Собирание русских земель Москвой

Александр Пресняков

Собирание русских земель Москвой

Знак информационной продукции 12+

© ООО «Издательство «Вече», 2021

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2021

Сайт издательства www.veche.ru

Глава I

Рязанское великое княжество

I

В южных пределах Великороссии сложилась особая, беспокойная жизнь Рязанской украйны. Еще в 20-х годах XII века Муромо-Рязанская область выделилась из состава Черниговских волостей1 в вотчину младшей линии черниговских Святославичей, линии потомков князя Ярослава Святославича; в 60-х годах того же века распалась на два обособленных княжества Ярославовых внуков: Муромское Юрия Владимировича и Рязанское Глеба Ростиславича2. Связь между ними порвана в их подчинении власти владимирских великих князей. Муромское княжество вполне подавлено этой властью, и его князья, видимо, вошли без возможности сопротивления в положение владимирских подручников. Рязанское княжье, суетливое и беспокойное, довело себя – в исходе первого десятилетия XIII века – до полной утраты владений: по городам Рязанской земли водворились посадники и тиуны в. к. Всеволода Юрьевича. Но эта прямая великокняжеская власть держалась на Рязани только силой, подавляя волнения и недовольство населения. Сыновья Всеволода Юрьевича примирились с возвращением рязанских князей в их отчину, а в 1219 году рязанские Владимировичи выбиты из земли князем Ингварем Игоревичем, который закончил смуту утверждением рязанской отчины за семьей князей Игоревичей3.

Князь Ингвар прожил недолго; Батыево нашествие застало на старшем столе Рязанской земли его брата Юрия Игоревича. Племянники князя Юрия, Ингваревичи, сидели, по-видимому, на Пронске4. Татарский погром сгубил большую часть рязанского княжого гнезда. Уцелели только два Ингваревича: Ингвар, который был послан дядей за помощью в Чернигов и вернулся оттуда на рязанское княжение, когда схлынула татарская напасть, и Олег, томившийся в ордынском плену. О князе Ингваре Ингваревиче только и знаем, что он «обнови землю Рязанскую»; даже время его кончины не отмечено летописными сводами; обычно полагают, что его не было в живых, когда в 1252 году «пустили татарове рязанского князя Ольга Ингваровича, внука Игорева, на свою землю»5. При Олеге Ингваревиче оформилось владычество Орды над Рязанской землей, ордынские численники «изочли» землю Рязанскую, и была установлена татарская власть в русском улусе золотоордынских ханов.

Олег оставил единственного сына Романа, но и двенадцатилетнее княжение этого князя на Рязани (1258–1270) ничем не отмечено в наших источниках, кроме сказания о его мученической кончине в Орде. От князя Романа Ольговича пошли рязанские князья. Так, история Рязанской земли начинается как бы заново в эпоху татарского владычества над Русью. Под татарской властью Рязанская земля складывается в сильное княжество, одно из местных великих княжений Северо-Восточной Руси. Его значение определилось в XIV веке в зависимости от его географического положения как Рязанской украйны – южного форпоста Великороссии. На юге оно владело важным водоразделом между бассейнами Оки и Верхнего Дона. Поселения, тяготевшие к Рязани, спускались и южнее этого водораздела, пока лес давал им прикрытие от степной опасности, по Дону и Воронежу до речек – притоков Дона – Тихой Сосны, Червленого Яра и Битюга, а восточнее – по Великую Ворону, приток Хопра. Здесь проходила в конце XIII и в XIV веках граница между Рязанской и Сарайской епархиями6. Конечно, так далеко к югу и юго-востоку забегали только отдельные поселки, выдвинутые в степную сторону далеко от главной массы поселений. Ядро земли было много севернее. Старая Рязань была естественным центром этого ядра, но с нею конкурирует в значении центра княжой рязанской силы Переяславль-Рязанский, выше к северо-западу по Оке. Возвышение Переяславля и его конечная победа над Рязанью показательны по-своему для боевого положения Рязанской земли. Перед назойливой и изнурительной южной опасностью эта земля жмется к северу, к центральным областям великорусской силы. Южные пределы Рязанской земли сводили ее со степью, где господствовали татары, не только ханская сила, но и беспокойные разбойничьи мелкие орды, которые со своими ордынскими царевичами и князьками наезжали на Русь на свой страх и риск и на свою добычу. Боевая тревога стала обычной жителям Рязанской украйны и выработала в них тот смелый, буйный и «дерзкий» нрав, о котором твердят с укоризной московские книжники.

Опорным пунктом рязанских сил в южном направлении служил Пронск, который рано получил значение особого княжого стола. А укреплять свои южные позиции и развивать их оборонительное и наступательное значение Рязанское княжество могло, только захватывая, по мере сил и возможности, прилежащие Чернигово-Северские волости и вовлекая в сферу своего влияния их мелкие соседние княжества7. Западные отношения с Черниговщиной, затем с Литвой имели постоянное и крупное значение для Рязани.

Неспокойной была и восточная граница Рязанской земли – по реке Цне, примыкавшая к мещерским и мордовским местам. Затяжная борьба с соседними восточнофинскими племенами и с кочевой силой южной степи еще в XII столетии связала Рязанскую землю с Суздальщиной. В великих князьях владимирских рязанские князья находили опору своим недостаточным силам, но и платили за то подчинением, которое естественно обуславливалось значением Рязанской украйны как великорусского форпоста против инородческого юга и юго-востока.

Эти издавна сложившиеся отношения существенно определяли и дальнейшие судьбы Рязанской земли. Ее боевое положение органически требовало опоры в связях с великорусским центром. Живой артерией этих связей было течение Оки и ее притоков. Укрепить этот свой тыл и расширить его базу было существенной потребностью Рязанской земли. Но возможность усиления в северном и северо-западном направлениях была рано оборвана окрепшей мощью Москвы. Между Москвой и Рязанью – соперничество за волости ослабевшей и распадавшейся Черниговщины. Спорными местами были для них Лопастня, Верея, Боровск, Лужа, которые в договорных грамотах определяются как «места рязанские», хотя все это – бывшие Чернигово-Северские волости8. Захват их Москвою связан, вероятно, с захватом Коломны – ключа к путям на Рязань с севера. А с другой стороны, устье Оки замкнуто Нижним Новгородом; к тому же развитие рязанской территории вниз по Оке преграждено муромскими владениями, которые давно ускользнули из-под рязанских влияний и потянули к великокняжескому Владимиру.

Таково в самых общих чертах положение Рязанской земли, которое обусловило тяжелую ее историю. Рязанское княжество в крайне трудных условиях приняло на себя по историко-географической необходимости боевые и колонизационные задачи Русского Северо-Востока, поддержку и развитие традиций старой Суздальщины в южных отношениях Великороссии, пока новая московская сила не объединит заново в одном центре разрозненные течения великорусской народной жизни.

Исход XIII века и начало XIV – время, когда Рязань вовсе предоставлена своим собственным, местным силам, а великорусский центр наносил ей только тяжелые ослабляющие удары.

Наши летописные своды крайне невнимательны к судьбам Рязанского княжества. По ним (а другого материала нет) слишком часто нельзя точно установить даже элементарные факты рязанской истории – хотя бы генеалогию рязанских князей и хронологическую канву их преемства.

Князь-мученик ордынский Роман Ольгович умер в 1270 году, оставив трех сыновей – Федора, Ярослава и Константина. Федор Романович сел, вероятно, на старшем рязанском столе; под княжением его брата Ярослава возродилось особое пронское княжение. Однако даже этот факт устанавливается с трудом по данным, спорным и противоречивым; а каких-либо детальных сведений о рязанских событиях и об отношениях между князьями наши источники и вовсе не дают9.

Не лучше обстоит дело с нашими сведениями о дальнейшей судьбе Рязанского княжества. По смерти Федора (в 1293/94 год) и Ярослава (в 1299 году) в Рязанской земле разыгралась какая-то смута10, помогшая московскому князю Даниилу захватить рязанский город Коломну и князя Константина, который был убит в Москве Юрием Даниловичем в 1306 году. Вовсе не знаем, что творилось на Рязани в годы пленения Константина и после его смерти, как сложились отношения между его сыном Василием и пронскими вотчичами Ярославичами, Иваном и Михаилом11. Но убиение кн. Василия в Орде в 1308 году упростило внутренние отношения рязанского княжья: на исторической сцене только пронская их линия, потомство Ярослава Романовича. На старшем столе княжения – Иван Ярославич, а Пронск остался за его племянником Александром Михайловичем12. Когда Иван Ярославич погиб от татар – не то в Шевкаловой рати, не то в Орде (в 1327 году), рязанским князем стал сын его Иван Коротопол.

Самая скудость сведений о делах Рязанской земли и ее князей может быть принята за свидетельство о ее значительном обособлении от общих судеб тогдашней Великороссии. Рязанские князья не играют роли в борьбе между Тверью и Москвой, стоят в стороне от очередных, острых вопросов великорусской жизни. Рязанская земля вынесла первые, наиболее тяжкие удары татарского нашествия13, и татарская сила нависла над нею более тягостно, чем над какой-либо иной русской областью. Князь Олег Ингваревич пятнадцать лет томился в ордынском плену; Ольгович Роман погиб в Орде мучеником за веру, татарами убиты его внуки Василий Константинович и Иван Ярославич; после нашествий 1237 и 1239 годов Рязанская земля испытала разорительные татарские наезды в 1278, 1288, 1308 годах14. Как ни отрывочны и случайны наши сведения о рязанско-татарских отношениях за данное время, они все же дают некоторое представление о тягости татарской руки для Рязанской земли. Ни силы Центральной Великороссии, ни великокняжеская власть, подавленная внутренней борьбой, не были в состоянии дать какую-либо опору Рязанской украйне. В ее тылу стояла враждебная Москва, которая захватом Коломны, пленом и убийством князя Константина лишь усилила оторванность Рязани от великорусского центра и расстройство местной организации рязанских сил.

Усиление великокняжеской власти в руках московских Даниловичей Юрия и Ивана поставило в более тесную зависимость от нее и рязанских князей. В. к. Юрий Данилович ходил на Рязань ратью в 1320 году и привел князя Ивана Ярославича к «докончанию», после которого видим рязанских князей в составе великокняжеской «низовской рати»15. Однако в княжении Ивана Коротопола видны черты значительной и крепнущей самостоятельности Рязанского княжества по отношению к великорусскому великокняжескому центру. У Коротопола свои особые отношения с Ордой, и на Рязани своя борьба за сбор и выплату татарского выхода.

В 1340 году князь Иван Коротопол идет к своему стольному Переяславлю с татарской ратью воеводы Товлубия в походе на Смоленск. По пути Коротопол перехватил своего пронского двоюродного брата Александра Михайловича, который ехал к хану в Орду с выходом, «изымав его пограби и приведше его в Переяславль рязаньский, повеле его убити»16. Из Переяславля рать Товлубия и Коротопола пошла к Смоленску, а к ней присоединились великокняжеские войска Ивана Калиты с князьями суздальским, ростовским, юрьевским, друцким и фоминским и великокняжескими воеводами. Расправа с князем пронским в присутствии ордынского воеводы, представителя ханской власти, не простое самоуправство, а резкое проявление великокняжеских притязаний по отношению к «удельному» князю Рязанской земли17.

Пронское княжество перешло к сыновьям убитого Александра – Ярославу-Дмитрию и Ивану. Ярослав Александрович поднял в Орде дело об убийстве отца и достиг в 1342 году того, что хан отпустил его из Орды «на рязанское княжение» с послом Киндяком и татарской ратью. Коротопол пытался оказать сопротивление, но был осажден в Переяславле, бежал из осады и вскоре был убит, попав во вражеские руки18. С ним оборвана еще одна линия рязанского княжеского дома19. Вся Рязанская земля во власти пронских Александровичей20. Ярослав пережил Коротопола не больше как на год, а князь Иван Александрович умер в 1350 г. Великое княжение на Рязани перешло к его сыну, весьма еще юному князю Олегу, а на пронском княжении – двоюродный брат Олега Владимир Ярославич, который, по-видимому, тоже остался после отца малолетним. Хозяевами положения в Рязанской земле оказались рязанские бояре.

II

Середина XIV века отмечена значительным подъемом рязанской энергии. Прискорбная скудость сведений о жизни Рязанской земли, какие находим в наших источниках, не позволяет присмотреться ближе и глубже к этому существенному явлению.

Внешние обстоятельства благоприятствовали рязанским стремлениям к усилению и самостоятельности. Московское и великое княжение Ивана Ивановича отмечено ослаблением великокняжеской власти и смутой в московской боярской среде; затем настали годы малолетства Дмитрия Донского и борьбы его за великое княжение. Эти московские дела уменьшили на первых порах московское влияние в Орде; открылась возможность успешных происков в среде ордынских властей, попыток перетянуть на свою сторону татарскую силу.

В апреле 1353 года умер в. к. Симеон Иванович, а в июне рязанцы взяли Лопастню, увели московского наместника пленником в Рязань и едва отпустили его за выкуп. Князь Иван Иванович был тогда в Орде, куда съехались все русские князья; здесь шел у него спор о великом княжении с суздальским князем, а вернулся он на великое княжение во Владимир зимой 1354 года, в марте. Юный князь Олег едва ли играл в этом деле значительную роль; вернее, что и он был в Орде, да летописи и подчеркивают при сообщении о захвате Лопастни, что «князь Олег тогда еще млад был», а самое дело приписывают не ему, а «рязанцам»21. Видно, что рязанские бояре использовали удобный момент для энергичного выступления, и сумели удержать Лопастню, может быть, в связи с затруднениями, какие были созданы для московской власти внутренней смутой, которая проявилась в убийстве тысяцкого Алексея Петровича и в отъезде из Москвы на Рязань «больших бояр московских». Захват Лопастни был с рязанской стороны только первым шагом к требованию исправления рязанско-московской границы. В 1358 году прибыл на Рязань царевич Махмет-Хожа и посылал отсюда к в. к. Ивану Ивановичу требование о «разъезде земли Рязанской». Но на этот раз рязанские требования не получили удовлетворения. Митр. Алексей, руководитель московской политики, успел приобрести значительное влияние в Орде, а «замятня» ордынская, связанная с убиением хана Джанибека и переходом власти к Бердибеку, сгубила царевича Махмет-Хожу: в. к. Иван не пустил его в Москву, он отозван в Орду и убит там «повелением царевым». Только в 80-х годах, уже при митр. Киприане, добились рязанцы нового разграничения своей земли с московскими владениями22.

На ряд лет между Москвой и Рязанью нависла неразрешимая «котора». Эта напряженность московско-рязанских отношений создавала крайне двойственное положение Рязанского княжества между Москвой и татарами, подготовляя и предопределяя позднейшую политику в. к. Олега. Рязань и ранее искала в Орде опоры против московского засилья. Татарская помощь была на стороне рязанского князя Константина Романовича в битве, которая кончилась для этого князя пленом и гибелью от московской руки; в ордынских связях ищут рязанцы опоры для восстановления своих владений по Оке. Но татарская сила ненадежна; быстро нараставшее разложение ордынской власти, ее частые «замятни» исключали возможность определенных и устойчивых отношений ее к делам русского улуса. Отдельные малые орды чинили самовольные набеги, и ханская власть была без сил перед татарской анархией. В 1365 году Рязанская земля испытала набег ордынского князя Тагая; татары сожгли Переяславль, но князья Олег и Владимир с козельским князем Титом, Олеговым свояком, нагнали и разбили его у Шишевского леса на р. Войне23. Тягость татарской опасности тормозила разрыв зависимости Рязани от великорусского великого княжения и подрывала значение ордынского покровительства, слишком неустойчивого и внутренне обессиленного. При всей напряженности московско-рязанских отношений сохраняется связь Рязани с великим княжением, и мы видим рязанскую рать князя Олега Рязанского под воеводством пронского князя Владимира в борьбе против Ольгерда при его нападении на Москву в 1370 году24.

Однако 50—70-е годы XIV века были временем, когда великокняжеское положение московских князей пережило тяжелый кризис под давлением борьбы с поднявшейся новой силой великого княжения нижегородского и с Новгородом Великим, с порывами Твери к независимости и преобладанию в Великороссии, с судорожными движениями татарской силы, с наступлением к востоку Литовского великого княжества. Исход этой многосложной борьбы был долгое время неясен для современников, а Рязанское княжество, не имея твердой опоры в великорусском центре, должно само себя оборонять и само устанавливать свои отношения к татарскому и литовскому соседу25. Эта тяга к обособленному политическому самоопределению Рязанского княжества осложнена и обострена порубежными спорами с Москвой, потребностью Рязани укрепить свою приокскую базу «нерушимыми и непретворимыми пределами и рубежами»26. Двойственное положение Рязанского княжества между великорусским великим княжением всея Руси и его южными и западными врагами определило к 70-м годам XIV века внутреннее разногласие рязанских тенденций. Младшее – пронское – княжение становится центром тяготения к Москве и ее великокняжеской силе, тогда как великое рязанское княжение ищет выхода из-под московской власти и пытается самостоятельно определять свои соседские отношения на три фронта.

Нам ближе неизвестны мотивы разрыва между Рязанью и Москвой в 1371 году27; суть вопроса в отношении этого разрыва к договору, какой в эту пору заключен между великими князьями Ольгердом и Дмитрием. А в договоре этом читаем упоминание о включении в мирный трактат с Ольгердом тех князей, «хто будут со князем с великим з Дмитрием Ивановичем и с его братом с князем с Владимером Анъдреевичем в любви и в докончанъи, князь великий Олег, князь великий Роман, князь великий Володимер Проньский и иные князи, хто будут в нашем имени»28. Текст показывает, что предстояло особое «докончанье» с князьями рязанским и пронским, причем дает намек на то, что вопрос, быть ли им «в имени» в. к. Дмитрия, оставался еще открытым. В возражениях Олега против его зачисления в «иные князья», кто будет «в имени» великого князя Дмитрия с отказом от самостоятельных внешних сношений, всего естественнее видеть мотив последовавшего разрыва между Москвой и Рязанью. Как бы то ни было, в декабре 1371 года великокняжеская рать идет на Рязань, рязанцы разбиты близ Переяславля на Скорнищеве, князь «Олег едва утече в мале дружине», а стол рязанского княжения занял пронский князь Владимир Ярославич. Однако не надолго; Олег после ухода московской рати «изгоном» согнал Владимира и вернул себе великое княжение на Рязани29.

К сожалению, наши источники молчат о том, как определились московско-рязанские отношения после этих событий. Впрочем, самое это умолчание московских летописных сводов следует, быть может, признать чертой показательной: трудно допустить, чтобы в них не нашло упоминания докончание в. к. Дмитрия с рязанским Олегом «на всей воле» великого князя, если бы таковое состоялось. Олег силой, быть может, с татарской помощью30 вернул себе великое княжение, согнав с Рязани московского ставленника. И он не только удержался на великом княжении, но фактически увеличил свою независимость от великокняжеской власти. В ближайшие годы не слышно о его участии в борьбе Москвы с Литвой и Тверью, и этот его нейтралитет подчеркнут той ролью третейского судьи в московско-тверских разногласиях, которая ему предназначена в договоре 1375 года в. к. Дмитрия с тверским великим князем Михаилом Александровичем31. Собственные интересы Рязанской земли, как их, по-видимому, понимал в. к. Олег, побуждали его держать себя уклончиво и осторожно. Правда, разлад с пронским княжением вскоре потерял тревожный характер. Князь Владимир Ярославич умер зимой 1372/73 года32, а сына его Ивана встречаем деятельным князем в раздоре с великим князем рязанским только по смерти князя Олега. Но 70-е годы – время крайнего напряжения русско-татарских отношений, и Рязанская украйна должна была их провести в состояние33 непрерывной тревоги. В 1373 году Рязанская земля испытала разорительный набег Мамаевых татар34. А в. к. Дмитрий с князем Владимиром Андреевичем стояли, «собрався со всею силою своею», на берегу Оки, «все лето», и цель их была достигнута, раз удалось не допустить татар до переправы за Оку35.

Рязанская земля испытала горькую участь украйны, лежащей впереди основной линии великорусской обороны – течения Оки. Великорусские силы, объединявшиеся вокруг Москвы, упорно и все более успешно защищали от татарских нападений Нижний Новгород, Нижегородский край и линию Оки. Так и осенью 1377/78 года царевич Арапша после нападения на Нижний Новгород и разорения Засурья беспрепятственно грабит «изгоном» Рязанскую землю. Много терпел и Нижний, но и значительны были усилия на его оборону; а для положения Рязанской земли особенно характерны деяния 1378 и 1379 годов. На этот раз неожиданным изгоном татары захватили Нижний врасплох и сожгли его. В. к. Дмитрий встретил новую татарскую рать воеводы Бегича за Окой, в Рязанской земле, и разбил ее на берегах реки Вожи. Но на Рязанскую землю не замедлила обрушиться татарская месть. Перед новым «изгоном» сильной татарской рати в. к. Олегу пришлось, по словам летописца-москвича, «перебежать на сю страну Оки», покинув города свои на произвол врага. Татары сожгли Переяславль и ряд иных городов и «Рязанскую землю пусту сотвориша»36.

Упомянутые события 70-х годов XIV века подготовили пресловутое поведение Олега Рязанского в эпоху Куликовской битвы. Долгое время Рязанская и Нижегородская украйны Великороссии спасали своими неисходными бедами ее центральные области от татарской напасти. Но к концу 70-х годов XV века это их значение как внешнего оплота Великороссии оказывается изжитым, и сильные враги – Москва и Орда – стоят через них лицом к лицу. Бой на Воже резко указал татарам, где подлинный центр великорусской силы, окрепшей для опытов единой национальной обороны по всей линии западных и южных пределов Великороссии. Готовилось осуществление грозного союза Орды и Литвы, намеченного еще Ольгердом. Рязанскому князю предстояло определить свое положение в назревавшем решительном конфликте восточноевропейских сил. Линия его поведения определилась еще в отношении к западной борьбе в. к. Дмитрия в направлении уклончивого нейтралитета. Москва дерзнула на борьбу с Ордой, а наиболее тяжкая расплата в случае неудачи или неполной даже удачи падет на Рязанскую землю: так, по-видимому, можно определить тревожные рязанские размышления этой поры; но едва ли меньше опасения должна была вызывать на Рязани мысль о решительном успехе Москвы (если только он считался сколько-нибудь вероятным): ведь современникам было уже ясно, особенно после московско-тверского договора 1375 года, чем подобный успех грозил независимости Рязанского княжества. Как бы то ни было, в. к. Олег занял в решительную минуту положение, которое навлекло на него резкие нарекания за измену русскому долгу и двуличную политическую игру: сносился с Мамаем и с Ягайлом, отстраняя от себя вражду противников в. к. Дмитрия, а в то же время предупреждал Дмитрия об их движении; уклонился от участия ратной силой в великокняжеском походе против татар и не сумел избежать столкновения между рязанцами и московскими войсками при их возвращении с Куликова поля37. Победа в. к. Дмитрия поставила Олега Рязанского в беспомощное положение перед великим князем всея Руси, Олег потерял опору в ордынской власти и в сближении с Литвой. В. к. Дмитрий использовал благоприятный момент, чтобы покончить с международной самостоятельностью Рязани и вернуть ее к зависимости от своей великокняжеской власти. Однако великокняжескому войску, собранному для похода на Рязань, не пришлось выступить: в Москву прибыло рязанское посольство с известием, что князь Олег покинул свою землю и бежал с княгиней, детьми и со всем своим двором. В. к. Дмитрий принял челобитье рязанцев, заключил с ними «ряд», отменил поход и послал на Рязанскую землю своих наместников38. Гибель Мамая и водворение в Золотой Орде нового владыки Тохтамыша круто изменили все положение дел. Русские князья с в. к. Дмитрием во главе спешили признать нового хана, приняли с честью его посла, а к хану отправили своих послов с дарами и поминками39. Опаска перед новой грозной силой сплотила «всех князей русских» под старейшинством в. к. Дмитрия40. К этому моменту надо отнести возвращение князю Олегу Рязанского великого княжения. Однако, насколько можем судить по сохранившимся неполным и недостаточным данным, между великими князьями Дмитрием и Олегом не состоялось формального «уряженья и докончанья», по крайней мере до осени 1381 года41, а вернее, до конца 1385 года. Новая татарская гроза поднялась на Русь осенью 1382 года42. Князь Олег встретил хана Тохтамыша, когда он не вступал еще в русские пределы, с челобитьем и «обведе царя около всей своей отчины Рязаньския земли, хотяше бо, – замечает московский книжник, – добра не нам, но своему княжению помогаше»43, и дал татарам проводников на броды через Оку. По рассказу московских книжников, Олег сулил хану легкий захват московского города и самого в. к. Дмитрия. Но взятие Москвы и разорение нескольких городов и волостей не избавили Тохтамыша от вырождения его грозного похода в набег «изгоном» и от поспешного отступления, как только успели собраться войска великого князя. Этим, быть может, объясняется гнев хана на рязанского князя, жестокое разорение татарами Рязанской земли и бегство перед ними князя Олега44. И кн. Олег снова между двух огней. Он вернулся на Рязань, когда ушли татары, но вынужден снова бежать перед московской ратью, которая разорила его землю «до останка», так что «пуще ему бысть и татарския рати». И снова наши источники не упоминают, когда и как вернулся Олег на свое княжение после этого бегства, но связать это возвращение естественно с примирением между Тохтамышем и в. к Дмитрием на началах обновленной зависимости, которое состоялось той же осенью 1382 года45. Однако мира и «докончанья» между великими князьями все еще не установилось. Весной 1385 года затяжное напряжение московско-рязанских отношений разрешилось кровавым столкновением. Олег «изгоном» взял Коломну, увел в плен великокняжеского наместника, а затем разбил в бою «на Рязани» московскую рать князя Владимира Андреевича46.

Эти ратные успехи не только не дали Олегу даже частичного перевеса над Москвой, но не повели и к новой, упорной борьбе между великими князьями. Над Рязанью, как показал горький опыт прежних лет, тяготела также ордынская опасность, что и над всей Великороссией, а внутренние дела Литовского великого княжества обесценивали то крестоцеловальное «докончанье», какое Олег заключил с Ягайлом, вероятно, во время своего устранения с Рязанского княжения в 1380–1381 годах47. И в. к. Дмитрий переживал в эту пору слишком сложные затруднения, чтобы поднять решительную борьбу с Рязанью. Конфликт, тянувшийся столь долгое время, разрешился наконец при посредничестве троицкого игумена Сергия заключением «вечного мира». До нас не дошла грамота, его закрепившая, а летописи говорят о нем лишь в краткой записи48. Выше уже было высказано предположение, что в основу этого «вечного мира» должны были лечь условия, сформулированные в договорной грамоте 1381 года. По этой грамоте, в. к Олег должен был признать себя «братом молодшим» в. к. Дмитрию, равным серпуховскому князю Владимиру Андреевичу; сложить целование к Литве и подчинить свои отношения к ней великокняжеской политике, как «в любви», так и «не в любви» (т. е. в случае разрыва с литовцами «быти на них с единого»): и с татарами держать «мир или данье с единого с князем с великим с Дмитрием», а будет «немир» – быть «с единого на татар и битися с ними»; то же и в отношении к русским князьям: кто в. к. Дмитрию друг, тот и в. к. Олегу друг, а кто недруг, то и в.к. Олегу недруг», «итти нань с единого». Зато и московские князья обязывались добра Олегу «хотети во всем в Орде и на Руси от чистосердья» и «блюсти а не обидети» его вотчину. В то же время договор устанавливал новое разграничение между владениями рязанского князя, с одной стороны, великим княжеством и московской вотчиной, с другой стороны49.

«Вечный мир» 1385 года закреплен двумя годами позднее: женитьбой Ольговича Федора на московской княжне Софье Дмитриевне50. Отношения, установленные «докончаньем» «вечного мира», вошли в жизнь и окрепли, все углубляя тесные связи Рязанской украйны с великим княжеством всея Руси. Политика в. к. Олега потерпела полное и решительное крушение. Рязань не в силах обойтись без опоры в великорусском центре, и ее порывы к независимости от великорусской великокняжеской власти слабеют и замирают. В конце 80-х и в 90-х годах XIV века в. к. Олег, обеспечив рязанский тыл по линии рек Оки и Цны прочным миром с Москвой и разграничением спорных владений, поглощен обороной своей земли от татарских набегов и от литовского наступления в западные области Чернигово-Северской земли. Но в этой борьбе на южных, восточных и западных пределах своей рязанской вотчины он действует со значительной самостоятельностью, иной раз даже вразрез с направлением великокняжеской политики московского князя.

Ослабление московской энергии в борьбе с татарами после нашествия Тохтамыша как бы возродило на время самостоятельное значение Рязанской земли в обороне Великороссии от вражеских сил татарской степи. В. к. Олег укрепляет и охраняет русскую колонизацию в бассейне р. Дона и в мещерских местах, за Цною. Еще в грамоте 1381 года упомянуты «татарские места», «что в. к. Олег отоимал от татар», и потребовано от него обязательство, чтобы он не «вступался» в Мещеру; договор великих князей Василия Дмитриевича и Федора Ольговича (1402 года) гарантирует им взаимное владение теми «татарскими и мордовскими местами», какие захвачены были их отцами, а с другой стороны, свидетельствует, что в. к. Олег и сам, и через сыновей или бояр скупал земли в Мещере, вопреки прежним московским требованиям и «докончанью». Возможно, что эти разнородные захваты, а не только простые разбойничьи цели вызывали татарские набеги на рязанские области51. В борьбе с татарской напастью в. к. Олег в 90-х годах переходит от пограничной обороны «караулами» к более энергичным действиям. Так, в 1391 году он «побыл татар Тохтамышевы орды, иже приходиша изгоном на Рязанская волости», а в 1400 году нанес татарской силе значительный ратный удар в пределах Червленого Яра52. Эта деятельность рязанского князя сплачивала вокруг него боевые украинные русские силы: кроме пронских князей в его походах участвуют князья муромский, карачевский, козельский, елецкий, притом вне всякого отношения к этим ратным делам великорусской великокняжеской власти53, а как младшие князья-союзники в.к. рязанского54.

С той же боевой силой пытается в. к. Олег организовать противодействие литовскому наступлению на русские области. И тут он действует вполне самостоятельно, не только вне зависимости от политики великого князя всея Руси, но и вразрез с уступчивостью в. к. Василия Дмитриевича по отношению к Витовту и его подчинением влиянию тестя. Олег пытался своею силой поддержать оборону Смоленска от литовского захвата. Смоленский князь Юрий Святославич, женатый на дочери Олега, один из семьи смоленских князей избежал их пленения Витовтом в 1395 году, потому что был в ту пору на Рязани у тестя55. Олег отозвался на «первое взятье граду Смоленску от великого князя литовского» походом на Литву с зятем Юрием и князьями пронскими, козельским и муромским; но встречный набег Витовта на рязанские волости остановил его поход; пришлось вернуться для отражения литовских «загонщиков»56. На следующую осень, в сентябре 1396 года, в. к. Олег возобновил борьбу нападением на Любутск, но на этот раз в дело вмешался в. к. Василий Дмитриевич: прислал к Олегу послов и «отводе его от Любутска». Противодействие Москвы, попавшей в те годы под сильное влияние Витовта, связывало рязанского князя и дорого ему обошлось. Витовт двинулся на Рязань; Олег вынужден был бежать, и земля рязанская подверглась сильному разорению57. Но как только в Смоленске начались волнения после разгрома сил Витовта на Ворскле, в. к. Олег с зятем и союзниками пошел ратью к Смоленску, добился возвращения кн. Юрия на смоленское княжение, повоевал литовские волости и вернулся «со многим полоном». Наступление на Смоленск тесно связалось для Витовта с борьбой против Рязани. На неудачную попытку литовского великого князя вернуть себе Смоленск – осенью 1401 года – в. к. Олег ответил наступлением на Брянск, против которого он послал сына Родослава. Но Родослав Ольгович был разбит у Любутска ополчением литовских князей и сам попал в плен58.

Вся энергия, затраченная Олегом на борьбу с Литвой, пропала даром. Без поддержки всей великорусской силы не Рязани было остановить успехи Витовта. Освобождение Смоленска от литовской власти не дало прочного результата, так как в. к. Василий уклонился от поддержки смоленского князя. А Рязань надорвалась в непосильном напряжении, после кончины Олега (в 1402 году) постепенно слабеет, подавляемая московским засильем59.

III

Старший стол рязанского княжения занял сын Олега Федор60, связанный с московским великокняжеским домом двойным свойством61. По смерти отца он ездил в Орду к хану Шадибеку и получил от хана ярлык на свою «отчину и дедину, великое княжение рязанское»62, а затем возобновил отцовский договор с великим князем всея Руси63. Признавая в. к. Василия Дмитриевича «собе братом старейшим»64, Федор Ольгович обязался быть с ним везде заодно «по думе, как будет годно, без хитрости», не «пристать» к татарам «никоторою хитростью», а извещать великому князю, что услышит «от Орды», и «учинить по думе» с великим князем, если Орда станет ему враждебной65. Отношения рязанского великого князя с Ордой стоят под контролем великого князя всея Руси: он имеет право посылать «киличеев» в Орду и принимать татарских послов, «то ему не в измену», но под условием, что будет сообщать в Москву о каждом таком сношении с ханом66. И с в. к. Витовтом67 рязанский князь должен вступать в договор не иначе как по предварительному соглашению с в. к. Василием.

Мы слишком мало знаем о внутренних отношениях Рязанского княжества, чтобы получить о них хоть сколько-нибудь ясное представление. Знаем в Рязанской земле только один стольный город, кроме старшего Переяславля, Пронск. Пронский князь Владимир Ярославич, который захватил было в 1372 году стол рязанского великого княжения, умер зимой 1372/73 года68, оставив на пронском княжении единственного сына69 Ивана; летописные тексты упоминают о «пронских князьях» во множественном числе, но не знаем, каких князей они тут имеют в виду. Останавливает внимание одна особенность грамот этого времени: договорные грамоты 1371 и 1402 годов70 титулуют пронских князей Владимира Ярославича и Ивана Владимировича «великими». Грамоты эти редактированы в Москве, и такая титулатура пронских князей должна иметь какое-то особое значение, ближе, впрочем, не поясняемое никакими известными нам данными. Возможно, конечно, связать ее с прорывавшимися по временам притязаниями пронских князей на старший стол рязанского княжения и с поддержкой, какую пронские князья находили иногда в Москве, как, например, в конце того же 1371 года. Договор 1402 года выдвигает особое положение пронского князя. По этому договору в. к. Василий и все московские князья обязались «в землю в рязаньскую и во князи в рязаньские71 не въступатися». Но относительно пронского князя в договор вошло особое обязательство в. к. Федора Ольговича: «А со князем с великым с Иваном с Володимеровичем взяти [ти]72 любовь по давным грамотам»73, а далее договор устанавливает порядок третейского суда по столкновениям между великими князьями рязанским и пронским с тем, что за в. к. Василием Дмитриевичем признается право принудить приговоренного к отдаче «обидного», если он добром не отдаст: и то великому князю «не в измену»74. Существенно отметить, что такой же точно порядок разрешения поземельных или иных столкновений и споров устанавливается договором между в. к.рязанским и князьями новосильским и торусским75, которые в данном договорном «докончанье» «один человек» с в. к. Василием.

Однако в дальнейшем пронский князь пошел иным путем и нашел опору против местной великокняжеской власти не у московского князя, а в Орде у хана. Краткие сообщения летописных сводов о происшествиях 1408 года не дают указаний на ближайший повод столкновения между князьями Федором Ольговичем и Иваном Владимировичем. Пронский князь ездил в Орду и вернулся осенью 1407 года от хана Булат-Салтана «с пожалованием и с честью», а главное, с ханским послом. По-видимому, дело шло о каких-то разногласиях его с в. к рязанским, которые им перенесены на ханский суд76. Засев в своем Пронске, кн. Иван Владимирович напал с татарской помощью на Рязань. В. к. Федору пришлось бежать за Оку, во владения шурина своего, в. к Василия, и тот дал ему помощь, хотя в боярской среде его советников это дело вызвало разногласия ввиду вмешательства татарской власти77. Переговоры, при участии ханского посла, не привели к соглашению, и дело дошло до битвы. Войско великих князей было разбито ратью пронского князя, несмотря на нейтралитет татарского отряда78. Но на том дело и кончилось. Князь Иван Владимирович, который было занял Рязань, помирился с в. к. Федором при посредничестве в. к. Василия79, а вероятно, и ханского посла.

Было бы существенно лучше знать это пронское дело, чем дают возможность наши источники. Оно было прелюдией к нашествию на Русь Едигея и последней попыткой Рязанской украйны – на этот раз в лице пронского князя – самостоятельно определять свое отношение к Орде и найти в ней опору для своей самостоятельности по отношению к великорусской великокняжеской власти. В руке московского князя – он же и великий князь всея Руси – не было еще достаточной силы для обороны южных и западных окраин Великороссии. Рязанская земля терпит по-прежнему татарские набеги80, а последние годы в. к. Олега Ивановича показали, как мало надежды на поддержку великокняжеской власти в западных, литовских делах81. Эта слабость великорусской великокняжеской власти достигла крайней степени в тяжкую годицу внутренней смуты при Василии Темном. Рязанская земля, бессильная в устроении собственных судеб, потянулась было к Литовскому великому княжеству, но договоры великих князей рязанского Ивана Федоровича82 и пронского Ивана Владимировича с в. к. Витовтом, по которым эти князья «дались ему в службу»83, были лишь отражением того перевеса, какой приобрело в эту пору Великое княжество Литовское над Москвой и относятся к последним годам жизни и княжения Витовта, а с его смертью потеряли всякое значение перед новым укладом восточноевропейских отношений.

Рязанское великое княжество все теснее примыкает к московскому центру, все больше теряет самостоятельность. По смерти Витовта в. к. Иван Федорович снова под рукою великого князя всея Руси и посылает свою рать ему в помощь на галицкого Юрия Дмитриевича84. Но, по существу, его отношение к московской смуте весьма пассивно. Когда Юрий вторично захватил Москву и великое княжение, Иван Федорович вступает в договор с ним как с великим князем85, но договор этот упразднен скорой смертью Юрия; не слыхать о каком-либо участии Ивана Федоровича в дальнейшей борьбе, а укрепление великокняжеского стола за в. к. Василием Васильевичем вызывает новый договор его с в. к.рязанским, близкий, по существу отношений, к их прежним «докончаньям» и к договору Ивана Федоровича с Юрием Дмитриевичем86.

Подавленное трудностью своего внешнего положения, окруженное опасными врагами, Рязанское великое княжество связано, при недостаточной собственной силе, великорусской великокняжеской властью, которая все больше забирает в свои руки руководство всеми внешними отношениями Великороссии, в том числе и ее Рязанской украйны. Близкий к рязанским пределам напор литовской силы не в состоянии прочно нарушить неизбежную связь Рязанской земли с великорусским центром. И эти отношения тем характернее, что в самом-то великорусском центре нет еще достаточной силы для крепкой обороны Рязанской земли. Носители великорусской великокняжеской власти требуют полного подчинения рязанско-литовских отношений своей политике и своему контролю. А сами вынуждены отделять эти отношения от своих, московско-литовских, ограничиваясь ролью посредников между Рязанью и Литвой, которые иной раз оказываются по-прежнему лицом к лицу, помимо Москвы.

Так, в. к. Василий Васильевич требует (в договоре 1447 года), чтобы рязанский великий князь вступал с в. к.литовским в договорные отношения «по думе» с ним, князем великим, непременно оговаривал в докончательной грамоте, что он, рязанский великий князь, с в. к. Василием «один человек», и обещает за то оборонять Рязанскую землю от литовской силы87.

Однако дело еще не дошло до полного единства в распоряжении воинской силой; «одиначество» князей обусловлено соблюдением братского относительного равенства: в. к.рязанский лично выступает в поход лишь в том случае, когда в. к.всея Руси сам «всядет на конь», а если пошлет воевод, то в поход идут рязанские воеводы.

Так и в случае нападения Литвы на Рязанскую землю: в. к. Василий обещает «боронити» рязанского против всех, от кого он сам «не возможет» оборониться, за отказ в. к.рязанского от всех сепаратных крестоцелований88, но притом лишь условно: обязуется сам выступить на оборону Рязани от Литвы, когда на рязанского князя пойдет лично в. к.литовский; а если он только пошлет против Рязани своих литовских воевод, то и в. к. Василий пошлет в поход своих воевод. Эта условность «одиначества» в ратном деле и в распоряжении ратной силой получает особое значение при сопоставлении с большой относительностью, в московском понимании, договорного установления, что в. к. Рязанский перед в. к.литовским «один человек» с в. к.всея Руси. В 1449 году в. к. Василий Васильевич заключил договор с литовским великим князем и королем польским Казимиром Ягеллончиком89; в договоре этом в. к. Василий признает за Казимиром право «показнить» рязанского князя и обещает не вступаться в дело, если в. к.рязанский «сгрубит» Казимиру и «не исправится» к нему по указанию в. к. Василия, которого король Казимир должен предварительно уведомить о происшедших разногласиях и столкновениях. Мало того, в. к. Василий признал за рязанским князем право, если он «восхощет», служить королю Казимиру, обещая за то «на него не гневаться, не льстити ему».

Так замиравшая рязанская самостоятельность поддерживалась на исходе своего сколько-нибудь реального значения не столько собственной силой Рязанского княжества, сколько слабостью великорусского центра перед окрепшей мощью литовского великого княжения. И великорусская великокняжеская власть поневоле не спешит с ликвидацией этой самостоятельности, довольствуясь покорностью слабого соседа, «брата молодшего», лишь бы он не был орудием враждебных сил и не создавал затруднений для собственных задач московской великокняжеской политики.

Наши источники – летописные своды – по-прежнему молчат о внутренних делах Рязанской земли. А между тем и тут, как в тверском великом княжении, произошла в последние времена ослабевшей независимости значительная концентрация княжого владения. Но явление это нам почти неизвестно даже с элементарно фактической стороны. Уже в договоре между Иваном Федоровичем и Юрием Дмитриевичем находим такое определение владений великого князя рязанского, которое расходится с самостоятельным значением «великого князя» пронского в рязанских договорах с великими князьями Василием Дмитриевичем и Витовтом. Рязанский князь требует от Юрия Дмитриевича гарантии «отчины своей княженья Рязанского, Переяславля и Проньска, и всех волостей переяславских и проньских, что потягло к Переяславлю и к Проньску по реку по Оку»90. Для ясного понимания этих отношений, как они отразились в помянутом договоре, надо бы иметь совсем иной запас фактических данных, чем то скудное, что находим в наших летописных сводах: в том же договоре в. к. Иван Федорович повторяет требование прежних докончальных грамот, чтобы московские князья не «вступались» в «рязанских князей», но относительно пронского князя сообщает особо, что он с ним и с его братьями «любовь взял». Определение отчины рязанского великого князя, как «Переяславля и Проньска и всех волостей переяславских и проньских», дает повод признать, что эта «любовь» с пронскими князьями состояла в том, что он их привел «в свою волю». Однако тут же все столкновения между рязанским князем и пронскими князьями отдаются на «управу» московского великого князя, в чем нельзя не видеть значительной гарантии независимости Пронска от местной великокняжеской власти91. А летописные своды не дают никаких сведений о последних десятилетиях Пронского княжества. Они не отметили даже года смерти пронского «великого князя» Ивана Владимировича, а о его сыновьях – князе «пронском и его братьи» – договорные грамоты вовсе не упоминают. Только родословцы XVI века дают кое-какие сведения о последних пронских князьях и судьбе их потомства92. По таким данным нельзя определить, когда и при каких обстоятельствах пронские князья утратили самостоятельное княжение; но сын и преемник рязанского великого князя Ивана Федоровича Василий уже владеет Пронском и благословляет им, перед кончиной, вместе с великим княжением рязанским своего старшего сына Ивана Васильевича93.

Это внутреннее объединение Рязанской земли под единой княжеской властью свершилось в такую пору, когда великое княжение рязанское находилось в полной фактической зависимости от московской великокняжеской власти и его внутренние отношения стояли под ее крепким контролем и руководящим надзором. Прочно владея господством над Рязанской землей94, великорусская великокняжеская власть не препятствовала, а, очевидно, содействовала концентрации Рязанской украйны, вероятно, в связи со стремлением взять в свои руки организацию обороны южных окраин.

Рязанский великий князь Иван Федорович оставил на стольном княжении восьмилетнего сына Василия, а судьбу его тем обеспечил, что «дал его на руки» в. к. Василию Васильевичу95. В. к. Иван Васильевич выдал в 1464 году сестру свою Анну за молодого рязанского князя и отпустил его на Рязань – «на его отчину на великое княжение». Василий Иванович княжил 19 лет «великим князем», но московским подручником. Перед кончиной (ум. в январе 1483 года) он благословил старшего сына Ивана Переяславлем, Ростиславлем, Пронском и всем великим княжением Рязанским, а младшего – Федора – Перевитском и Старой Рязанью. Братья Васильевичи заключили договор, в общем, по образцу московских договоров великих князей с удельной братьей96, но со значительным усилением великокняжеской власти над младшим братом, князем на Старой Рязани.

Договор этот относится к последним годам жизни и княжения в. к. Ивана Васильевича и, подводя итог отношениям, сложившимся между князьями-братьями, имел, по-видимому, главной целью обеспечить за ними наследственное обладание их владениями, а прежде всего переход, в случае выморочности, великого княжения к брату Федору, а его владений к в. к. Ивану. Но было уже поздно. Никакие политические и владельческие соглашения рязанских князей не могли создать препону для московской политики97, последовательно завершаемой Иваном III.

Со времени ликвидации смуты, потрясшей Москву при Василии Темном, рязанским князьям ничего не оставалось, как быть «покорными слугами» великих князей всея Руси. Рязанский великий князь Иван Васильевич был связан с московской властью договором, какой заключен в первый же год его княжения98. Рязанский князь признал «старшими братьями» обоих великих князей – Ивана III и его сына Ивана Ивановича, обязался быть с ними «за один» и на Литву, и на татар, отступался в пользу Москвы от всех притязаний на ее захваты и приобретения к югу от Оки. И на деле «меньшой» Иван, сохраняя в договоре с братом Федором видимость своего великокняжеского достоинства, словно даже окрепшего, оставался покорным московским подручником. Рязанская рать ходила в московский поход против Литвы99, а в мирном договоре с в. к. Иваном III литовский великий князь Александр пишет100 рязанских князей, в. к. Ивана и его брата Федора, с их владениями «в стороне» в. к. Ивана III, обязуясь все столкновения с ними передавать для «направы» московскому великому князю. Рязанские «сестричичи» великого князя Ивана III были вполне в его руках, тем более что жива была и мать их, московская княжна Анна Васильевна (ум. в 1503 году). В 1500 году умер в. к. Иван Рязанский, оставив на столе великого княжения пятилетнего сына Ивана. А дядя его, кн. Федор, скончавшийся в 1503 году, «дал свою отчину» в. к. Ивану III, который в своей духовной отдает ее сыну Василию101. Фактически рязанское великое княжение во власти московских государей с конца XV века, а история последнего рязанского великого князя, закончившаяся упразднением особого княжения на Рязани, есть история «крамолы» подручного князя против великокняжеской власти, уже овладевшей всем управлением и всей ратной силой на Рязанской украйне Великороссии.

Глава II

Нижегородское великое княжество

Исторические судьбы Рязанского княжества, бурные и тревожные, так сложились под тягостным давлением его положения между татарами, Москвой и Литвой, что внутренний политический строй этого «великого княжения» не смог определиться в сколько-нибудь устойчивых формах: об «удельном» (в точном значении термина) строе Рязанской земли говорить, собственно, и не приходится. Но если по отношению к Рязанскому великому княжеству причиной представления о невыработанности его внутреннего строя может на деле оказаться просто наша неосведомленность о рязанских делах и междукняжеских отношениях, по недостатку данных в сохранившихся источниках, то такое же представление применительно к Нижегородскому великому княжеству имеет более естественное и надежное объяснение в скоротечности его бытия, протекавшего, кроме того, в крайне бурных и напряженных условиях.

Положение историка перед историческими судьбами великорусской восточной окраины – не лучше, чем в изучении рязанской истории: данные источников летописных сводов отрывочны, спутанны, сбивчивы и во многом крайне недостаточны. Темна и трудно выяснима история самого образования той территориально-политической единицы, центром которой стал в середине XIV века Нижний Новгород. В составе этой территории только Суздаль – старинный город с крупным историческим прошлым. Остальные, по-видимому, «княжеские» города, укрепленные пункты, возникшие ради определенных стратегических целей. Таковы прежде всего те пункты, которыми в летописных текстах обычно определяется, как и Суздалем, вся территория – Городец на Волге и Нижний. Волжский Городец – старше Нижнего. Первое летописное упоминание о нем относится к 1172 году, и построен он, вероятно, либо Всеволодом Юрьевичем, или Андреем Боголюбским, либо еще их отцом Юрием Долгоруким. В XII и начале XIII века Городец – опорный пункт поволжских отношений и действий владимирских великих князей102. То же значение «устья Оки» вызвало построение тут в XIII веке Нижнего Новгорода.

Когда в. к. Святослав Всеволодович «сыновци свои посади по городом, якоже бе им отец урядил Ярослав», князь Андрей Ярославич получил в свою долю Городец Волжский и Нижний Новгород; на эти города, как на свою отчину, он возвращается из-за моря в 1256 году, после примирения с братом Александром, и получает в обладание Суздаль. Но такое соединение владений в руках князя Андрея не создало «суздальско-нижегородского княжества». Возможно даже, что князь Андрей получил Суздаль не в придачу к Городцу и Нижнему Новгороду, а взамен их: такое предположение сделало бы более понятной дальнейшую судьбу этих последних и отвечало бы их особому значению для великокняжеской власти. Летописные своды именуют князя Андрея (с 1256 года) суздальским, и в Суздале место его погребения; на Суздале – своей отчине – княжат и сыновья его: Юрий, затем Михаил и Василий103. Но Городец и Нижний не вошли в состав их отчины104. По нашим источникам невозможно определить, когда и при каких обстоятельствах перешли они во владение князя Андрея Александровича. Ближайшее отношение Андрея Александровича к Городцу как «городецкого» князя устанавливается только известием о его погребении: «И везше положиша его на Городце в церкви святого Михаила Архангела»105. Но князь Андрей не стал «удельным» городецким князем; мы видим его почти непрерывно либо в борьбе за великое княжение, либо великим князем. А сыновей он не оставил, и поэтому вопроса о вотчине его потомства не возникало. Не располагаем также никакими данными для какого-либо владения его Нижним Новгородом, кроме великокняжеского. И великокняжеские бояре, утвердив на великом княжении тверского князя Михаила Ярославича, пытаются удержать за ним Нижний Новгород. Надо, по-видимому, признать, что Нижним Новгородом (а также и Городцом?) успел овладеть московский князь Юрий Данилович, соперник тверского Михаила в стремлении к великокняжеской власти, или же предположить, что суздальские князья возобновили свои отчинные права на Нижний и действовали на стороне князя Юрия против Михаила Ярославича106: Михаил Нижним не овладел, при его сыновьях спор Твери с Москвой закончился тем, что великое княжение досталось в 1328 году Ивану Калите, а «Володимер и Поволжие» достались суздальскому князю Александру Васильевичу107. Этот момент и надо признать моментом образования территории Нижегородского великого княжества, окончательно сложившегося при Александровом брате Константине.

Мы видели, что Александр Васильевич стремился к большему, пытался утвердить за собой обладание Владимиром и его областью, слить их накрепко со своими суздальскими владениями, которые охватили бы всю Восточную Великороссию, суздальско-нижегородское Поволжье. Но по его смерти владимирская великокняжеская территория отошла к в. к. Ивану Калите. Стол суздальского княжения перешел к его брату Константину.

Константин Васильевич и явился организатором Нижегородского великого княжества. Для времени с 1332 по 1340 год наши летописные своды не дают отчетливых сведений о положении дел в суздальском Поволжье. Никоновская летопись ведет счет годам княжения Константина Васильевича только с момента кончины Калиты, и это обстоятельство, как и случайное упоминание той же летописи, что князь Симеон Иванович был в Нижнем во время кончины и погребения отца, наводит наших историков на заключение, что только с этой поры Константин стал «князем великим суздальским, нижегородским и городецким». Если принять этот вывод из данных, более чем скудных, то Нижегородское великое княжество придется признать окрепшим и формально сложившимся в силу ханского пожалования и соглашения между князьями на «великом съезде» всех князей в Москве в 1341 году108. Вскоре возродилась и особая Суздальская епископия109. Возрождение местной политической жизни к середине XIV века в восточной украйне Великороссии неразрывно связано с ее боевым и колонизационным значением. Во второй половине XII века и в первой четверти XIII шла упорная борьба мордвы с русским наступлением. Борьба эта прервана и подавлена татарским нашествием. Русь подчинилась власти золотоордынских ханов, а мордва и Камская Булгария покорены татарской властью. Но пережита угроза нашествия, установился новый уклад жизни – и вопросы земельного захвата, торговли, взаимных нападений и столкновений стали с новою силой волновать Поволжье. Пограничное положение Нижнего Новгорода на рубеже русского и инородческого мира придало ему исключительное стратегическое и административное значение и рано развило его роль как центра поволжской торговли. Великорусский центр, слагавшийся в Москве, еще не окреп в достаточной мере, еще слишком поглощен иными, преимущественно западными делами и сложными отношениями внутри страны и к Золотой Орде, чтобы тратить много сил и внимания на дела восточной украйны. В таких условиях слагается, хоть и не надолго, крупное самостоятельное значение Нижнего Новгорода и водворившейся в нем княжеской власти.

В середине XIV века это значение Нижнего Новгорода как опорного пункта великорусского движения на восток, которое было приостановлено в условиях предыдущей эпохи и постепенно возрождается, явственно выступает сквозь отрывочные и скудные известия наших источников о нижегородских делах и отношениях. В 1350 году князь Константин Васильевич заложил в Нижнем Новгороде храм Преображения Господня, т. е. начал отстраивать заново Преображенский собор, построенный в. к. Юрием Всеволодовичем в 20-х годах XIII века. Согласно нижегородскому преданию, Константин перенес в этот храм старинную, вывезенную из Греции, икону св. Спаса110. Этот акт церковного строительства связан с перенесением старшего стола суздальского княжения из Суздаля в Нижний Новгород111. Местная традиция сохранила память о князе Константине как деятельном колонизаторе Нижегородского края: «И повеле русским люден селитися по Оке и по Волге и по Кудьме реком и на мордовских селищах, где кто похощет»112. Его волость – с Нижним Новгородом, Суздалем, Городцом, Юрьевцом Поволжским, Шуей, Бережцом на устье Клязьмы – стала обороной Великороссии от инородческой силы и организующим этапом в восточном движении великорусской колонизации. В этом значении своем Нижегородское великое княжество, подобно Рязани, явилось своего рода форпостом Великороссии и нуждалось, не менее Твери или Рязани, в поддержке всей великорусской силы. В таком соотношении окраин и центральных областей Великороссии можно видеть реальную основу попыток носителей местной великокняжеской власти добиться великого княжения владимирского и всея Руси. Нераздельность великорусского великого княжения от обладателя Владимиром выступила с новой наглядностью в истории суздальского князя Александра Васильевича, и Константин при первой возможности «сперся о великом княжении» с московским князем. Произошло это тотчас после кончины в. к. Симеона. Выступая соперником московского князя Ивана Ивановича, Константин Васильевич завязал отношения и с Литвой, и с Великим Новгородом. В 1354 году состоялся брак его сына Бориса с дочерью в. к. Ольгерда, а новгородские послы поддерживали в Орде перед ханом его домогательство владимирского великого княжения113. На этот раз московское влияние одолело: «Не послуша их царь» и дал ярлык на великое княжение князю Ивану. Его противники смирились не сразу, но сил на борьбу у них не было, и пришлось идти на мир. Примирение князя Константина с в. к. Иваном Ивановичем состоялось незадолго до его смерти, и тогда же помирились с великим князем новгородцы114. Летописная запись помянула князя Константина тем, что он «княжил лет 15, честно и грозно бородил отчину свою от сильных князей и от татар»115. А после его кончины сын его князь Андрей поехал в Орду, и хан «даде ему стол отца его, княжение Суздальское, и Нижний Новгород, и Городец»116. На съезде с в. к. Иваном Ивановичем в Переяславле князь Андрей признал себя «братом молодшим» великому князю и принял с ним мирное «докончанье»117. Мир с Москвой и отказ от соперничества с нею, быть может, как продолжение и утверждение той «любви», какую «взял» его отец, князь Константин Васильевич, с в. к. Иваном Ивановичем, остались характерной чертой княжения Константиновича Андрея118. Но и в Суздальско-Нижегородском великом княжестве и вне его еще бродили силы и настроения, враждебные великокняжескому значению Москвы. Во главе их попытался встать брат Андрея Дмитрий Константинович.

Вероятно, по отцовскому ряду братья в. к. Андрея, занявшего «степень» отца, в удел отчины своей получили: Дмитрий Константинович – Суздаль, а Борис – Городец119. Не имеем никаких сведений о ряде, какой, надо полагать, дал сыновьям Константин Васильевич, ни о договорных соглашениях между братьями Константиновичами. На деле старейшинство в их братской семье не утвердилось за Андреем Константиновичем. Засилье московской власти, нависшее над их отчиной, исказило в корень суздальско-нижегородские отношения. Братья действуют врозь и каждый ведет свою особую политику. Смуты в Золотой Орде сильно осложняли положение великокняжской власти и создавали новые возможности для смелых происков русских князей, разрушая всякую устойчивость сложившихся политических отношений. Смерть в. к. Ивана Ивановича (в ноябре 1358 года) и переход его наследия к малолетнему сыну Дмитрию неизбежно усиливали смуту этих отношений. Одновременно ослабели оба их основных устоя – значение ханского «пожалования» и собственная сила носителя великокняжской власти. Быстрая и кровавая смена ханов Золотой Орды после убийства Бердибека привела к власти хана Кулпу, затем, через полгода, – Науруса, а весной 1360 года – Хидыря. Русским князьям приходилось считаться с таким шатанием власти, утверждавшей за ними их владения. Строй русского улуса, только что утвержденный Наурусом120, подвергся сильному потрясению, когда власть перешла к хану Хидырю121. Этот хан дал ярлык на великое княжение владимирское суздальскому князю Дмитрию Константиновичу; князь Дмитрий сел на стол великого княжения 22 июня 1360 года, был признан и митрополитом Алексеем, и всеми князьями, и Великим Новгородом122. А тем временем ордынская замятня все разрасталась и так же уничтожила успехи князя Дмитрия, как их создала. Хан Хидырь был убит родным сыном Темир-Хозей, а на Темира поднялся темник Мамай; казалось, вовсе распадается Золотоордынское царство. Сарайские князья признали ханом Амурата, Хидырева брата, а Мамай провозгласил ханом своего ставленника Авдула. Русские князья признали власть Амурата: на его суд передали князья московский Дмитрий Иванович и суздальский Дмитрий Константинович свой спор о великом княжении. Ханский ярлык достался московскому Дмитрию, и Дмитрий Суздальский, который было захватил Переяславль123, вынужден бежать после двухлетнего великого княжения в свой отчинный Суздаль. Заняв стол владимирского великого княжения, Дмитрий Московский принял ярлык на него и от Амуратова соперника Авдулы, хана Мамаевой орды. В Сарае, при дворе хана Амурата, приняли эти сношения в. к. Дмитрия Ивановича с Авдулой как измену, и Амурат послал с белозерским князем Иваном Федоровичем и своими послами ярлык на великое княжение суздальскому Дмитрию. Дмитрий Константинович вторично занял было Владимир, но не прошло и двух недель, как московские войска согнали его со Владимира, подступили и к Суздалю и принудили к миру124. Победа Москвы была полной; подавлены не только покушения суздальского князя на стол великого княжения, подавлено и враждебное Москве брожение среди второстепенного княжья: в. к. Дмитрий Иванович «взял волю свою» не только над суздальским Дмитрием, но и над Константином Ростовским, а князей галицкого и стародубского согнал с их княжений.

Условия мира между князьями Дмитриями, московским и суздальским, не сохранены нашими источниками, да и все их изложение, относящееся к событиям 1363–1365 годов, полно недомолвок, а местами и спутано в компилировании текста летописных сводов по разным источником125.

Пострижение, а вскоре и кончина в. к.нижегородского Андрея Константиновича в 1365 году дали толчок к новой вспышке местной смуты. Возникло соперничество двух Константиновичей – Дмитрия и Бориса – из-за нижегородского княжения. И это соперничество, как прежде борьба за великое княжение двух Дмитриев, московского и суздальского, питалось в значительной мере татарской разрухой. Наряду с борьбой из-за обладания ханской властью в Золотой Орде начался ее частичный распад; отдельные ордынские князья «о собе пребываху», по выражению летописца. Так, Булат-Темир захватил Великие Булгары и «отнял весь Волжский путь», а князь Тагай властвовал в Мордовской земле; взбаламученная внутренней анархией татарская сила надвигалась на русские пределы, и всего более терпели от ее судорожных движений рязанские и нижегородские волости. Центральная ханская власть, ослабевшая и растерянная в руках случайных и недолговечных ее обладателей, шла легко на поддержку русской смуты раздачей ярлыков претендентам на русские княжения. Князь Борис Константинович сумел найти поддержку в Орде своему притязанию на Нижний Новгород и был посажен на нижегородском княжении ханским послом. А в Орде при дворе хана Азиза был в ту пору сын князя Дмитрия Константиновича Василий, прозвищем Кирдяпа, выехавший к хану тотчас после кончины князя Андрея. Кирдяпа вывез из Орды отцу ярлык на владимирское великое княжение; возможно, что тут перед нами осуществление одного плана: Борису – Нижний, Дмитрию – великое княжение всея Руси. Но Дмитрий Константинович, видно, убедился в безнадежности всей этой политической игры. Он стремится утвердить за собой великое княжение нижегородское, сохраняя в своих руках и Суздаль, а против брата ищет опоры в великокняжеской власти и силе Дмитрия Московского. Попытка великокняжеского посредничества между Константиновичами не удалась. Тогда руководитель московской политики митрополит Алексей направил против князя Бориса, отвергшего вмешательство великого князя в свои счеты с братом Дмитрием, всю силу церковной и светской власти. Нижний Новгород и Городец изъяты из-под управления суздальского епископа Алексея и подчинены непосредственно митрополиту; в Нижний послом митрополита и великого князя явился игумен Сергий с зовом князю Борису на великокняжеский суд в Москву. Новый отказ Бориса навлек церковное запрещение на Нижний: игумен Сергий то митрополичьему слову Алексееву и великого князя Дмитрея Ивановича» — закрыл все церкви в Нижним Новгороде. А в то же время на Нижний двинулись великокняжеские войска вместе с суздальской ратью Дмитрия Константиновича. Князю Борису оставалось только смириться. По докончанию с братом он вернулся на свой Городецкий удел, а Дмитрий Константинович сел на княжение в Нижнем Новгороде. Водворенный на этом княжении московской помощью, Дмитрий Константинович восстановил единство Суздальско-Нижегородского великого княжества. Его стольный город – Нижний Новгород; в Суздале, вероятно, правил сын его Василий Кирдяпа126. Городецкий князь Борис Константинович княжит под рукою брата Дмитрия, участвует в его походах. Но это Нижегородское великое княжество не стоит рядом с Великим княжеством Владимирским и всея Руси, а входит в состав политической системы, во главе которой великий князь Дмитрий Иванович. К сожалению, среди наших источников нет его договоров с нижегородским великим князем, но фактические их отношения, насколько они нам известны, дают картину политического единения и подчиненного «одиначества» великого князя нижегородского с великим князем всея Руси.

Такой уклад этих отношений обусловлен самим положением Нижегородского княжества на боевой восточной украйне Великороссии. Ослабление внутренних связей Владимиро-Суздальской Руси и тут, как на западных и южных пределах, вызвало тягу к самостоятельной организации местных сил для противодействия опасному напору враждебных соседей, сохранения и укрепления позиций, добытых прежней колонизацией, и ее дальнейшего развития. Брожение и начавшийся распад инородческого мира, спаянного татарской властью, только обострили эту опасность и требовали от великорусского населения все большего напряжения сил для самозащиты, постепенно переходившей в дальнейшее наступление. И первые же опыты такой местной политической организации неизбежно связались с потребностью восточной украйны иметь в тылу надежную поддержку центральных великорусских сил. Нижегородские князья потянулись к великокняжеской власти над всей Великороссией, к воскрешению стародавней, казалось, уже забытой традиции суздальского старейшинства, а потерпев неудачу, ищут помощи и защиты у нового центра великорусской силы, у окрепшей и властной Москвы. В деятельности князя Дмитрия Константиновича наглядно и ярко сказались эти условия политических судеб Нижегородской украйны.

Выход из смут был дан только в примирении с Москвой и в признании ее первенства. С московской помощью восстановил в. к. Дмитрий свою стольную власть в Нижнем Новгороде, и он тесно примыкает к великокняжеской власти московского Дмитрия, закрепив эту связь замужеством с ним своей дочери Евдокии127.

И с этого момента все определеннее выступает в наших известиях торговая и боевая значительность Нижнего Новгорода. Впрочем, состояние наших источников таково, что нет возможности ближе присмотреться к внутреннему укладу нижегородской жизни. Так, свидетельством о значительной нижегородской торговле этого времени являются только сообщения летописей о нападениях новгородских ушкуйников да кое-какие черты из столкновений русской княжеской власти с камскими булгарами. Ушкуйники новгородские дважды налетали на Нижний при Дмитрии Константиновиче. В 1366 году они избили тут «множество» татарских торговых гостей (татар, бесермен и армян) и местных – нижегородских, разграбили их товары, истребили их суда, а затем пошли вниз по Волге и в Каму на грабеж булгарских городов; другой, еще более крупный набег ушкуйников произошел в 70-х годах: они разграбили Кострому и Нижний Новгород, грабили тут и «бесермен», и христиан, грабили по Каме и пошли вниз по Волге, грабя торговых гостей128. Подъем и рост поволжской торговли, крупным центром которой выступает Нижний Новгород, манит на разбойничьи подвиги вольные гулящие силы.

Оживление поволжской торговли обостряло и вопрос о защите поволжских городов и волостей и торгового пути от татарских, булгарских и мордовских набегов и насилий. Тесно связан он и с возобновлением колонизационного движения, которое с середины XIV века медленно, но неуклонно тянется вниз по Волге. Время Дмитрия Константиновича отмечено новым напряжением столкновений с инородческим поволожским миром на восточных пределах Великороссии. Сила опасного соседа Булат-Темира, ордынского князя, который захватил было весь Волжский путь, утвердил свое господство в устьях Камы, рухнула при первом испытании. В 1367 году он набегом пограбил нижегородские волости по Волге, но бежал при выступлении братьев Константиновичей, а русская рать преследовала татар и обратила их отступление в поражение; Булат-Темир бежал в Золотую Орду и был убит там по повелению хана Азиза129. Разлад внутри татарского мира облегчал борьбу с его разрозненными силами. Боевые действия русских князей на Волге не ставили их на первых порах лицом к лицу с главной ордынской силой и даже встречали ее поддержку. Так, после гибели Булат-Темира полки князя Дмитрия Константиновича идут на булгарского князя Асана с ханским послом и водворяют на княжение у булгар другого князя, Махмет-Салтана. А через несколько лет русские войска снова идут на булгар, на обоих «булгарских князей», Асана и Махмета, на этот раз без участия в деле ханской власти: полки Дмитрия Константиновича приводят булгарских князей к покорности с помощью великокняжеского войска, присланного в. к. Дмитрием Ивановичем, и принуждают их к уплате значительной контрибуции. Мало того, булгарские князья вынуждены «посадить» у себя «в Булгарах» великокняжеского «дарагу и таможника», т. е., как бы мы ни понимали это неясное и неполное известие, подчиниться контролю агентов русской великокняжеской власти в делах торговли и, по-видимому, признать за ней право на какие-то доходы130. С полками в. к. Дмитрия Ивановича ходит нижегородская рать и на мордву, карая ее набеги на русские волости опустошением Мордовской земли131.

Боевая деятельность русских князей на восточных пределах Великороссии вызвала в 70-х годах XIV века сооружение каменного кремля в Нижнем Новгороде и нового городка Курмыша на р. Суре132. Она сковала в. к.нижегородское тесной связью с великорусским великим княжением, тем более что направленная на поволжских инородцев неизбежно вводила Нижегородскую украйну в опасные конфликты с татарским миром. Конечно, и в этих конфликтах Нижегородская украйна не самостоятельная величина, а лишь передовая позиция великорусской великокняжеской силы. Назревает неизбежная борьба Великороссии с татарами, когда Золотая Орда, расшатанная в самых основах своего строя, нашла себе вождя-объединителя в темнике Мамае.

К середине 70-х годов XIV века Нижегородская украйна снова почувствовала на себе возрождение в тылу соседнего инородческого мира деятельной мощи Золотой Орды. На Русь шли послы Мамая с сильным военным отрядом, но столкновения этих Мамаевых татар с русским населением начались еще по дороге: нижегородцы часть их перебили, часть захватили и привели в свой город, где те были истреблены после нового уличного боя133. Татары ответили набегом на нижегородские волости и разорением Запьянья, а через год в. к. Дмитрий Иванович выступает «в силе велице» на оборону Нижнего по зову Дмитрия Константиновича: дошли вести, что на Нижний идет ратью царевич Арапша. Арапша задержал свой поход, затем напал на русскую рать врасплох с помощью мордовских князей, которые потайно подвели татар, когда в. к. Дмитрий отъехал в Москву, а русское войско впало в крайнее небрежение всякой осторожностью. Тяжкое поражение русской рати на р. Пьяне (в августе 1376 года) оставило Нижний без защиты. Дмитрий Константинович бежал в Суздаль, нижегородцы спасались Волгой в Городец. Нижний взят и разорен татарами, татарские и мордовские отряды пограбили нижегородские волости. С мордвой русские князья посчитались, как только схлынул татарский набег, но напор татарской силы оставался крайне опасным. Подготовляя общее движение на Русь, Мамай в 1378 году послал на Нижний войска изгоном в отсутствие князя Дмитрия Константиновича; город оказался снова беззащитным, татары отвергли предложенный князем выкуп, сожгли город и пограбили весь уезд. Этот набег стоял, по-видимому, в связи с походом на Русь ордынского князя Бегича, которого великий князь Дмитрий Иванович встретил и разбил на реке Воже, в рязанских пределах134. Но этот частичный успех не произвел решительного впечатления. Ордынская сила, подобранная в руках Мамая, нависла над Русью тяжкой угрозой. И подобно Рязанской земле, Нижегородская украйна, хоть и нашла больше деятельной поддержки и защиты в великорусском центре, оказалась слишком изнуренной испытанными ударами, чтобы решительно и всей силой примкнуть к выступлению Дмитрия Донского против Мамая. К тому же можно было ожидать татарской диверсии на Нижний, подобной набегу 1378 года, когда Бегич шел на Русь к Оке через рязанские волости. Нижегородских князей и их полков не видим в русском войске на Куликовом поле. Дальнейшие события как бы оправдали нижегородские опасения. Нашествие Тохтамыша началось с угрозы Нижнему Новгороду: хан послал татарское войско в Булгары, где были захвачены и ограблены русские купцы, а их суда послужили татарам для переправы через Волгу. Князь Дмитрий Константинович поспешил изъявить покорность хану. Он и не мог думать о сопротивлении без сильной поддержки из Москвы, а в. к. Дмитрий Иванович и сам не смог отразить Тохтамышева удара. К хану явились сыновья Дмитрия Константиновича – Василий и Семен – и остались при нем, по-видимому, заложниками. Княжича Семена Тохтамыш отпустил после похода к отцу с послом своим, но Василия Дмитриевича Кирдяпу увел в Орду. На время пришлось Руси смириться перед татарами, и нижегородские князья усиленно ездят на поклон к хану135. Князь Дмитрий Константинович был, видимо, уже при смерти136 (скончался летом 1383 года), и ханская воля должна была утвердить преемство по нем. Все родичи его были в Орде в момент его кончины. Старший из Дмитриевичей – Василий Кирдяпа – остался и на следующие годы заложником у хана, а ярлык на великое княжение Нижнего Новгорода137 получил его дядя Борис Константинович, который и вернулся на стол княжения из Орды с сыном Иваном и племянником Семеном Дмитриевичем138.

Историческая роль Нижегородского великого княжества была исчерпана. Его успехи и его неудачи при Дмитрии Константиновиче были лишь отражением колебаний в силе и положении великорусского великокняжеского центра. Вокняжение Бориса Константиновича по ханскому пожалованию можно рассматривать как следствие временного ослабления великорусской великокняжеской власти после нашествия Тохтамыша. Братья Дмитриевичи, шурины великого князя Дмитрия Ивановича, устранены от вотчинного нижегородского стола, очевидно, без соглашения с великим князем. Отношения эти вскрылись после побега Василия Кирдяпы из Орды. Побег не удался, Кирдяпа был на пути перехвачен ордынским послом и водворен обратно в Орду, но в следующем, 1387 году хан Тохтамыш отпустил его на Русь, утвердив за ним Городецкое княжество. А брат его Семен княжил, по-видимому, в Суздале под рукою дяди139. С возвращением князя Василия Дмитриевичи тотчас стали добиваться осуществления своих отчинных прав на Нижний, стало быть, на великое суздальско-нижегородское княжение, и нашли, подобно их отцу, поддержку в. к. Дмитрия Ивановича против дяди Бориса.

Поход под Нижний суздальской и городецкой рати с московской помощью принудил князя Бориса уступить племянникам и вернуться в Городецкое княжество140. Уступал Борис Константинович под давлением великокняжеской власти и силы Дмитрия Ивановича, а по его кончине поспешил к хану Тохтамышу, пробыл в Орде больше года и вернулся с ярлыком на Нижегородское великое княжество141.

Наши источники не дают указаний на то, какие действия или черты поведения в. к. Бориса Константиновича неизменно ставили его в противоречие с московской великокняжеской властью. Возможно, что для этого было достаточно, в понятии этой власти, получения ханского ярлыка, помимо соглашения с великим князем всея Руси. Общее положение дел и отношений на восточной украйне Великороссии, особое значение которой в нараставшей борьбе с татарским и вообще всем инородческим миром вполне выяснилось еще при Дмитрии Донском, делало, можно сказать, неизбежной ликвидацию всякой неопределенности в ее политических отношениях. Предшествовавшие события показали, что и власть ордынская ясно учитывала стратегическое значение Нижнего как опорного пункта, господствовавшего над Волжским путем и восточным флангом приокской линии. Ряд татарских ударов привел Нижний Новгород к полному ослаблению и непосредственной покорности хану.

Отношения с Ордой, сложившиеся при в. к. Василии Дмитриевиче, дали ему возможность порешить нижегородский вопрос без столкновения с ханской властью и даже при ее помощи. На этот раз великий князь всея Руси не использовал своих свойственников, князей Дмитриевичей, против их дяди Бориса, а повел дело более круто. Он «сложил крестное целование» к князю Борису Константиновичу и пошел в Орду к хану Тохтамышу «со многою честию и з дары» просить великое княжение Нижнего Новгорода «под великим князем Борисом Константиновичем» себе. Богатые дары и полная покорность в. к. Василия доставили ему желанный ярлык, и он вернулся на Русь с ханским послом и татарским отрядом. Не знаем интимных подробностей этого дела, но, по всей видимости, оно было подготовлено на месте, так как нижегородские бояре, по летописному рассказу, сразу отступились от своего князя и выдали его с головой московским боярам и Тохтамышевым татарам. Василий Дмитриевич приехал в Нижний уже после поимания князя Бориса. Этим дело еще не кончилось. К в. к. Василию прибыл посол от царя Тохтамыша – звать его в Орду, а из этой поездки к хану Василий Дмитриевич вернулся, добившись утверждения за собой Нижнего Новгорода и Городца142.

Кратко и скупо сообщают наши летописные своды эту историю падения нижегородской самостоятельности. Только некоторые тексты сохранили намек на судьбу Дмитриевичей упоминанием о бегстве князя Семена в Орду. Их изложение не дает прямых указаний на то, как сложилось владельческое положение суздальско-нижегородских князей после падения нижегородской самостоятельности. В их обладании остался, вероятно, по решению хана Тохтамыша Суздаль, а к великому княжению отошли Нижний Новгород и Городец. Как бы восстановлено прежнее соотношение владений, когда эти последние города были великокняжескими, а они были связаны с Суздальским вотчинным княжеством. Разрушена эта связь, создавшая Нижегородское великое княжество.

В Суздале провел Борис Константинович остатки дней своих, в Суздале и погребен он в «своей отчине». При нем же в Суздале жили, по-видимому, и его племянники Василий и Семен Дмитриевичи, когда последний прибыл из Орды143. Но намеченный таким образом раздел нижегородских владений не имел под собой прочной основы. Утвердившись в обладании Нижним Новгородом, в. к. Василий Дмитриевич приобрел притязание на «все княжение», а суздальские Дмитриевичи, со своей стороны, не смогли примириться с утратой большей части того, что считали своей отчиной. Борьба немедленно возобновилась. И опять приходится отметить крайнюю недостаточность сведений, какие получаем в летописных сводах, притом не по каким-либо случайностям истории их текста, а вследствие явно тенденциозного замалчивания московскими книжниками ряда обстоятельств этих событий.

Вскоре после кончины князя Бориса Константиновича его племянники – Дмитриевичи – бежали из Суздаля в Орду к хану Тохтамышу, в. к. Василий послал было за ними погоню, но князья успели уйти от нее144. Но в Орде в эту пору была своя замятня, ей было не до деятельного вмешательства в русские дела. А далее о князе Василии Кирдяпе больше ничего не знаем, даже в указании даты его кончины летописные тексты расходятся145. Но Семен Дмитриевич пытался продолжать борьбу с помощью татар. В октябре 1395 года ему удалось с татарским войском захватить Нижний, который подвергся при этом жестокому разграблению; но приближение великокняжеских полков заставило татар бежать, и князь Семен снова ушел в Орду. В. к. Василий послал свою рать с братом Юрием вниз по Волге, и она три месяца воевала Булгарскую землю, причем – отмечают летописи – никто не помнил, чтобы Русь когда-либо так далеко заходила в татарские земли146. Князь Семен Дмитриевич нашел убежище и поддержку у местной татарской силы, которая господствовала в мордовских и булгарских волостях, получая все больше самостоятельности по мере упадка золотоордынского центра. Его суетливые и буйные попытки вернуть себе нижегородскую отчину совпали с моментом, когда слагалось будущее Казанское царство, и князь Семен стал отщепенцем от русского дела – орудием враждебной Руси татарской силы. Пребывание в татарских пределах претендента на Нижегородское княжество усугубляло непрерывную тревогу на русской восточной украйне. В. к. Василий Дмитриевич делал попытки захватить князя Семена – такой была цель и похода князя Юрия; посылал великий князь воевод своих захватить семью князя Семена, успевшую уйти к нему из великокняжеского плена147, и воеводы привели на Москву его жену и детей. Безнадежность положения его дел и захват семьи великим князем принудили наконец князя Семена возобновить сношения с Василием Дмитриевичем и покориться ему; он был сослан в Вятку148, где и умер в декабре 1401 года. Нижегородское великое княжество, созданное внешними условиями жизни великорусской окраины, держалось в некоторой силе и значении, пока его поддерживало напряжение самообороны, попыток колонизационных захватов и боевого наступления для обеспечения торговых путей; но переход этих задач в более сильные руки носителей великорусской великокняжеской власти привел к быстрому упадку нижегородской самостоятельности, и от «великого княжества» остались только развалины – в мелком вотчинном владении суздальского княжья, да на первое время вспышки княжеского авантюризма, для которого не мало было условий в беспокойном укладе окраинной жизни. По следам князя Семена Дмитриевича пошли его двоюродные братья Борисовичи, Даниил и Иван; эти «отчичи Нижнего Новгорода» пришли в 1411 году на Русь с «казанскими» князьями (булгарскими и жукотинскими), разбили великокняжеское войско, которое выслал на них в. к. Василий Дмитриевич под воеводством брата Петра, а затем князь Даниил навел татар изгоном на Владимир – и стольный город великого княжения был сильно разграблен. Наши летописные своды говорят об этих событиях глухо и с явными недомолвками. Набег на Владимир, выполненный воеводой князя Даниила Семеном Карамышевым и царевичем Талычем, которого Даниил «тайно от всех приводе к себе», едва ли был выполним без опоры в Нижнем Новгороде, который, очевидно, был занят после победы над великокняжеским войском его «старым отчичем» князем Даниилом. Но летописные тексты не говорят о таком захвате Нижнего, замалчивая последствия победы Даниила149. Однако дальнейшие сведения об этом князе подтверждают такое понимание уклончивого изложения летописных сводов. В 1412 году нижегородские князья ездили в Орду к хану Зелени-Салтану, Тохтамышеву сыну, и вернулись «пожалованы своею их отчиною»150, а в 1414 году брат великого князя Василия, Юрий Дмитриевич, идет на князя Даниила Борисовича в его братью151 к Нижнему Новгороду; суздальские князья бегут из Нижнего за Суру, а князь Юрий, покорно встреченный боярами и жителями Нижнего, без боя занимает город152. Даниил с братьей ушел от преследования за Суру. Совокупность этих свидетельств дает основание признать, что князь Даниил держался в Нижнем с1411 по 1414 год153. Года через два Борисовичи явились в Москву с повинной, но в 1418 году снова бежали с Москвы, и больше нет известий о них в наших летописных сводах154. В. к. Василий посадил в Нижнем Новгороде суздальского княжича Александра Ивановича, за которого выдал дочь свою Василису, но князь Александр умер вскоре после свадьбы, и Нижний Новгород окончательно перешел в управление великокняжеских наместников155. В среде суздальского княжья еще долго жили традиции былой независимости, былого политического значения и владения. Сыну великого князя Василия Дмитриевича придется считаться с новыми вспышками суздальских притязаний, которыми сильно осложнена домашняя московская смута, да и позднее суздальские княжата – наиболее яркие представители «удельных» княжеских традиций. Но суздальские притязания потеряли реальную почву самостоятельной исторической жизни и деятельности восточной украйны Великороссии и остались только пережитком в настроениях и местном влиянии княжат-вотчинников.

Глава III

Великокняжеская политика преемников Калиты

I

Преемники Калиты строили дальше великокняжеское значение своей власти на основе, заложенной в деятельности их отца и деда Ивана Даниловича. Конечно, объем наших сведений о жизни московского княжого двора слишком незначителен для учета личной, более или менее сознательной роли носителей великокняжеских титула и власти в последовательном развитии этой политической работы. Преувеличивать ее отнюдь не приходится. Сравнительно немногие данные, какими располагаем для некоторого освещения этого вопроса скорее говорят о преемниках Ивана Калиты как о внешних, преимущественно пассивных центральных фигурах той работы в области политических отношений и общественно-политической мысли, которая вела великорусскую великокняжескую власть к значению крупной национально-государственной силы. Духовная грамота Симеона Ивановича – яркий памятник узкого семейно-вотчинного взгляда на княжеское владение; бледная личность «кроткого и тихого» Ивана Ивановича остается в тени событий его времени, а малолетний Дмитрий Иванович – орудие политики митрополичьего двора и московской боярской среды – не проявляет сколько-нибудь яркой индивидуальности и позднее. За официальной деятельностью великокняжеской власти стоят иные руководящие силы, которые строят и практику и теорию великокняжеской власти во многом наперекор вотчинно-владельческим тенденциям старого княжого права. С большой постепенностью и не без заметных колебаний уступают эти традиции княжого владения новым течениям в отношениях и воззрениях княжеской и общественной среды, пока само вотчинное начало, разлагавшее политический строй Великороссии в практике удельного владения и вотчинного распада, не ляжет, преобразованное назревшим единодержавием, в основу самодержавной власти московских государей. Весь этот процесс собирания власти протекал в теснейшей зависимости от внешних отношений Великороссии – под давлением потребностей ее самообороны и стремления к таким условиям этих отношений, которые обеспечивали бы торговые, колонизационные и, в широком смысле, национальные ее интересы. Поэтому первым моментом решительного успеха в великокняжеской борьбе за усиление центральной политической власти явилось нарастание руководящей роли великих князей всея Руси в международных – боевых и мирных – отношениях Великороссии с соответственной перестройкой внутренней организации княжого властвования и междукняжеских связей.

Основы новой государственности слагались постепенно под непрерывным давлением хода международной борьбы на пространствах Восточной Европы. Обзор хода событий этой борьбы – необходимый элемент выяснения образования Великорусского государства, которое ею же куется из века в век в самых своих глубоких основаниях.

Симеон Иванович унаследовал от отца созданное им положение великокняжеской власти; оно закреплено ханским пожалованием, который отдал «под руки» Симеона всех русских князей, и признано на «великом съезде всем князьям русским», который состоялся в Москве. Договором с братьями «у отня гроба» в. к. Симеон закрепил свое руководящее значение в управлении внешними отношениями Московского княжества и в распоряжении всей его воинской силой, а также признание за старейшиной московской княжеской семьи – он же великий князь всея Руси – «на старейший путь» ряда доходных статей, чем возвышалось, так можно выразиться, его представительство. Но вне Московского княжества его подлинная власть проявляется только по отношению к мелким князьям владимирского великого княжения; князья ростовские, ярославские, белозерские входят в состав великокняжеской «низовской» рати. И суздальский Константин упоминается в ее составе при в. к. Симеоне. Однако в годы великого княжения Симеона и Ивана Ивановичей слагается Нижегородское великое княжество и противопоставляет себя великому княжению владимирскому; крепнет самостоятельность Рязани, которая настойчиво требует определения своих территориально-политических пределов «нерушимыми рубежами» не только от «московской вотчины», но и от «великого княжения». А старая соперница Москвы, Тверь, ранее утвердившаяся в своем территориально-политическом обособлении, все более подавлена трудным положением между Москвой и Литвой и все более склоняется к сближению с Литовским великим княжеством ради опоры в нем против властного вмешательства великих князей всея Руси в тверские дела и подчинения Твери великорусской великокняжеской власти – на основе традиционного старейшинства владимирских великих князей, но уже чреватого элементами единодержавия.

На западных делах всего более сосредоточены внимание и силы этой великнокняжеской власти. Собирание русских земель под власть в. к. Ольгерда рисовалось современникам широким предприятием подчинения всех русских областей156. И столкновения между Москвой и Литвой из-за промежуточных, пограничных земель рано осложнились опасным влиянием этих конфликтов на внутренние отношения обоих великих княжений. Русские князья ищут в Восточной Руси защиты от литовского напора и захвата, и брат Ольгерда Явнут показал недовольным литовской великокняжеской властью путь в Москву своим побегом к в. к. Симеону в 1345 году157. А Москва все чувствительнее встречается с поддержкой, какую местные сепаратистские тенденции Пскова и Новгорода, Твери и Рязани находят в их литовских связях и отношениях. Политический кругозор Ольгерда широко охватывал отношения Северо-Восточной Руси, подготовляя, как можно сказать с точки зрения позднейшей исторической перспективы, политику Витовта. Родственные связи самого Ольгерда: по жене с тверскими князьями, а по дочери с нижегородскими, Любарта Гедиминовича с ростовскими – открывали пути литовскому влиянию на дела и отношения Великороссии. И родственные связи эти нисколько не смягчали напряжения враждебного соперничества двух великих княжеств. Они столкнулись в первый же год великого княжения Симеона Ивановича на смоленских делах. Ольгерду не удалась попытка захватить Можайск, недавнюю смоленскую волость, хотя набег был предпринят, по-видимому, в отсутствие в. к. Симеона, когда он еще не вернулся из Орды. Набег этот был ответом на поход в предыдущем году великорусских войск под Смоленск с татарской ратью воеводы Товлубия. Притязания литовской власти на Смоленск и на волости черниговско-северские встречали противодействие, за которым стояли расчеты на московскую (великокняжескую) и татарскую помощь. Местное мелкое княжье тянет к Восточной Руси. В походе 1340 года участвовали князья друцкий и фоминский; брянский князь выдал в 1341 году дочь за московского князя Ивана Ивановича, а князь дорогобужский Федор Святославич, неудавшийся тесть в. к. Симеона, сидел одно время на Волоке158.

Ольгерд шел к своей цели – закреплению связи Смоленска с Великим княжеством Литовским, которая сложилась еще при Гедимине, и распространению литовской власти на черниговско-северские области – с большой выдержкой и постоянной оглядкой на Москву. В конце 40-х годов он сделал было попытку подготовить сопернику решительный удар: отправил брата Кориада к хану Джанибеку – склонить его на союз против в. к. Симеона159, но послы Симеона убедили хана, что Ольгерд ему враг, так как разоряет ханский улус – вотчину великого князя, и добились выдачи всего литовского посольства в московские руки160. Пришлось Ольгерду отказаться от широких планов и заключить новый договор с в. к. Симеоном ради освобождения брата и его «дружины»161. Не знаем, какой ценой купил Ольгерд этот «мир и любовь», но вслед за этими событиями в. к Симеон – через год – поднимается походом на Смоленск; на р. Протве его встретили послы Ольгерда, с которыми он заключил какое-то мирное «докончанье»; однако Симеон продолжает свой смоленский поход, идет с войском к р. Угре, где его встретили смоленские послы, а после восьмидневных переговоров с ними отправил своих послов в Смоленск на заключение мира162. Возможно, что условия договора 1350 года обеспечивали такую трактовку Смоленска как владения, вполне независимого от литовского великого князя. Только после смерти в. к. Симеона Ольгерд получает полную возможность развернуть свободнее наступление на смоленские и черниговско-северские области, и наши скудные сведения о смоленских делах за годы великого княжения Симеона Ивановича все-таки дают основание признать, что в эту пору уже не Тверь, а великокняжеская власть, сосредоточенная в Москве, приняла на себя дело самообороны Великороссии с запада163.

Но задача эта чрезвычайно осложнена внутренними отношениями Великороссии. Боевые силы Твери и Рязани, Пскова и Великого Новгорода не принимают участия в действиях в. к. Симеона. С Новгородом у Симеона отношения крайне напряженные, как сложились они и при Иване Калите. Поездка Симеона в Орду по смерти отца и успех в хлопотах о ханском пожаловании, несомненно, потребовали крупных расходов и обязательства усиленной выплаты татарам «выхода», «запросов» и поминков. И первое дело в. к. Симеона по возвращении – послать в новгородские волости, в Торжок «дани брать», и стали тут его наместники и «борцы»-даныцики «сильно деяти». Новоторжцы послали жалобу в Новгород и просьбу о защите. Тогда в Торжок явились новгородские бояре, арестовали агентов великокняжеской власти, подготовили город к обороне, а в то же время поехало из Новгорода посольство к великому князю с протестом: «Еще не сед у нас на княжении, а уже бояре твои деют сильно». Однако подготовка к открытой войне с великим князем вызвала восстание новоторжцев; они не верили в силу Новгорода, боялись прихода великокняжеского войска, а потому изгнали от себя новгородских бояр и освободили великокняжеских наместников и сборщиков дани. В. к. Симеон действительно прибыл в Торжок «со всею землею низовскою», а новгородцы хоть и собрали все силы свои в город, однако послали к великому князю послов и «докончали мир» с ним «по старым грамотам, на всей воле новгородской», выплатив за то великому князю черный бор со всей Новгородской земли да тысячу рублей с новоторжцев164. В Новгороде водворился великокняжеский наместник. Но у в. к. Симеона не хватало силы на руководство обороной земель Новгорода и Пскова против наступления немцев и шведов. Псков перед непрерывно грозной ливонской опасностью, как ранее при князе Александре Михайловиче, «отвергся» в начале 40-х годов от Великого Новгорода и великого князя и «предался» Литве, призвав к себе на княжение Ольгерда; а тот посадил у них князем сына Андрея165. Однако и Андрей Ольгердович, как и отец его166, не был в состоянии вести оборону Пскова лично и с достаточной затратой литовских боевых сил. Только небольшие вспомогательные дружины литовских наместников помогают Пскову в борьбе против немцев167, и дело кончилось отказом псковичей от князя Андрея и враждой за это Ольгерда против Пскова168. Это произошло в 1348 году, и в том же году псковичи возобновили порванную политическую связь с Великим Новгородом, но уже на новых началах Болотовского договора, которые превращали Псков из новгородского пригорода в автономного «младшего брата» Великому Новгороду. Тем самым восстанавливалась и связь Пскова с великим княжением всея Руси.

Новгород принял великокняжеского наместника в 1341 году; но в. к. Симеон, занятый устроением дел Низовской земли, отношений к хану и к Литве, только на пятый год приехал в Новгород и «сел на столе своем». Положение Новгородской украйны было сугубо опасным. С одной стороны, Ольгерд, имея в своих руках Псков, начал было наступление и на Новгород, впрочем, южные дела скоро поглотили его силы и внимание, так что он и Псков потерял. Зато более серьезная опасность поднималась на новгородские волости со шведской стороны.

Король Магнус II начал завоевание Ижорской земли, грозил идти со всеми силами на Новгород, взял Орехов. Призыв новгородцев о помощи великого князя Симеона – остался втуне. Симеон долго медлил, занятый «делами царевыми», потом поехал в Новгород, но с дороги вернулся в Москву. Вместо него в Новгород прибыл его брат Иван, но и он не встал во главе новгородского войска, а уехал обратно, «не приняв владычня благословенья и новгородского челобитья». Новгородцы предоставлены своим силам; только Псков, обеспечив свое новое политическое положение Болотовским договором, дал им некоторую военную поддержку; приходится местными силами отбивать шведов, защищаться от немцев169. Великий князь не в состоянии отвлекать свои силы на дальний северо-запад: в эту пору разыгрались попытки Ольгерда поднять на него Орду, затем – поход в. к Симеона на Смоленск. Литовская опасность тяготеет над всеми отношениями великорусского великого княжения.

Эта опасность подрывала энергию великокняжеской власти в новгородских делах. Она же сильно осложняет тверские отношения. Тут с кончины тверского великого князя Константина Михайловича (ум. в 1345 году) разгорается борьба кашинской и холмской княжеских линий, сплетавшая сложную сеть ордынских, литовских и московских политических интересов в напряженный клубок. И напряжение это оказалось не по силам великорусской великокняжеской власти. На время центробежные силы берут верх в политическом строе Великороссии. Толчком для их резкого проявления послужила неожиданная смерть в. к. Симеона в моровое поветрие 1353 года.

Пятидесятые и шестидесятые годы XIV века – время, когда Москва пережила серьезный кризис своего положения в Северо-Восточной Руси. Тотчас по смерти Симеона нижегородский князь Константин Васильевич «сперся о великом княжении» с в. к. Иваном Ивановичем, при поддержке новгородцев; только перед своей кончиной примирился князь Константин с в. к. Иваном, да и новгородцы полтора года «пребыгиа без мира с великим князем», причем «зла не бысть никакого же», т. е. великий князь не имел силы ни покарать новгородцев за выступление в Орде, ни привести их в свою волю; отношения восстановились только по примирении князей170. А затем по смерти князя Константина сын его Андрей признал в. к. Ивана себе братом старейшим, но после Ивана вспыхнула новая борьба за великое княжение, ликвидированная с большим трудом и с большими усилиями. Замутились и отношения к рязанцам, которые захватили Лопастну и настойчиво предъявляли требование исправления рязанских границ. В Твери усобная борьба склонялась чем дальше, тем больше к победе микулинских князей, враждебных Москве и втянутых в сферу литовского влияния. И за всеми этими тревожными трениями внутренней жизни Великороссии стоит опасность вмешательства татарских и литовских сил. Из рук великокняжеской власти снова ускользает управление внешними отношениями Великороссии, областные политические силы враждебны центру, отстаивают и углубляют свою независимость от него, сами определяют свое положение по отношению к внешнему миру, ищут в Орде и в Литве союза и опоры против требований великокняжеской власти.

II

В это трудное для Москвы время во главе правления делами великорусского великого княжения стоит крупный политический деятель – митрополит Алексей. Его руководство великокняжеской политикой вывело власть великих князей всея Руси из тяжких затруднений времен «кроткого и тихого» Ивана и малолетнего Дмитрия. Притом Алексей, глава Русской церкви, вдохнул в эту политику определенное идейное содержание – церковно-религиозное и тем самым национальное. Сам факт достижения Алексеем митрополичьей кафедры был для великого князя значительным успехом. В его лице во главе русской церковной иерархии встал представитель московской правящей среды, свой человек в великокняжеском дворе. По житию, Алексей171 был сыном боярина Федора Бяконта, который выехал из Чернигова на службу к князю Даниилу Александровичу, а при Иване Калите, согласно свидетельству родословных, «за ним была Москва», что можно понять как должность тысяцкого172. Позднейшие родословцы ведут от Бяконта несколько боярских родов – Плещеевых, Фоминых, Жеребцовых, Игнатьевых, все фамилии, которые не стали в первые ряды боярства, но занимали прочное положение среди московского служилого люда, а частью, как Фомины, связаны со службой при митрополичьем дворе173. Брат митр. Алексея Александр, родоначальник Плещеевых, и его племянник Данило Феофанович – бояре великого князя Дмитрия Донского174.

Алексея можно назвать питомцем великокняжеского двора и его боярской, служилой среды. Есть известие, что он был крестником Ивана Калиты175. Ранний уход двадцатилетнего юноши в монастырь не порвал этих общественных связей, не был удалением от мира. Алексей монашествовал в одном из московских монастырей176, и его пострижение имело, по-видимому, значение подготовки будущего иерарха. С конца 1340 года он стоит во главе митрополичьего суда и управления в должности митрополичьего наместника177. Митр. Феогност готовил его, по соглашению с великим князем, себе в преемники, ввел его за двенадцать лет его наместничества в дела митрополии, а в декабре 1352 года поставил его епископом Владимирским и отправил вместе с в. к. Симеоном посольство в Константинополь к патриарху – хлопотать о поставлении Алексея себе в преемники по русской митрополии178. Дело русского, великокняжеского кандидата на митрополию было на этот раз хорошо подготовлено и в Константинополе, и на Руси. Московские послы вернулись, уже после кончины и митр. Феогноста и в. к. Симеона, с приглашением ехать в Константинополь на поставление, и в. к. Иван Иванович поспешил снарядить Алексея в эту поездку одновременно со своим выездом в Орду для получения ярлыка на великое княжение179. При патриаршем дворе Алексея продержали почти год на «тщательном испытании», и только в июне 1354 года он был отпущен с настольной грамотой на митрополию Киевскую и всея Руси180. Русские епископы прислали патриарху грамоты с признанием Алексея достойным митрополии – все, кроме новгородского Моисея. Оппозиция новгородского владыки, из каких бы оснований она ни исходила181, была серьезным делом не только для митрополии, но и для великокняжеской власти, боровшейся за свое значение в западных областях Великороссии против сильного влияния на них Литовского великого княжества. Общее положение московско-литовских отношений все теснее сплеталось с церковно-политическими задачами русской митрополии ввиду развитого Ольгердом в 50-х годах XIV века деятельного и успешного наступления на русские области и острой постановки вопроса об отношении Западнорусской церкви к московско-владимирской митрополии.

Вся эта чрезвычайно сложная сеть отношений ставила перед митр. Алексеем – главой Русской церкви и руководителем политической деятельности великих князей всея Руси – ряд крупных и трудно разрешимых задач. Он достиг митрополии как ставленник великокняжеской власти; судьба сделала его фактическим правителем Великорусского великого княжества. И в этой роли он опирается на свой церковный авторитет в политических делах, сливает в одно целое свою церковно-политическую деятельность с руководством общей политикой великого княжества всея Руси. Отношение к Византийскому патриархату, к литовской великокняжеской власти, к местным политическим силам Великороссии сливаются у Алексея в одну цельную систему, в которой элементы московского политического строительства неотделимы от задач и интересов митрополичьей власти.

Настольная грамота, которую Алексей получил от патриарха, определяла положение русского митрополита перед патриаршим престолом весьма подробно и с обдуманной отчетливостью. Эта грамота, знаменитая в русско-византийских церковных отношениях, подчеркивает прежде всего обширность и многолюдность митрополии Киевской и всея Руси; управление этой митрополией особо важная задача для константинопольской церковной власти, и потому эта власть поставляла туда, в прежнее время, надежных и доверенных людей из среды византийских клириков, избирая после тщательных испытаний таких, кто не только отличался добродетелью и силой слова, но был и сведущ как в церковных канонах, так и в гражданских законах. Поэтому патриаршая грамота оговаривает, что поставление Алексея – дело исключительное, объясняемое его личными особыми достоинствами, хорошей подготовкой и единодушным свидетельством в его пользу как греков, так и русских, начиная с митр. Феогноста и великих князей Симеона и Ивана, но не должно служить прецедентом на будущее время, а, напротив, впредь патриаршая власть не допускает и не дозволяет поставления на русскую митрополию русского уроженца. Грамота подчеркивает, что такая исключительная уступка – дело совершенно необычное и даже не вполне безопасное для церкви, а потому указывает и меры, исполнение коих должно обеспечить бдительный надзор Константинопольской церкви за деятельностью митр. Алексея и руководство ею. Патриарх предписывает Алексею приезжать в Константинополь через каждые два года или хотя бы присылать надежного представителя из клириков своей митрополии для получения авторитетных указаний по всем важнейшим очередным церковным вопросам. Вся грамота проникнута опасением излишней самостоятельности митрополита, который не вышел из среды константинопольского клира, не связан с ним воспитанием и прочной традицией. Перспектива прочной национализации русской церковной иерархии, несомненно, встревожила патриаршую власть. Это понятно. В Константинополе должны были знать, что русская митрополия ступает на путь превращения в опору местной светской власти и подчинения ей, а патриарх должен был стремиться к тому, чтобы русский митрополит был прежде всего представителем власти и авторитета его, патриарха, и состоявшего при нем освященного собора, служителем Греко-восточной церкви, возглавляемой по византийской традиции константинопольским патриархом, а не русской политики.

Отношения между митр. Алексеем и патриархатом сложились далеко не в духе настольной грамоты. После поставления своего он только дважды ездил в Константинополь, да и послов своих посылал, по-видимому, только в такие моменты, когда испытывал необходимость отразить подготовленный врагами удар или опереться на патриарший авторитет. А такая опора была ему необходима для утверждения силы и значения северной митрополии.

Нараставшее раздражение против окрепшей Москвы и ее властных притязаний неизбежно отражалось и на церковных отношениях при митрополитах, союзниках и сотрудниках московской политики, особенно же при митрополите, ставленнике великого князя, вышедшем на митрополию из московской боярской среды, чтобы взять в свои руки общую политику великокняжеской власти. А митр. Алексей формально закрепил связь митрополии с великорусским великим княжеством, выхлопотав постановление о перенесении резиденции митрополита из Киева во Владимир182. Русская митрополия осталась при этом «Киевской и всея Руси», так как за Киевом сохранено значение собственно престола и первой кафедры архиерейской, а Владимирская епископия признана второй кафедрой, резиденцией и местом упокоения митрополитов. И такое решение вопроса о митрополии всецело отвечало существенным интересам как митрополита, так и великокняжеской власти. Интересы эти настоятельно требовали сохранения за русской митрополией характера «киевской», несмотря на перенесение митрополичьей резиденции на север. Утрата киевского центра грозила не только потерей самого Киева и юго-западных епархий, но и Твери, и Новгорода, и Пскова, не говоря уже о Смоленске, и как только им представится возможность потянуть в церковном отношении к иному, не московскому центру.

Не будет преувеличением сказать, что вопрос этот стал перед митрополитом Алексеем во всем объеме, по-видимому, еще во время его первого пребывания в Константинополе.

Политические судьбы Юго-Западной и Западной Руси вели, естественно, к стремлению освободить их церковное управление от подчинения московскому иерархическому центру. Попытки создать особую митрополию, хотя бы для Галицкой земли, возникали в начале XIV века183, и митр. Феогносту только в 1347 году удалось добиться закрытия особой Галицкой митрополии. Но вскоре – незадолго до поставления Алексея во владимирские митрополиты – вопрос об отделении Западнорусской церкви от северной митрополии стал особо острым. Еще при жизни митр. Феогноста явился в Константинополь новый западнорусский кандидат на митрополию – Феодорит – и, не добившись тут успеха, использовал тогдашний раскол между Византийской и Болгарской церквями, отправился в Тернов, тут поставлен был в митрополиты болгарским патриархом и занял Киевскую митрополию184. Совпадение этого дела с конфликтом между северной митрополией и новгородским епископом усиливало остроту положения. Патриарх Филофей выступил решительно. Его грамоты, разосланные по западнорусским епархиям, объявили Феодорита низложенным, под угрозой полного отлучения «от христианского состояния», и грозили таким же отлучением всем, кто примет его в общение. Новгородский епископ Моисей получил одну за другой две патриарших грамоты: одну о должном повиновении митрополиту Алексею, другую с изложением дела о Феодорите и запретом принимать митрополичью власть Феодорита и вступать с ним в церковное общение185. Затем патриарший экзарх, отправленный на Русь вместе с митр. Алексеем, совершил посажение его на кафедру митрополии Киевской и всея Руси, очевидно, в Киеве: Феодорит сошел со сцены, больше о нем и нет известий186.

За покушением Феодорита на Киевскую митрополию нельзя не усмотреть политики в. к. Ольгерда187. Причина неудачи – осложнение дела разрывом с византийским патриархатом – была устранена заменой Феодорита новым кандидатом на митрополию – Романом, родственником жены Ольгерда, в. к. Ульяны. Есть известие, что Роман, в качестве нареченного митрополита, сделал попытку занять Киевскую кафедру еще до возвращения митр. Алексея из Константинополя летом 1354 года188. Не принятый киевлянами, Роман явился в Константинополь к патриарху после поставления митр. Алексея и его отъезда на Русь189 и был поставлен в литовские митрополиты, получив в свое ведение Новгородскую, Полоцкую и Туровскую епархии. Роман, однако, этим не удовлетворился, а стал «изъявлять притязание на большее» и нарушать права митр. Алексея. Поднялась борьба за Киев и южнорусские епархии, за Тверскую землю. Раздоры двух русских митрополитов стали предметом разбирательства патриаршего собора уже при патриархе Каллисте после падения Филофея. Роман явился в Константинополь отстаивать свои притязания, был вызван и Алексей190. Собор признал, что митр. Алексей, рукоположенный на митрополию Киевскую и всея Руси, таким и остается, а Роману, литовскому митрополиту, переданы все «епископии Малой Руси», но без Киева как первого престола в митрополии Алексея191. Такое решение вопроса, по существу – половинчатое, показывает, что патриархия нехотя уступала литовским настояниям. Патриарх Филофей в позднейшей грамоте, восстановившей во второе его патриаршество единство русской митрополии, пояснял, что разделение ее было в свое время допущено по требованию многих настоятельных нужд192. Такие «настоятельные нужды», несомненно, имелись налицо, так как при господстве национального строя церковной жизни, каждое политическое целое требует себе особой иерархической организации, не мирясь с ее экстерриториальностью. Но Византии трудно было вполне усвоить законность таких тенденций без отказа от вселенского значения своей церковной империи, а с другой стороны, Москва и Литва находились в состоянии упорной борьбы и соперничества на почве территориально-политического самоопределения, далеко не законченного, так что всякая попытка разграничить их церковные области вела неизбежно ко «многим замешательствам и беспорядкам». Ольгерд настаивал, чтобы его Литовско-русское государство было избавлено от подчинения духовной власти митр. Алексея, чтобы Западнорусская церковь была признана самостоятельной митрополией, и внушил патриаршему собору опасения, что может в противном случае произойти полное отделение Литовско-русского государства от Греко-восточной церкви или по крайней мере от Византийского патриархата, как уже было в дни Феодорита. Патриархия пошла на компромисс, но этим не прекратила раздора.

Роман не принял ее половинчатого решения, отказался принять настольную грамоту, покинул Константинополь и, прибыв в Киев, провозгласил себя митрополитом Киевским и всея Руси и удержался на своей митрополии до самой смерти, в 1361 году.