут скажешь, – покачал головой однокурсник Геннадия.
Примерно так думали все в техникуме, когда слышали об этой истории. Девушка сама виновата, какой черт понес ее гулять по лесу ночью? Почему она не спряталась при виде молодых парней? Да еще в платье гуляла, понятно же, что на неприятности нарывалась. Постепенно примерно так начал думать и Михасевич. Прав был отец, когда рассуждал о гнилой женской породе, которая всегда ищет самца получше и место потеплее.
В отличие от отца Геннадий Михасевич не ненавидел всех женщин поименно, он презирал женщин в принципе, но он не воспринимал знакомых представительниц женского пола как тех самых женщин, которых он ненавидел. Знакомые были для него людьми. Кто-то ему нравился, кто-то – нет, но то были люди. «Охоту» же он вел только на безликих женщин, которых не знал и предпочитал не считать их за людей. Он искренне сочувствовал ребятам, которых обвиняли в убийстве, но предпочитал успокаивать себя тем, что «органы» во всем разберутся, а если нет, то в этом уж точно виноват не он, а система. Да и не чувствовал он свою вину за смерть девушки. Он помнил тот день, помнил, как она хрипела, но все это сейчас казалось чем-то вроде сна или наваждения. Все это казалось слишком непохожим на настоящую жизнь, в которой он посещал лекции, работал и помогал родителям.
Перед выпускными экзаменами он вновь поехал на окраину Витебска, чтобы в последний раз поохотиться и навсегда покончить со всем этим. Раз тех ребят арестовали, значит, органы все же обратили на эти дела внимание, начали расследование. Он предполагал, что и на прошлые убийства заводились дела, но об этом не сообщалось в криминальной хронике, их не обсуждали, до Михасевича не долетало никаких новостей о расследовании. С одной стороны, он был этому рад, но, с другой, он сожалел, что ничего не знал о расследованиях, так как эти новости будоражили его не меньше, чем сами убийства.
Он приехал на окраину Витебска еще засветло. Апрель в этом году выдался еще более холодным, чем в прошлом. Весь месяц температура держалась около нуля градусов, поэтому люди не спешили сменять зимние вещи на осенние. Михасевич успел замерзнуть, высматривая подходящую девушку. Постепенно темнело, а он продолжал бродить по дорожкам возле железнодорожной станции, когда вдалеке показалась женская фигура. Он ускорил шаг, чтобы успеть напасть неожиданно.
Девушка вскрикнула, увидев перед собой мужчину в шапке, но в следующую секунду он уже сдавил ей шею руками. Она хрипела и сопротивлялась недолго.
Через пару минут все было кончено. Когда он убрал руки с шеи, тело девушки безвольно упало на землю. Ему показалось, что он слышит какие-то посторонние звуки, поэтому бросил какие-то ветки на тело и поспешил уйти с места преступления. Из-за этого он не смог получить нужный «заряд энергии», который он обычно чувствовал после убийства, да и проблем на работе хватало. Начальство все время делало ему выговоры за нерасторопность, да и вообще в мастерской его недолюбливали за нелюдимость. Он остро на это реагировал и в последнее время стал плохо спать, но этим он только нарывался на насмешки отца, жить с которым он больше не мог, но и уехать не было возможности, так как он обязан был еще год проработать в родном совхозе. Естественно, никакой надежды на собственное жилье не было. Геннадий был холостым, жил с родителями, никто бы ему не выделил не то что дом, но даже комнату в общежитии для рабочих. Все это придавливало его, а единственным способом разрядки для него уже была только «охота».
В сентябре 1975 года он снова стал ездить на «охоту». По выходным он шел на остановку в Полоцк и садился на тот автобус, который подъезжал первым. Несколько раз он ездил без особенного результата. В один раз ему не удалось найти подходящее место, в другой – его спугнули грибники в лесу, а в третий раз девушка успела вырваться и убежать. Гнаться за ней он не стал. В конце сентября ему повезло. Он сел на автобус, идущий в сторону деревни Глубокое. Он знал эту дорогу. В этой деревне находился крупный завод, производящий кое-какие запчасти для его завода. На одной из остановок ему понравилась местность. Деревня Нача, возле которой располагалась остановка, начиналась метрах в пятистах от остановки. Со всех сторон кроме дороги рос довольно густой лес, так что подкараулить здесь жертву было бы несложно. Он вышел из автобуса как раз в тот момент, когда водитель уже хотел закрыть двери.
Михасевич пошел по одной из тропинок, а затем стал без разбора петлять по паутине троп в небольшой роще между остановкой, деревней и совхозом. Тут он услышал характерный звук мотора и поднял голову. Из автобуса выходила молодая женщина с тяжелыми сумками. Она явно возвращалась из Полоцка с покупками. От тяжести сумок она плохо разбирала дорогу и практически ничего не видела перед собой, да и сумки выглядели крайне заманчиво.
Он дождался момента, когда женщина оказалась скрыта от дороги деревьями, а затем подскочил к ней.
– Не подскажете, сколько времени? – спросил он, заметив ремешок часов на руке. Женщина услышала вопрос, но даже не подняла голову, чтобы посмотреть на человека, выскочившего на нее из леса. Она с трудом поставила сумки на землю, но в тот момент, когда она посмотрела на циферблат часов, Геннадий уже повалил ее на землю и стал душить. Женщина хрипела и сопротивлялась недолго. Через минуту или две она затихла. Он оттащил тело в кусты и пошел к сумкам женщины, которые так и остались валяться на дороге.
В последнюю секунду он зачем-то обернулся и остолбенел от ужаса: из веток, которые он только что накидал на тело, сейчас вытягивалась женская рука и беспомощно шевелилась, как слепой котенок в корзинке.
Прошла минута, прежде чем Михасевич смог совладать со страхом. Он сжал сложенную в кармане бельевую веревку и в панике стал озираться по сторонам в поисках какого-то решения. В эту минуту он заметил блеск чего-то металлического возле дамской сумки, валявшейся вместе с двумя сумками с продуктами прямо на дороге. Это были ножницы. Мужчина успел схватить их ровно в тот момент, когда женщина уже поднялась и начала в ужасе кричать о помощи. Михасевич повалил ее на землю и стал наотмашь без разбора бить ее ножницами из медицинской стали.
Когда все было кончено, он все же достал веревку и затянул на всякий случай ей веревку на шее так, что лицо посинело и почти утратило человеческие черты. Подождав еще несколько минут, он все же ушел, твердо пообещав себе больше никогда не «охотиться». Про найденную девушку никто ничего не писал, и постепенно он начал успокаиваться.
Владимир Горелов, тридцатилетний грузный мужчина, родился и вырос в Витебске. У него были добропорядочные родители, прожившие всю жизнь вместе, и младшая сестра. Вскоре после училища он женился на приятной девушке, воспитательнице детского сада. Они жили вполне дружно. Мать и сестра Владимира недолюбливали невестку, но в ненависть это чувство не перерождалось. В 1972 году неподалеку от дома мужчины нашли задушенную и изнасилованную девушку. Единственным свидетелем был мужчина, который вроде бы видел молодого скуластого парня рядом с местом преступления.
Милиция пошла в обход допрашивать всех жителей окрестных домов. Владимир тоже попал в поле зрения следователя. Он подходил по возрасту и описанию свидетеля, но, что еще важнее, он чувствовал себя очень некомфортно на допросе и все время просил дать воды.
Следователь милиции Спириденок и следователь от прокуратуры Михаил Жавнерович стали подробно изучать дело молодого человека, а потом пришли к выводу, что именно он виновен в преступлении, больше было просто некому.
– Убийца всегда рядом, нужно только увидеть его в деле, – задумчиво проговорил Михаил Кузьмич накануне ареста Владимира. Они решили арестовать его за хулиганство и допросить уже более подробно.
Михаил Кузьмич всегда славился своим умением вести допрос, которое он оттачивал годами. Главное правило он усвоил очень хорошо: допрос – это не интервью, допрос нужно вести, точно зная, какие ответы ты хочешь получить. Если подозреваемый почувствует, что следователь в чем-то не уверен, то тут же этим воспользуется. Обычно невиновные люди на допрос все-таки не попадают, да и все люди, по его мнению, были способны на преступление, а следовательно, и отношения требуют соответствующего.
Признание всегда считалось в юриспруденции «царицей доказательств». Конечно, в юридических вузах учили иначе, но Михаил Кузьмич сначала стал работать в органах и лишь затем поступил учиться, поэтому делил на десять содержание лекций. Чистосердечное признание сразу снимало все вопросы у судей и прокуроров, вот только добиться его бывало непросто.
Если все вокруг будут говорить вам, что вы сошли с ума, то самой здоровой реакцией будет поход к психиатру. Человек определяет и оценивает себя по тому, как к нему относятся люди. Именно поэтому для разговора с подозреваемым так важен был арест. Дезориентация в пространстве и времени делает человека максимально податливым и послушным. По факту подобный стресс откатывает психику на уровень новорожденного, которому жизненно важно найти человека, которому можно довериться. Лучше всего если в этой роли выступит следователь, но иногда бывают полезны и осведомители.
Театр, как известно, начинается с вешалки, а допрос – с тюремной камеры. Михаил Кузьмич использовал метод двойной и коллективной посадки, чтобы подготовить подозреваемого к выходу на сцену. Человека сажали в камеру, в которой уже было два и более арестованных. Один из новых знакомых вдруг проявлял к человеку неожиданную доброту и любознательность. За что арестовали? Как было на самом деле? Какую тактику со следователем будешь использовать? Все это сопровождалось сочувственными восклицаниями и ценными советами. Вдруг этого «доброго самаритянина» уводили на «допрос», а другой сокамерник, хранивший раньше молчание, заявлял, что это был стукач. Человек проникался доверием к молчаливому арестанту и все рассказывал. Если человека сажали в камеру с несколькими заключенными, а подозреваемый предпочитал хранить молчание, то его начинали изводить и избивать. Обычно это случалось вовсе не по указке следователя, а из злости на то, что человек не говорит ничего ценного. Для таких подсадных жизненно важно было вызнать сведения, так как именно за эти подробности они могли получить кое-какие поблажки администрации или скостить срок заключения.
Когда в комнату для допросов приводили подозреваемого, Михаил Кузьмич уже знал достаточно о задержанном, чтобы произвести впечатление человека, который знает все. Нужно было только грамотно разыграть блеф, убедить человека в том, что признать вину – в его интересах. И в заключение нужно было убедить человека в том, что «все остальные уже сознались». Человеку свойственно поступать так, как поступают остальные. Можно играть в благородство только до первого предательства, а дальше уже все будут валить всех, нужно будет в этих потоках лжи вычленять крупицы правды.
Избитого, дезориентированного и совершенно потерянного человека приводили на допрос, на котором человек в форме начинает вполне дружелюбно задавать тебе вопросы, успокаивать и уверять, что единственное, чего он хочет, это помочь «заблудшей» душе. Дальше было дело техники. Одни и те же вопросы задавались тысячу раз, пока человек не начинал путаться и запинаться. Здесь следователь тут же вычленял несостыковки в ответах и предъявлял их подозреваемому. В этот момент человек уже сам начинал верить в собственную вину. Впрочем, в абсолютном большинстве случаев так оно и было, убийцами и насильниками оказывались самые родные и близкие, друзья или знакомые. С годами Михаил Кузьмич все больше уверялся в том, что у него талант «видеть убийцу», он утрачивал способность к критическому мышлению. День за днем он общался с ворами и убийцами. Все поголовно уверяли в том, что не виноваты. Спустя пару дней или недель все они признавали свою вину. Предположить, что кто-то из них невиновен, он не мог и не хотел. Даже если человек и не был виноват в одном, он обязательно виновен в другом. Просто так в поле зрения прокуратуры не попадают. Чем дольше он работал, тем больше в это верил. Впрочем, так поступал не только он, так поступали все, кто стремился сделать карьеру в органах. Неуверенные в себе крючкотворы обычно надолго здесь не задерживались.
Когда в семье Владимира Горелова узнали о том, что их близкого арестовали, мать мужчины впала в истерику, а сестра немедленно поехала к жене брата, чтобы выяснить, что случилось. Никто ничего не знал, никто не понимал за какое такое хулиганство могли арестовать тихого и спокойного мужчину, который никогда даже без билета не ездил. Они сидели на кухне, когда раздался звонок из милиции.
– Привезите одежду мужу, пожалуйста. Рубашку там, брюки, – попросил напряженный мужской голос.
Уже намного позже выяснилось, что одежда была нужна потому, что мужчину во время допроса избили до полусмерти. Нельзя было, чтобы он ходил в своей залитой кровью рубашке и пугал сотрудников изолятора, да и эксперт, который должен был взять кровь на анализ, мог куда-нибудь нажаловаться.
Сокамерники, сидевшие с Владимиром в одной камере, уговорили его дать признательные показания, а то в следующий раз его и вовсе убьют на допросе. Это казалось вполне правдоподобной перспективой. Следователь то и дело во время допроса направлял на него пистолет, рассказывая, что он бы таких душителей и насильников расстреливал без суда и следствия. Доведенный до безумия, совершенно не понимающий, что происходит, мужчина на следующий день согласился написать под диктовку о том, как он задушил и изнасиловал девушку.
На следующий день выяснилось, что группа крови Владимира не совпадает с биологическим материалом, полученным с тела жертвы. ДНК-анализ в те годы не применяли, но это несовпадение группы крови и состава спермы было очевидным доказательством невиновности.
– Один насиловал, другой убивал. Как это и бывает обычно, – предположил Михаил Кузьмич на очередной планерке со следствием. – Пусть покажет на того, кто насиловал, дадут меньше срок.
Владимир не знал никого, на кого бы можно было показать, поэтому показания пришлось переписать. Когда Владимира привезли в здание суда, тот неожиданно отказался от показаний. Он понимал, что здесь его уже никто бить не будет. Мужчину отвели в камеру для ожидающих приговора на цокольном этаже здания, где он впервые за долгое время остался наедине с собой.
– Если не согласишься признать показания, тебе высшую меру дадут, понимаешь это? – спросил следователь милиции, спустившийся сюда переговорить с Владимиром. Следователь был в бешенстве. Он не предполагал, что тихий Горелов решится пойти на такой шаг. Владимир же считал, что суд обязательно должен разобраться и найти преступника. Невинных за решетку в СССР никогда не сажали. По крайней мере, он никогда не читал о таких случаях в газетах.
Суд поверил следствию и признал Владимира виновным в убийстве. Сыграло роль и то, что изнасиловал девушку другой человек, имя которого Горелов так и не назвал, поэтому ему дали пятнадцать лет строгого режима. Жена вскоре развелась с ним заочно, а в колонию приезжали только хрупкая мать с младшей сестрой Владимира.
Тихий, мягкий мужчина всегда избегал любых драк и конфликтов. В колонии это качество сочли слабостью и трусостью. Если человек боится удара, его нужно бить. Пока не перестанет бояться. Либо человек встанет и окажет сопротивление, либо умрет.
Администрация колонии старалась пресечь эти избиения в туалетах и камерах, но не сумела вовремя отреагировать, когда Владимира несколько раз находили в бессознательном состоянии в луже крови. В первый же год он лишился одного глаза, а спустя еще несколько лет видеть перестал и второй глаз.
Через шесть лет его освободили как не представляющего опасности человека. Слепой, сломленный и навсегда испуганный и ожесточенный человек обречен был теперь рассчитывать только на помощь матери и сестры. Соседи старались теперь с ними не общаться, опасаясь уголовного прошлого Владимира, да и на работе у всех начались проблемы.
Спустя пару месяцев Геннадий благополучно сдал выпускные экзамены и получил диплом автомеханика. Теперь ему предстояло вернуться в родной совхоз, где для него уже выделили ставку слесаря-автомеханика.
Дисненский совхоз и деревня Ист на несколько сотен домов выглядели точно так же, как когда он уезжал на учебу. Разве что о Лене теперь никто не вспоминал. Девушка несколько лет назад вместе с мужем переехала в другую деревню, и о ней все уже давно позабыли. Зато остались другие бывшие одноклассницы Геннадия, те самые, которые смеялись над ним в школе. Сейчас это были молодые девушки, которые отчаянно искали хорошего и желательно непьющего мужа. Геннадий Михасевич, работавший на вполне почетной должности в совхозе, представлял для них особенный интерес. Над ним больше не смеялись, а кое-кто из девушек даже подходил к нему с какими-то глупыми вопросами или предложениями пойти на танцы. Ничего, кроме раздражения и страха, они у него не вызывали, а уж когда кто-то из них начинал хихикать от стеснения, Михасевич тут же старался куда-нибудь уйти.
Женщины постарше, в том числе и тихая, безответная мать, донимали его вопросами о свадьбе и невесте, о которых Михасевич никогда не задумывался. Он теперь тихо работал в совхозе, а по вечерам спешил домой, чтобы сделать что-то по дому. Этим поведением он вызывал недоумение у всех односельчан. Одни ставили его в пример своим непутевым сыновьям, а другие с подозрением посматривали на него, придумывая самые разные сплетни. Почему двадцатисемилетний парень работает каждый день в совхозе от звонка до звонка, никакого интереса ни к алкоголю, ни к девушкам не проявляет и, кажется, вообще никаких интересов не имеет? Каждый человек чем-то отличается от другого. Если не алкоголь, то хотя бы что-то понятное. Танцы, друзья, коллекционирование марок – да хоть что-то. Геннадий Михасевич либо работал, либо помогал по хозяйству, больше он не занимался ничем. Друзей у него здесь так и не появилось, девушек тоже. Никто просто не мог сказать, что это за человек, и постепенно даже деревенские кумушки утратили к нему интерес. Поговаривали, что девушки его не интересуют потому, что он предпочитает проводить время с мальчиками, но, услышав такое, деревенские мужики так злились, что женщины предпочли не обсуждать больше это. Какая разница? Ни девушки, ни юноши у Михасевича все равно не было, так что и обсуждать было нечего. Кое-кто все еще ставил его в пример своим сыновьям, но по большому счету уже через несколько месяцев после возвращения в совхоз к нему все утратили интерес. Даже разговаривать он стал очень мало. О чем? На работе он был занят ремонтом техники, а дома поговорить было не с кем. Отец говорил все время примерно одно и то же, причем уже не реагировал, если кто-то ему что-то отвечал, а продолжал повторять какую-то свою заезженную пластинку про низость женской породы, плохо убранный дом или предавших его дочерей. Мать всегда была молчалива, да и не о чем ему было с ней разговаривать. Он, с одной стороны, жалел мать, а с другой – презирал ее.
Как комсомолец, общественник, человек непьющий и во всех отношениях положительный, Геннадий Михасевич уже через год стал начальником бригады, а затем и начальником ремонтной мастерской в совхозе. Как руководитель он, конечно, не нравился всем. Мужчины считали, что уж они-то на его месте вели бы себя по-другому. Всякий раз, когда Михасевич отказывался прикрыть кого-то от начальства или говорил что-то неблаговидное на комсомольском собрании, мужчины из мастерской начинали с ним ссориться, а пару раз дело даже доходило до драки. Зато с руководством у Михасевича были хорошие отношения. К нему никогда не было нареканий, он хорошо знал свое дело и соблюдал дисциплину и субординацию.
Постепенно его отпускали мысли об «охоте». Он вспоминал то, как женская рука беспомощно тянулась сквозь валежник, и сейчас ему казалось это просто дурным сном, повторения которого он бы не хотел. Шли месяцы, и его, кажется, захватили проблемы совхоза и ремонтной мастерской, но через год, в 1974-м, у него все чаще стали возникать мысли о том, что было бы неплохо выбраться куда-то. Желание найти новую жертву усилилось, когда ему нужно было поехать по делам в племсовхоз «Двина», всего в полутора часах езды от его дома. Впрочем, прямой автобус туда не ходил, а машины на тот момент у него все еще не было, поэтому на дорогу пришлось потратить значительно больше времени.
Места возле Полоцка ему понравились. В этот совхоз ему приходилось ездить еще несколько раз, и каждый раз он задерживался там, чтобы побродить по лесу, изучить местность. Он приезжал заранее и выходил за несколько остановок до совхоза, чтобы пройти туда через лес. Если же назад нужно было возвращаться без груза или техники, то он обычно гулял и после встречи с руководством.
Какое-то время он гнал от себя мысли об «охоте», но потом снова стал брать с собой бельевую веревку «на всякий случай», а вскоре этот случай ему подвернулся. Он увидел идущую по лесу девушку, как раз когда возвращался из совхоза. Был поздний вечер, а Михасевич знал, что это достаточно уединенное место и сейчас здесь вряд ли пройдет кто-то лишний. Эта тропинка вела от остановки к совхозу. Он недавно проходил по ней и никого не встретил. Следовательно, еще полчаса здесь никто с той стороны не появится, а если бы с этой девушкой кто-то вышел из автобуса, они бы шли вместе. Он подождал, пока девушка с ним поравняется, и напал, успев сразу схватить ее за шею и толкнуть к дереву. Девушка начала сопротивляться и хрипеть, но очень быстро потеряла сознание. Когда девушка перестала хрипеть, он достал веревку, скрутил ее в петлю и затянул на шее девушки. Убедившись, что она больше не придет в себя, он оттащил тело вглубь леса и свалил его в какую-то яму. Домой он возвращался в приподнятом настроении. Он был доволен тем, как все быстро и легко прошло, и уже планировал следующую «охоту».
– Что ты так поздно возвращаешься? С девкой был? – недовольно проворчал отец, когда Геннадий зашел в дом. Как оказалось, отец в этот вечер выпивал в компании нескольких друзей из совхоза, поэтому сейчас на Геннадия с любопытством смотрело несколько пар глаз. От такого пристального внимания к своей персоне ему стало не по себе. Он попрощался и отправился к себе в комнату. Скоро должны были закончиться три года, которые Михасевич обязан был отработать в совхозе, так что можно было искать себе новое место, причем желательно в другом совхозе. На ум тут же пришел совхоз «Двина», специализирующийся на разведении племенного рогатого скота. Животных он любил, а там их было очень много, да и с продуктами будет попроще, всегда будет иметь дома много молока и мяса. Спустя еще месяц он вновь отправился в совхоз «Двина» и поинтересовался, не открыто ли у них какой-то вакансии. Оказалось, что им требуется мастер-наладчик ремонтной мастерской. Председатель совхоза был рад, что к ним готов переехать работящий и непьющий сотрудник, поэтому пообещал Геннадию быстро выдать ему комнату в общежитии, а возможно, даже поспособствовать получению машины.
– Если б ты женат был, то можно было бы и о квартире подумать, но одинокому только комната положена, – развел он руками и подмигнул напоследок. Михасевич поблагодарил мужчину и отправился домой.
Как только весть о том, что Геннадий собирается уйти из совхоза, долетела до Модеста, тот стал изводить сына упреками. Особенно неприятно было слышать сравнения себя с сестрами, которые практически ни разу не приезжали домой с тех пор, как вышли замуж. Вроде бы одна из старших сестер жила совсем рядом, в часе езды от дома, но приезжать хотя бы к матери женщина все равно не спешила. Буквально через месяц после «охоты» Михасевич снова начал брать с собой бельевую веревку и уезжать «прогуляться» на целый день. Через неделю в окрестностях Полоцка нашли еще одну задушенную девушку.
9
Приговор
– Я всегда говорил, что эти Ковалев и Пашкевич до добра не доведут, – сказал отец Николая Янченко, когда сына увезли в милицию. Все это происходило на глазах у всей улицы, поэтому уже к вечеру все вокруг судачили о произошедшем, а уж когда стало известно, что ребят обвиняют в убийстве и изнасиловании, то родителям Янченко пришлось совсем несладко. Мать молодого человека каждый день приходила в СИЗО, но ее не пропускали дальше проходной до тех пор, пока с ней не приехал муж и не пообещал написать жалобу на всех сотрудников. Тогда дежурный сжалился и пообещал сделать все возможное. Посетителей к Янченко так и не пустили, но зато дежурный принес несчастным родителям тетрадный лист, на котором было почерком их сына нацарапано несколько строк. Это хоть как-то их успокоило, а Николая Янченко в этот момент повели на очередной допрос.
– Ну что, Николай, ты ничего не припомнил о той ночи? – поинтересовался Михаил Кузьмич Жавнерович, когда молодого человека усадили за стол.
– Я ничего не делал, просто встретил приятелей да и все, – начал всхлипывать Янченко.
– Николай, я верю, что ты не делал ничего незаконного, но пойми, раз ты здесь, ты все равно понесешь наказание. Так у нас система устроена, что если на кого система правосудия обратила внимание, то тому придется понести наказание. Вопрос только – за что. Я же вижу, что ты хилый, неспортивный парень, да еще и моложе приятелей. На сколько? На год?
– На два, – молодой человек стал успокаиваться от этого мерного, спокойного отеческого тона, которым говорил следователь.
– Да вот еще и на два года моложе. Ты бы и хотел, просто не смог бы ничего сделать. Допускаю, что твои друзья той ночью встретили женщину, изнасиловали и задушили ее, а тебя уже потом случайно увидели. Похоже на правду?
Янченко недоверчиво кивнул. Такой вариант он даже не рассматривал. Наверное, так оно и было.
Поделиться книгой: