Закулисье

Выходя из помещения последним, шустрый дед погасил выключатель, оставляя обреченного наедине с темнотой. Снова четыре раза цокнули клавиши и панель управления скрылась в стене, после чего проснулись и загудели моторы, приводящие в движения металлическую дверь. «А закрывается-то она гораздо быстрее, чем открывалась», – ни с того, ни с сего подумал профессор и содрогнулся, пытаясь представить себя на месте спортсмена, привязанного в кресле и отрезанного напрочь от окружающего мира, да к тому же в полной темноте.

– Ну, чего пригорюнились? – весело спросил дед, обращаясь разом ко всем мужчинам, застывшим в одинаковых, испуганных позах. Расстреливать вас никто не собирается, – добавил он и весело рассмеялся.

Охранники, успевшие дойти до дальней двери – единственного выхода из странного помещения, обернулись и весело рассмеялись, оценивая шутку своего старшего товарища. Один из них намеревался уже что-то с казать, профессор видел, как тот открывает рот, пытаясь подобрать цензурные слова и тут в соседней комнате, сокрытой и спрятанной за массивной дверью, раздался приглушенный, но отчетливый взрыв.

Рациональный голос в голове у профессора тут же поправил, что это не было взрывом – ни резкого звука, ударившего по ушам, ни взрывной волны он не почувствовал, но зато Ларинцев явственно ощутил, как внутри у него на секунду все сжалось в тугой комок, от чего штаны профессора намокли снова, но внимания на это никто не обратил.

Все заключенные вдруг замерли разом, рассматривая запертую, зловещую дверь. Один охранник умолк на полуслове, другой обронил фразу, – «слишком рано! Так не должно быть!» – долетело до уха испуганного профессора, с лица их старшего, вместе с краской, сошла улыбка, оставив оголенный оскал зубов. В помещении повис запах страха, сдобренный запахом немытых тел. Но больше всех, побледнели охранники, – «они напуганы сильнее нашего», – понял профессор и похолодел внутри.

Двое мужчин с надеждой уставились на старика в безрукавке, ожидая, что тот все разъяснит. К чести последнего, Николай Васильевич отметил, что тот сумел взять себя в руки и скомандовал подчиненным, теперь в иерархии охраны Ларинцев не сомневался, – нужно проверить, открывайте дверь!

На этот раз двое охранников самостоятельно выдвинули цифровую панель и набрали код, старик терпеливо стоял сзади, лишь немного выдавая нервозность монотонным покачиванием головы.

И снова все присутствующие в помещении замерли, провожая глазами, как металлическая махина двери не спеша, с шипением отползает в сторону, все больше открывая темную комнату с человеком, оставшимся внутри. Братья, как стервятники, выгнули шеи, спеша первыми заглянуть в помещение, заключенный дед с аккуратной седой бородой зашептал заговор и наскоро перекрестился.

Дверь остановилась, не дойдя на добрую ладонь до ближайшей стены, в соседней комнате царил полумрак, разгоняемый тусклым светом от потолочных лампочек из большой комнаты. По сравнению с тесной соседней камерой, их общая комната теперь не казалась профессору такой уж маленькой. Охранники так и не решились первыми зайти внутрь и их старший, недобро хмыкнув, протиснулся в комнату и включил свет.

Бывший спортсмен, целый и невредимый, сидел в кресле. Молчаливый и безучастный, но живой – заметил Ларинцев, поймав отражение лампочки в его бледных, полусонных глазах. Но уже через несколько минут, когда охранники, пристыженные командой старшего, освобождали несчастного от ремней кресла, Николай Васильевич понял, что поторопился причислить спортсмена к слову «живой».

Тот факт, что бывший спортсмен худо-бедно мог самостоятельно держаться на ногах, когда охранники попытались поднять его в вертикальное положение, еще не причислял горемыку к разряду живых. Как выяснилось минутой позже, тело спортсмена еще подавало вялые признаки жизни, но его мозг был мертв. Живой человек не разглядывает мир такими затуманенными, безучастными глазами. Ларинцев последними словами ругал себя за невнимательность, но так и не смог вспомнить какого цвета были глаза у бывшего спортсмена пятью минутами ранее, но точно помнил, что белесую пленку, появившуюся на зрачках после выхода мужчины из камеры, он ранее не замечал.

– Да он же зомби! – хохотнул второй брат с коротким ежиком и тут же выругался, испуганно и обреченно.

Когда за охранниками, выводившими мертвого живого человека, лязгнул засов, в общей камере повисла тишина.

Глава 3. Дверь в Закулисье

– Видал, дед, как его шандарахнуло? – спросил у старика зализанный брат.

– Ага… – протянул дед с аккуратной бородкой.

– Мы не хотим, чтобы и нас также! А ты? – присоединился к нему стриженный ежиком.

– Ага… – снова протянул дед.

От старика с бородкой толку не было никакого, Ларинцев это понял раньше, чем братья. Он не выдавал себя эмоциями, но докторская по психологии подсказывала профессору, что самый старший из них сломлен окончательно и бесповоротно. Этот человек добровольно выполнит все, что ему велят, а прикажут – так и в петлю сам влезет, – со вздохом подумал Ларинцев. Видимо, тоже самое поняли и братья, а по тому, оставили бесполезные попытки растеребить старика и принялись за профессора.

– Ты как, братюнь? – участливо спросил его брат с зализанным чубом.

– Закурить хочешь? – похлопал его по спине второй брат.

Теперь в их тоне были доброжелательные, дружеские ноты, да и глаза светились участием, но ничего хорошего от союза с ними Николай Васильевич не ожидал. Такие люди всегда и в любых обстоятельствах думают исключительно и только о себе – так уж они устроены, но сейчас они были настроены действовать и это полностью устраивало профессора.

– Ты хочешь, вот таким вот оттуда выйти? – мотнул младший брат головой в сторону двери, задавая вопрос второму брату.

– Я нет! – тут же подхватил старший, – а ты?

– И я нет! – с уверенностью в голосе отозвался младший, – а ты?

Этот вопрос уже адресовался самому профессору и оба брата в ожидании ответа уставились на него.

– «За дурака меня держат», – подумал Ларинцев, но вслух ответил, – Нет, не хочу!

– Уж лучше пулю! – закуривая продолжил зализанный брат.

– Ага, пуля лучше, чем так… – подтвердил ему второй брат.

По мнению Николая Васильевича – хрен был редьки не слаще, но он с готовностью подыграл. Профессор уже понял к чему клонят братья, как понимал и то, что в дальнейшем из этого выйдет – его примут в компанию, пообещав при этом бороться друг за друга в надежде на то, что первая пуля достанется ему, но у этой истории может быть и другой расклад.

– Втроем у нас есть шанс выбраться, – сказал Ларинцев и сам удивился, как убедительно его голос отразился от стен.

– Ага, втроем! Будем драться друг за друга! – обрадовался старший брат. А этого, – кивнул головой в сторону безучастного старика, – толкнем на них первым.

– Все равно от него толку ноль! – резюмировал второй брат.

…

Когда без предупреждения выключили свет в общей комнате, часы Ларинцева показывали половину одиннадцатого, соседи, чертыхаясь и шурша матрацами, разбредались по своим местам. Старик с бородой не проронил ни звука, о чем-то перешептывались братья, обговаривая свои дела.

–«Интересно, что случилось с моим портфелем?» – в темноте размышлял Николай Васильевич, взвешивая мысль – подобрали ли его портфель липовые полицейские, последнее совершенно не отпечаталось в памяти у профессора психологии, как он ее не напрягал. И, если подобрали, то что с ними сделали? Выяснили ли они уже о том, кто он? «Да и кто они сами – вот что не худо бы разузнать», – подумал Ларинцев и неожиданно провалился в глубокий сон.

Во сне он смотрел на мир глазами мальчишки. Самого младшего из тех троих, которые застали его неожиданное и позорное задержание. Страх и азарт вечернего приключения разбежались по его жилам, разгоняя адреналин.

– Еще одного алкаша задержали, – прокомментировал Сашка, справа от него.

– Ага – алкаша, держи карман шире! Секите, поцы, какой у него портфель!

– Дорогой, кожаный! Подаренный коллегами на юбилей! – сказал Витька-профессор и пацаны засмеялись.

– А ты по чем знаешь? – шутливо отвесил ему подзатыльник Славка.

– Слышь, поцы, говорят, что у Сеньки-белобрысого вот также отца задержали!

– Ага, слыхал! – подтвердил Славка, – только после этого задержания его отца хрен кто видел и найти не смогли…

Пацаны отошли в сторону с пятака фонарного столба и продолжали наблюдать за полицией с безопасного расстояния. Через дорогу не далеко, но пока менты добегут до них на своих «козеножках», молодые и знающие соседские дворы ноги, унесут мальчишек легко и бесследно – ищи потом где захочешь, благо, что кругом малоэтажные арочные дворы.

…

И снова был свет. Он ударил по глазным яблокам еще раньше, чем Николай Васильевич успел разлепить уставшие за день, слипшиеся веки. Безопасный и явственный сон не спешил покидать измученный разум профессора, Ларинцеву казалось, что вот-вот и он навсегда покинет свое обреченное, бренное тело и легко переселится в сознанье мальчишки. Навсегда сбежит, окажется далеко, за километры от этой убогой, прокуренной комнаты. Профессор снова закрыл глаза, пытаясь зацепиться за эту шальную, но добрую мысль. И понял, что если и была у него такая возможность, то доля секунды безвозвратно утеряна.

– Вот этого ведите! – услышал он знакомый, повелительный голос, на этот раз охранников уже было четверо.

Старший брат, на которого старик указывал перстом, отполз на заднице, забившись в угол, затравленно озираясь по сторонам и непрерывно поглаживая и без того прилизанный чуб. Второй брат, отведавший локтя, отодвинулся подальше, не предпринимая попыток помочь ближнему, – «распалось наше братство мушкетеров!», – подумал Ларинцев и неожиданно для всех рассмеялся вслух. Ему на плечо легла мозолистая сильная ладонь, она не сильно сжало предплечье, но в этой предостерегающей дружеской хватке Николай Васильевич уловил непреклонную, сильную волю.

– «Да ладно, дед! Я за него не полезу!», – подумал Ларинцев и в который раз удивился произошедшей перемене внутреннего Я.

– Куда? За что? Не пойду! – запротестовал, вскочив на ноги, старший брат с зализанным чубом.

– Ага! Нам и обвинений-то до сих пор не предъявили! – осторожно ввернул второй брат, по-прежнему не делавший попыток прийти на помощь.

– Как на предъявили? – оживился старик, снова показавшийся профессору похожим на зека, – Сергей Сергеевич, так предъявите обвинение!

Он стоял боком к братьям, заслоненный четверыми охранниками и только профессор смог увидеть, что в руке тот сжимает шприц.

– Ах обвинение, – с улыбкой переспорил самый молодой из четверых охранников, и без замаха, но резко ударил прилизанного кулаком под дых. Старший со шприцом в руке подошел на шаг и замер, не успев сделать укола.

– Ну и за каким чертом, Серега? – укоризненно спросил он у охранника, намекая на шприц.

В его манере держаться и разговаривать, Николай Васильевич отчетливо увидел равного себе – человека, скорей из профессорской среды, нежели бывшего заключенного или охранника.

Обмякшего, задыхающегося мужчину поволокли в сторону открывающейся двери. Усадили на кресло и туго застегнули ремнями, после чего седовласый старший сделал ему успокоительный укол. Прилизанный дернулся и расслабленно замер.

– На этот раз все должно сработать, – непонятно к кому обращаясь сказал седовласый дед, наблюдая, как массивная дверь отгораживает тесную комнату от остального мира.

– «А если и с ним случится тоже самое, что случилось со спортсменом?», – подумал профессор, с ужасом понимая, что они не знали даже имени несчастного человека.

…

– Андрюх, Андрюха, ты как там, живой? – молотил в запертую дверь оставшийся брат.

За массивной дверью стояла полная тишина, как, впрочем, и за второй металлической, но тоньше. Старик с охраной ушли, оставив заключенных терзаться страхами и сомненьями. «Кто мы теперь и, кто эти люди?», – подумал профессор, размышляя над ситуацией. В том, что их доставила сюда не полиция, профессор Ларинцев больше не сомневался. Не могут действовать подобным образом настоящие сотрудники правоохранительных органов, не должны действовать! Да и над второй странной комнатой предстояло поразмыслить серьезней. Настоящая гермодверь, да еще и с кодовым замком – дорогая, наверное, штука, обычным бандитам такое без надобности. А с другой стороны, кто и для какой цели так надежно опечатал простую тесную комнату? Возможно, из соседней комнаты есть еще один скрытый выход, через который, вероятно, уже проникли сообщники бандитов и теперь забирают бесчувственное тело Андрея. Но, опять-таки, зачем эти сложности? Профессор все больше склонялся к мысли, что все они, вопреки своей воле, вовлечены и учувствуют в каком-то секретном эксперименте, осталось домыслить – какова цель данного эксперимента и что после него станется с испытуемыми. Да и кто эти люди, удерживающие их здесь незаконно? На правительственную организацию они не похожи, с другой стороны, если правительство захочет скрыть свои действия, то станет действовать именно таким образом, разве не очевидно? Но почему-то последнее вызывало сомнения.

– Андрюх? Андрюха! Ну чего ты молчишь? – снова принялся колотить в дверь второй брат.

– Бесполезно, он за дверью тебя не слышит… – старичок с бородкой хотел добавить еще что-то к сказанному, вероятно, пояснить собеседникам, что через такую дверь кричать бесполезно, но профессор знал, чем это кончится.

Не нужно иметь степень по психологии, чтобы понять по глазам брата с ежиком, что сейчас он ударит старика и будет бить его долго. Чтобы как-то разрядить обстановку, Николай Васильевич спросил у оставшихся:

– Кстати, мы ж с вами толком не познакомились! Николай, – представился он оставшемуся обществу.

– Тезка, – засмеялся брат с стрижкой «ежиком», – Колян я, а там вон Андрюха, – он с силой врезал по металлической двери.

– Виктор Сергеевич, – представился бородатый, – можно просто Виктор.

После беглого знакомства разговаривать снова было не о чем, и сокамерники разбрелись по спальным местам, три из которых теперь пустовали. Коля закурил и молча уставился на железную дверь, пытаясь пробуравить ее своим взглядом. Он не пытался более достучаться до брата и уже за это профессор испытывал благодарность. Заснуть этой ночью скорей всего не удастся, но уже приятно просто посидеть в тишине.

…

Тишина нарушилась после часа молчания. Ларинцев снова начал дремать, когда лязг засова на двери снаружи оповестил сокамерников, что к ним идут. В комнату вошли все те же четыре охранника в сопровождении разносчика-старика, только теперь последний был одет при халате, а на носу блестело дорогое пенсне.

– Ну, как вы тут? – с улыбкой спросил вошедший у незаконно запертых.

– Жрать хотим, – огрызнулся Коля, бросив красноречивый взгляд на запертую дверь, за которой должен был находиться его брат, пристегнутый к креслу.

– Вот и хорошо, – обрадовался старик, – повидаешься с братом, а там и покормим. Там же брат твой, я правильно понял?

Стриженный ежиком ничего не ответил, но и сопротивляться не стал, когда его повели по направлению к запертой комнате, его желание увидеться с братом для Николая Васильевича было очевидным, – «вот только что теперь с его братом?».

– Когда тяжелая дверь остановилась и в тесном пространстве вновь загорелась лампочка, профессор Ларинцев несколько удивился, увидев пустующее одинокое кресло.

– А где Андрюха? Куда его дели? Ах вы ж суки! – выдохнул Коля на одном дыхании, когда вместо ответа ему в шею вонзился шприц.

Обмяк Коля быстро, а уже через несколько минут толстая дверь начала закрываться, отгородив одинокого, пристегнутого к креслу человека на пребывание в темноте.

– Вот-вот, только во сне и ни в коем случае в бодрствовании! – весело произнес разносчик еды, обращаясь к себе, нежели к окружающим.

Впрочем, разносчиком еды он больше не был, вместо него утром еду принес один из охранников – все ту же похлёбку и черствый хлеб. Николай Васильевич отчетливо понял, что эту баланду он ест в последний раз, но, вопреки ожиданиям, его организм принялся за еду, – «даже если и так, какой смысл подыхать мне голодным?», – спросил себя профессор и снова подивился случившейся в нем перемене.

…

С обеда прошло три часа, прежде чем дверь снова открылась. Профессор боялся, ну просто до паники. Страх ледяной волной накатывал на него от ушей и до пяток, от волнения начала сильно кружиться голова, вероятней всего – поднялось и давление. Его уже не удивил тот факт, что пристегнутое кресло оказалось пустое.

«Что хуже?», – размышлял профессор, – «остаться последним в этой запертой комнате, понимая, что в следующий раз придут уже за тобой, или оказаться пристегнутым в той тесной комнате, видя, как массивная дверь закрывается, оставляя тебя наедине с темнотой?». По его размышлениям – ожидание неизбежности было хуже самой неизбежности, и все-таки, он был рад, когда к выходу потащили не его. Старик не сопротивлялся, он шептал какую-то ерунду, когда его волокли и пристегивали к креслу. Он даже не вскрикнул, когда в шею вонзился шприц. Дверь закрылась, но профессор успел встретиться взглядом, и настоящая паника захлестнула его с головой.

Николай Васильевич понял, что он не выдержит долгого плена в ожидании момента, когда охранники вернутся уже за ним. Уж лучше с бандитами, с теми гопниками, но только не одному, не так. Ему хотелось молотить в дверь, стучать, молить, звать охранников. Просить, чтобы кто-то из них остался с ним. И вот, когда моральные силы окончательно иссякли, в дверь вошел молчаливый старик.

– Бежать отсюда некуда и бессмысленно, единственный выход через ту дверь! – эти слова он произнес без эмоций, как будто просто констатировал факт.

Профессор не сомневался, что в этой фразе стопроцентная правда, навряд ли ему удастся бежать.

– Кто вы и что с нами делаете? – спросил он, понимая, что тянуть больше не к чему.

– Не могу вам ответить на этот вопрос, – старик почесал аккуратную бороду, после чего посмотрел Ларинцеву прямо в глаза.

– Охранников звать или сопротивляться не будете?

– Что там? – вместо ответа спросил профессор, кивком головы указывая на запертую дверь.

– Вы не поймете, но там новый мир! Все объясню, если пойдете со мной по-хорошему, – добавил старик и профессор пошел…

…

Дверь открылась, обнажая пустое кресло и тесные стены, и одинокую лампочку, висящую под потолком. Николай Васильевич не сопротивлялся, чувствуя, как тугие ремни фиксируют его к огромному креслу. Последнее, к слову, оказалось удобным, – «как в салоне первого класса», – пояснил старик, прочитав его мысли.

– Будет больно? – без эмоций поинтересовался профессор, наблюдая, как у его шеи замерло тонкое жало шприца.

– Не так, чтобы очень, – честно ответил старик.

Шею Николая Васильевича снова обожгло едкой волной боли, но нужно отметить, укол старик делал умело, боль быстро сменилось теплом, а тепло стало жаром. Но не мучительно-жгучим, а легким и приятным. Через пару минут профессор по психологии отошел ко сну.

…

– Николай Васильевич, вы меня слышите? – баритон слышался откуда-то сверху, но в кромешной темноте Ларинцев не мог разглядеть совершенно ничего.

– Николай Васильевич, ответьте мне, это важно! – снова повторил настойчивый баритон.

– Я слышу вас, но ни черта не вижу! – отозвался профессор, машинально нащупывая очки.