БАНДИТСКАЯ РОССИЯ

Глава 2

НИ ИМЕНИ, НИ РОДУ - ОДНИ КЛИКУХИ ПОГАНЫЕ…

(БАНДИТСКАЯ РОССИЯ СОВЕТСКОГО РОЗЛИВА)

Свобода, свобода,

эх, эх, без креста…

Практически ни один советский фильм про революцию семнадцатого года не обходился без эпизода, в котором опьяненная ветром свободы толпа освобождает из тюрем политзаключенных, а вместе сними на волю выходят уголовники - убийцы, налетчики, воры-рецидивисты. И вот уже их кургузые пиджачки в талию и кепки-капитанки - непременные аксессуары бандитского форса того времени - мелькают среди солдатских шинелей, матросских бушлатов и студенческих тужурок…

Идея всеобщей амнистии пришла в головы членам Временного правительства ещё в марте 1917 года. По замыслу Керенского, это был высший акт социальной справедливости, «открывающий путь к обновлению и светлой жизни и для тех, которые впали в уголовное преступление». Но оказавшиеся на свободе уголовники не оправдали надежд Александра Федоровича: они моментально сориентировались в новых условиях, после чего страну захлестнула небывалая доселе волна преступности. Словом, как говорили в Одессе, «блатные тут же скикали, что вместе с революцией пришли золотые для них времена».

А потом наступил октябрь 1917-го.

Власти революционного Петрограда первыми столкнулись с полным беззаконием и разгулом уголовного беспредела: газетные сводки того времени пестрели сообщениями об убийствах и грабежах, разгромах съестных лавок, налетах на ломбарды, гостиницы, акционерные общества. Вчерашние буржуи боялись выходить на улицы, да и рядовому обывателю в родном городе жилось в ту пору, мягко говоря, не слишком комфортно. Что уж там говорить об остальных, если однажды в центре Петрограда, на улице Шпалерной средь бела дня раздели знаменитых большевиков - Урицкого и Стучку.

Немало неприятностей жителям города доставляли «попрыгунчики», или «живые покойники», о которых слагали легенды. Огромного роста, одетые в длинные белые балахоны, они с криком и свистом окружали свою жертву, прыгая и размахивая саванами.

Деятельность этой команды приобрела такой размах, что даже нашла отражение в классической литературе. Вот что пишет Алексей Толстой в своем романе «1918 год» из знаменитой трилогии «Хождение по мукам»: «В сумерки на Марсовом поле на Дашу наскочили двое, выше человеческого роста, в развевающихся саванах. Должно быть, это были те самые «попрыгунчики», которые, привязав к ногам особые пружины, пугали в те фантастические времена весь Петроград. Они заскрежетали, засвистали на Дашу. Она упала. Они сорвали с нее пальто и запрыгали через Лебяжий мост».

Рассказывают, что при встрече с этими «живыми покойниками» мало кто не терял голову от страха. Возглавлял банду некто Иван Бальгаузен, имевший в уголовной среде кличку Живой Труп. Его помощник мастерски изготавливал маски, ходули и пружины с креплениями, а пассия главаря - Мария Полевая по кличке Манька Соленая - шила саваны. Но, сколь веревочке ни виться… В конечном итоге деятельность банды была пресечена сотрудниками питерского УГРО. Впоследствии Бальгаузена и его помощника расстреляли, а вот Манька Соленая после отсидки начала новую жизнь - до войны она работала кондуктором в трамвае.

Власти Петрограда, чувствуя свою полную беспомощность перед уголовной угрозой, призывали граждан создавать отряды самообороны, что-то вроде добровольных народных дружин. Кстати сказать, формирование этих дружин носило добровольно-принудительный характер. Об этом, в частности, свидетельствует дневниковая запись, сделанная Александром Блоком 5 мая 1918 года: «От 4 до 7 дежурил у ворот без оружия с Шульманом, согласно бумаге околоточного, угрожающей участком и штрафом от 50 до 500 рублей».

«Конечно, - писал в те годы Максим Горький в «Несвоевременных мыслях», - мы совершаем опыт социальной революции - занятие весьма утешающее для маньяков этой прекрасной идеи и очень полезное для жуликов».

Воистину для жуликов и преступников всех мастей наступил золотой век вседозволенности и безнаказанности. Прежняя правоохранительная структура была полностью разрушена, а новая ещё не сформировалась. Посему потуги властей обуздать криминал не приносили желаемых результатов: ни созданное Временным правительством Петроградское управление уголовного розыска, ни молодая советская милиция, организованная уже при большевиках, видимых успехов в борьбе с преступностью не принесли. Во-первых, штат этих органов был не укомплектован (народ не спешил вливаться в ряды «альтернативной полиции»), а во-вторых, новые сотрудники не имели опыта оперативной работы. [48] Обращаться же за помощью к старым, опытным сыскарям большевики не спешили - те были объявлены социально чуждыми и доверием новой власти не пользовались. Ситуация осложнялась ещё и тем, что в октябре 1917 года злоумышленники подожгли архив уголовного розыска. Тогда в огне погибли документы, которые собирались и систематизировались годами, - фотографии, ориентировки, характеристики на представителей криминального мира. Наконец, уголовники практически свободно разгуливали на воле ещё и потому, что изолировать их было попросту некуда: былая пенитенциарная система тоже понесла тяжелый урон. Так, по состоянию на начало 1921 года вместо 550 тюрем, находившихся в царской России, на территории РСФСР функционировало всего 273. Да и в тех служить было катастрофически некому.

Сухая статистика гласит, что если в 1919 году в тридцати восьми Российских губерниях было совершено в общей сложности 2816 грабежей и разбоев, то уже в следующем 1920-м - 7319 (рост в три Раза). Причем почти все эти преступления совершались с применением оружия. Здесь отметим, что в те годы групповые нападения на граждан чаще всего классифицировались как бандитизм, что, в принципе, подпадает под нынешнее определение организованной преступности. Как правило, речь шла о случайных группах, не отличавшихся крепкой сплочённостью, но периодически всплывали и настоящие криминальные организации, специализировавшиеся на грабежах и разбойных нападениях.

Чаще всего во главе таких банд стояли матерые преступники, обладавшие опытом, полученным ещё с царских времен. Одной из таких банд была ватага Мишки Паныча в Петрограде. Ее участников считали воровской аристократией, поскольку в основном банда занималась взломами кассовых сейфов. Впрочем, здесь следует оговориться, что в отличие от многих собратьев-медвежатников Паныч предпочитал «работать», не применяя насилия, - потенциальных жертв и случайных свидетелей его люди, как правило, не убивали.

Грабежи, налеты, кражи во многих случаях совершались в состоянии сильного алкогольного или наркотического опьянения. Надо сказать, что традиционная болезнь русского общества - алкоголизм - в первые годы после революции приняла, без преувеличения, масштабы катастрофы. Несмотря на то, что сухой закон, введенный в России в 1914 году, действовал и при большевиках, «злоупотреблять» народ не перестал. Пили всё - денатурат, одеколон, политуру, брагу. Вот одна из типичных газетных заметок о происшествиях того времени: «26 августа днем к проживающей в д. 15 по Средней Подьяческой улице прислуге в чайной Самушенковой пришел в гости торговец Ф. Соколов. Молодые люди за разговорами выпили несколько флаконов одеколона и затем улеглись спать, Соколов, проснувшись, нашел Самушенкову уже без признаков жизни» (газета «Копейка» от 28.08.1915 года).

Кризисная ситуация со спиртным не улучшилась и после октябрьского переворота. Дошло до того, что в марте 1918 года « Красная газета» официально уведомила граждан, «что теперь к денатурированному спирту, предназначенному для горения, будет примешан сильный яд, действующий крайне разрушающе на организм человека. Еще и ещё раз… население предостерегается от употребления денатурата». Но никакие строгие предостережения не могли удержать русского человека от пристрастия к спиртному Корней Иванович Чуковский в своих дневниках писал, что в Лахте, под Петроградом, группа солдат совершала набеги на помещение биостанции, из которой стали исчезать банки с заспиртованными земноводными. Оказалось, что змей, лягушек и ящериц заливали смесью спирта с формалином, которая хоть и не отличалась приятным вкусом, но за неимением лучшего вполне годилась для «употребления внутрь».

Как и до революции - выручал самогон. Картина, показанная в фильме «Зеленый фургон», снятом по роману Козачинского, ещё цветочки по сравнению с тем размахом, который приняло самогоноварение, к Примеру, на Урале. Кстати сказать, именно там родилась знаменитая частушка: «Все село невелико: / Двадцать две избенки - / В девятнадцати из них / Гонят самогонку»; В те годы на Урале за самогон в буквальном смысле слова стояли насмерть. Столичные газеты писали, как милиционеров, откомандированных проводить обыски и изымать самогонные аппараты, местные жители зачастую не пускали даже на порог своего дома. В этом их активно поддерживали председатели волостных управ, так что во многих случаях власти вынуждены были посылать на подмогу милиционерам карательные отряды, которые по-своему расправлялись с самогонщиками. К примеру, в ходе борьбы с «зеленым змием» нескольких жителей Воскресенской, Клеопинской и Тюбукской волостей подвергли телесным наказаниям плетьми. И это в «просвещенном» двадцатом веке! Но вернемся к нашим бандитам.

В Псковской губернии на протяжении почти пяти лет гремела банда Воробьева, в которой было около ста семидесяти активных участников. В Ростове-папе на ниве грабежей и убийств трудилось множество банд - «Степные дьяволы», «Белые» и «Черные маски», «Медики», «Котелок», банда Пашки Фараона. Да что там говорить, если в одной только Москве к концу 1917 года орудовало более тридцати только крупных бандформирований. Кстати сказать, главарю одной из таких команд - Яшке Кошелькову (Якову Кузнецову) - однажды удалось ограбить даже самого Ленина. Хорошо ещё, что Кошельков стрелял в своих жертв только в случае крайней необходимости, а Ильич в момент нападения вёл себя мирно, а посему остался жив. Разумеется, после Такого случая ВЧК выследила бандита: в завязавшейся при задержании перестрелке беспредельщика, посмевшего обидеть большевистского главаря, застрелили.

Лидер другой банды по кличке Сабан (Николай Сафронов) от-ичался редкостной дерзостью и жестокостью. Как-то раз, размахивая бомбой, он разогнал целое отделение милиции, а за одни только сутки 24 января 1919 года его банда застрелила в Москве 16 постовых милиционеров, после чего среди обывателей поползли слухи о неких «черных мстителях». Особую ненависть к милиционерам питала питерская банда Ваньки Белки (Ивана Белова): одного из инспекторов УГРО они даже четвертовали.

Понятно, что на ликвидацию таких банд бросались лучшие кадры милиции и уголовного розыска, но, когда и они были бессильны, на помощь приходили чекисты.

Из объявления ВЧК о борьбе о бандитизмом от, 18 мая 1919 года.:

«Поставив себе задачей очищение Москвы и её окрестностей от преступного элемента, Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией решила в планомерных облавах захватить всех рыцарей уголовного мира. Для этой цели был использован боевой отряд ВЧК, и в ночь на 15 Мая был оцеплен район Верхней и Нижней Масловки. Между прочим, был захвачен ряд бандитов, терроризировавших Москву дерзкими нападениями. По производству дознаний выяснилось, что задержанные Являются участниками ограбления Военно-промышленного комитета по М. Дмитровке, где налетчиками захвачено более 250 тысяч рублей. Та же шайка ограбила кооператив Земского союза в Лебяжьем переулке на 1-96 тысяч рублей. Ею же совершен дерзкий набег на контору братьев Бландовых на Варварской площади, где взято свыше 40 тысяч рублей.

Членами этой шайки совершен ряд других грабежей на сравнительно меньшие суммы… Банда, захваченная в ночь с 14 на 15 мая, обладала обильным боевым снаряжением (винтовки, револьверы, бомбы) и отличалась широкой предприимчивостью. <…> При обыске у некоторых бандитов, между прочим, найдены трубки с хлороформом: Дознанием установлен длинный перечень притонов, укрывающих бандитов, для поимки которых приняты соответствующие меры. На месте преступления пойманы и после допроса расстреляны следующие бандиты… (далее следует список. - Авт.)».

Чтобы разобраться в криминальной обстановке того времени, следует помнить, что сама борьба с преступностью часто приобретала преступные черты. В эпоху военного коммунизма система правосудия была сведена к минимуму законов и максимуму террористических методов. Чекисты имели право уничтожать банды даже без намека на судебное разбирательство. Случалось, что смертный приговор выписывался сразу на всю банду даже без указания имен её членов.

«Преступник Иван X. в камере номер V настоящим приговаривается к казни, а с ним ещё пятнадцать предателей».

Посему неудивительно, что, несмотря на рост общего числа преступлении, многие их разновидности, существовавшие до революции, постепенно исчезли, сойдя на нет. Причин тому, помимо «беспредела чекистов», много: Гражданская война, политика военного коммунизма, нищета, эмиграция. Многие «профессионалы» - представители русской преступной элиты - уехали из страны добровольно вслед за отступающими белыми войсками. Оставшихся же новое правительство пыталось выселить из больших городов принудительно, в том числе грозя жесткими карательными мерами: В частности, представителям правоохранительных органов разрешалось расстреливать пойманных на месте преступления без суда и следствия. Бывали случаи, когда карманникам ломали пальцы, чтобы они больше никогда не смогли заниматься воровским ремеслом. Однако как бы жестоко ни расправлялась власть с уголовниками, она все-таки считала их в какой-то степени социально близкими. В этой связи любопытно заявление наркома Крыленко [49], в котором он утверждал, что «каждое преступление есть продукт данной социальной системы, и в этом смысле уголовная судимость по законам капиталистического общества и царского времени не является в наших глазах тем фактом, который кладет раз и навсегда несмываемое пятно… Мы знаем много примеров, когда в наших рядах находились лица, имевшие в прошлом подобные факты, но мы никогда не делали отсюда вывода, что необходимо изъять такого человека из нашей среды. Человек, который знает наши принципы, не может опасаться, что наличие судимости в прошлом угрожает его поставить вне рядов революционеров».

Крыленко отчасти прав - история действительно знает немало примеров, когда бывших уголовников, когда это было выгодно, новая власть выбирала себе в попутчики. Правда ненадолго. Когда надобность в таковых отпадала, их, по законам революционного времени, просто пускали в расход. Одним из таких попутчиков был знаменитый одесский бандит Мишка Япончик, ставший прототипом дерзкого, циничного, но при этом чертовски обаятельного Бени Крика - из «Одесских рассказов» Исаака Бабеля.

Но представьте, представьте,

что Мишка Япончик, в своем роде, конечно, один…

Мишка Япончик (его настоящее имя Моисей Винницкий) родился в семье биндюжника в самом сердце Одессы - на Молдаванке. Свою кличку он получил ещё в детстве за смуглую кожу и чуть прищуренный взгляд слегка раскосых глаз. Жизнь и преступные деяния короля Молдаванки до сих пор овеяны слухами и легендами. Некоторые их них - вполне реальны, однако всё же большинство - из разряда мифотворчества. Одни исследователи, к примеру, утверждают, что нет никаких документов и доказательств, подтверждающих, что у Япончика были неприятности с законом до революции. Другие, напротив, доказывают, что Мишка - бандит с дореволюционным стажем, который был приговорен к смертной казни за то, что, связавшись с эсерами, взорвал полицмейстера Михайловского полицейского участка подполковника Кожухаря. Впоследствии, правда, смертная казнь была отменена, но десять лет Мишке все-таки пришлось отсидеть. Причем чуть ли не в одной камере с бессарабским бандитом Григорием Котовским.

Существует также версия о том, что 14-летний Мойша впервые взял в руки оружие во время еврейских погромов в Одессе в 1905 году. Попробовав однажды, он-де так прикипел к револьверу системы наган, что больше уже с ним не расставался.

Так или иначе, но к началу первой революции под знаменами Япончика воевала уже огромная уголовная армия. Ее бойцы совершали налеты, убивали, грабили и считались полноправными хозяевами города. Удачливость Япончика объяснялась просто: он всегда «знал за облаву», поскольку практически все полицейские чины Одессы были у него на довольствии, получая достойное жалованье.

В своих рассказах Исаак Бабель описывает налетчиков Япончика с изрядной иронией, но в то же время и с неприкрытой симпатией: «…Аристократы Молдаванки, они были затянуты в малиновые жилеты, [50] их плечи охватывали рыжие пиджаки, а на мясистых ногах лопалась кожа цвета небесной лазури».

Всё, чем была богата одесская контрабанда, находилось в распоряжении этих Молодчиков; Банда Япончика жила на широкую ногу, об их кутежах и пьяных безобразиях говорила вся Одесса. Но разгульная жизнь не мешала Мишке успешно заниматься бизнесом: заработанные «непосильным трудом» капиталы он вложил в покупку самого модного в городе ресторана с казино и борделем. Возможно, приобретенная недвижимость и погубила Мишку, заставив его быть не только лояльным к новой власти, но и активно сотрудничать с ней. Причем сотрудничать добровольно, а не по принуждению.

Биографы Винницкого утверждают, что впервые имя Япончика всплыло в партийных документах в 1918 году. Тогда Мишка, «дико извиняясь», вернул большевикам кошелек и личный парабеллум разведчика одесского подпольного обкома, которые его подручный, бандит Васька Косой, тиснул у ротозея. Товарищи не забыли эту услугу и стали обращаться к Япончику с деликатными просьбами и поручениями. Именно «коммандос» Мишки стали основными поставщиками оружия и боеприпасов для большевистского подполья юга России.

При приближении красных войска Деникина начали спешно покидать город: Быстро сориентировавшись, многие бандиты вошли в боевые пятерки подпольщиков, которые ввязывались в стычки с деникинцами. Посему почти вся Одесса была уверена. Что изгнание белых из города - исключительно заслуга бандитских подразделений. Понятно, что при таких раскладах большевики поспешили откреститься от «порочащих связей» с бандитами.

В частности, по этому поводу 18 мая 1919 года в одесских «Известиях» было опубликовано следующее заявление президиума одесской ЧК: «Контрреволюционеры задались целью подорвать престиж исполнительного органа власти ОЧК в рабочих массах и, не брезгуя никакими средствами, распространяют самые нелепые слухи об ответственных работниках ЧК. Одной из последних Сенсаций является слух о том, что секретарем Одесской чрезвычайной комиссии якобы состоит небезызвестный Одессе грабитель Мишка Японец. Президиум Одесской чрезвычайной комиссии доводит до сведения рабочих города Одессы, что секретарь ОЧК тов. Михаил - партийный подпольный работник, назначенный исполкомом, ничего общего с Мишкой Японцем не имеет».

Что ж, похоже, политика двойных стандартов была присуща советской власти с самых первых дней её рождения. Понял бы Мишка это тогда, в 1918 году, может быть, и не столь трагично сложилась бы его жизнь.

Но история, как известно, сослагательного наклонения не терпит.

Ну а пока возмущенный неблагодарностью большевиков Япончик распространил в одесских газетах собственное заявление, в котором утверждал, что среди бедных, простых людей не отыщется ни одного, кто был бы им обижен. «Что же касается буржуазии, то если мной и предпринимались активные действия против нее, то этого, я думаю, никто из рабочих и крестьян не поставит мне в вину. Потому что буржуазия, привыкшая грабить бедняков, сделала меня грабителем ея, но именем такого грабителя я горжусь и, покуда моя голова на плечах, для капиталистов и врагов народа буду грозой. Моисей Винницкий под кличкой Мишка Япончик».

Одесские легенды сохранили немало примеров, подтверждающих правоту этих слов «короля бандитов». Но есть тому и документальное свидетельство. Сын известного одесского врача профессора Матусиса вспоминает, что его отец много лет пользовал на дому Мишку Япончика:

«…Тот был «полный генерал»: у него была хроническая гонорея и льюис три креста. Однажды ночью на нашу квартиру был сделан налет, и все ценное вывезли. А утром Мишка как ни в чем не бывало явился на процедуры.

«Сволочь, босяк! - встретил его отец. - И у тебя ещё хватило нахальства прийти сюда». Мишка ошарашенно осмотрел голые стены со светлыми пятнами от картин и открытые шкафы, все понял. «Профессор, вас? Не может быть! Мы дико извиняемся». Повернулся и почти убежал. Через пару часов к дому подъехали возы, и в квартиру стали таскать мебель и тюки. Мы сидели как завороженные. Бандиты, «дико извиняясь», ушли. Когда стали разбирать тюки, там оказалось не только наше».

Бандитская вольница продолжалась в Одессе до того момента, пока особый отдел 3-й армии не возглавил старый большевик с дореволюционным стажем Федор Фомин. Он объявил настоящий крестовый поход на бандитов: бывали дни, когда без суда и следствия на месте преступления расстреливали до сорока человек.

Мишка быстро смекнул, что скоро настанет и его черед, и, не дожидаясь расправы, пожаловал к Фомину с предложением создать под его командованием полк для борьбы с белогвардейцами. Японец обещал поставить под ружье две тысячи человек исключительно еврейской национальности со своим оружием, провиантом и обмундированием.

После недолгих согласований разрешение на формирование полка было получено, но на фронт однополчане не спешили. Бандиты-красноармейцы днем горланили песни на одесских улицах, а вечером занимались своим основным ремеслом - грабили и убивали. На президиуме губернского комитета ВКП(б) даже специально рассматривался вопрос о полке Мишки Япончика. Постановили: «Никого из части не отпускать, добавлять туда коммунистов, всех уходящих считать дезертирами». И все-таки в какой-то момент большевикам удалось вытолкать полк на фронт. По этому случаю «фронтовики» закатили шикарный банкет: комендант Одессы Павел Мизикевич преподнес Японцу серебряную саблю с монограммой, а тяжелое бархатное красное знамя от РВС страны ему вручали председатель губисполкома Петр Забудкин и комиссар труда Петр Старостин.

Только на четвертый день опухших от пьянства «красноармейцев» удалось отловить на многочисленных малинах и хатах и затолкать в теплушки. Обоз полка был погружен в специальный состав. Грузили шелковые ткани, подушки, ковры, ящики с вином, самовары, хрустальные наборы и даже туалетную бумагу. Так славный 54-й полк Япончика поступил в распоряжение Ионы Якира и старого знакомца Мишки Григория Котовского Пока добирались до места боевых действий, половина бойцов сбежала из теплушек. Но зато уже самый первый бой «япончата» приняли под Крыжополем, где наголову разбили петлюровские войска, закидав их лимонками. В честь победы бандиты снова закатили пир горой, во время которого перепились все, забыв и про пленных, и про охрану. Этим обстоятельством не преминули воспользоваться петлюровцы, взяв реванш над недееспособным бандформированием… Тогда разъяренный Котовский приказал разоружить морально неустойчивый и политически разложившийся полк и отправить личный состав в Киев для обучения военному делу. Однако личный состав самовольно погрузился в поезд и отправился домой. На перроне остались лишь поникшее красное знамя и жеребец командира полка. Бандиты же, вышвырнув из поезда всех пассажиров и приставив пистолет к виску машиниста, заставили гнать состав без остановок прямиком в Одессу.

И все-таки на станции Вознесенск поезд был остановлен. Мишка Япончик, его «комендант» Халили и его жена Лиза, вооруженные маузерами, направились к будке стрелочника, чтобы узнать причину остановки. Но там его уже ждали: не вступая в переговоры, чекисты застрелили всех троих. По сути, это было обыкновенное Убийство, ибо, согласитесь, имея подавляющее численное преимущество, равно как используя фактор неожиданности, чекисты вполне могли ограничиться арестом.

Но Мишка к тому времени, что называется, зарвался, а новая власть, вовсю набирающая силу, больше не желала компрометировать себя связями с бандитами.

Вскоре Григорий Котовский уничтожил остатки 54-го полка Мишки Япончика. А в 1925 году сам легендарный герой Гражданской войны был убит бывшим начальником бандитского полка Меером Зайдером. Газеты трубили про политическое убийство, но в Одессе до сих пор уверены, что это была месть за «короля Молдаванки».

На похороны Мойши Винницкого собрались все евреи Вознесенска, было много приезжих из Одессы. Покойника отпевали знаменитый кантор хоральной синагоги Пиня Миньковский и солисты прославленного оперного театра.[51] Что ж, как говаривал Беня Крик: «На всякого доктора, будь он даже доктором философии, приходится не более трех аршин земли».

В двадцатые годы банды возникали, как грибы после дождя. К примеру, в Орловской губернии бесчинствовала неуловимая шайка Жердова численностью более ста человек, которая на протяжении нескольких лет терроризировала Кромский уезд - угоняла скот, вырезала целые крестьянские семьи, не щадя даже Малолетних детей. С бандой удалось покончить только в 1925 году. В Хабаровске орудовала шайка налетчиков под руководством Седлицкого, в Херсонском уезде банда Абрамчика и Лехера. Все они оставили свой заметный след в криминальной истории страны. Но так уж распорядилась судьба, что в этой истории они были персонажами все-таки второго плана. А вот мегазвездой преступного мира двадцатых по праву считается петроградский бандит Ленька Пантелеев.

Ленька Пантелеев - сыщиков гроза.

На руке браслетка, синие глаза.

У него открытый ворот в стужу и в мороз,

Сразу видно, что матрос…

Леонид Пантелеев (по некоторым данным, Настоящая фамилия Пантелкин) родился в 1898 году. Работал в Петербурге наборщиком в типографии, потом переехал в Псков, где устроился на работу в ЧК.

Но прослужил «в органах» недолго и был уволен (по какой причине, точно неизвестно). После этого Пантелеев вернулся в родной Питер, встал на учет на бирже труда, но, не найдя работы, связался с уголовниками и сколотил свою банду. Костяк банды составили Митька Гавриков, получивший кличку Адъютант, Сашка Пан и Мишка Корявый. Сам же Ленька в банде был признанным лидером и непререкаемым авторитетом.

Пантелеев был прирожденным налетчиком, способным организатором и был наделен неким шестым чувством, позволяющим ему счастливо избегать смертельно опасных ситуаций. Видимо, за эти качества он и получил кличку Фартовый. Не чужды ему были и «понты». Так, в частности, каждой новой своей жертве Ленька представлялся так: «Здравствуйте, я - Пантелеев».

Грабила и убивала банда Пантелеева в основном буржуев и нэпманов. Как известно, советская власть НЭП в целом не приветствовала - эта была вынужденная мера, а потому советской пропагандой НЭП изображался как явление, чуждое пролетариату. В сознание людей исподволь внедрялась мысль, что грабить буржуев-нэпманов нехорошо, но как бы дозволительно. Неслучайно в устной мифологии Петрограда двадцатых бытовали легенды о благородных разбойниках, главным героем которых был Ленька Пантелеев;

В сознании красного Питера преданность революционным идеалам более всего ассоциировалась с человеком в бушлате. Но очень скоро в городе формируется уже новая буржуазия, которая принялась копировать порядки своих предшественников. Причем копировать довольно уродливо. К примеру, на улицах запросто можно было встретить амазонку на чудной лошади в сопровождении кавалера и грума; Извозчики вновь вернулись к старым обращениям «барин» и «барыня». Словом, Петроград периода НЭПа представлял собой нечто напоминающее «пир во время чумы».

УД торговли охватил все учреждения. Почти каждое из них новую экономическую политику начинало с того, что по-хозяйски прикидывало: что бы такое продать? Вновь открылись клубы, игорные дома, где счет шел на миллионы. Вовсю работал Гостиный Двор. В магазинах было все: икра, балыки, персики, и рядом с этим великолепием - нищета, пьянство, разгул преступности и проституции. Как результат, грабители обнаглели настолько, что порой не стеснялись вывешивать объявления типа: «До 9-ти часов шуба ваша, а после - наша».

Петроградская «Красная газета» с иронией сообщала владельцах магазинов, которые пытались предотвратить кражи с помощью записок «Выставленные в окне сыры - деревянные» или «В этой витрине выставлены сапоги только по одной штуке и все на левую ногу, а потому никакой ценности не представляют».

«С начала года по 1 августа, как сообщает начальник уголовного розыска тов. Петрожак, в Петрограде было совершено около 18 тысяч преступлений. Огромное большинство около 15 тысяч - падает на всевозможные кражи: со взломом, домашние, трамвайные и т.д. Среди задержанных преступников около 600 старых знакомцев уголовного розыска - воров-рецидивистов. Усиление преступности вызывается безработицей, а также соблазнами веселой жизни. При НЭПе сильно возросла возможность махинаций, комбинаций и воровства»- так писала петроградская «Красная газета» в августе 1922 года.

Неудивительно, что барские замашки «красных купцов» у большинства населения вызывали неприязнь, порой доходящую до ненависти. Потому-то простой люд в основном и восхищался дерзостью и лихостью потрошителя богачей Леньки Пантелеева. Спору нет, грабил Пантелеев преимущественно буржуев (тем более что с бедняков-то и взять нечего), но стрелял он при этом всегда первым и без разбору, так что миф о «благородном разбойнике» не выдерживает никакой критики. К примеру, известен случай, когда, скрываясь с места преступления, Ленька застрелил ни в чем не повинную старушку и шофера, который под дулом пистолета помог ему уйти от преследования.

Как это всегда и случается, в какой-то момент «госпожа удача» стала отворачиваться от Фартового. Осенью 1922 года Пантелеева взяли в магазине промтоваров Бехли, когда тот примерял себе новую обувку. После этого в течение нескольких дней в притонах и малинах города задержали почти всех пантелеевских бандитов. Суд над ними начался в ноябре 1922 года, однако в ночь с 10 на 11 ноября (по иронии судьбы, в День милиции) Пантелеев, подкупив заместителя начальника тюрьмы, совершил дерзкий побег.

Сбежав из тюрьмы, Ленька продолжал грабить и убивать. Только с ноября 1922-го по февраль 1923 года он убил десять человек, совершил двадцать уличных грабежей и пятнадцать вооруженных налетов. Рассказывают, что это был уже совершенно другой Пантелеев. Если раньше он не пил, был верен одной женщине (бухгалтеру из ГПУ Галочке, с которой познакомился ещё в ту пору, когда сам служил в этом ведомстве), нежно относился к сестре, то теперь Ленька пустился во все тяжкие.

Он ошивался по хазам и малинам, напивался до бесчувствия, прервал отношения с сестрой и любовницей. (Возможно, дабы не давать повода для обвинений в их адрес - ни в пособничестве, ни в укрывательстве.) Словом, складывалось впечатление, что Пантелеев как будто бы предчувствовал свой скорый конец. Так оно и произошло: в один из вечеров милиционеры, дежурившие в засаде на одной из воровских малин, что на Можайской улице, встретив Леньку, даже не стали пытаться его арестовывать. Вошедший в квартиру Пантелеев был расстрелян в упор, так и не успев выхватить из кармана всегда готовые к бою пистолеты. А вот его подельника Мишку Корявого тогда удалось взять живым.

Труп Пантелеева был выставлен для всеобщего обозрения в морге Обуховской больницы, чтобы убедить горожан, что знаменитого бандита больше нет в живых. Но и этого оказалось мало. В дальнейшем от трупа отсекли голову и установили её в витрине магазина на Невском проспекте. И лишь когда последние сомнения были окончательно развеяны, голову Фартового поместили в закрытые фонды Музея криминалистики, где она и находилась до середины 70-х годов. Потом этот, с позволения сказать, экспонат куда-то подевался и какое-то время считался утерянным. Хотя, скорее всего, о нем просто никто не вспоминал. Но в 2001 году петербургскому журналисту Виктору Бовыкину удалось отыскать сей криминалистический раритет: оказывается, голова Леньки никуда не исчезала, а все это время хранилась в подсобном помещении кафедры криминалистики юридического факультета Петербургского университета и значилась в инвентарной описи как «голова неизвестного мужчины». В наши дни она представляет собой леденящее душу зрелище: лицо легенды бандитского Питера почти разложилось, левая половина черепа вскрыта. Кстати сказать, в конце двадцатых годов русский психиатр Владимир Бехтерев, увлекшись теорией доктора Чезаре Ломброзо о преступном человеке, пытался найти в мозге кровавого убийцы какую-нибудь патологию. Но… ничего сенсационного он не обнаружил.

В городе трех революций у Леньки Пантелеева имелось немало последователей, которые также «косили» под «благородных» бандитов: грабили якобы только буржуев и в своих помыслах радели исключительно о бедняках. Неслучайно в свое время о «бандитском царе и боге» Пантелееве ходили слухи, что он был связан с эсерами и мстил большевикам за предательство революции - петроградский бандитизм периода начала НЭПа тоже был изрядно политизирован.

В 1922-1924 годах петроградскому угрозыску не раз приходилось вести опасную борьбу с такого рода «политическими» бандами. Среди них немалую известность приобрела шайка Гурова. Действовали широко, с размахом, в разных городах СССР, но главным образом в Москве и Петрограде-Ленинграде. В занятиях гуровцев ничего идейного усмотреть не возможно: грабежи как грабежи. Особенно активно и дерзко стали действовать в начале 1924 года, после смерти Ленина (случайное совпадение?). За два месяца - ограбление Центробумтре-ста в Москве, разгром касс Кожтреста, Севзапкино, Ленинградодежды в Ленинграде. Лишь в начале марта агенты угрозыска смогли задержать подозрительного субъекта, в котором кассир Кожтреста опознал одного из налетчиков. При задержанном имелись документы на имя М. В. Сизова, проживающего в доме 36/38 по Малому проспекту Петроградской стороны. Его опознали и другие свидетели,

Арестант вёл себя гордо и, когда понял, что дело его плохо, вдруг решительно заявил: он-де не бандит, он - идейный борец с большевизмом и принадлежит к партии левых эсеров. На последующих допросах идейный Сизов вел себя как партизан - соучастников (или товарищей по революционному подполью?) назвать отказался. Но милиционеры уже имели опыт работы по такого рода делам. Вычислили сожительницу Сизова, на её квартире (дом 16 по улице Ленина) провели обыск, обнаружили 6 револьверов, патроны к ним, 1 гранату, много денег в пачках. 3 револьвера принадлежали кассирам ограбленных касс. Остальное оружие, должно быть, из того левоэсеровского арсенала, что был обнаружен чекистами в доме Перцова 7 июля 1918 года…

Остальное было делом техники. Сожительница Сизова стала давать показания. По цепочке вышли на других участников банды. За две недели в Ленинграде были арестованы: гражданин Васильев Н. В., действительно принадлежавший ранее к партии левых эсеров, а позднее отбывавший наказание за изготовление самогона; Михеев И. П., по убеждениям анархист; укрыватель Макаров, наводчик Мельников (эти о партийной принадлежности не заявляли). Несколько человек из этой же преступной группировки были сцапаны в Москве. Наконец выследили и арестовали по месту постоянного проживания (Кавалергардская улица, дом 8) руководителя банды политических грабителей Д. А. Гурова. Он не скрывал своей ненависти к власти большевиков, а также своих левоэсеровских взглядов. Так, почти пародийно, если сравнить с июлем восемнадцатого, закончилась история последней дружины идейных борцов за свободу революционного грабежа.[52]

Три гудочка прогудело,

Все на фабрику идут.

А чекисты в это время

Все облаву ведут…

Если деяния Леньки Пантелеева и его последователей в сознании народа, пусть и ошибочно, ассоциировались с романтикой и неким благородством, то вот московского убийцу-садиста Петрова-Комарова в народе называли не иначе как монстром и зверем в образе человека.

До революции Петров-Комаров жил в Риге, затем работал где-то в Поволжье грузчиком. В 1917 году он добровольцем ушёл в Красную армию, где дослужился до должности командира взвода. Участвовал в расстреле белого офицера, потом попал в плен к деникинцам и, чтобы избежать наказания за расстрел, сменил фамилию. Демобилизовался в 1920 году, приехал в Москву, служил ломовым извозчиком, приторговывал краденым. Только по «официальным данным», в период с февраля 1921 года и вплоть до ареста в 1923 году Петров-Комаров совершил 29 убийств. Причем практически все эти преступления совершались по одному сценарию: убийца находил на конном рынке потенциального покупателя, представлялся продавцом лошади, заманивал жертву к себе в дом и неожиданно наносил тяжелые удары молотком по голове, тут же подставляя цинковое корыто для стока крови. По признанию самого Петрова, в момент убийства он всякий раз со смешком приговаривал некую «ритуальную» присказку: «Раз и квас». Затем труп укладывался в мешок и до следующего дня помещался в сундук. Утром убийца сбрасывал тело в Москву-реку и отправлялся на поиски новой жертвы.