«Вратарь, не суйся за штрафную!». Футбол в культуре и истории Восточной Европы

Попутно Мелбергс отмечал, что не во всех конкурсных проектах приняты во внимание преобладающие на одном из островов ветры. По его мнению, этим вовсе пренебрегли некоторые участники, предусмотревшие для спорткомплекса такие силуэты, которые при наблюдении со стороны Старого города через реку не только привлекали бы к себе внимание, но и смотрелись бы достаточно выразительно в сочетании с мостом — в том виде, как они его себе представляли. Лишь в одном-единственном проекте изначально последовательно предполагалось соорудить Главную арену к северу, а не к югу от трассы будущего моста. В этом проекте моста, эстетические аспекты представляются менее существенными, чем вопрос практического характера: если при проведении каждого спортивного события должна обеспечиваться доступность стадиона для ожидаемой толпы зрителей, требуется способная выдержать соответствующую нагрузку транспортная система. Участникам конкурса не вменялось в непременную обязанность вносить свои предложения для решения этой проблемы, и тем не менее некоторые проекты отличают тщательно проработанные (пусть даже отчасти утопические) идеи организации движения транспорта. В трех же заявках, напротив, предполагалось, что все зрители, за исключением людей с ограниченными возможностями, одолеют последний отрезок пути на остров пешком.

В 1971 году, в качестве отзвука урожайного конкурса 1967 года, группа архитекторов под руководством Гунарса Азариса вышла с проектом стадиона Республики (латв. Republikāniskais stadions) на острове Лутсаусгольм. На опубликованной по этому случаю фотографии модели стадион обращает на себя внимание благодаря направлению оси, диагональной к проектируемому мосту, между тем как все меньшие спортивные площадки и залы, теснящиеся вокруг, ориентированы относительно моста строго параллельно[189].

Вероятность того, что в последующие годы на острове Лутсаусгольм появятся спортивные сооружения — для каких бы то ни было целей, — была бы совершенно очевидно выше, если бы Рига более целеустремленно подошла к своему шансу сделаться вместо Таллина местом проведения олимпийской регаты 1980 года. То, что все проекты строительства на острове остались нереализованными и вообще не имели последствий, породило в 1980-е годы гораздо менее престижную перспективу использования этой территории. В качестве блестящего проекта будущего для Риги в свое время предлагалось (и также осталось нереализованным) строительство метрополитена, в связи с чем говорилось о необходимости временного хранения больших объемов поднимаемого грунта. Градостроителям тех лет остров Лутсаусгольм показался наиболее подходящим для этой цели местом, где, за исключением разве что множества садиков, не было необходимости даже что-то сносить[190].

В качестве объекта, внесенного в 1967 году в программу конкурса строительства на острове, для которого почти сразу же стал известен и отдельный, предусматривающий альтернативное место размещения проект, остается отметить гоночный трек. В 1968 году архитектор Аусма Скуиньша (1931–2015) предложила готовую архитектурную концепцию, исходя из которой трек следовало перенести на несколько километров к востоку от городского центра — в Бикерниекский лес. Спортсмены, которых это могло интересовать, питали надежду, что трек будет завершен вовремя, в ходе подготовки к Олимпийским играм 1972 года; на деле же этот вид спорта лишился тогда поддержки со стороны влиятельных советских функционеров, в результате чего проект был вычеркнут из всех планов[191].

Между тем, гораздо ближе к центру города, собственно в каре между улицами Лиелгабалу, Тербатас, Артилерияс и Кришьяна Барона, всего за два года поднялся изначально предназначенный для хоккея, но фактически многофункциональный комплекс под наименованием Дворца спорта (латв. Sporta pils). Открыт он был 15 апреля 1970 года, так что проект, с завершением которого успели к столетию В. И. Ленина, можно было считать политически очень своевременным. Вероятно, спроектированное архитектором Ольгертсом Крауклисом (род. 1931) сооружение, в котором еще в 1990-е годы проходили все игры латвийской хоккейной лиги, и поныне читалось бы на силуэте городского пейзажа, если бы заявка Латвии на проведение Чемпионата мира по хоккею 2006 года не была одобрена, и не стала очевидной потребность в арене, которая вмещала бы больше прежних пяти с половиной тысяч зрителей. После ввода в эксплуатацию новой арены, разместившейся в пределах досягаемости от улицы Сканстес — предприятия, увенчавшегося успехом вовремя лишь с большим трудом, снос комплекса Дворца спорта в среднесрочной перспективе был предрешен. Окончательно судьба его определилась в 2008 году, в первую очередь благодаря заинтересованности инвестора в земельном участке, хотя предусмотренное проектом быстрое воссоздание так и не было осуществлено. Подытоживая, можно сформулировать, что этот в высшей степени характерный образец спортивной архитектуры советского времени в Риге — не больше и не меньше — был оценен лишь спустя 38 лет эксплуатации. Склонные к ностальгии вспоминают не столько о качестве исчезающей архитектуры, сколько о ночах, проведенных в очередях за билетами на проходившие здесь в 1980-е годы хоккейные матчи.

Футбол во вновь независимой Латвии и все еще неогороженная стройплощадка

Если пытаться установить из сегодняшней перспективы преемственность того, что было определяющим для футбола и строительства спортивных сооружений в столице Латвии до 1991 года и в структурах, учрежденных в этих областях в постсоветское время, ясную связь с десятилетиями между двумя мировыми войнами можно разглядеть сегодня в возрождении латвийской Высшей лиги. Это почти вынужденное в 1990-е годы обращение к традиции первого периода независимости вскоре привело к созданию Балтийской лиги, которая в свою очередь может быть расценена как продолжение традиции кубков, которые почти ежегодно разыгрывались между национальными сборными Эстонии, Латвии и Литвы в период с 1928 по 1938 год[192]. Также совсем случайно в нынешней лиге наиболее успешная нерижская команда происходит из города на западном побережье, на сей раз, впрочем, не из Лиепаи (нынешняя команда которой занимает в лиге лишь третью позицию), а из несколько меньшего городка Вентспилса (Виндавы).

Говоря же о преемственности в отношении советского времени, можно отметить, что если в 1950=1980-х годах все основные спортивные сооружения появлялись при школах или промышленных предприятиях, то и после 1991 года ситуация изменилась не слишком сильно, хотя в целом условия отражают сегодня, разумеется, рыночный характер экономики. Лучший, пожалуй, пример тому — ФК «Сконто», с 1991 года четырнадцать раз завоевавший титул латвийского чемпиона, рекламный щит группы компаний «Сконто», снабжавшей спортсменов всем необходимым (в особенности — в долгие годы правления Гунтиса Индриксона (род. 1955), с 1996 года председателя Футбольного союза Латвии). Стадион, сооруженный в начале 2000-х для ФК «Сконто», служит не только одному этому клубу, но является также местом проведения домашних игр латвийской национальной сборной и, значит, унаследовал разом две важные функции, которые еще в 1990-е годы выполнял рижский стадион «Даугава».

О гордых планах советского времени, связанных с преобразованием острова Лутсаусгольм, порой может вспомнить с оттенком грусти иной престарелый рижанин — любитель спорта или знаток архитектуры, даже если сам уже очевидно привык к детским игровым площадкам и песчаным полям для игр в мяч, появившимся здесь с тех пор. Когда искали место для строительства той самой арены, что должна была распахнуть свои двери к Чемпионату мира 2006 года, нежданно-негаданно об острове припомнили снова — впрочем, лишь как об одном варианте из многих. Печалиться впредь можно и о том, что от прежней застройки соседнего Заячьего острова, на котором, по расчетам потребной площади, тоже должны были появиться спортивные сооружения, из-за общего провала всех планов попросту ничего не осталось. Спустя много лет после Второй мировой войны здесь сохранялся десяток-другой деревянных построек, среди которых иные помнили даже раннее население острова — семьи рыбаков. Историческую застройку, которая, согласно планам 1960-х, должна была уступить место институту физической культуры, гостинице и т. п., вместо того (в чем сегодня легко убедиться) принесли в жертву устройству обширного пустыря между телецентром и телебашней.

Перевод с немецкого Антона Вознесенского

Проект памятника

Йожеф Керестеши В году 1982-м, июля четвертого дня, в Барселоне, на стадионе «Камп Ноу», в одной четвертой финала ЧМ[193], в группе А, незадолго до окончания последнего матча, а если быть точным —  на 90-й минуте, хавбек —  левый крайний —  Влодзимеж Смолярек[194] получает мяч в центре поля… Он обводит Тенгиза Сулаквелидзе[195], и вот у него возникает возможность сделать рывок вперед, к воротами непревзойденного советского вратаря Рината Дасаева[196]. Путь ему попытается преградить Дараселия[197], а с другой стороны к атаке уже подключается Збигнев Бонек[198]. Счет 0:0, при таком результате сборная Польши попадает в четверку лучших — проходит в полуфинал, вышибая июля четвертого дня СССР с ЧМ-82! Но тут Влодзимеж Смолярек делает нечто на удивление странное: вместо того, чтоб рвануться к воротам, он —  по дуге —  мчит к угловому флагу, прикрывая мяч корпусом от советских защитников, похищая у них оставшиеся секунды матча. Затем к нему подключается Бонек и из-под ног трех противников забирает мяч, а когда обводит четвертого, разъяренный и огорошенный Сергей Балтача[199] сбивает его… Желтая карточка, свободный удар, стремительный бег секунд. Ну а мы, довольно посмеиваясь, наблюдаем за трюком, который Смолярек, кстати, уже проделал пару минут назад, когда, получив мяч после свободного, увел его в угол, и они с подоспевшим Анджеем Бунцолем[200] мудохались с ним, пока не свалились на землю в одной куче с двумя игроками противника. Словом, мы потешаемся —  оно и понятно, ведь, разыгранная повторно, сцена приобретает комические черты, мы веселимся, мой отец, его друг —  агроном с окладистой бородой и я, двенадцатилетний пацан, у мерцающего экрана черно-белого «Ориона», и при этом отчетливо понимаем роль умышленного бездействия при определенных, неблагоприятных, исторических обстоятельствах, понимаем, что значит сопротивление недеянием, когда нет нужды кровь из носа стремиться к цели, а достаточно разрешить вещам просто свершаться. Прошло тридцать с лишним лет, и агроном с окладистой бородой — с тех пор почтенный профессор университета — как-то спросил меня: а чего это я пишу все про каких-то поэтов да романистов, про этот сомнительный люд, приторговывающий бессмертием, почему не пишу, ну, к примеру сказать, о нем, авторе целой дюжины монографий. Ну хорошо, я исправлюсь — и создам вот такой экфрасис: Постамент из бетона, простой, высотою с метр, клином выхваченный из пространства, бронзовый угловой флажок и бронзовые же, чуть больше натуральной величины, фигуры Смолярека, Бонека и тех троих из советской сборной. Бонек прикрыл собой мяч, а в паре шагов, упираясь руками в колени, следит за происходящим Смолярек. По сторонам постамента —  пышный богатый фриз в стиле церковной деревянной скульптуры XIV столетия, с расписанными сочными красками маленькими фигурками: работяги, военные, покойники и милиционеры, пионеры и сутенеры, кассирши и ризничие, стукачи, целый взвод епископов, дальнобойщики, философы, циркачи, рабочие сцены, торговки рыбой, восторженные пацаны и измученные учительницы истории, и мы среди них: мой отец, его друг —  агроном с окладистой бородой и я, двенадцатилетний, освещенные синим мерцающим светом, с затаенным дыханием наблюдающие за кратким, как вспышка, актом светского утешения, явленным в Барселоне, на стадионе «Камп Ноу», в году 1982-м, июля четвертого дня. Перевод с венгерского Вячеслава Середы

Йожеф Керестеши родился в 1970 году в г. Эгер, в Венгрии, изучал сначала педагогику в Сегеде, затем историю искусства в университете г. Печ. Поэт, писатель и критик, Керестеши печатается в различных венгерских газетах и журналах, таких как Jelenkor (он был одно время главным редактором), Élet és irodalom и Holmi. В его «Вроцлавских стихах» есть отсылки к польской литературе и культуре, например к Адаму Мицкевичу и Тадеушу Ружевичу. В 2015 году он опубликовал сборник стихов для детей «Кто ест что?» (Mit eszik a micsoda?). Его стихотворение «Проект памятника» (Egy emlékmű tervezete) было переведено на польский язык.

На русском языке Керестеши публикуется впервые.

Штефан Краузе

«Мы живы до тех пор, пока нас помнят»

К топографии памяти о Валерии Лобановском в городском пространстве Киева

Дирк Зуков, Вайкко Фрауенштайн

Как игрок, а гораздо чаще — как тренер, повлиявший на стиль целой эпохи футбола, Валерий Лобановский (1939, Киев — 2002, Запорожье) — герой истории украинского, советского, да и мирового футбола[201], воспоминаний современников, соратников и болельщиков, а также литературных[202], кинематографических[203] и музыкальных[204] произведений. В своей второй роли, длившейся более трех десятилетий, — тренера клуба и национальной сборной — он выступает также протагонистом «рассказов о возрождении», в которых в духе настоящего «мифа о творце» изображается путь к современному, неизвестному прежде футболу. Так, немецкий тренер и футбольный менеджер Ральф Рангник (род. 1958), который сам достоин называться инноватором в области игровой тактики, в многочисленных интервью на протяжении как минимум пятнадцати лет рассказывает один и тот же ставший уже топосом анекдот о потрясающей оригинальности созданной Лобановским манеры игры[205]. В 1985 году, когда он был тренером заштатного футбольного клуба «Виктория» (Бакнанг), проводилась пробная встреча с командой «Динамо» (Киев) Лобановского, которая на время тренировочных сборов разместилась в спортивной школе в городке Руйте (Баден-Вюртемберг). Спустя десять минут после начала матча Рангник остановился и недоверчиво пересчитал игроков противника. Ибо, даже учитывая класс противника, огромный, невиданный прежде прессинг и постоянное численное преобладание его игроков у мяча пробуждали чувство — правда, безотчетное — что в его команде на поле одновременно более одиннадцати игроков. Превосходно-сокрушающее начало этой тактики якобы тотчас же стало ему очевидно и сделалось ключевым моментом его собственного игрового мышления в дальнейшем.

Идейнообразующий потенциал памяти Лобановского с особой силой раскрывается в период независимости Украины, частью национального пантеона которой он является, о чем свидетельствует не только звание Героя Украины, присвоенное ему посмертно в 2012 году[206]. Особенно очевидно (в буквальном смысле) это становится в его родном Киеве — городе его величайшей спортивной славы. Здесь память о Лобановском, благодаря количеству отдельных ее элементов и их комбинаций, в виде некоторой парадигмы объемно-визуально вписывается в городское пространство. Личность Лобановского при этом — видная частица фундаментального преобразования историко-топографической текстуры города, претерпевшей со времени конца Советского Союза множество конъюнктурных перемен, среди которых центральное значение имеют, прежде всего, провозглашение независимости в 1991 году, события Евромайдана 2013/14 года, равно как и объявленная с 2015 года декоммунизация. Символическое картирование и переписывание топографии города — и, соответственно, перераспределение мест павших «старых богов» среди героев нынешних, вроде Лобановского, не должны помешать нам уяснить, что в данном случае опосредованное футболом воспоминание — больше чем просто часть актуального межнационального феномена; что оно опирается одновременно на советскую и раннюю постсоветскую практику и топографию памяти, которая к тому же очевидным образом связана с футбольным клубом «Динамо» (Киев). Примером могут служить три памятника.

В 1971 году рядом со стадионом «Динамо» был открыт памятник футболистам, которые, согласно советскому нарративу, были казнены якобы в непосредственной связи с так называемым «матчем смерти», состоявшимся 9 августа 1942 года между командами футбольных клубов «Старт» и «Флакельф»[207]. Победа команды «Старт» (киевского хлебозавода № 1), сформированной частью из игроков «Динамо» (Киев), над командой противника, состоящей из солдат-оккупантов, была интерпретирована в историческом, литературном и художественном планах как сознательный акт сопротивления перед лицом смерти. Композиция в форме стелы, произведение скульптора И. С. Горового, архитекторов В. С. Богдановского и И. Л. Масленкова, дополняет этот миф.

Короткие футбольные трусы, в которые одеты четверо мужчин, изображенных на этом горельефе, позволяют распознать в них футболистов. Нарочито мускулистые тела и характерные выражения лиц делают их похожими на образы советской героической иконографии, а за счет семантики самого материала футболисты обретают «гранитную твердость» несгибаемых борцов. Прочтение это усиливают стихи Степана Олейника (1908–1982), которые высечены на особом камне при стеле. Не в последнюю очередь следуя сформулированной Максимом Горьким идее, согласно которой при социализме потенциально каждый индивид может стать героем, а каждая общность, следовательно, «коллективным героем», изображенные сливаются в групповой образ героев-спортсменов:

За наше сьогодні прекрасне Вони полягли у двобої… В віках ваша слава не згасне, Безстрашні спортсмени-герої!

Стихотворный текст сопровождается разъяснением того, как нужно понимать и образ, и слово: «Футболистам киевского „Динамо“, которые, не склонив головы перед гитлеровскими захватчиками, пали смертью храбрых за честь родного Отечества»[208].

Еще один памятник героям «матча смерти» был открыт в 1981 году вблизи стадиона «Старт» — исторического места самой игры. В том же году в честь ФК «Старт» был переименован стадион, расположенный в Шевченковском районе и прежде называвшийся «Зенитом». «Матч смерти» здесь также представляет вознесенная в «высшие сферы» на модернизированной каннелированной колонне скульптурная группа из бронзы, выполненная в духе советского героического нарратива. Ее герой воплощает советский идеал гегемониальной мужественности, причем идея воплощения, учитывая полную (исключая половые органы) наготу фигуры, воспринимается практически буквально. Упомянутый в процитированном выше стихотворении «спортсмен-герой» с мячом у ноги попирает немецкого имперского орла; свастика в глазу поверженной геральдической птицы, заметная даже на среднем расстоянии, обозначает победу над фашистами.

Стилистически восходящая к догматике социалистического реализма, наглядно дополняющая образ социалистического героя скульптурная группа не может тем не менее скрыть ссылку на иконографический прообраз, так как служит светским изводом изображения почитаемого в православной церкви, а следовательно в России и на Украине, святого великомученика и воина Георгия-победоносца. Вместо копья, характерного атрибута святого воина, в качестве оружия здесь выступает футбольный мяч, через посредство которого наглядно воплощается в общепонятной форме память о мáстерской — опять же в буквальном смысле — победе над злом. С другой стороны, памятник восходит к традиции изображения столпника, одновременно изолированного от мира и зримо являющего миру свою неоспоримую добродетель — в чем и уподобляется ему советский герой-футболист. Наконец, обнаруживает его фигура родство и с семантикой богатырских былин, один из героев которых — Илья Муромец — известен также как освободитель Киева от нашествия татарских племен.

Контекста «матча смерти» касается и памятник, установленный вблизи улицы Академика Грекова в части города Сырец (скульптор Юрий Багалика, архитектор Руслан Кухаренко), правда уже в постсоветское время — в 1999 году. Монумент вызывает в памяти концентрационный лагерь «Сырец», сооруженный в 1942 году и расположенный к северу от города, невдалеке от Бабьего Яра. В композиции, которая следует золотой середине между абстракцией и фигуративностью, центральным элементом иконографии является также футбольный мяч. Направленный мощным ударом игрока (которого здесь не видно) бронзовый шар, словно артиллерийский снаряд, взрывает правый нижний угол глянцевитого куба из черного камня, который следует понимать как символ темной, угнетающей и на первый взгляд вовсе не «прозрачной» власти. На бронзовой плите, вмонтированной в грунт, поименованы жертвы фашистской оккупации, которым и посвящен памятник, причем игроки киевского клуба упоминаются здесь лишь во вторую очередь: «На этом месте во время немецко-фашистской оккупации города Киева с 1941 по 1943 год были расстреляны военнопленные, футболисты киевского „Динамо“ и мирные жители Украины. Вечная им память и слава»[209].

Ил. 1. Надгробие В. Лобановского на Байковом кладбище в Киеве. Фото: Дирк Зуков

Еще прежде смерти знаменитого игрока и тренера Лобановского, таким образом, в городе сформировалась некая топография памяти — посредством футбола вообще и киевского клуба «Динамо» в особенности. В случае с Лобановским, однако, за рамками таких нарративов, как дух самопожертвования, активное сопротивление и социалистический героизм, происходит исключительно важная смена надличностной памяти индивидуально-биографической. Это становится очевидным применительно уже к его надгробию на киевском Байковом кладбище. Обширная территория служит местом последнего упокоения, среди прочих, многочисленных знаменитых художников, писателей, ученых и политиков: от композитора Николая Лысенко (1842–1912), поэтессы Леси Украинки (1871–1913) и историка Михаила Грушевского (1866–1934) до авиаконструктора Олега Антонова (1906–1984) и Владимира Щербицкого, первого секретаря Коммунистической партии Украинской ССР в 1972–1989 годах[210]. Тем не менее памятник Лобановского (сектор 52а) имеет сравнительно крупный масштаб.

Смысловой центр памятника образует бронзовая статуя спортсмена в полный рост, выполненная вполне в рамках традиции, по канонам реализма. Особую связь с киевским «Динамо» скромно обозначает эмблема клуба на левой стороне груди. Объем памятнику придает полукруглая колоннада за спиной у статуи, по архитраву которой идет надпись на русском: «Мы живы до тех пор, пока нас помнят». Сооружение это, имеющее в архитектуре обширную традицию, обычно используется как некая формула славы; однако здесь колоннада одновременно напоминает и об оформлении главного входа на стадион «Динамо», названный в честь Валерия Лобановского, и тем самым увековечивает триумф, которого вместе с этим клубом добился спортсмен. Надгробный памятник, таким образом, не следует какой-либо иконографии, непосредственно связанной с футболом, в отличие от расположенных по соседству могил футболистов Юрия Воинова (1931–2003), Андрея Баля (1958–2014) и Андрея Гусина (1972–2014), биографии которых тоже тесно переплетены с клубом «Динамо». Эти захоронения включают очертания игрового поля (Воинов) или его секторов — область углового флажка, к примеру (Баль), изображают умершего в тренировочной (Бялькевич) или игровой форме (Гусин), в проходе (того же Гусина) с мячом, причем спортивная динамика комбинируется с мотивами космического полета.

Центральным местом памяти о спортсмене в самом центре города, в непосредственной близости от бульвара Крещатик, от важнейших учреждений вроде Национальной филармонии, Национального художественного музея и здания Верховной рады, является стадион клуба «Динамо» имени Валерия Лобановского. Возведенное в 1933 году спортивное сооружение было переименовано в его честь 15 мая 2002 года, то есть спустя два дня после смерти легенды клуба (13.05.2002). На пилоне главного входа, оштукатуренной постройки из кирпича, выполненной в 1936 году по проекту архитекторов Н. Д. Манучаровой и В. И. Полищука, помещен портрет футболиста и тренера. В пандан портрету на правом пилоне, отделенном от левого рядом парных колонн дорического ордера, помещается эмблема клуба «Динамо».

Ил. 2. Главный вход стадиона «Динамо» имени Валерия Лобановского в Киеве. Фото: Дирк Зуков

По форме и расположению изображение восходит к стилистике парадного портрета, словно тондо, размещенного здесь в обрамлении пилястр пилона. Взгляд легендарного спортсмена обращен в направлении своего же имени, выведенного на архитраве полукруглой колоннады строем блестящих металлических букв. Имя легенды и его изображение встречаются на пересечении противоположных направлений — чтения и взгляда изображенного. К тому же между собой перекликаются не только архитектурные решения надгробного памятника (место вечного покоя) и портала стадиона (место «вечных» игр на своем поле), но и скульптурное оформление надписи на антамблементах обеих колоннад. Образцу надгробной надписи — «Мы живы до тех пор, пока нас помнят» — не в последнюю очередь следует надпись, обозначающая название и посвящение стадиона («Стадион „Динамо“ имени Валерия Лобановского»).

Ил. 3. Памятник Валерию Лобановскому в Киеве. Фото: Дирк Зуков

Обещание спортсмена жить, пока его помнят, подтверждает еще один монумент — непосредственно перед стадионом Валерия Лобановского, в месте, заметном с градостроительной точки зрения. Торжественно открытый 11 мая 2003 года памятник по проекту художника-портретиста Олега Черно-Иванова, скульптора Владимира Филатова и архитектора Василия Климика изображает Валерия Лобановского сидящим на скамье — мотив, особенно популярный в последние годы его жизни.

Помолодевшая и подтянутая фигура с легким наклоном верхней части вызывает в памяти некогда типичную для героя привычку из-за внутреннего напряжения во время игры постоянно раскачиваться вперед и назад. На спинке скамейки, напоминающей скорее предмет мебели где-нибудь в парке, помещена стихотворная цитата из песни «Рыжий подсолнух»[211] поэта Юрия Рыбчинского (род. 1945). Цитата подхватывает тот же топос: «Ты сидишь на скамейке, а рядом бушуют трибуны. Ты сидишь на скамейке, а мы вспоминаем, любя». В начертанном прописными буквами последнем слове «ЛЮБЯ» можно разглядеть и намек на прозвище спортсмена — Лоба[212].

Эта надпись вводит в пространство памятника дополнительный элемент, поскольку одновременно с визуально-тактильным активирует у зрителя (которому хорошо знакомы и жизнь Лобановского, и сама песня) явно выраженный здесь слуховой образ, и в этом своеобразном синестетическом поле символически исполняет серенаду изображенному, звучащую в буквальном смысле или только воображаемую:

Рыжий подсолнух[213]

Ты сидишь на скамейке, что названа «тренерский мостик», Старший тренер «Динамо» и сборной команды страны. На питомцев твоих осыпается золотом осень, Прибавляя тебе серебро —  серебро седины. Ты сидишь на скамейке, а рядом бушуют трибуны. Ты сидишь на скамейке, а мы вспоминаем, любя, Как ты вышел впервые на поле Центрального, юный, И как мы окрестили «Подсолнухом рыжим» Тебя. Самый длинный в штрафной, для соперников был ты мишенью. Самый длинный и рыжий, всегда ты кому-то мешал. За тобой левым крайним бродили защитники тенью, И порой, сбитый с ног, на траве ты угрюмо лежал. Но, сбивая тебя и ворота свои защищая, Защищали они не себя, а вчерашний футбол. И крученой подачей обиды свои возмещая, Ты дарил с углового нам чудо по имени «Гол».  Сколько было в судьбе твоей, вспомни, и ссадин, и шишек,  Сколько разных подножек порой прерывали твой бег…  Но и тренером став, ты остался на голову выше,  Неудобный для многих, всегда не похожий на всех!  Ты сидишь на скамейке, что названа «Тренерский мостик».  Старший тренер «Динамо» и сборной команды страны.  На питомцев твоих осыпается золотом осень,  Прибавляя тебе серебро —  серебро седины.

Часы на левом запястье показывают 20:35 — время смерти изображенного. Этим подхватывается метафора «часов жизни»; к тому же демонстративное изображение точного времени преставления переносит фигуру в область жанра агиографии или коммюнике о кончине высокопоставленной личности, распространенных некогда в бывших социалистических странах. Полукруглый постамент в виде огромного футбольного мяча представляет, каково было «место в жизни» героя. Его можно прочитать также и как глобус, координатная сетка которого обозначена графичной структурой мяча. Некоторые пятиугольники этой сетки прежде служили экранами, на которых демонстрировались эпизоды из фильмов, связанных с Лобановским. Ныне эта их функция утрачена.

Теперь, после удачного перемещения в декабре 2013 года с прежнего места во внутренней части стадиона, монумент находится в поле видимости от описанного выше памятника убитым футболистам-динамовцам. Нынешнее его место, справа от главного входа в направлении улицы Грушевского (на которой среди прочего находятся резиденция Верховной рады и кабинета министров Украины), в дни Евромайдана оказалось в эпицентре боевых действий. В январе 2014 года автор стихов процитированной песни и поклонник Лобановского Юрий Рыбчинский нашел в этом повод для мистического истолкования:

А видите, как все значимо. Валерий Васильевич в советском футболе считался революционером. И никакой революции у нас не было, пока памятник был внутри стадиона, за колоннами. Сейчас он стоит перед входом. Мне кажется, в этом есть какая-то мистика — вышедший за пределы футбольного стадиона Валерий Лобановский своей зашкаливающей энергией помогает революционерам. В чем-чем, а в трусости его никогда нельзя было обвинить. И уж, думаю, Лобановский точно не в обиде за то, что сейчас происходит с его памятником. В этом противостоянии он точно выстоит[214].

Если переименование стадиона и перенесение памятника обязаны в первую очередь спортивным мотивам, собственно событиям в истории клуба, то обширная иконическая перемаркировка в городской структуре — по большей части результат значительных событий в политической истории. Ибо переименование проспекта в честь Валерия Лобановского в декабре 2015 года произошло в ходе кампании по декоммунизации. Многополосная магистраль протяженностью 4,8 км именовалась прежде Краснозвездным проспектом. Название свое она получила еще в 1974 году в процессе масштабной градостроительной реконструкции этой части города. Магистраль проходит через Соломенский и Голосеевский районы; во втором из упомянутых административных округов находится и Байковое кладбище. Крайние точки магистрали формируют Севастопольская площадь на северо-западе и Демиевская, бывшая Московская, на юго-востоке, также переименованная в октябре 2016 года в рамках декоммунизации. Разворот памяти, который проходит через город, из-за огромной длины транспортных магистралей — результата советской градостроительной практики, воспринимается здесь совершенно буквально. К тому же магистраль копирует и передает свое название по многочисленным адресам, названиям остановок и расписаниям движения транспорта в иных пространственных контекстах.

Ил. 4. Проспект Валерия Лобановского, указатель. Фото: Вайкко Фрауенштайн

На том же проспекте невдалеке от Демиевской площади расположена и средняя школа № 319, в 2008 году также названная в честь Валерия Лобановского, — фрагмент скудно сохранившейся досоветской застройки района (проспект В. Лобановского, д. 146–148). В декабре 2009 года в школе открыт музей Валерия Лобановского, который когда-то здесь учился[215]. На памятной доске на фасаде, выходящем на проспект, под портретом спортсмена значится: «В этой школе с 1946 до 1956 года обучался славный футболист и тренер Валерий Лобановский»[216].

Как и табличка с названием музея над входом, доска транслирует связанное со зданием имя в общественное пространство. Соответствующим образом называется и расположенная непосредственно перед школой остановка общественного транспорта.

Ил. 5. Школа имени Валерия Лобановского, памятная доска. Фото: Вайкко Фрауенштайн

В школу № 144 — постройку 1950-х годов, которая находится на другом конце проспекта, вблизи Севастопольской площади (д. 6), ходил Олег Блохин (род. 1952), один из самых прославленных учеников-футболистов Лобановского. Блохин, признанный в 1975 году лучшим футболистом континента, был бомбардиром киевского «Динамо» в двух победоносных играх финала Кубка Европы: с клубом «Ференцварош» (Будапешт) в 1975 году и с клубом «Атлетико» (Мадрид) в 1986-м; он же забил все три гола в матчах финала Суперкубка УЕФА 1975 года против мюнхенской «Баварии» (1:0, 2:0). Неизменным тренером «Динамо» был тогда Валерий Лобановский. В ткань городской памяти вплетены, таким образом, в буквальном, физическом смысле элементы почти классической истории о наставнике и его ученике.

Ил. 6. Остановка около школы имени Валерия Лобановского. Фото: Вайкко Фрауенштайн

Перемена места проведения игр на своем поле киевского «Динамо» после завершения строительных работ на Олимпийском стадионе в 2011 году символически также оказалась связана с Валерием Лобановским. Ибо он оказывается неоспоримо доминирующей личностью среди персонажей рекламных щитов музея «Динамо» (Киев), размещенного здесь после реконструкции арены накануне Чемпионата Европы 2012 года.

Ил. 7. Олимпийский стадион в Киеве. Фанатский магазин «Динамо». Фото: Дирк Зуков

Ил. 8. Фанатская наклейка киевского «Динамо». Фото: Вайкко Фрауенштайн

Память о легендарном тренере не исчерпывается адресами в центре; распространилась она и далеко на периферии города. Так, расположенная на Салютной улице в Шевченковском районе детско-юношеская футбольная школа клуба «Динамо» также носит имя Валерия Лобановского.

Помимо названных, рассчитанных на долгий срок памятников и посвящений, встречаются и другие многочисленные изображения героя — порой мимолетные, но регулярно появляющиеся снова и снова, вроде наклеек[217]. В качестве примера следует привести лишь один образец, случайным образом обнаруженный на Олимпийском стадионе в октябре 2017 года.

На переднем плане, под лозунгом «Команда, без которой нам не жить», на стикере помещено изображение Лобановского в последние годы его жизни. По сторонам портрет фланкируют почетный венок в честь основания клуба в 1927 году с надписью «90 лет» (слева) и эмблема клуба «Динамо» (Киев) (справа).

В связи с этим всплывает в памяти фигура еще одного выдающегося украинского тренера — Мирона Богдановича Маркевича (род. 1951). Маркевич, как и Лобановский, сделал карьеру как футболист, прежде чем стал успешным тренером, при котором среди прочего в 2015 году команда «Днепр» (Днепропетровск) добралась до финала Лиги Европы. Прежде на национальной футбольной сцене это удалось лишь в 2009 году донецкому клубу «Шахтер». Совмещая память о прошлом с надеждами на будущее, иные фанаты киевского «Динамо» видят в нем достойного преемника легендарного тренера, что остается пока, впрочем, в области желаемого, так как до сих пор Маркевич отклонял все предложения стать тренером «Динамо».

Итак, память о Лобановском распространилась в городском пространстве Киева. Во времена интенсивного самоутверждения на национальном и локально-столичном уровнях, как и внутри специфической, по большей части ограниченной футболом социальной прослойки, как образец для подражания «в независимой Украине [он] стоит выше всякой критики… и [является] одним из немногих общенациональных святых»[218]. Вместе с тем память о нем характерна для сложной ситуации с культурной памятью в постсоветскую эпоху в целом, а теперь, в связи с кризисом на Восточной Украине и обострившимся конфликтом с Россией, особенно. В Лобановском культивируется его «украинство»[219], хотя, бесспорно, он — также и советский человек, об успехах которого — что не в последнюю очередь доказывает второе место Советского Союза на Чемпионате Европы в 1988 году — свидетельствуют сегодня немало его памятных мест и за пределами Украины. Это подтвердилось, в частности, при открытии описанного выше памятника Лобановскому перед стадионом в 2003 году, на котором среди почетных гостей как нечто само собой разумеющееся выступал и представитель Российского футбольного союза. Та же дилемма отражается и в звании Героя Украины. Установленное в качестве высшей государственной награды по случаю седьмой годовщины независимости Украины в 1998 году, оно призвано содействовать «украинству» и отмечать исключительно тесную связь с Украиной — при всей очевидности того, что его «типологические корни» восходят к учрежденному в 1934 году как высшая награда СССР званию Героя Советского Союза. И становление самого Лобановского, и его многочисленные успехи в особенности вообще были возможны лишь в специфических условиях социализма, в спортивном обществе «Динамо», тесно связанном с органами государственной безопасности. Сформулировано это и Юрием Андруховичем, который рассматривал Лобановского как «человеческую элементарную частицу империи»[220].

Исторические места и многочисленные разнородные элементы памяти о Валерии Лобановском образуют в Киеве — хотя и не лежат при этом в основе некоего генерального плана памяти — обширную и разнообразную топографию. Эта память транслируется и закрепляется с помощью разных средств и моделей. Одновременно она проигрывается на бессчетных городских «больших и малых полях» — от многокилометрового проспекта, стадионов и масштабных памятников до стикеров на табличке с названием улицы. Между собой они, впрочем, граничат лишь отчасти.

Перевод с немецкого Антона Вознесенского

Вилимовски [отрывки из романа]

Миленко Ергович

В ту ночь Давиду снился Эрнест Вилимовски. Это был странный сон, странный настолько, что хоть он его тут же забыл, как обычно и забывают большинство снов, но днем позже вспомнил, причем во всех деталях.

В первый раз как он себя помнит, Давиду снилось, что он бежит. И бежал он первый раз в жизни. Иногда ему снилось, что он ходит, и иногда он еще вспоминал, правда теперь все туманнее и бледнее, свои первые шаги, до того как заболел. Но он никогда не бегал и не знал, как бегают. До этого сна. Во сне он бежал по какому-то лугу, который почти сразу из обычного луга превратился в поле стадиона ТС Висла в Кракове. Перед ним возник мяч. Он точно знал, что с ним делать. Легко повел, перебрасывая носками бутсов с одной ноги на другую. Тут впереди появилась пара крупных черных людей. Это были Леонидас и Геркулес. Ловким, отработанным движением, казавшимся ему известным с рождения, он обманул их обоих и послал мяч между ног Геркулеса. Побежал дальше и увидел перед собой всю бразильскую сборную, разместившуюся на поле, как на рисунке из кратких правил игры в футбол. Он обошел одного, потом другого, продвигаясь вперед и прорываясь к воротам, и вдруг в этом своем сне понял, что это не сон. Сном было все до этого. Перед воротами Бататаиса, один на один с ним, он сделал обманное движение и неспешным, элегантным ударом, ударом Эрнеста Вилимовского, отправил мяч в ворота. И вдруг увидел, что трибуны пусты. Нигде ни одного зрителя. Один он, Давид Мерошевски, сидящий в первом ряду. Его прошиб ледяной пот, когда он увидел себя в таком виде. Или когда увидел себя из того, что сейчас было сном. Или все-таки действительностью? Он подошел к тому Давиду, и тут у него будто камень с сердца свалился. Это был не Давид, хотя тело было Давидовым, изломанным и уродливым. Но голова была Эрнеста Вилимовски. Теперь ты — это я, сказал Эрнест, это мой подарок тебе! Ладно, урод, издевательски бросил он и побежал к центру поля, где бразильцы готовились продолжить игру после пропущенного гола. Никогда больше не оглянусь, думал он, и никогда больше его не увижу.

В этот момент его разбудила гроза.

Где-то рядом ударила молния. Раздался страшный треск грома. Вспышки освещали небо так ярко, что на мгновения становилось светло как днем. Но цвета отсутствовали, все было черным, белым или серым, как в старом кинофильме.

[…]

Он, пытающийся сохранить равновесие между всеобъемлющим счастьем и таким же горем, чувствовал себя, как балансирующий на высоте канатоходец. Сон был живым, а он во сне был Вилимовски. Он и сейчас телом и ногами помнил движения, финты и повороты, с помощью которых обошел бразильских защитников, послал мяч между ног одного из них, сумел пробить по пустым воротам. Все это происходило на самом деле, потому что запомнилось как реальность, а не как сон. И может повториться, наверняка даже повторится, подумал он, и это на мгновение сделало его счастливым.

После чего он стремительно провалился во что-то до сих пор ему неизвестное.

Провалился в отчаяние, потому что только сейчас осознал свое постоянное состояние, пребывание в теле, которое его не слушается, в котором нет пространства и которое существует только в виде постоянной глухой боли, время от времени усиливающейся, а потом снова ослабевающей, как звук отцовского радиоприемника.

Теперь он вдруг перестал ощущать, что сжился со своим телом, что привык к нему. Раньше он не знал, что может быть иначе. И как дерево не завидует белке из-за того, что та прыгает по веткам, а белка не думает, что, возможно, приятнее быть не белкой, а деревом, так и ему не приходило в голову, каково тем, кто ходит, прыгает и бегает вокруг него. Может быть, он даже чувствовал себя привилегированным из-за того, что это они катали его в инвалидном кресле, а не он их.

Но теперь он знал, как это — быть Вилимовски.

Такое странное состояние продолжалось некоторое время, но сон был гораздо реальнее, и его снова охватила гордость за забитые во сне голы.

Поэтому он рассказал сон всем сидящим за столом.

Он очень живо изобразил каждую минуту игры, но его описание матча отличалось от того, как Польша играла с Бразилией на самом деле, потому что в его рассказе бразильцы вообще не атаковали, а лишь безуспешно защищались от Вилимовски. И хотя кроме Вилимовски никаких поляков там не было, ни страшный Леонидас, ни Геркулес, ни все другие не имели никаких шансов в противоборстве с ним.

То, чего не было во сне, чего не хватало или что оказалось со временем забытым, Давид мог просто выдумывать. Он знал, этого никто не заметит, но удивился, что совершенно реальным казалось и то, что он сочиняет прямо сейчас. Словно оно тоже произошло. А может быть, действительно произошло и происходит, пока он рассказывает и пока есть те, кто готов его слушать.

Умолчал он только о том, что трибуны стадиона были пусты и что там, в полном одиночестве, сидел лишь настоящий Эрнест Вилимовски, в теле Давида, но со своей головой, который сказал ему: «Теперь ты — это я, это мой подарок тебе!», а Давид ответил «Ладно, урод» и убежал, чтобы никогда больше не видеть его лица.

Об этом он умолчал, потому что и это было реальностью.