Книга Короткого Солнца

— Вот именно. Мы пришли сюда, чтобы сбежать из четверти Солнечной улицы, не так ли? Четверти Солнечной улицы и Ориллы. — Кречет усмехнулся. — Но мы взяли их с собой.

— И не только преступления, — заявила Лиатрис, — хотя и их слишком много. Колодцы загрязнены, повсюду грязь.

Кречет снова усмехнулся:

— Совсем как дома.

— Хуже. Грязь и мухи. Крысы. Дело не только в том, что народ хочет кальде, хотя так оно и есть. Мы хотим. Мы, все бизнесмены. Торговцы и купцы. Мошенники, если хотите.

— Я должен... — начал Прилипала.

— Хорошо, все, за исключением Его Высокопреосвященства, который никогда не уклоняется от правды даже на ширину пальца. Или так он говорит. — Лиатрис презрительно улыбнулась Прилипале. — Но остальные из нас должны продолжать свой бизнес, и это стало почти невозможно делать в Новом Вайроне.

— И становится все хуже, — добавил Кабачок.

— Положение ухудшается. Именно так.

— Разве один из вас не может быть кальде? — спросила ты.

Кречет громко рассмеялся; у него был хороший, раскатистый смех:

— Предположим, завтра один из нас станет кальде. Как насчет старого Кабачка? Он этого хочет.

— Я уверена, что всё чудесным образом улучшится.

Кабачок поблагодарил тебя:

— Для тебя и твоей семьи так и будет, Крапива. Как ты думаешь, будет ли так же для них? — Он оглянулся на Кречета, Прилипалу, Струпа и Лиатрис.

— Тоже улучшится, я думаю.

— Ни на бит. — Кабачок и раньше стучал по столу, а теперь стукнул по нему кулаком, отчего наши кружки и тарелки задребезжали. — Я возьму все, что смогу. Я сделаю все возможное, чтобы разорить их, и, если вы спросите меня, я добьюсь успеха. — Он улыбнулся и оглянулся на женщину и трех мужчин, которых я считал его друзьями. — Они хорошо это знают, моя дорогая. И, Крапива, они сделают то же самое со мной.

— Нам нужен кальде Шелк, — сказал тебе Струп. — Я был первым, кто это предложил.

— Он все еще в Витке, не так ли? И... мне не хочется этого говорить.

— Тогда это сделаю я. — Лиатрис потянулась через наш самодельный стол и накрыла твою руку своей. — Возможно, он мертв. Я уехала шестнадцать лет назад, и это, конечно, возможно.

— Хм! — Прилипала откашлялся. — Теократия, а? Я предлагал это, но они не хотят, э, если... э... я. Но, хм, патера Шелк, а? Да. Да, он. Третья сторона. Все еще авгур, а? Несмываемое... э... освящение. Так что... Изменение? Смягченная… э… теократия. Мы двое, хм, сообща. Я согласен.

— Либо это, либо мы будем сражаться, — подытожил Кречет, — и сражение уничтожит город, да и всех нас тоже, по всей вероятности. Покажи им письмо, Кабачок.



 

Мы с Хари Мау реорганизовали суд. До сих пор, похоже, участники тяжбы просто делали все возможное, чтобы предстать перед Раджаном[6] (так называли их правителя дома) и изложить свои дела. Свидетелей вызывали или не вызывали, и так далее. Мы создали систему — предварительную, конечно, но систему, — и в этой ситуации любая система, безусловно, будет улучшением. Если стороны не решат иначе, Науван[7] будет представлять всех истцов, а Сомвар[8] — всех ответчиков. Их долг — следить за тем, чтобы при слушании дела присутствовали доказательства, свидетели и так далее. В уголовных делах я буду назначать одного или другого выступать в качестве обвинителя, в зависимости от обстоятельств.

Я чувствую себя как Лис.

Им придется платить, конечно; но требование платы с обеих сторон должно побудить их прийти к соглашению, так что это может сработать. Кроме того, будут штрафы. Жаль, что я не знаю больше о наших Вайронских законах — у этих людей, похоже, их не было.

И еще о том дне.

Я поклялся, под руководством Прилипалы, положив левую руку на Хресмологические Писания, а правую протянув к Короткому солнцу. Это то, что я хочу забыть, очень сильно. Я не могу вспомнить точных слов — честно говоря, я и так мучаюсь более чем достаточно, — но не могу забыть того, что я поклялся найти Шелка, и не проходит дня, чтобы моя совесть не напомнила мне, что я этого не сделал.

Больше никаких писем. Что за фарс!

Кречет предложил отвезти меня в Новый Вайрон. Поблагодарив его, я отказался по трем причинам, которые тоже перечислю здесь, чтобы показать, как я рассуждал, когда покидал Ящерицу.

Во-первых, я хотел поговорить со своей семьей наедине и не хотел подвергать их — особенно тебя, дорогая Крапива, — давлению, которое, несомненно, оказали бы на них Кабачок, Лиатрис и сам Кречет.

Я подождал до ужина, желая избавиться от вопросов и болтовни, вызванной нашими пятью посетителями. Пока я нарезал жаркое из мяса зверя, добытого Сухожилием, он спросил, что было сказано, когда мы с тобой, Прилипалой и остальными шли к кончику Хвоста.

— Ты слышал нас раньше, — сказал я ему и продолжил резать. — Ты знаешь, чего они хотели.

— Я не обратил на это особого внимания.

Ты вздохнула, Крапива, и я вспомнил, как ты подслушивала у двери, когда Шелк совещался с двумя советниками. Я пришел к выводу, что ты подслушивала, пока я беседовал наедине с Кабачком и остальными, и был готов к тому, что ты объяснишь все нашим сыновьям, когда ты сказала:

— Они хотят, чтобы мы прекратили писать. Разве не так?

Я подумал, что это так нелепо неправильно, что я мог бы громко рассмеяться. Когда я стал это отрицать, ты сказала:

— Я была уверена, что это действительно так. И сейчас уверена. Ты всегда был таким веселым человеком, Рог, а теперь выглядишь невероятно мрачным.

Никогда не считал себя таким.

— Они хотели получить бумагу в кредит, — сказал Копыто. — В городе все плохо. Маргаритка только что вернулась, и она говорит, что там действительно ужасно.

— Ты дал им кредит, Отец? — спросил Шкура.

— Нет, — ответил я, — но я бы дал.

— Эти кошельки, — усмехнулся Сухожилие. — Тебе пришлось бы это сделать.

— Ты ошибаешься, — сказал я ему и направил на него разделочный нож. — Это то, что я должен прояснить с самого начала. Я не обязан делать то, что они хотят. Они угрожали мне или, по крайней мере, Кречет. Я должен сказать, что он пытался угрожать, так как я не почувствовал угрозы. Возможно, он мог бы оказать на нас некоторое давление. Но тогда, меньше чем через год, я заставил бы его есть у меня из рук.

Сухожилие фыркнул.

— Ты думаешь, я не в состоянии? Ты так думаешь, потому что я всегда был нежен с тобой ради твоей матери. В моей семье такого не было, поверь мне. И в ее тоже. Если завтра ты будешь умолять меня перед тенеподъемом, — чтобы подчеркнуть свою мысль, я ударил по столу рукояткой ножа, — признаешь ли ты, что был неправ? Хватит ли тебе мужества для этого?

Он угрюмо поглядел на меня, но ничего не сказал. Он самый старший из наших сыновей, и хотя я любил его, мне он не нравился. Не тогда, хотя на Зеленой все изменилось.

И я ему не нравился, я уверен. (Крапива, естественно, все это знает.)

Она пробормотала:

— Это хуже, чем все, что они нам сказали.

— А что они вообще сказали? — спросил Копыто.

Шкура поддержал его, как это часто делал:

— Чего они хотели, Мама?

Именно тогда, я уверен, я передал тебе кусок, который отрезал для тебя, дорогая. Я помню, как он выглядел, и сегодня вечером мне это кажется очень странным. Наверно, я знал, что происходит что-то чрезвычайно важное, и связал это с бедром зеленого оленя.

— В некотором смысле, — сказал я тебе, — ты совершенно права. Сюда их привела наша книга, хотя они были очень осторожны и не признавались в этом, пока я не загнал их в угол. Ты, Копыто, тоже прав. С каждым годом становится все труднее и голоднее, для всех. Почему, как ты думаешь?

Он пожал плечами. Близнецы красивы и, на мой взгляд, больше похожи на твою мать, чем на нас обоих, хотя я знаю, что ты притворяешься, будто думаешь, что они похожи на меня:

— Плохая погода и плохой урожай. Семена теряют силы.

— Худой говорил об этом, — сказал Шкура. — Мне это показалось интересным.

Я дал Сухожилию, который всегда ел как огонь в хорошие и плохие времена, толстый кусок с большим количеством хрящей:

— Почему семя с каждым годом дает все более бедный урожай?

— Почему ты спрашиваешь меня? Я такого не говорил.

— Какая разница, говорил или нет? Это правда, и ты, будучи старше своих братьев, должен быть умнее их. Если ты так думаешь, докажи. Почему семя слабеет? Или ты был слишком занят, бросая камни в волны, чтобы слушать?

— Я все еще хочу знать... — начал Копыто.

— Что хотели эти пятеро. Мы говорим об этом.

— Те семена, которые привезли на спускаемом аппарате, — хорошие, — медленно произнес Сухожилие. — Так все говорят. Те семена, которые собрали фермеры, — не такие хорошие. Кукуруза хуже других, но все они не слишком хороши.

Ты кивнула, дорогая Крапива:

— Это одна из тем, которую они затронули. Я уже знала это, и, я уверена, твой отец тоже, но Струп и Лиатрис все равно прочитали нам лекцию об этом. Давайте пока поговорим о кукурузе. Это самый важный и самый яркий пример. У нас дома было очень много ее сортов. Ты помнишь, Рог?

Я тоже кивнул, улыбаясь.

— По крайней мере, четыре сорта желтой кукурузы, которые я помню, хотя и не обращала на нее много внимания. А еще была черная, красная, синяя и несколько видов белой. Кто-нибудь из вас, мальчики, когда-нибудь видел кукурузу, которая не была бы желтой?

Никто не ответил.

Пока ты говорила, я отрезал еще несколько ломтиков и отдал их Копыту и Шкуре, сказав:

— Я никогда не видел дома урожая, равного первому, который мы получили на нашей ферме. Початки в кубит длиной, набитые крупными зернами. Початки от следующей посадки были не длиннее моей ладони.

— Я вижу здесь подобные в последнее время, — сказала ты, — на рынке и в деревенских садах.

— Да, и есть кое-что, чего я не знал — кое-что, что они нам объяснили. Вы получаете лучшую кукурузу, скрещивая две линии[9]. Некоторые гибриды получаются лучше, чем другие, как и ожидалось; но лучший из них даст намного больше, чем любой из первых двух, будет лучше сопротивляться вредителям и требовать меньше воды.

Я сел и начал отрезать мясо для себя. По выражению их лиц было ясно, что ни Копыто, ни Шкура ничего не поняли.

— Как скрещивание красной и черной кукурузы, — сказала ты. — Разве не так, Рог?

— В точности. Но согласно тому, что нам сказали, все эти хорошие качества исчезают через год. Урожай после первого может быть хуже, чем у любой из линий, которые вы скрестили, и, на самом деле, он всегда хуже, чем родительская линия, первое поколение гибридов.

— Наши семена происходят совсем не от чистой линии, — пробормотал Сухожилие. — Они происходят из хорошего урожая, и хороший урожай был хорошим, но он не был чистым. — Он наклонил свой стул так, что его спинка ударилась о стену, что всегда раздражало меня. — Бог, который заполнил склады посадочных аппаратов, поместил в них все эти смешанные семена, не так ли? Нет чистых линий, поэтому мы и не можем сами делать новые гибриды.

— Пас, — сказала ты ему. — Бесконечно мудрый Пас приготовил для нас эти посадочные аппараты. Ты можешь не верить в него, но Пас — великий бог.

— Может быть, на Витке длинного солнца, — пожал плечами Сухожилие. — Но не здесь.

— Все эти боги, о которых вы говорите, они остались позади, — сказал Копыто. — Сцилла и ее сестры.

Тогда ты печально улыбнулась, дорогая Крапива, — мне было больно видеть это.

— И все же они прекрасны и правдивы, — сказала ты ему, — и так же реальны, как мои родители и отец твоего отца, которых здесь тоже нет.

— Это верно, — сказал я Копыту, — но не то, что ты сказал. Ты подразумевал, что Пас был богом только на Витке длинного солнца. — Втайне я согласился с ним, хотя и не хотел этого говорить.

Сухожилие встал на защиту брата, удивив и обрадовав меня:

— Ну, Пас здесь не бог, что бы там ни говорил в городе старый Пролокьютор.

— Согласен. То, что вы оба забываете... Я не уверен, как я могу объяснить. Мы называем этот виток Синей, а наше солнце — Коротким солнцем.

— Конечно.

— Дома мы называли виток, из которого пришли наши предки, витком Короткого солнца. Я уверен, что твоя мать вспомнит это, и я помню, как мы говорили с патерой Шелком обо всей мудрости и науке, которые мы там оставили.

— Мы записали это в нашу книгу, — сказала ты.

— Да, конечно, мы это сделали.

Шкура дождался возможности:

— Не понимаю, какое отношение все это имеет к кукурузе.

— Самое непосредственное. Я собирался сказать, что Пас заполнил посадочные аппараты на том, более раннем витке Короткого солнца. Видите ли, там он был богом, и, как я думаю, самым великим. Так что он способен стать богом и здесь, хотя он этого не сделал или, по крайней мере, не дал нам знать, что сделал это.

Никто мне не возразил.