Закулисье

Очки оказались на месте, но толку от них не было никакого, – «темно, как у студента где?», – вспомнил Ларинцев давнишнюю шутку. Большинство студенток от этих слов краснели и закатывали глаза, но правильный ответ был – в голове!

Умственный юмор немного смягчил обстановку профессора, тот перевернулся на другой бок и понял, что тугие ремни, пристегивающие его намертво к поверхности кресла, более не удерживают его в одной позе – свободен!

– Николай Васильевич, вы еще с нами? – настырный голос не хотел отступать.

– С вами! – со злостью отозвался профессор, – если вы скажете где вы есть?

– Я далеко, – из динамика раздался смешок, теперь Николай Васильевич был уверен, что собеседник общается с ним при помощи рации, или громкоговорителя, – я далеко от вас, очень! – ответил довольный старческий голос и снова от души рассмеялся.

– Я чем-то рассмешил вас? – продолжал злиться профессор.

– Нет-нет, что вы?! – немедленно донеслось из динамика, – просто мы тут все рады, что вы там живы и здоровы, ведь вы здоровы, не так ли?

– Мы с вами виделись пол часа назад, – ответил Ларинцев, прикидывая время, – что со мной могло приключиться?

Трудно сказать, как долго после укола его организм прибывал в забытье, но навряд ли это продлилось более часа.

– Больше, Николай Васильевич, в несколько раз больше! У нас с вами время течет по-разному и приключиться могло с вами все, что угодно!

Как минимум две фразы из всего сказанного до крайности не понравились Ларинцеву.

– Что означает «у нас с вами время течет по-разному»? – переспросил удивленный профессор.

– Послушайте, мой дорогой коллега, – голос из динамика стал доверительней, – ведь вы позволите мне обращаться к вам без всяких фамильярностей?

– Да уж извольте-с, – съязвил психолог, – раз уж вы, с позволения сказать, меня похитили – так чего ж теперь фамильярничать?

– Ну что вы… – донеслось из динамика, – хотя, не буду скрывать, с вашей стороны все могло выглядеть именно таковым образом. Но для какой цели мы вас похитили!

– Не забивайте мне голову, – Николай Васильевич, понимая всю тщетность и пустоту своего гнева, перешел сразу к сути, – потрудитесь, пожалуйста, ответить на вопрос.

– Да-да, вы спросили про время… Что ж, думаю, что теперь я смогу вам все объяснить. Но для начала, поймите следующее – вы находитесь уже не на земле, а далеко за ее пределами.

После сказанного наступила тишина, его собеседник, – «коллега?» – давал Ларинцеву время понять услышанное.

– Как прикажете понимать? – спросил профессор с долей иронии.

– Натурально, коллега, прошу понимать именно так, как слышали. На самом деле мы не имеет точного представления о том месте, в котором вы теперь оказались, но со слов последних испытуемых, мы сделали вывод, что это не наша привычная планета Земля, в какой бы ни было временной рамке. Если верить хотя бы половине того, что рассказывали нам с того конца, – собеседник сделал паузу и принужденно рассмеялся, – так вот, если даже половина из всего правда, то судя по описанию местной флоры и фауны, это какое-то совершенно иное измерение. И, как вы, наверное, уже догадались, за той бронированной железной дверью находится жерло или портал, разделяющий две наши реальности.

– Вы хотите сказать, что построили портал и не представляете, куда он выводит? – с издевкой произнес профессор.

На «том конце» наступила тишина. Собеседник, или собеседники, а Ларинцев почему-то был уверен, что говоривший с ним находится не один, обдумывали свой ответ.

– Нет, коллега, совсем не мы его создали. Но, прошу более не задавать вопросы об этом – есть вещи, которые я вам не вправе рассказывать!

– И чего же вы от меня хотите? – устало и обреченно произнес Николай Васильевич. В словах собеседника сквозила небылица, но внутренний голос подсказывал Ларинцеву – все, что сказано – чистая правда.

– Информации! Информации, – повторил собеседник, – попробуйте осторожно встать и прощупать правую стену. Только прошу вас, действуйте осторожно. Понятия не имею о том, что сейчас у вас под ногами. Само здание, в котором вы сейчас оказались, по своим размерам всегда одинаково, но предметы на полу могут отличаться от тех, что видели до вас.

Николай Васильевич осторожно спустился на пол, ощутив легкость в своем теле, – видимо последствия укола не прошли даром. Он помнил, что кресло стояло в тесной комнате два на два метра, ну может быть два с половиной. Но, когда он в полной темноте, осторожно меряя шагами пространство, пробирался к боковой правой стене, даже и через десять шагов его выставленные перед собой ладони натыкались лишь в пустое пространство, – «куда делись стены?» – с изумлением подумал профессор.

И только насчитав сорок семь шагов его левая ладонь ощутил прикосновение к твердому и сухому предмету, – «деревяшка», – немедленно определил мозг.

– Вы уже нащупали стену? – послышался снова голос из динамика.

– Нащупал, – хмуро отозвался профессор.

– Замечательно! Крепление рам всегда одинаково, они наглухо забиты досками. Понятия не имею, почему так происходит, но все испытуемые говорили одинаково. Николай Васильевич, попробуйте нащупать край этой рамы и легонько потяните ее на себя, только осторожней – не уроните на ноги!

Рука Ларинцева и впрямь нащупала на уровне груди нижний край рамы, только легкий рывок профессора успеха не возымел. Попробовав снова, но уже основательней, Николай Васильевич почувствовал, как рама падает и инстинктивно отскочил назад.

По глазам немедленно ударил дневной свет, но непривычный, не яркий, а матовый, – «мертвый свет», – машинально подумал профессор. На стене перед ним, чуть выше уровня глаз, виднелись два продолговатых отверстия, напоминающих окна в плацкартном вагоне, только в длину значительно больше последних. Но очередная загадка заставила профессора наморщить лоб – если в одном окне угадывалась многоэтажки привычного города, то другое – соседнее окно, выводило взор на бескрайнее море с ненатурально-бледным песчаным пляжем. Если присмотреться внимательно, а уже через минуту Николай Ларинцев так и сделал, то и город, и море выглядели ненатуральными, как будто неизвестный художник перенес их на поверхность с текла.

– Разве бывает такое, чтобы волны не двигались, а стояли на месте? – вслух задал вопрос профессор.

На заднем плане накатывала волна, возвышаясь на два, а то и на три метра, относительно прочих, но и она замерла с пеной на гребне, как будто бы некий пароноидальный художник решил сотворить из волн горы – задумка удалась, но от одного взгляда на это делалось дурно.

Город выглядел ненамного естественней: ровные крыши далеких высоток подпирали снизу тёмно-синее небо. С незастекленного балкона взлетела ворона, но и она замерла, расправив крылья. И ни души – ни на улицах, ни в окнах, мертвый город, без признаков жизни.

– Николай Васильевич, вы еще с нами? – профессор уже позабыл про своего собеседника и от неожиданности развернулся на месте, больно ударившись коленом о стену.

– Да, я все еще здесь! – процедил он, сквозь сжатые зубы.

– Вот и славно, – донеслось из динамика, – итак, вы за миллионы лет от привычного мира, но не волнуйтесь, должен быть выход, раз имеется вход! К сожалению, мы понятия не имеем о том, что происходит за стенами инсталляции, пока еще ни один из подопытных не вернулся обратно. Но вы не отчаивайтесь, возможно, вам удастся то, что не смогли сделать другие, не все же имеют ученую степень! – рассмеялся собеседник, – есть информация, которую я обязан сообщить. Пока вы не покинете эти стены, вам ничто не угрожает, все, что нам удалось предварительно выяснить – мир за стенами останется мертвым до тех пор, пока вы не нарушите его границы. Я понимаю, коллега, – вздохнул голос в динамике, – вы желаете получить более подробную информацию, относительно того места, в коем вы теперь оказались. Не хочу вас разочаровывать, но у меня ее нет.

– Ну, а раз так, коллега, – внутри Ларинцев сотрясался от ярости, – как обладатель ученой степени, спрошу напрямую – зачем мне покидать безопасные стены, не лучше ли мне прямо тут подождать следующего?

– Не все так просто, дорогой профессор! – Ларинцеву почудилось, что в этой интонации он угадывает жалость и неподдельное сочувствие, хотя, как можно поручиться за это? – все дело в том, что мы не можем отправить следующего до тех пор, пока вы не покинете пределы инсталляции, иначе… иначе вы уже видели. Вспомните, что случилось с первый отправленным. И наше мнение, что эти перемены могут иметь последствия для обоих участников. Мы можем вас только слышать и не имеем возможности наблюдать что вы делаете, но знайте же следующее – через три часа мы вышлем к вам следующего, и, если вы по каким-либо причинам откажетесь покидать это здание, все последствия лягут на вас, коллега, и не только на вас… К тому же, вас скоро начнет мучить жажда, осмотритесь вокруг, тут вам ждать больше нечего.

Длинный ангар, заваленный пустыми коробками и строительным мусором, – «кто и зачем мог построить его?» – Николай Васильевич понимал, что на этот вопрос ему навряд ли ответит динамик. Вся абсурдность и действительность ситуации заключались в одном – здесь и вправду ловить было нечего. Если неизвестный «коллега» был прав, относительно времени, а Ларинцев склонялся, что это так, он не имел никакого понятия о том, как скоро пройдут три часа, отведенные ему на принятие решения. Нужно выбираться отсюда, иного выбора у него просто не было.

Голос в динамике продолжал разглагольствовать, наставляя профессора и желая удачи, но Ларинцев его более не слушал. В дальнем конце длинного ангара виднелся проем, с самой обычной деревянной дверью и профессор уныло направился к нему. Дверь открылась безо всяких усилий, за порогом лежал бледно-желтый песок. Голос из динамика о чем-то спрашивал, но отвечать на вопросы Ларинцев не стал. Не прощаясь с похитителями, он сделал шаг в новый мир, а еще через несколько шагов, новый мир полностью поглотил его.

Глава 4. Закулисье

За дверью не было ни жарко, ни холодно, как будто такое понятие, как температура окружающей среды, в этом месте отсутствовало полностью. С воздухом тоже творилось неладное. Профессор мог вдыхать полной грудью, чувствуя, как легкие насыщаются кислородом, разгоняя его дальше по крови, но при этом не ощущал ни малейшего запаха, не было даже намека на присутствие такового.

Ощущая непривычную, бодрящую легкость, Николай Васильевич шагал по песку в сторону моря. Он не случайно выбрал для себя именно это направление, улицы города показались ему непривычно-чужими и давно покинутыми, но темные окна и пустые балконы, – «кто знает, что таится за ними?».

Песок не скрипел и не шуршал под ногами, подошвы ботинок совсем не ощущали, что ступают по сыпучему грунту, мозг профессора машинально подметил этот факт. Но уже через несколько шагов мир вокруг Ларинцева вдруг ожил и переменился, как будто профессор заступил за невидимую грань. Шум далеких волн временами перерастал в мощный рокот, а внутрь ботинок то и дело засыпался песок. Нос защипало от запаха соли, а лицо и руки приятно холодили брызги разбивающихся о берег волн.

Николай Васильевич, закрыв глаза, остановился и замер за несколько шагов от прибоя, стыдно признать, но профессор не видел моря со студенческих времен. Умиротворение и юность, – «какое блаженство!». Широко раскинув руки на встречу теплому морскому бризу, Ларинцев улыбался, он не помнил, когда был так счастлив.

Но счастье профессора длилось не долго. Далекий, но нарастающий зловещий рокот заставили человека поднять веки. На горизонте разрасталась и крепла волна. «Не волна – стена воды», – машинально поправил мозг психолога, – «и движется она прямо на меня». Огромную волну, зародившуюся в глубинах темного моря, отделяли от профессора многие мили, но, будучи человеком здравым и рассудительным, Николай Васильевич понимал, что расстояние между ними продлится не долго – волна поднималась все выше и выше, медленно приближаясь к границе песка. «Зашибет», – понял Ларинцев, отчаянно приказывая бежать неподвижным ногам, но неумолимая и ужасная грация надвигающейся бездны мешала его телу сдвинуться с места, -«красиво-то как, боже мой, как красиво!», – думал профессор, понимая, что вскоре погибнет. Еще несколько секунд ожидания сделает его конец мучительным и неизбежным, да и есть ли они эти несколько секунд?

Пронзительный вскрик невидимой чайки, раздавшийся где-то над головой Николая Васильевича, вывел его из безмолвного ступора. Отталкиваясь с силой от сыпучего песка, через шаг норовившего засосать ботинок или вывихнуть ногу, работая локтями, как заправский спринтер, профессор понимал, что уже бежит. Бежит, как еще никогда не бегал в своей жизни, наперегонки со смертью.

Шум догонял, пугающий и властный, но обернуться назад – значит скоро погибнуть. «Не сейчас», – решил Ларинцев, «не так жутко», – шептал внутренний голос. Сколько он уже пробежал? Метров сто или двести. С такой скоростью и по такому покрытию! Но усталости не было, как не пришла и отдышка, – «как молодой», – подумал профессор.

Возможно все дело было в местном воздухе, а может быть притяжение в этом мире было вдвое меньше привычного, но удача была на стороне Ларинцева. Он понял это в тот миг, когда его уши перестали улавливать звуки. Окружающий мир снова погрузился в тишину и забвение. Обернувшись назад, профессор увидел, что позади него море снова посерело и замерло, но проверять последнее желания не было. Мир оживает вокруг только тогда, когда ты нарушаешь его границы, – так, кажется, сказал голос с динамика, – «вот только замирает ли он вновь, когда ты обратно переходишь черту»? Николай Васильевич не знал на что надеяться. Итак, если море его не приняло, остается одно – держать путь через город…

…

Ничего особенного – город, как город. Пустынные улицы и отсутствие машин. Последних не было везде и в частности, включая обочины и дворовые территории. Ни вывесок на домах, ни названия улиц – как будто все лишнее стерли, смели. Кое-где на асфальте виднелись въевшиеся в покрытие черные следы шин, но опять-таки, никаких машин профессор не слышал. Если на-то пошло, он не слышал ничего совершенно, хотя быть может, все дело было в том, что он еще не дошел до границы, отделяющей реальность города. Обернувшись назад, профессор отогнал от себя эти мысли. Песок и море уже давно исчезли из виду, со всех сторон профессора окружали похожие друг – на друга высотные дома. Но отчего-то ему казалось, что этот город ему знаком, что он когда-то уже бывал в этом городе.

На перекрестке Ларинцев остановился. Из мусорного бака тянуло гнилью, – «что ж, запах есть, значит граница пройдена», – машинально отметила рациональная часть профессора. «Если сейчас повернуть направо, пойдет крутая дорога вниз, там супермаркет с подземной стоянкой», – Николай Васильевич был в этом полностью уверен, хотя не мог сказать, откуда он это знает. Жажды он не испытывал, как и молчал аппетит. «Но лучше иметь воду и не нуждаться в ней, чем нуждаться и не иметь», – очередная здравая мысль заставила Ларинцева повернуть вправо.

Первое, что он заметил, повернув с перекрестка, это граффити на заборах и зданиях. Несочетаемые друг с другом цвета и узоры громоздились везде, забегая на стекла, забираясь ввысь на долговязые столбы уличного освещения. Машин по-прежнему видно не было, но следы покрышек, пестрящие по асфальту, дополняли бессмысленную какофонию красок. Было что-то неправильное в расписанных стенах, как будто неизвестный уличный ваятель, взявший в руки баллончики с краской, не имел ни малейшего представления о том, что, собственно, собирался изобразить.

Дикий крик, полный ужаса и боли, отвлек профессора от хаотичной мазни. Крик эхом отразился от стен, оборвался на ноте, но уже через пару секунд зазвучал снова с неистовой силой. Так могла стонать и выть, ну разве-что, пожарная сирена, но Ларинцев понимал, что это кричит человек – живое существо, поглощённое болью. Лицо и лысину покрыла испарина, подмышки профессора промокли насквозь. Ни одна живая душа не смогла б так долго выдержать подобных мучений, но ужасный крик повторялся вновь и вновь, пока не оборвался, затихая вдали.

Эхо смолкло, затихли стоны, но мозг профессора, записавший услышанное, продолжал прокручивать его в голове. Только теперь Ларинцев понял, что не определил – с какой стороны исходил этот крик. Узкая улочка изгибом убегала вниз, подпираемая по бокам городскими высотками, в таких условиях звук мог слышаться и снизу, и сверху, – «иди ж разбери куда мне бежать?». Минуту подумав, профессор решил продолжать двигаться вниз – в любом случае ему предстояло пересечь этот город. За этой мыслью последовала следующая, – «раз имеется вход, то должен быть выход», – в голосе из динамика была своя логика, вот только он понятия не имел, как выглядит выход из этого мира.

– «Трудно найти, если не знаешь где искать, еще труднее – если не знаешь, что именно ищешь», – продолжал размышлять Николай Васильевич, стараясь идти бесшумно, не забывая посматривать по сторонам. Супермаркет выпрыгнул за следующим поворотом – все так, как подсказывал мозг, вот только профессор не имел ни малейшего представления, каким образом это чужое воспоминание осталось жить в его голове.

Супермаркет стоял, широко раскрыв двери в приглашающем жесте, а справа от него чернел темный зев подземной парковки, но Ларинцев уже ненавидел себя. Кляня свою память последними словами, Николай Васильевич пытался заткнуть уши и закрыть глаза. Попытки, впрочем, остались безуспешны – да и кто б на его месте смог удержаться от подобного зрелища? На площадке перед супермаркетом, неподвижный и стонущий, с прямой спиной и подергивающимися ногами, сидел неподвижный живой человек, – «пока еще живой», – поправил рациональный голос в голове Ларинцева.

Человек, заживо насаженный на кол, слившийся с ним до единого целого, издавал ртом гласные звуки, роняя на пах кровавую слюну.

–Эээээээ…. Ааааааа…. Ыыыыыыы… – слышал Ларинцев.

Лицо несчастного исказилось от боли, нижняя челюсть свисала до кадыка, помутневшие глаза взывали к профессору, а коротко стриженный ежик волос теперь не казался зловеще-разбойничьим.

– Ох матушки, матушки! – залепетал профессор, пораженный немыслимым зрелищем, Николай Васильевич не сразу заметил вторую фигуру, оставленную в дверях.

Второму брату повезло больше – когда его обнаружил профессор, он уже оказался мертв, – «не просто мертв, а разорван на части», – шепнул голосок в голове у ученого. Торс прилизанного возвышался над колом, – особой фантазией злодеи не хвастались, руки и ноги изувеченного трупа, выдранные с мясом из плоти и кожи, крепились к тулову в неестественных местах: изуродованные ноги свисали с предплечий, но безумный скульптор не ограничился этим, вывернув наружу лодыжки убитого, с перекрученными, вывернутыми наизнанку ладонями, из живота несчастного выступали руки. Подобно уродливым, грязным клипсам, указательные пальцы воткнуты в уши, удерживали голову носом вниз. Два окровавленных, ржавых болта, смотрящих на мир из пустых глазниц и беззубый рот в нелепой улыбке, завершали безумную фантасмагорию картины.

– Лишусь чувств или вывернет, – понял Ларинцев, ощущая, как тугой ком подкатывает к горлу, а по груди разливается тупое, щемящее тепло.

К счастью, не случилось ни первого, ни второго, профессора отвлек посторонний шум.

– Николай! Николай, вы меня слышите?

Профессор медленно огляделся по сторонам, только теперь понимая, что представляет собой легкую мишень и может запросто разделить судьбу несчастного. Он не сразу заметил, что из темноты подземной стоянки выглядывает мужчина и призывно машет руками, обращаясь, видимо, непосредственно к нему.

– Николай, вы меня слышите?

Все еще борясь с подступающим к горлу комом, Ларинцев не решился открывать рот, кивнув в знак согласия незнакомому мужчине.

– Идите сюда, Николай! Они могут вернуться, нам нужно бежать!

Незнакомец махал обеими руками, подзывая к себе ошалевшего профессора, говоря полушепотом, что им нужно ускориться. И только подойдя вплотную к мужчине, Ларинцев понял, что это их дед.

– Николай, вы что, совершенно не узнаете меня? Это же я – Виктор!

Ларинцев молчал, рассматривая старика. От его опрятности теперь осталось не многое: выдранный с корнем кусок бороды, и выбитые кем-то передние зубы, не говоря о порванных брюках и грязной рубашке, поверх которой старик нацепил поношенный ватник.

…

Двое мужчин быстрым шагом спускались в подземку, бросая за спину опасливые взгляды и то и дело настороженно щурясь. Они уже успели проделать приличное расстояние, способное, по мнению Ларинцева, на время отгородить их от возможных преследователей, когда где-то с улицы донеслось улюлюканье.

– Ах ты ж, мать! Вернулись! – вполголоса выругался старик, ускоряя шаг, утаскивая за собой онемевшего психолога.

– Кто вернулся? – промолвил профессор и его чуть не вывернуло.

Вместо ответа, старик с неожиданной силой дернул профессора и потащил за собой, ловко пробираясь между стоящих машин. Николай Васильевич молча следовал за провожатым, на каждом шагу ударяя колени о бамперы одинаковых автомобилей. Если подземная стоянка еще как-то оправдывала свое название, то автомобили, расставленные на ней аккуратными рядами, на виденные профессором машины и вовсе не походили. С виду тут все было правильно: четыре колеса, блестящие стекла и руль в салоне, но по одинаковой вмятине на каждой машине и полное отсутствие видимых дверей напоминали, скорей неумелую подделку, чем настоящие внедорожники. К тому же, все машины красного цвета – как будто бы несмышленый ребенок, не понимая тонкостей и не видя различий, создавал, декорировал причудливый мир.

Со стороны входа до мужчин долетели обрывки фраз, но слышны были только отдельные звуки, смысл которых профессор не разобрал.

– Учуяли… – обреченно вздохнул Виктор, – они и в тот раз нас учуяли, ребят поймали, а я чудом ушел.

– Да кто ОНИ? – прошептал Ларинцев, не повышая тон.

И в этот момент многострадальное левое колено профессора встретилось и воткнулось в очередной автомобиль. Пронзительное эхо злосчастной сигнализации немедленно возвестило о их присутствии на весь молчаливый подземный мир, мигающие фары красного внедорожника ярко сигнализировали где беглецы.

= Оп! Оп-оп! – услышал профессор и сзади них раздался топот множества ног.

Бородатый Виктор взвизгнул и полез под дно соседней машины, махая профессору, чтобы тот не следовал за ним. Погоня показалась через несколько секунд, профессор не успел сообразить, когда первый преследователь запрыгнул на капот соседнего внедорожника, расставив руки с радостным: – Оп!

Ничего страшного – обычный подросток, на широкие плечи нацепивший пиджак. Но добивавшего сзади дневного света профессору хватило, чтобы понять – перед ним не человек! Широкоплечее и сутулое обезьяновидное существо, ухмыляясь и подпрыгивая, извлекло за ногу побледневшего Виктора, мужчина закрыл глаза и тихо стонал.

– Оп! Оп!!! Оп-Оп-Оп!

Окружило профессора со всех сторон. Двое подростков-горилл схватили под руки пошатнувшегося бородача и поволокли его обратно к дневному свету, другая особь толкнула профессора, заставляя того двигаться за ним.

Первого выволокли назад к супермаркету, подталкиваемый в спину профессор следовал сзади. «Насаженный на кол приказал долго жить», – отметил Ларинцев, едва не заплакав, – «кол свободен, пожалуйте на кол», -иного профессор не ожидал. Но, неожиданно для него, бородатого Виктора поволокли вперед.

Возле распахнутых настежь дверей супермаркета волосатые гориллы остановились, неуклюже подпрыгивая и хлопая в ладоши – приматы, втиснутые в одежды людей. Две других обезьянистых особи вынесли из магазина пустой манекен – деревянное туловище, свободно вращающееся на потертом деревянном шесту, судьба несчастных была решена.

Все похолодело в груди у профессора, мозг лихорадочно искал выход под возбужденные вскрики обезьян. Их было немного, всего Николай Васильевич насчитал шесть особей непонятного пола, но каждая из них превосходила человека по силе и ловкости. Выхода не было, оставался кол.

Душераздирающий вопль огласил пространство у супермаркета, ударил по ушам, отразившись от стен. Профессор видел, как гримаса ужаса исказила страданием лицо Виктора, видел, как широко распахнулся беззубый рот, как опустилась вниз смешная, клочковатая борода и тем не менее, прошло не менее пары минут, прежде чем в голове у Ларинцева соединились: человек и крик.

Виктор дернулся, закрутившись на месте, и резко выпрыгнул вперед, ловко выскочив из трофейной телогрейки. «Они сильнее и быстрее», – подумал профессор, – «но куда их уму до нашего», – наблюдая за тем, как человек уже успел преодолеть десять – пятнадцать метров, прежде чем приматы сообразили, что осталось в их руках. Обезьяноподобные тут же ринулись наперерез Виктору, отделяя бегущего от подземной стоянки, – «не успеет, ох не успеет!», – понял профессор, наблюдая, как безобразные твари, помогающие руками себе на бегу, отрезают бородатого от подземных ворот.

В какой-то момент это понял и Виктор. Увидев, что ему не удастся спрятаться в темноте, старикан развернулся и не сбавляя бега понесся на стену. Спину Ларинцева пропитал холодный пот, когда он увидел, как Виктор, не замедлив бега и не прикрыв себя руками, опустив голову врезался в стену. Человек упал, задергав ногами и только после этого до ушей профессора долетел сухой, короткий треск. Его преследователи застыли на месте не понимая, что увидели.

Четырехпалая лапа, сжимавшая руку Николая Васильевича, ослабила хватку – и это был шанс! Быстро повернувшись к противнику лицом, профессор Ларинцев сделал выпад ногой, чувствуя, как колено уперлось, а затем с силой врезалось в два тугих, упругих шара.

– Ох, – произнесло существо жалким, человеческим шепотом, после чего завалилось на спину.

Путь для спасения был открыт.

…

Николай Васильевич снова бежал. Не просто бежал, как бегут за автобусом, а мчался, не экономя сил, не жалея себя, ежесекундно рискуя вывихнуть ногу, или получить под старости лет неминуемый сердечный приступ. Последнее не казалось ему таким уж пугающим, профессора более удивлял тот факт, что сердечный приступ до сих пор его не настиг, более того – не было даже отдышки, – «а ведь я далек от физической формы», – машинально подумал Ларинцев. Он давно миновал злополучный перекресток, выводивший к дороге от кровавого супермаркета. И только теперь, пробежав два квартала – навряд ли менее, профессор понял, что свернул не в ту сторону. Ему следовало повернуть налево, где до границы миров, или локации, – мозг ученого даже перед лицом неминуемой гибели продолжал подбирать термины и строить гипотезы, – оставалось всего-то чуть более километра, но он не задумываясь выбрал путь в противоположном направлении, углубляясь в город все больше и больше. Многоногий ликующий топот, сопровождаемый уханьем и сопеньем, говорил профессору, что преследователи не отстали. Более того, теперь к сопенью добавилось «опанье»: оп-оп… ОПппп… оп-оп-оп, – его преследователи уже предвкушали расправу.

– Не уйти, – подумал профессор, – меня попросту загоняют до смерти…