Ленин. 1917-3

– Да сколь же можно терпеть?! Правду пишет товарищ Ленин – никогда у нас не наступит мир – с таким-то правительством! Английцы о русских чуть не ноги вытирают, творят, что хотят – а Керенские с Милюковыми утираются … с улыбочкой … и новых солдатиков на убой гонят – воевать за британские интересы! Да пусть эти Гучковы со Львовыми сами и воюют, коль им такая охота!

Какие-такие немецкие деньги вёз в Россию товарищ Троцкий? Кто это видел?

Да по мне хоть и взял у немцев – мне немецкой казны не жалко! Я вон чё не могу в толк взять – коли деньги взяты у немца, а везли их в Россию – Англия-то здесь с какого боку? Деньги у немцев взяли? Пущай немцы и разбираются!

Английцы чёртовы … в каждую дырку затычка! А как по мне – коли товарищ Троцкий за эти денежки Керенских со Львовыми скинет – так я ж первый ему в ножки поклонюсь … и немцу тому, что ему деньжат отсыпал на это святое дело. Может, новое правительство и замирится враз!

Кто-то из читателей, возможно, уже узнал в нашем ораторе здоровяка-солдата из начала книги, из главы о чудесном спасении шапошника.

Звали нашего героя Петро Мартынов, и был он родом с небольшого хутора Степное Таганрогского уезда. Вырос на южнороссийских харчах здоровенным хлопцем, уже начал работать подмастерьем у хуторского кузнеца. Но грянула война с немцем, юный Петро угодил под мобилизацию – и вскоре уже воевал в Восточной Пруссии в корпусе генерала Ренненкампфа. Был ранен, уехал в госпиталь, чем и избежал, возможно, куда больших неприятностей при разгроме корпуса.

Вылечился, угодил опять на фронт, повоевал. Снова ранение (трудно, наверное, не попасть в такую тушу), снова госпиталь – но уже в Питере. Обратно на фронт Петро не спешил, проливать кровь неизвестно за кого ему надоело. Тем более, что ещё на фронте пошёл за большевиками, завершив эволюцию уже в госпитале. Где и вступил в партию. Стал читать газеты, в первую очередь, разумеется, “Правду”. Через некоторое время его кумиром стал, конечно, Ленин.

В одной с ним палате, на соседней койке лежал Анисим Федорцов, рядовой первой роты второго батальона Павловского полка, расквартированного здесь же, в Питере. Анисим был большевиком, и во многом вступление Петра в партию было следствием их частых бесед. Кроме изложения целей большевиков и разъяснений отличия их платформы от платформ других партий, Анисим часто расспрашивал Петра – как было на фронте, а сам рассказывал о том, что у них здесь, в Петрограде, происходит.

В беседах нередко принимал участие Трофим Лесников, санитар госпиталя, которому тоже было интересно послушать обоих солдат. Сам он рассказывал в основном о разных случаях болезней и чудесных выздоровлений, которые видел здесь, в госпитале. Троица сдружилась, и Петро с приближением выписки, предвидя отправку на фронт, всё чаще думал – как же он будет там, без новых друзей.

Анисима часто навещали сослуживцы. Захаживал и взводный, Василий Коровин, оказавшийся неплохим человеком и никогда не кичившийся своим офицерским званием. Да и тот факт, что он находил время регулярно навещать солдата, говорил в его пользу.

Но по мере того, как Петро поправлялся, дела у Анисима шли наоборот всё хуже и хуже. Он слабел, чаще впадал в молчание, лёжа на койке и глядя в потолок. Разговаривал всё более неохотно, похоже, не имея сил даже для этого. Его мучили какие-то боли, и тогда Трофим по распоряжению доктора колол морфий.

В конце концов Анисим тихо отошёл, да так, что дремавший на соседней койке Петро даже не заметил. Вернувшись с прогулки, которые совершал регулярно по предписанию того же доктора для ускорения выздоровления, он вдруг заметил какую-то странную окаменелость тела Анисима. Всполошился, начал щупать пульс – и не нашёл. Выскочил в коридор, кликнул санитаров. Прибежал доктор. После попыток оживить окаменевшего доктор как-то вдруг ссутулился, вздохнул, потом снова выпрямился, снял с головы белую шапочку и перекрестился.

– Отмучился Анисим, – тихо произнёс он, – Вот ведь как бывает. Ты, Петро, на фронте сколько пробыл, а жив … и уже практически здоров. Анисим всё время здесь, в Питере прослужил – и вот те на.

– Доктор, – спросил Пётр, – а отчего он всё-таки? Мне про свою хворобу рассказывать не хотел. Знаю только, что боли у него были всё чаще. Только морфием и спасался – спасибо вам, доктор.

– Это болезнь не новая, но как от неё лечить – досконально никто в целом свете не знает. По-английски называется “канцер”, а по-русски … да по-разному. Бывает, что и сама бесследно проходит, а бывает, вишь, как с Анисимом. Жрёт что-то человека изнутри, а что – никто не ведает. Эх, грехи наши тяжкие.

Доктор ещё раз вздохнул, натянул шапочку и вышел. Петро вытянулся на койке, думая о странности человеческой жизни. Ещё пару недель назад Анисим был хоть и слаб, но весел и бодр – а теперь … вишь ты.

На следующий день, подрёмывая, он сквозь опущенные веки вдруг увидел, что кто-то остановился рядом и присел на опустевшую койку. Открыл глаза – на него смотрел бывший взводный Анисима Василий Коровин.

– С разговором я к тебе, – начал тот, – Тут такое дело. Грешно говорить, но со смертью Анисима у меня во взводе свободное место образовалось. Я и подумал – а может к нам переведёшься? Трофим сказал – тебя скоро выпишут. Человек ты подходящий, а статей – прямо гвардейских. Самое место у нас в Павловском полку. Я с хлопцами уже потолковал, они все одобряют. Ротный тож не против. Я знаю, ты большевик. Так может, я зря к тебе с этим? Вдруг тебе на фронт надо – агитацию там всякую разводить?

Петро подумал.

– Да нет. Чувствую я, что дела скоро закрутятся серьёзные. И решаться всё будет не на фронтах, а здесь, в столице. Так что за предложение я вам очень благодарен и с удовольствием принимаю.

– Вот и ладушки, вот и хорошо. У нас там все большевикам сочувствуют, а кое-кто и сами уже большевики. У меня в Петроградском Совете приятели есть. Так что перевод я тебе мигом устрою. Ну, добро пожаловать в Павловский полк.

Так через несколько дней Петро переехал из госпиталя в казармы Павловского полка. Прощание с Трофимом Лесниковым было тёплым, но непродолжительным. Тот вздыхал, жал руку, звал захаживать. Петро обещал. А и то, к чему долгие прощания, коли он не уезжает никуда, Можно же будет к Трофиму захаживать хоть каждую неделю.

В конце февраля Павловский полк перешёл на сторону восставших. Февральскую революцию таким образом Петро встретил на улице, среди однополчан, ожидая боёв с верными царю частями. Боёв практически не последовало, мелкие стычки не в счёт. Так он вступил в революцию.

Вскоре пожилой сослуживец-большевик посоветовал ему продолжать самообразование и выступать на митингах.

– Язык, парень, у тебя подвешен неплохо, – говорил поседевший солдат, – даже странно при такой комплекции. Люди тебя слушают. Только помни, старайся не волноваться зря. Когда ты волнуешься, у тебя речь простонародной становится, да и южнороссийский акцент наружу вылезает. Оно бы и ничего, конечно, однако ж гладкая речь всё одно слуху приятнее.

Петро поучениям внял и старался простонародные словечки и акцент изжить, но пока не очень получалось. Когда он выступал перед людьми, не волноваться не выходило, и все его ораторские недостатки тут же вылезали наружу. Благо, аудитория была в основном из своих, и никто над Петром не смеялся.

Вот и сейчас реакция аудитории на речь Мартынова была весьма горячей и полностью одобрительной. Солдаты хлопали, выкрикивали всякие нехорошие пожелания в адрес проклятых “английцев” и любимого ими ничуть не более российского правительства.

В тот же день, 8 апреля 1917-го года, российский министр иностранных дел Павел Милюков передал британскому послу Джорджу Бьюкенену официальную просьбу российского правительства об освобождении шестерых российских граждан, содержащихся в Амхерсте. Бьюкенен пытался отговорить Милюкова, но это действия не возымело – и просьба российского правительства была передана Бьюкененом в Лондон в тот же день.

Тем не менее немедленного приказа об освобождении не последовало – премьер-министр Ллойд-Джордж был вполне солидарен с послом в России по вопросу о нежелательности “потери лица”.

9 апреля 1917 года.

Ленин всё больше активизировал свои выступления в защиту Троцкого. Он не преминул в очередной раз нанести удар по репутации правительства, напомнив при этом о том факте, что Троцкий был председателем Петроградского Совета во время революции 1905-го года.

– Англичане держат в тюрьме нашего товарища Троцкого, бывшего председателем Совета рабочих депутатов в 1905 году! Арестовали и держат в тюрьме! Арест товарища Троцкого доказывает бессилие Временного правительства перед Англией и Францией! – выкрикивал Ленин с трибуны.

Слушатели хлопали и орали всякие нелестные слова в адрес всех правительств – как своего, так и английского, да и французского за компанию.

Посол Бьюкенен попытался войти в контакт с большевистскими печатными органами для разъяснения британской позиции, но реакция большевиков была резко негативной. Если коротко, с послом отказались разговаривать до освобождения Троцкого.

Пока что эта бурная деятельность Ленина и большевиков привела к обратному результату. Испуганные и обозлённые члены Временного Правительства подняли вопрос о том, что Троцкий действительно опасен для правительства, так как по приезде он, скорее всего, в первую очередь займётся борьбой за свержение такового. Что при его, Троцкого, несомненных организаторском, ораторском и публицистическом дарованиях делает Льва Давидовича опаснейшим врагом.

В итоге Милюков получил распоряжение отозвать из британского посольства просьбу российского правительства об освобождении российских граждан.

“Апрельские Тезисы” по-прежнему вызывали зубовный скрежет, по крайней мере, большинства членов большевистского ЦК. Из окружения Ленина поддержку они получили, как ни странно, исключительно у женской его части. У трёх по-разному близких к Ленину женщин.

Безоговорочная поддержка Надежды Крупской была не удивительна. Наденька возражала мужу обычно только если дело касалось вопросов типа – насколько тепло следует сегодня одеться, выходя на прогулку.

Иное дело – Инесса Арманд. Ей доводилось частенько с Лениным спорить, и в этих спорах не всегда вождь большевиков одерживал победу. Но вот мысли, изложенные в “Тезисах”, Инесса приняла сразу и поддерживала очень горячо.

Не менее восторженно приветствовала эти мысли соратница Ленина весьма радикальных взглядов Александра Коллонтай, вернувшаяся в Россию из эмиграции практически с ним одновременно.

Ленину, внешне не подававшему вида, что тотальное неприятие членами ЦК нынешних взглядов его всё же беспокоит, эта женская солидарность была очень приятна. Даже железные люди нуждаются в поддержке.

Он на заседании ЦК фактически вызвал тот на открытую дискуссию в массах, и, несмотря на уверенность в победе, всё же несколько беспокоился. Но, похоже, беспокоился напрасно.

Ещё начиная со вчерашего дня (8 апреля), в главнейших комитетах партии и районных организациях началась дискуссия за и против тезисов Ленина, опубликованных в “Правде” седьмого числа. Чем ниже по лестнице иерархии партии, тем эти тезисы получали бОльшую поддержку. Партийные комитеты просто раскололись на две части – верхи против, рядовые члены – за. Районные организации в большинстве за Ленина, местные ячейки – все за. Некоторые рабочие и солдатские собрания даже потребовали немедленного перехода власти к Советам.

Ленину это и было нужно.

10 апреля 1917 года.

Министр иностранных дел России Павел Милюков передал британскому послу Бьюкенену, что российское правительство отзывает свою просьбу об освобождении. Британцы облегчённо вздохнули. Они, в общем, своего добились. Потянули время. Теперь дело можно было не спеша спускать на тормозах. Мол, арестовали по подозрению, проверили. Подозрения не подтвердились. Отпустили.

Забегая вперёд, изложу дальнейшее развитие событий по российским арестантам. Ленин с большевиками продолжали поносить Временное Правительство в том числе за беззубость перед Великобританией, позволяющую британцам держать под арестом российских героев-революционеров.

Посол Бьюкенен, пытавшийся ещё несколько раз объяснить большевикам ситуацию, какой она представляется с точки зрения британцев, был большевиками послан туда же, куда и в предыдущий раз, и в конце концов пришёл к мысли, что “этих людей невозможно заставить прислушаться к голосу разума”, по его же выражению.

Временное Правительство героически терпело поношения от большевиков ещё несколько дней, но в конце концов в результате нового вмешательства Петроградского Совета министр Милюков был вынужден снова обратиться к британским властям с официальной просьбой об освобождении группы Троцкого (теперь так почему-то называли пятерых арестованных в Галифаксе большевиков, ну и плюс к ним, конечно, самого Льва Давидовича).

20 апреля задержанные получили по телеграфу разрешение следовать далее, после чего были посажены на датский пароход “Хелиг Олав”, следовавший в Европу. Немецкие военнопленные аплодировали Троцкому, покидающему лагерь, а лагерный оркестр провожал его “Интернационалом”

Троцкий продолжил свой путь. Его семья снова была с ним на борту судна, а впереди ждала революционная Россия. Не соскучишься.

Впрочем, нельзя сказать, чтобы в лагере было скучно. Он успел стать единственным переводчиком единственной разрешённой газеты – переводил для немцев и австрийцев, составлявших основной контингент заключённых. Продолжал пропаганду антивоенных идей.

Его речи имели успех, заставлявший нервничать администрацию лагеря. Та попыталась ввести запрет на выступления, но он был опротестован более чем пятью сотнями пленных моряков.

Второй офицер лагеря Витман позже говорил, что если бы арест Троцкого продлился немного дольше, то все немецкие военнопленные стали бы коммунистами. Уже в России – на заседании Петроградского Совета – сам Лев Давидович утверждал, что близко сошёлся с германскими пролетариями. Похоже на правду.

Формальный приказ начальника лагеря, запрещавший Троцкому произносить революционные речи, не помог – тот отказался его выполнять. За что был посажен в заводскую печь , выполнявшую в лагере роль карцера. Дело в том, что лагерь располагался на территории бывшего завода, и печь была единственным сооружением, подходившим для карцера. Как долго Троцкий провёл в печи, на сегодняшний день неизвестно.

Как бы то ни было, заключение в лагере осталось позади, и Лев Троцкий продолжил свой путь в Россию.