Оморикия

– Ну так слушай! – заявила она с полным ртом. – Помнишь города пещерные где? Так вот, мы дотуда по северным склонам спустились, ну как обычно, по тропам Василевским. И что ты думаешь? Там такое произошло!!! Есть у тебя хоть морс или квас попить мне?!

И она опять залезла по пояс в холодильник. Я не знаю, как современные родители вообще переносят своих детей. У этих ребят совершенно нет способности концентрироваться даже на пять минут. Я не понимаю, как она пары высиживает у себя в институте. Она же меня младше всего на семь лет, а такая она другая. Может, я состарился немного больше своих лет? Такое ведь бывает. У меня было чересчур много барров в этой жизни…

– Ооо…– Анютка тряхнула своими коротко остриженными волосами, и принялась резать на деревянной доске сало, удовлетворенно посапывая. – Вооот! Наш человек! А то своими соевыми колбасками всех друзей достал уже…

Было дело, привозил я из графства экзотическую колбасу. Ну, давно же это было, тогда соя еще полезной считалась…

– Там еще капуста квашенная и огурчики соленые есть, тетя Даша принесла, – миролюбиво предложил я. Анюта поставила воду на плиту, – варить пельмени, и предложила мне съесть за компанию огурец.

– Так вот! – продолжила она свое повествование. – Там вообще ничего не понятно, кто за кого и кому петлять.

Она опять замолчала, отсчитывая замороженные пельмени перед тем, как бросить их в воду, – берегла фигуру. Мне захотелось ее немного придушить.

– Кто за кого? Аня! Я ничего не понимаю! Ты можешь объяснить, что ты имеешь в виду?! – не выдержал я.

– Спокойно, пациент, без суеты! – Анюта облизала шумовку и стукнула меня легонько по лбу. – Там же пещеры, да, ну ты знаешь. Как минимум средневековые. Древние, в общем. Ходы всякие крученные, даже спеликам неизведанные. А там трутся бритоголовые, ты представляешь? И еще графского наместника видели там, он не уехал после смуты, спрятался, гад!

– А как же Кочевники? – не поверил я. С Кочевниками обычно никто не связывался, а они там порядок всегда поддерживали, во Внутренних землях…

– Купили их с потрохами! Они же все свои дома продали за графские звонкие монетки! – заявила Анюта. – А вот теперь они бунтуют, потому что и домов нет, и графские деньги отменили. Остались ни с чем, и пошли обратно дома свои забирать. А там бритоголовые засели, их не пускают…

Ну понятно. Кочевники – они же не будут разговоры долго разговаривать, они с ружьями прямо из чрева матери выходят. Они же диких лошадей и кабанов объезжают, у них силища огромная и реакция мгновенная…

Словно в ответ на мои мысли, Анюта грустно покачала головой:

– А оружия у них больше нет. У них Феодоро все ружбайки забрал, за консолидацию и пособничество…

Я стукнул себя костылем по лбу. Ну конечно. Естественно, отобрали, по протоколу. Идиоты! Сейчас тоннели без охраны, а в них прячутся бритоголовые, наемники графские. А они, между прочим, с ружбайками. Герцы, значит, контролируют тоннели с оморикием, а в это время наши братские народы, северяне и южане, убивают друг друга вдали отсюда, на Общих землях. Грамотно, ничего не скажешь… Того и гляди, за власть на острове снова начнутся бои…

Анютка подула на пельмень, откусила половинку и серьезно сказала:

– Дядя Даниил… Сейчас тут такое начнется… Я думаю, тебе, как графскому поданному, надо петлять отсюда…

Да. И мне, и Лене надо отсюда уходить, пока нас свои же и не пристукнули. Если Ленка, конечно, здесь. Если она на севере или на юге, то дело плохо. Мирное время, – это одно: хоть какое у тебя подданство, хоть их десять у тебя, главное – плати налоги с вылова, покупок да продаж, и никто тебя не тронет. А в смуту могут и шпионом объявить, как нечего делать.

Возвращение в графство Гер

В дверь позвонили, и Анютка побежала открывать. Марк от неожиданности отпрянул от спешно открытой двери; его глаза блеснули в темноте коридора, и он открыто уставился на Анюту.

– Привет! – сказала она дружелюбно. – Проходите!

Я холодно смотрел на Марка, твердо давая понять, что за моей племянницей ухаживать не стоит. Я показал ему костылем на диван, и попросил Анюту приготовить нам чай.

Марк снял обувь и прошел за мной в комнату. Он уселся, положил ногу на ногу и холодно уставился на меня.

– Ты идиот? – спросил он спокойно.

Я немного опешил и выжидательно молчал. Я много чего не понимал, но идиотом меня точно назвать было нельзя. Марк молча показал вымазанные в меле пальцы:

– Ты нахрена рисуешь на своей двери? Тебе заборов в детстве мало было, не нарисовался?

– А что тут такого? – я начал злиться. – Фронтовую помощь еще никто не отменял…

– Ты знаешь о том, что бритоголовые в пещерных городах сидят? Им же жрать охота, и они вообще-то с двумя рабочими ногами и хорошо бегают, в отличие от некоторых. Они и сюда доберутся, и всех вас в блокнотик себе запишут за эту букву «Ф»…

Анюта принесла нам чаю, и Марк на время замолчал. Мне хотелось наорать на всех, послать всех куда подальше; в тоже самое время я чувствовал себя благодарным за заботу и внимание. И вообще я чувствовал себя очень зависимым от тети Даши, Марка и Анюты. Я, несомненно, стал более терпимым за последнее время; я был не уверен, что сам себе нравился. Я пошевелил пальцами левой ноги:

– Когда мне уже гипс снимать можно будет? Что доктор говорит?

– Скоро, друг мой, скоро. Я пришел за твоими паспортными данными, билет тебе куплю в один конец. На днях зайди в больницу, ногу проверим, заодно и билет тебе передам.

Он замолчал, допил чай и ушел.

***

Мне сняли гипс, и я занялся лечебной гимнастикой. Мышцы восстанавливались достаточно быстро, и уже через неделю я решительно вышагивал по перрону железнодорожного вокзала. Анюта меня посадила в полупустой вагон, чмокнув на прощание в щеку. Через двое суток я добрался до Приграничной таможни, откуда вежливые ассистенты проводили меня до уютной каюты парохода. Я направлялся обратно в графство Гер. В кармане моей куртки рядом с документом о графском подданстве лежала флешка Марка.

Боже мой, какое же это было счастье снова оказаться в море! Опершись на трость, я долго стоял на едва покачивающейся палубе, с удовольствием втягивая свежий воздух. Ветра почти не было, и зеркальную поверхность моря едва рябило. Форштевень уверенно рассекал гладь воды, и рядом с нашим судном соревновались в скорости озорные дельфины: они стайками следовали вдоль борта, провожая нас к закатному солнцу.

Я не хотел уходить с палубы. Там, на острове, даже в своем вынужденном заточении, я все же напитался нашим оморикским воздухом: моя кожа вернула себе золотистый цвет, а позвоночник выпрямился, и я задышал легко, в полную грудь. В последние дни своего пребывания на острове я часто бывал на берегу, пытаясь отыскать Лену. Я удивительно легко входил во времяформы, облетая все наши стоянки и ночевки, но ее нигде не было. Я снова чувствовал себя сильным и гибким, словно сбросил лет двадцать, и искал ее страстно, как влюбленный юноша.

Луна тонким серпиком вышла из воды и вскоре огромным желтым шаром повисла над горизонтом. Пассажиры, закончив ужинать, вышли проветриться на палубу перед сном. «Смотрите! – закричал мальчишка, указывая на луну. – Смотрите, там люди катаются на дельфинах!» Я всмотрелся в лунные пятна и тоже стал различать приближающихся к нам всадников. Только они, конечно, «катались» не на дельфинах, а на катранах. Они приближались, и вскоре стало видно, как вспенивается короткими бурунчиками море, а из толщи воды выпрыгивают рыбешки: всадники гнали косяк скумбрии.

Среди них была Лена. Я ее сразу узнал по ее манере откидывать голову назад и сжимать коленями бока катрана. По ее трогательным ключицам, видимым даже через гидрокостюм. По сильным плечам и резко очерченному длинному бицепсу. Мое сердце наполнилось теплой пульсацией, и я мелко завибрировал. Я поймал на себе удивленный взгляд мальчишки, и почувствовал, как палуба ухнула вниз, а я провалился в пустоту…

Я не смел вдохнуть, чтобы не нарушить это волшебство. Я очутился позади нее, верхом на серой спине катрана. Ее волосы мягко щекотали мне лицо, а на обтянутых в гидрокостюм бедрах дрожали капельки воды. Ветер уносил мои слова, и я осторожно тронул ее за талию. Она вздрогнула, и вдруг все поняла. Она меня узнала, и немного откинулась назад, разрешая мне обвить ее руками и прижать к себе. Мои ноги скользнули вдоль ее бедер, повторяя их очертания. Я не удержался и поцеловал ее в щеку, рядом с развевающейся прядью выгоревших на солнце волос. Она прикрыла глаза, словно прислушиваясь к себе, и улыбнулась. И я вдруг осознал, что она безмерно счастлива. Я слышал ее радость, она струной звенела и во мне, заполняла собой все пространство. И я увидел себя, большого, легкого, как облако, словно мое тело раскрылось, и оттуда излилось что-то необычайно светлое, как Млечный путь, и пролилось на все вокруг – наверное, это и называют абсолютным счастьем.

…Спустя некоторое время я ее покинул, на прощание нежно поцеловав. Я еще не очень уверенно контролировал времяформы и не решался удаляться на большие расстояния. Вернувшись на палубу, я подмигнул смотревшему на меня во все глаза мальчишке и отправился в каюту спать. Мне предстояло обдумать свои дальнейшие шаги в графстве. Надо было оформить заключительный контракт, проплатить аренду квартиры, заплатить за коммунальные услуги, выплатить кредит. Нужно было восстановить коммуникатор и снять деньги с банковского счета.

Еще мне надо было поговорить со своей подружкой Джейн, – это был, пожалуй, самый тяжелый момент. Я все пытался подобрать правильные слова, думая о разговоре с ней. Хотя, конечно, «правильных» слов здесь быть не могло: ей будет больно, хотя бы потому, что инициирую разрыв я, а не она. Она вообще ни о чем не подозревает. Ведь не мог же я ей сказать о том, что я давно люблю другую женщину. Зачем же тогда я закрутил роман с Джейн? Потому что она – герц, а значит, все как бы понарошку? Ведь с девчонками-катранщицами я не мог так поступить… Там, на острове, – все на виду, и за проступки надо отвечать. В графстве же живут будто бы по шаблону. Вроде бы как фильм про себя смотришь, или в видео игру играешь, – еще немного, и выйдешь на следующий уровень. Работа – есть, квартира – есть, машина – есть, деньги – есть, подруга – есть, сходить с ней в бар – есть… Это называется «социальный статус», услужливо подсказало мне сознание.

Мое ощущение счастья таяло, как голограмма. Мы приближались к границе, и я все больше ощущал себя герцем. «Скажу, что меня напоили старые друзья, и я спал сразу с тремя девахами. И заразился венерической болезнью», – решил я. В конце концов, она же меня полюбила за мою экзотическую дикость. Вот пусть и живет с этим…

Я криво усмехнулся, и почувствовал, как мою грудину заполняет привычный холод. Я посмотрел в зеркало. Мои изумрудные глаза затянуло поволокой, и они стали тускло-зелеными. Мы прибыли в графство Гер.

Глава Вторая. Елена

Утро

Выставленный на телефоне будильник звонил пронзительно громко, мгновенно выбрасывая меня из сна. Я нажала на сигнал «стоп» и быстро натянула шерстяные носки, – в доме было холодно и сыро. Пять утра. Девочки спали. У нас были отдельные комнатки-клетушки, но санузел был общий. Надо было успеть принять душ, пока не проснулись остальные.

На первом этаже слышалось бормотание телевизора. «Опять кто-то оставил телик включенным», – с раздражением подумалось мне. Платить лишнее за электричество не хотелось, счета и так были огромными. Безалаберность соседок по коммуналке вызывала у меня досаду. Я не могла дождаться того момента, когда мне можно было отсюда съехать. Меня раздражало тут буквально все. Я ненавидела свою работу и считала каждый день до окончания контракта. Денег, несмотря на хорошую зарплату, я накопила не так уж и много, – жизнь в графстве была сказочно дорогая, хоть и примитивная. Такое ощущение, что за многие годы работы с герцами я тоже стала грубоватой и неотесанной теткой.

Я спустилась в столовую. Телевизионный ведущий выглядел неестественно бодро для такого раннего часа. Я поставила кофеварку на плиту; ведущий натянуто улыбался, ожидая соединения с репортером из США. В Америке было неспокойно: снова грабили магазины, а границу переходили сотни невакцинированных иммигрантов. Севиль, моя соседка, также была родом из Америки. Ее родители – кочевники переехали туда много лет назад, и она родилась уже в штатах. Она получила хорошее образование, достаточно много зарабатывала, и обожала путешествия на круизных судах. В графство она приехала, как и все, срубить денег на контракте. Ей здесь нравилось, и она подумывала остаться тут надолго. Мне кажется, она влюбилось в своего босса: слишком уж сильно она превозносила его научные достижения в области медицины.

Черт бы ее побрал, эту Севиль. Я услышала ее тяжелые шаги по лестнице, и вздохнула. Она работает в институте, ей вообще туда к десяти утра можно приходить… Какого рожна она подрывается так рано и готовит себе такой сложный завтрак каждый божий день? Хоть бы раз она поспала до семи! Вот мне бы так выспаться… Она же в полдень еще и на обед с работы попрётся, а мне все с собой в термосах надо нести: и обед, и ужин. Меня же фиг на обед за территорию выпустят, я в «ящике» работаю, – это значит, что у нас физического адреса нет, вместо адреса только почтовый ящик, потому что мы – закрытое лечебное учреждение…

Севиль мне сначала импонировала свое страстью к путешествиям, а потом стала раздражать: она слишком много говорила. В свои неполные тридцать лет она была неповоротливая, тяжелая, и у нее ничего не осталось от кочевников, кроме узких хитроватых глаз и высоких скул. Я ее двести раз просила не приходить на кухню в пять утра, потому что я готовлю себе еду на весь день, – домой же я прихожу в полночь. Она соглашается, но все равно каждое утро торчит на кухне и болтает без умолку… Я не люблю по утрам разговаривать. Я люблю только кофе и предпочитаю тишину…

Ведущий перешел к новостям экономики. Цены на энергоресурсы продолжали расти, и все эксперты надеялись на скорое разрешение конфликта в Оморикии. «Оморикские ископаемые баснословно выросли в цене с тех пор, как остров захватили северяне, – вещал диктор. – На острове проводится операция по освобождению от захватчиков, и доблестные солдаты – наемники под руководством графских генералов ждут своего часа, чтобы решительно выступить против северных варваров. Тем временем обычным герцам за энергозаправку машины приходится платить в двукратном размере…» Крупным планом показали ценники на заправке и возмущенных обывателей, обвиняющих короля Северного полуцарствия в повышении цен на территории графства.

– М-да, – прокомментировала Севиль, добавляя рисовое молоко в овсянку. – Не скоро я еще в круиз отправлюсь, с такой инфляцией…

Она подумала и набрала на телефоне номер для пожертвований, рекламируемый с экрана. Деньги шли на поддержку солдат-наемников. Я еле сдерживалась, чтобы не выбить сотовый из ее рук. У меня совсем разболтались нервы. Она положила телефон на стол и принялась накладывать еду по тарелкам, а тарелки ставить на поднос. Завтрак у нее был королевский, ничего не скажешь.

– Вообще у народа нестыковка в голове… Лучше бы они деньги собирали на разработку своих энергоресурсов, – буркнула я.

– Это очень невыгодно… Ты знаешь, сколько это может стоить? И мы просто не можем это себе позволить, у нас слишком хрупкая экология… Мы же под колпаком живем! А эти островитяне там все равно мутированные давно, у них же радиация! И потом, они такие бедные, им хоть что-то перепадет… А эти варвары – северяне все себе хотят захапать, причем даром!

Она осеклась и отвела глаза. Я чувствовала, как мое лицо покрылось пунцовыми пятнами. Она знала, что я – с Чужих земель и импонирую северянам. По крайней мере, так я всем себя позиционировала: вроде бы и врешь, но не завираешься. Она была слишком образованной, чтобы не понимать всю абсурдность своего монолога, но, тем не менее, она меня провоцировала! И делала это по-кочевничьи хитро. «Да она за мной шпионит!» – подумала я, и тут же отругала себя за манию преследования.

Наверное, ей повезло. Она была ровесницей моей дочери, но она родилась в стране, где в армию не призывали ни девчонок, ни парней… Я долго, слишком долго наливала в термос чай, и аккуратно выпускала лишний воздух. Севиль гордо удалилась с подносом к себе наверх. У меня из глаз вдруг потекли слезы, и я быстро вытерла лицо салфеткой. С полок серванта улыбались сувенирные куклы и рождественские статуэтки ангелов: наша квартирная хозяйка любила собирать безделушки. Есть расхотелось. Надо было принять душ и бежать на работу. Солнце еще не включили, и машина была покрыта инеем, – значит, плюс минут пять на разогрев машины. Минут пятнадцать на дорогу, благо все рядом. Но скоро, похоже, придется ходить пешком… Дорого стало жить в графстве.

Выходной

Я проснулась от рева газонокосилок. Под окнами весело переговаривались садовники: наступил четверг. Газоны косили раз в неделю. Как некстати…Я вслепую нашарила на кровати беруши, и мне удалось еще немного поспать. Был выходной, единственный свободный день после восьмидесяти часов дежурства с короткими перерывами на сон. Так «пашут» все контрактники, и у нас почасовая оплата, все по-честному. Мы же сюда приехали работать, да и отдыхать здесь все равно негде. Есть пляж, но он закрытый, и туда пускают лишь военных с местной базы и работников графских конюшен. На этот пляж я хожу потайными тропами, чтобы меня никто не заметил.

Солнце уже включили, и в комнате становилось жарко. Мне нравилась жара, хоть она была и ненастоящая: все побережье было под колпаком, которое создавало летнюю погоду в любое время года. Зато океан был настоящим, и небо над ним часто хмурилось. Мне нравилось пробираться к океану и бродить по его пустынным пляжам. В одном месте скалы подходили довольно близко к берегу, и во время прилива волны бились прямо об эти уступы. За тысячи лет вода прорубила в скалах пещеры, а монолитные желтые стены дали слабину и стали походить на гигантские колонны. Это место называли Морскими пещерами, хотя и не море это вовсе, а океан.

Я выросла в Оморикии и привыкла к воде. На берегу океана мне было хорошо. Тут обычно никого не было, и мне не надо было прятаться от людей. Я работала по скользящему графику, и мои выходные часто приходились на будние дни. У океана я восстанавливалась. Я еще немного потерпеть, закончить операцию, и можно домой. Раньше я совсем не хотела обратно на остров, – мне было всё равно, ведь с Великим Расколом исчезла и моя родина. Но потом я научилась забывать, и стала просто жить. Слушать себя, слушать людей, – я стала снова слышать их музыку. Родина не исчезла совсем, она осталась в душе островитян. В скалах, в море, в языке. В старых песнях, смысл которых становится все менее понятен, и их поют все меньше, но все же поют. Я стала снова катранить. И встретила Даниила…

Иногда мне казалось, что нас, островитян, однажды какая-то злобная сила просто повалила на землю и била, била ногами до тех пор, пока мы встать не смогли. Сколько оморикцев погибло на строительстве графских тоннелей? Скольких Рауль приказал казнить за то, что мы скрывали северян? А сколько наших детей он отправил по армейскому призыву воевать на Диких землях за то, чтобы и там герцы могли свои шахты рыть? Бессмысленная и беспощадная бойня ради обогащения графства!

Как много матерей с детьми тогда бежали с острова! Кто в Северное полуцарствие уехал, кто в Чужие земли, кто в Америку подался, чтобы детей своих спасти от службы такой армейской. И девчонок, и мальчишек король Рауль призывал одинаково. Повоевать на стороне герцев хотел, полизать графские сапоги…ну вот и довоевался. Выгнали его с Оморикии метлой поганой, благо северяне вступились. Король Феодоро восстановил на острове порядок, и со временем все наладилось. Вот только плакать громко мы разучились. У нас, у островитян, легкие другие, там оморикия много. Если нас сильно испугать, мы лишь рот открываем, но не кричим по-человечески. То есть мы думаем, что кричим, но люди нас не слышат. Нас море только слышит, потому что мы ультразвуком плачем.

Казалось бы, столько времени прошло, а от гула самолета над головой меня так и тянет на землю бухнуться и голову руками прикрыть. Я-то думала, что так и на острове происходит, люди с таким ПТСР живут, а оказалась, что это совсем не так. Смута закончилась, а жизнь продолжалась. По улицам люди мирно гуляют, к друг дружке в гости ходят, на набережной танцы устраивают, а по восстановленной алее ребятишки на велосипедах катаются, как в старые добрые времена. Да и не помнят уже ничего плохого, новую власть привычно ругают да живут себе помаленьку старыми промыслами. Наверное, море да воздух наш оморикский помогают. Мне, по крайней мере, точно помогают. А вот когда я на заработки в графство уезжаю, так у меня тут своя смута начинается. В голове. То руки оторванные снятся, но снаряды свистят рядом. На острове все проходит, а тут – опять начинается. Так что приноровилась я и в графстве жить у океана, чтобы не все время под колпаком сидеть. Так легче: воздуха больше.

Иногда, конечно, трудно бывает незаметно к океану пробраться. Тут рядом воинская часть располагается, и никогда не знаешь, где можно встретить людей в форме. Но обычно я добираюсь по шпалам железной дороги, – рельсы идут по безлюдным песчаным дюнам, и от них совсем по-нашему пахнет креозотом. По шпалам можно быстрее всего уйти подальше от города. А потом я спускаюсь по оврагам, перелезаю через колючую проволоку, и дальше по скалам лезу вниз. Сегодня светит настоящее солнце, и скалы сухие, ноги по ним не скользят.

А вот и пляж с пещерами видно. Чтобы сюда дойти, надо знать время отлива. Тут про океан вообще помалкивают, никто про шторм жителям не объявляет, ибо незачем: у местных погода всегда одинаковая, – как раз хорошо у бассейна загорать. А про время приливов и отливов только в порту да на военных базах знают, но туда путь мне, понятно, заказан. Я пыталась к этим пещерам пробраться уже месяца два, но там есть такой мыс опасный, – если в него волны бьют, то по воде никак не пройти, и сверху не пролезешь. Надо в отлив приходить.

Но тогда мне повезло: океан отступил далеко-далеко, даже и не вериться, что он может быть так далеко от скал. Скалы метров по двадцать, желтые, а внизу зеленые, осклизлые. Пещеры не слишком глубокие, но высокие, и иногда сверху из трещинок тонкой струйкой ссыпается вниз песок. Я давно разулась и хожу по пещере босиком, – воды там всего лишь по щиколотку. Через пару часов вода вновь начнет сюда заливаться, и будет океан и дальше потихоньку углублять эти пещеры. Сильно пахнет водорослями.

Пляж бесконечный, песчаный, обрамленный скальными уступами и океаном. Желтые каменные стены напоминают колонны. Еще они похожи на ноги гигантских слонов. Океан совсем спокойный сегодня, – так крайне редко бывает. Он ритмично накатывает на пляж длинные волны: пшш, пшш, пшш. На песке сидеть тепло, и солнце припекает совсем по-летнему. Волны подходят все ближе, и белая пена на секунду остается на песке, лопаясь и ускользая внутрь…

Я качнулась вперед, словно меня магнитом повело к океану и вверх. Я повисла над волнами, будто бы ощупывая эту нить, на которой я висела. Я словно проверяла ее на прочность: я не хотела ее порвать из-за какой-нибудь одной глупой мысли и свалиться в воду. Но она была прочной, эта веревочка, и я поняла, что произошло. Я физически почувствовала, что моя судьба резко меняется. Я снова могу управлять временем и расстоянием.

До этого момента я едва-едва могла вызвать времяформу. Когда мы уехали с Оморикии, что-то словно оборвалось во мне. Первые два года еще была какая-то связь с собой, будто бы я свою голограмму на острове оставила. Потом – все, хоть как пытайся, не получалось. Даже в Оморикии выходило крайне редко. Уже стало казаться, что и не было никакой времяформы, просто смутное воспоминание о ней осталось. Иногда еще сны снились, где я летала сквозь время и пространство. Они меня тревожили, – словно коросту с ранки сдираешь. А тут вот так само по себе получилось…

Я промчалась обратно мимо того опасного мыса, и остановилась на секунду, чтобы посмотреть, как вода начинает к нему подступать; уже завертелась водоворотом пена в котловине у выступающей в океан скалы. Уже волна стала легонько бить о каменный выступ… На пляж с пещерами был путь закрыт, но сейчас я могла пробраться туда в любое время, я могла просто пролететь над этим мысом! Как же мне не хотелось уходить! Я хотела еще прогуляться по берегу. Вода прибывала, и я резвилась, как ребенок, играя с волнами. На скальных островках бакланы сушили крылья, расправив их веером. Когда вода отступала, по мокрому песку бегали птицы-песчанки, собирая в пене крошечных рачков. Потом песчанки смешно удирали на тоненьких длинных ножках от прибоя в сторону дюн.

На дюне сидел человек. Я его вначале не заметила, а когда увидела, то подумала, что у меня от чрезмерной радости начались галлюцинации: своею темной щетиной он очень походил на Даниила. Человек меня не видел: он утрамбовывал конус песка, насыпанный рядом. Я даже не успела запаниковать. Мне было удивительно спокойно. Никто не должен был меня видеть здесь: ведь если меня поймают, операция может провалиться. Но меня не поймают! Я снова дышала полной грудью, я не могла надышаться этим воздухом, я его зачерпывала пригоршнями; я его чувствовала всей кожей, и она на глазах становилась золотистой. Я снова стала свободной. Моя жизнь под колпаком заканчивается.

Я качнулась вперед и верх и легко попала во времяформу. И вдруг я поняла, что только что и вправду видела Даниила. Я была в этом точно уверена: это был он, я не могла его ни с кем спутать. Я выскользнула обратно на берег и посмотрела назад. Он стоял у кромки воды: одинокая черная фигура на желтом фоне дюн. Зачем он здесь? Ему-то точно надо быть дома, он же совсем оморикский, у него даже глаза сохранили свой цвет. Данила…такой родной, совсем нелепый, потерянный на этом берегу. Человек, который так часто приходил ко мне в снах… Нельзя. К нему нельзя подходить. Не сейчас.

Я спешно ввинтилась во времяформу и отправилась обратно в город.

Даниил

Я все-таки не выдержала и взяла неделю за счёт больничного. Промаялась месяц и уехала «поболеть» в Приграничье. А то как серпом по одному месту: после Морских пещер возвращение в лабораторию казалось несусветной мукой. Более того, моя хозяйка обнаружила в коридоре песок, и устроила всем допрос с пристрастием. Севиль не сводила с меня глаз, пока я быстро прикидывала, где же еще можно насобирать в городе столько песка. «Подтягивалась на турнике на детской площадке», – соврала я достаточно убедительно, как мне показалось. В обязанности хозяйки входило сообщать службе безопасности обо всех подозрительных случаях, ведь она сдает комнаты в военном городке… От свалившихся на меня событий я совсем забыла о конспирации, и опомнилась только в душе, когда увидела холмик песка на дне ванны. Видимо, насыпало мне на волосы в пещере… «Маленькая дюна», – подумала я тогда с улыбкой, прочерчивая мужской профиль на мокрых рассыпанных песчинках. Счастливые люди ужасно глупые…

…Когда я познакомилась с Даниилом, он был совсем молоденьким и очень разговорчивым. Он тогда еще был женат, но жили они отдельно: жена не очень-то любила Оморикию и часто уезжала к родителям на север. Отец ее был не последним человеком в королевстве, и она привыкла к комфорту. Данька изливал мне душу, сам того не замечая: ему надо было выговориться. Он познакомился с ней на севере, а уехал он туда на заработки. Дикий островитянин сразу очаровал северную принцессу. Красивый до умопомрачения, только не по-гламурному красивый, а по-нашему, по-оморикски. И небритость эта ему очень идет, только глаза его изумрудные подчеркивает. Нос у него восточный, чуть с горбинкой. И губы полные, чувственные, хотя мышцы все в жгуты перекручены,– у хозяина таких мышц рот должен быть тонкий, злой… А вот нет. Словом, невозможно устоять.

Мы как-то жили в палатках у Большого Залива, погоду пережидали. Пошли в местный лабаз за продуктами, я и Даниил. Идем себе с рюкзаками нагруженными, а я смотрю, – он шаг замедляет, чтобы не обогнать меня невзначай. Идет и голову так смешно наклоняет, в лицо мне заглядывает, чтобы посмотреть, интересны ли мне его рассказы. А мне интересно и очень хорошо с ним, спокойно. Я могу так идти бесконечно долго: я им любуюсь, как можно любоваться картинами или скульптурами богов на аллее.

Как раз по аллее и шли тогда, кстати. А тут две девчонки мимо проходят, друг друга локтями подталкивают, на Даниила открыто так пялятся, и смеются громко. Я помню, что немного тогда их невоспитанности поразилась: с ним же рядом живая женщина идет, им это что, совсем ни о чем не говорит?! Я же не настолько старше его выгляжу, я это прекрасно знаю. Но Даниил не обернулся даже на них посмотреть, – он на меня смотрел, пока я что-то там ему отвечала…

Я особо из-за возраста не парюсь. В графстве мой последний кавалер на двенадцать лет меня моложе был. Странно, но там, в графстве, роман с молодым парнем завязался у меня совсем просто. Там как-то вообще все было легко, играючи. А вот на роман с Даниилом я бы не решилась. Это было бы слишком серьезно, я не могла брать на себя такую ответственность. Я могла бы быть с кем угодно, без слез, скандалов, истерик; я могла бы быть идеальной подругой или женой, но зачем? Я совсем ничего не чувствую… Но с Даниилом я чувствую, и это меня пугает.

Я чувствую каждое его слово… Это трудно объяснить. Словно слова – объемны, они проскальзывают внутрь, и находят внутри меня ноты. Они цепляются за эти нотные линии, превращаются в музыкальные знаки, и звучит мелодия… Вот он говорит, говорит, а я чувствую, что он хочет выразить словами: я слышу его чувства. Его обиды, его радость и боль. И мне так больно и радостно вместе с ним…

В Большом Заливе скалы стоят прямо у моря, и там приятно позагорать. Катраны могут спрятаться от непогоды в глубокой бухте. Мы там обычно выжидаем шторм. От нечего делать мы читаем, плаваем с катранами, кормим их рыбой и загораем. Летние штормы обычно короткие. И вот однажды, залезая на камень погреться после купания, я поймала на себе взгляд Даниила. Он что-то говорил, и, кажется, подал мне руку, когда я вылезала из воды, – но все это было неважно. Он на меня посмотрел так, как будто я была его самым близким человеком. От этого взгляда мое сердце совершило кульбит и забилось часто-часто, – так оно может биться лишь в юности.

Продолжалась наша обычная рутинная жизнь, ничего необычного. Я приезжала, уезжала, и всем говорила, что я родом с севера, – мне было замечательно хорошо в моей капсуле временной наездницы катранов. И там, в графстве, и здесь, на острове, я была транзитной пассажиркой. Меня очень устраивали такие же транзитные романы: без обязательств, без выяснения отношений. Я хорошо знала этот заинтересованный взгляд: даже у роботоподобных герцев глаза вспыхивают огнем от желания.

Но тогда Даниил смотрел на меня по-другому. Он посмотрел на меня так, что мне вдруг стали совершенно не важны ни карьера, ни деньги, ни текущая операция, ни собственная безопасность. Я могла все это отдать ради него. Просто доверить ему всю свою жизнь, одномоментно. Рассказать ему все, послушать его истории и даже поплакать вместе. Я вдруг в первый раз поняла, что означает выражение «женское счастье». И мне этого счастья захотелось прямо до боли сердечной.

Впервые за много-много лет я полюбила.

***

Мы переписывались. Жизнь в графстве летела в безумном темпе, и я иногда забывала ему отвечать. Оморикия с ее холодными зимними ветрами и заснеженными склонами гор казалась такой далекой и почти забытой, как сон. Сердце мое больше не ухало от его скупых сообщений на коммуникаторе. Он рассказал, что развелся с женой. Издалека я не чувствовала его боли, только умом понимала, что ему не очень-то сладко. Потом я снова приехала на остров, буквально на пару недель. Оказывается, он сильно пил после развода, – так ему было плохо. Он очень похудел и как-то повзрослел. Он по-прежнему смотрел на меня по-особенному, и у меня по–прежнему сладко щемило сердце от его близости.

Даниил купил в ипотеку двухкомнатную квартиру в шикарном месте, прямо у моря в Улисе, и брался за любую работу, чтобы быстрее эту ипотеку выплатить. Но даже тогда, после работы, смертельно уставший, он все же приходил на «наш» берег, посидеть у воды и поговорить о том – о сём. Он ни разу меня не обнял, но садился непременно рядом, так, что наши плечи почти соприкасались, – и тогда моё сердце повисало в пустоте на веревочке и крутилось, как юла.

Потом он мне написал, что снова отправляется в графство на заработки. Вскоре после этого я и увидела его у песчаных дюн, а через месяц отправилась в отпуск.