Читающий мозг в цифровом мире

Дорогой читатель,

вы только что «проследили» путь одного слова. Мы видели в последнем письме, что чтение слова вызывает активацию мириада нейронов, которая включает передачу сигналов через несколько областей во все пять слоев мозга. Теперь, представьте себе, что я попрошу вас прочесть не отдельно взятое слово «следы», а вскрыть его смысл и включить это слово, в значительно более требовательный контекст фразы, такой, к примеру:

Его любовь не оставляла следов, кроме тех, которые никогда не исчезнут, для нее и для каждого кто захочет в них вглядеться.

А что в предложении

Если я когда-нибудь напишу роман, я заполню его предложениями, подобными тому, которое вы только что прочитали, они потребуют от вас гораздо большего внимания, чем вам кажется на первый взгляд. Если бы мои коллеги по университету Тафтса, Джина Куперберг и Филлип Холкомб, использовали свои различные методы мозгового воздействия, от МРТ до потенциальных методов, связанных с событиями (ERP) (измеренная реакция мозга, которая является прямым результатом определенного сенсорного, когнитивного или моторного воздействия – Прим. перев.), вы смогли бы наблюдать замечательные процессы. Они могли бы объяснить всю совокупность разнообразных и удивительных данных, которые они отражают.

Например, после того как вы встретили слово «следы» в этом контексте, вы увидите в ERP то, что называется ответом N400 – это же слово на нескольких языках. Мозговая активность длинной в 400 миллисекунд в этих областях дает электрофизиологический сигнал удивления вашему мозгу. В этих областях регистрируется нечто аномальное и непредвиденное – то есть в этом случае изначально не была ориентация на единственное значение употребления слова «следы». Очевидным это стало после того, как возникли другие вариативные трактовки, как только вы прочли текст до конца. Предложения, в которых наши первоначальные представления о значении слова не находят подтверждения, требуют паузы и размышления. На этом примере очевидно, что мы должны понимать четкие умозаключения, к которым постепенно направляет нас контекст. В таких предложениях осознание целого намного важнее, чем сумма отдельных частей, и схема «мозг – читатель» отражает, какие процессы активированы, как долго и каких именно областях. Ваша обработка этого предложения, да и вообще любого предложения, не является простым аддитивным упражнением, в котором все перцептивные и лингвистические действия, описанные ранее в кольцах, теперь происходят в течение двадцати слов подряд.

Как убедительно пишет Энди Кларк, когда мы читаем слова в сложносочиненных предложениях, мы вступаем на новую когнитивную территорию, где ожидание встречается с восприятием и, действительно, чаще всего предшествует восприятию и подготавливает его. Меня до сих пор удивляет то, что мы знаем до того, как прочитаем какое-либо предложение. Это готовит нас к более быстрому распознаванию даже визуальных форм отдельных слов и к более точному пониманию их значений в любом новом контексте. Мы, опытные читатели, обрабатываем и соединяем нашу перцептивную информацию более низкого уровня (т. е. первые кольца схемы чтения) почти с головокружительной скоростью. Только благодаря этому нам доступно уделять внимание процессам осмысленного чтения более высокого уровня, которые, в свою очередь, постоянно передают информацию обратно процессам более низкого уровня, тем самым лучше подготавливая их к следующим словам, с которыми они сталкиваются. Когнитивная красота этих интерактивных обменов заключается в том, что они ускоряют все, от восприятия до понимания. Они ускоряют восприятие, сужая возможности того, что мы будем нечто читать как набор слов. Это соответствует тому, что Джина Куперберг называет проактивными ожиданиями. Это то, что теперь выполняет каждый смартфон, когда вы печатаете текст иногда с дикими (а иногда и досадными) ошибками. Эти ожидания, в свою очередь, основаны на различных источниках, включая нашу оперативную память о том, что мы только что прочитали, и нашу долгосрочную память о хранящихся фоновых знаниях. Вместе эти взаимодействия между восприятием, языком и процессами осмысленного чтения ускоряют наше понимание. Потому что они позволяют нам читать предложение из двадцати слов контекстно и гораздо быстрее, чем отдельно взятые значения, заключенные в 20-ти словах. Качество того, как мы читаем любое предложение или текст, зависит и от количества времени, которое мы отводим для осмысленного чтения. Все, что мы рассмотрим в этой книге, начиная с цифровой культуры, привычек чтения наших детей и их детей и заканчивая ролью созерцания в нас самих и в обществе, основывается на понимании критически важного, но никогда не гарантированного распределения времени на процессы, которые формируют навыки осмысленного чтения. Это относится как к развитию навыка в детстве, так и к его поддержанию в течение всей нашей жизни. Для формирования процессов осмысленного чтения требуются годы, и как общество мы должны быть уверены, что мы внимательно следим за их развитием в нашей новом поколении с самого раннего возраста. Это требует ежедневной бдительности от нас, опытных читателей нашего общества, чтобы потратить дополнительные миллисекунды, необходимые для сохранения осмысленного чтения в течение долгого времени.

Небольшой тест

Давайте посмотрим, насколько хорошо вы имеете осмысленно читать. Рассмотрим два отрывка из книги известного генетика Фрэнсиса С. Коллинза, руководителя проекта «Геном человека». Они посвящены чтению самого известного из когда-либо написанных текстов – Библии. Найдите Библию и прочитайте текст (Бытие 1:1) полностью, до конца (Бытие 2:7). Не может быть ничего лучше, чем трактовать текст, знакомясь с ним в подлиннике. Несмотря на 20 веков споров, было бы справедливо сказать, что ни один человек не знает, что именно подразумевалось в этой книге. Мы должны продолжать исследовать и трактовать ее! А мысль, что научные откровения будут врагами в этом стремлении, неправильна. Если бы Бог создал Вселенную и законы, которые ею управляют, и если Он наделил людей интеллектуальными способностями осознавть ее работу, хотел бы Он, чтобы мы пренебрегали этими способностями? У вас есть все шансы, что вы прочтете первый отрывок в трактовке Коллинза о сотворении мира быстро и без особых усилий. Однако второй отрывок, возможно, заставит вас не раз остановиться. Тем не менее шансов на то, что вы прочитаете его одним из двух совершенно разных способов, больше: либо с большими усилиями, чтобы понять и поразмыслить над тем, что имел в виду автор, рассуждая о науке и религиозных убеждениях, либо с большим трудом, зависящим от вашей внимательности. То, как вы прочитаете эти два отрывка, предоставляет окно длиной в миллисекунды не только для вашего текущего чтения, но и для решения дилемм, с которыми мы все сталкиваемся в нашем тысячелетии, по мере того, как переходим от культуры, основанной на литературе к культуре, основанной на цифровых технологиях и чтению с экранов гаджетов.

В одном из своих стихотворений Уильям Стаффорд писал: «вам было оказано особое внимание». Это было поэтическое описание когнитивных слоев, скрытых в словах, тем самым он пригласил нас открыть для себя смысл, который больше нигде не встречается. Именно природа внимания, которую вы только что использовали, чтобы исследовать или просто прочитать слова Фрэнсиса Коллинза, лежит в основе больших и неотвеченных вопросов, с которыми общество начинает сталкиваться. Изменится ли качество нашего внимания, когда мы читаем на носителях, которые выигрывают благодаря мгновенной сменяемости текста, быстрого переключения задач и непрерывного мониторинга? Происходит рассеянное внимание, в противоположность более обдуманному сосредоточенному погружение в печатный текст. Меня, как ученого, беспокоит, что у таких опытных читателей, как мы, после нескольких часов (и лет) ежедневного чтения с экрана, незаметно меняется фокусировка внимания при чтении более длинных и серьезных текстов. Будет ли качество нашего внимания при чтении основой качества наших мыслей и будут ли они неумолимо меняться по мере того, как наша культура переходит от печатной к цифровой? Каковы когнитивные угрозы и перспективы такого перехода?

Чтобы понять, что мы теряем и что приобретаем, получая и используя навыки, необходимые для повседневной жизни в XXI веке, я хочу погрузиться в суть вопроса, изучив многообразие процессов осмысленного чтения, составляющих цепочку «чтение – мозг» так, чтобы понять их разнообразие и то, что они нам несут. Процессы осмысленного чтения, описанные здесь, не подразумевают исчерпывающий список, и они не появляются в мозге в какой-либо одной определенной последовательности или конфигурации. Некоторые из них более выразительны функционально, некоторые более аналитические, некоторые более генеративные. В зависимости от типа чтения в цепи «чтение – мозг» в динамическом тандеме активизируются многочисленные сложные процессы, поступающие друг от друга и, как уже упоминалось, включающиеся на уровне слов.

Процессы осмысленного чтения вызывают воспоминания

Когда мы размышляем что предложение означает буквально способ мышления, мы понимаем, что предложение – это одновременно и возможность, и предел мысли, то, чем мы должны думать, и то, что мы должны думать. Более того, это осязаемая мысль. Это образец чувственного восприятия.

Уэнделл Берри

Образность

Концептуализация Венделлом Берри предложения как «чувствующая способность мыслить» – это хорошее объяснение перехода на один из самых глубоких процессов чтения, наиболее осязаемых, чувственно-выразительных: нашу способность формировать визуальные образы при чтении. Как нам это сделать? Как подчеркнул художник и писатель Питер Мендельсунд, то, что мы «видим» при чтении, помогает нам создавать картинку текста совместно с автором или, если говорить о художественной литературе, «видеть» реальных героев, описанных автором. Так же обстоит дело и с восприятием вербального рассказа, который может быть в равной степени и художественным, и нон-фикшн. Как описывает этот процесс один писатель: «Откройте книгу, и голос зазвучит. Мир в равной степени может быть как чужим, так и гостеприимным Он появляется, чтобы обогатить читателя вариантами того, как следует понимать жизнь». Таким образом, когда вы читали описание Марка Твена о Гекльберри Финне, изображение Элис Уокер о Сели или Ф. Скотта Фицджеральда, использующего голос Ника Каррауэйя для описания Джея Гэтсби, вы могли бы узнать почти каждого из этих персонажей в толпе.

Возьмите один из самых захватывающих «коротких рассказов», когда-либо написанных. Он возник в результате пари, заключенного с Эрнестом Хемингуэем его группой друзей-писателей. Они поспорили, что он не сможет написать рассказ, состоящий из шести слов. Неудивительно, что Хемингуэй взял, и выиграл пари. Удивительно то, что он почувствовал, что эта история – одно из его лучших произведений. Он был прав. Обладая минимумом слов, он вызвал один из самых мощных визуальных образов, а также некоторые из тех же самых глубоких процессов погружения в текст, которые мы могли бы использовать при чтении его более длинных произведений. Вот его история в шести словах:

Выставлены на продажу: детские ботиночки, неношеные.

Немногие примеры текстов всего лишь из шести слов когда-либо производили такой висцеральный (внутренностный – Прим. перев.) удар. Мы интуитивно чувствуем, почему обувь никогда не носили. Прежде чем это осознать, мы увидим в своем воображении образ одинокой пары детских туфель, вероятно, с идеальными, миниатюрными шнурками и без намека на отпечаток крошечной ноги. Такое изображение даст вход в наш резервуар базовых знаний, которые помогут нам сделать вывод о целом сюжете под скудным объявлением о продаже, состоящем всего лишь из шести слов. В то же время взаимодействие в рамках наших собственных базовых знаний, образов и логических процессов помогло нам перейти от собственной точки зрения к точке зрения других, со всеми вытекающими отсюда последствиями и к взрыву эмоций. Таким образом, в шести кратких словах Хемингуэй представил образ, способный вызвать у читателя диапазон личных эмоций: мучительный сгусток чувств, которые могла принести подобная потеря; едва сдерживаемое облегчение, что у читателя подобного опыта не было, и тут же укол вины, порожденный этим чувством облегчения; и возможно, молитвенная надежда никогда не познать это чувство на собственном опыте. Немногие писатели наделены даром заставить нас погрузиться в подобную пучину отчаянья через такую экономию слов. Но здесь я фокусируюсь не на писательской точности Хемингуэя, а скорее, на способности визуальных образов помочь нам (автору и читателю) проникнуть в многочисленные слои смысла, которые могут лежать в основе текста, а также понять мысли и чувства других.

Акт принятия точки зрения и чувств других является одним из самых глубоких и недостаточно понятных процессов осмысленного чтения. Описание Пруста «этого плодородного чуда общения, совершенного в одиночестве», изображает интимное эмоциональное измерение в переживании чтения: способность общаться и чувствовать друг с другом, не сдвигаясь ни на дюйм с места в наших собственных мирах. Эта способность, передаваемая чтением, уходить и при этом не покидать свою орбиту, – вот что дало затворнице Эмили Дикинсон то, что она называла личным «фрегатом», – другие жизни и земли вне ее местечка на главной улице в Амхерсте, штат Массачусетс.

Американский священник и богослов Джон Данн описал этот процесс встречи и восприятия образов в чтении как акт «прохождения», в котором мы постигаем чувства, воображения и мысли других людей через особый вид эмпатии: «Прохождение никогда не бывает полным, а всегда частичным и неполным. И есть равный и противоположный процесс возвращения к себе». Это прекрасно подходящее описание, как мы переходим от наших изначально устоявшихся взглядов на мир ко входу в чужой и возвращению к себе обогащенными другим опытом. В «Разуме любви», его вдохновляющей книге о созерцании, Данн расширил понимание Пруста: «Это то самое, что “Плодотворное чудо общения в одиночестве” может быть уже своего рода обучением любви». Данн видел парадокс, который Пруст описал в чтении при котором общение происходит, несмотря на одиночный характер чтения, как неожиданную подготовку к нашей способности знакомиться с другими людьми, понять, что они чувствуют, и как они начинают менять наше ощущение того, кто или что есть «другое». Для таких людей, как богослов Джон Данн и писатель Гиш Джен, чья жизнь освещает этот принцип как в художественной, так и в нехудожественной литературе, акт чтения – это особый ритуал, в котором человек освобождается от себя, чтобы перейти к другим и при этом узнать, что значит быть другим человеком с другими устремлениями, сомнениями и эмоциями, о которых он иначе никогда бы не узнал.

Мощный пример преобразующего эффекта «прохождения» мне рассказал преподаватель драматического искусства Беркли, работающий с подростками на Среднем Западе США. К нему пришла ученица, красивая тринадцатилетняя девочка, которая сказала, что хочет участвовать в театральной студии, исполняющей пьесы Уильяма Шекспира. Это была бы обычная просьба, если не брать во внимание, что у девушки развился кистозный фиброз и ей сообщили неутешительный диагноз, мало совместимый с жизнью. Учитель дал девушке роль, которая, как он надеялся, подарит ей чувства романтической любви и страсти, которых она, возможно, не успеет испытать в жизни. Она стала, как и ожидал учитель, идеальной Джульеттой. Почти за одну ночь она запомнила строки «Ромео и Джульетты», как будто уже сотню раз играла эту роль. То, что случилось дальше, ошеломило всех вокруг. Девушка играла роли одной шекспировской героини за другой, каждая роль исполнялась с большей эмоциональной глубиной и силой, чем предыдущая. Прошли годы с тех пор, как она сыграла впервые Джульетту. Вопреки всем ожиданиям и медицинским прогнозам, девушка поступила в колледж, где обучается медицине и театральному искусству и в котором она будет продолжать «переходить» от одной роли к другой. Замечательный пример этой ученицы заключается не столько в том, может ли ум и сердце преодолеть ограничения тела, скорее, он касается мощной природы того, что именно вхождение в жизнь других может означать для нашей собственной жизни.

Драма делает более заметным то, что каждый из нас испытывает, когда погружается с головой в чтение. Мы мысленно приветствуем других, как наших собственных гостей, а иногда и сами становимся другими. На мгновения мы покидаем себя, и когда снова возвращаемся, мы меняемся как интеллектуально, так и эмоционально. И иногда, как показывает описанный пример, мы переживаем то, что жизнь не позволяет нам. И есть дар внутри дара. Восприятие перспективы не только связывает наше чувство сопереживания с тем, что мы только что прочитали, но и расширяет наши внутренние знания о мире. Это – приобретенные способности, которые помогают нам стать более человечными с течением времени, будь то в детстве, когда вы читаете книжку о Ёжике и Медвежонке и узнаете, как Ёжик всю зиму лечил Медвежонка, когда тот заболел, или во взрослом возрасте, когда читаете «Возлюбленную» Тони Моррисон, «Подземную железную дорогу» Колсона Уайтхеда или Джеймса Болдуина «Я не ваш негр» и сопереживаете душераздирающей порочности рабства и отчаянию тех, кто осужден на него. Через акт осмысленного чтения мы учимся чувствовать, что значит пребывать в отчаянии и испытывать бессилие, или проникаемся чувством экстаза, или нас накрывают целый спектр невысказанных чувствам.

Я уже не помню, сколько раз я перечитывала, что чувствовала каждая из героинь Джейн Остин; Эмма – Фанни Прайс, Элизабет Беннет в «Гордости и предубеждении» или в ее новом воплощении – книге Кертиса Ситтенфельда «Приемлемо: современный пересказ гордости и предубеждения». Что я знаю, так это то, что каждый из этих персонажей испытал эмоции, которые помогли мне понять тот диапазон часто противоречивых чувств, которые испытывает каждый из нас; это позволяет нам чувствовать себя менее потерянными, оставаясь один-на-один с нашей особой сложной смесью эмоций, вне зависимости от позитивных или негативных обстоятельств нашей жизни. Как сказано в пьесе «Призрачные земли», посвященной жизни К. С. Льюиса: «…мы читаем, чтобы знать, что мы не одиноки». Действительно, если нам очень повезет, мы можем испытать особую форму любви к тем, кто живет в наших книгах, и даже, иногда, к авторам, которые их пишут. Можно найти одно из наиболее точных объяснений этого последнего феномена в одном из самых невероятных исторических персонажей – Никколо Макиавелли. Чтобы он мог лучше проникнуть в то, что предлагает автор и вступить с ним в диалог, Никколо Макиавелли надевал костюм соответствующей эпохи. В письме к дипломату Франческо Веттори в 1513 году он писал: «…Мне не стыдно говорить с ними и спрашивать их о причинах их поступков; и они по доброте своей отвечают мне и в течение четырех часов я не чувствую скуки, я забываю все неприятности, я не боюсь бедности, я не боюсь смерти; полностью отдаю себя им…». В этом отрывке Макиавелли иллюстрирует не только полученные благодаря осмысленному чтению бонусы, но и способность перенестись из любой реальности в иную, находящуюся внутри нас. Мы можем переживать и обогатиться знанием этого пережитого, которое характерно для большинства людей независимо от возраста: страх, тревогу, одиночество, болезнь, любовные сомнения, потерю и забвение, иногда саму смерть.

Я не сомневаюсь, что некоторые из них были такими же, как юная Сьюзен Зонтаг, которая смотрела на свой книжный шкаф и говорила, что она «разглядывает своих друзей, они (книги) – словно зеркало, через которое можно пройти насквозь и уйти куда-нибудь (с ними)…»

И конечно же, именно об этом свидетельствуют авторы в коммуникативном измерении чтения. Это значит, в любом возрасте можно оставить себя, чтобы войти в желанную гавань в компании других, будь то вымышленные персонажи, исторические личности или создавшие их авторы.

То, что этому погружению в глубокую читательскую жизнь грозит исчезновение из нашей культуры, очевидно. Именно об этом у меня недавно состоялся большой и обстоятельный разговор с командой NPR (National Public Radio – крупнейшая некоммерческая организация в США. – Прим. перев.), в котором мы высказали нешуточное беспокойство по поводу этого.

Есть много вещей, которые были бы потеряны, если бы мы начали постепенно отказываться от познавательного терпения, способного окунуть нас в миры, созданные книгами, и жизни и чувства «друзей», которые их населяют. И хотя это замечательно, что фильмы и кинокартины могут делать что-то из этого, есть все же разница в качестве погружения, которое становится возможным благодаря проникновению в артикулированные мысли других.

Что будет с юными читателями, которые никогда не встретятся и не начнут понимать мысли и чувства кого-то совершенно другого? Что будет с опытными читателями, которые начнут терять контакт с этим чувством сопереживания людям, находящимся за пределами их круга общения? Это формула для невольного невежества, страха и непонимания, что может привести к воинственным формам нетерпимости, которые противоположны первоначальным целям Америки для ее граждан из совершенно разных культур.

Подобные мысли и связанные с ними надежды часто встречаются в творчестве писательницы Мэрилин Робинсон, которую бывший президент США Барак Обама назвал «специалистом по эмпатии». В одной из своих поездок по стране во время его президентства, Обама посетил Робинсон в штате Айова. Во время их встречи, Робинсон посетовала, что она видит, как многие люди в Соединенных Штатах, особенно в политических кругах, становятся все нетерпимее к тем, кто отличается от них самих, видя их «злобными другими». Она охарактеризовала это как «опасную тенденцию, которая может усугубляться, а останемся ли мы после этого демократической страной?».

Пишет ли она об упадке гуманизма или о способности страха умалять сами ценности его сторонников, претендуя на защиту, она концептуализирует силу книг, чтобы помочь нам понять точку зрения других как противоядие от страхов и предрассудков, которые многие люди испытывают часто неосознанно. В этом контексте Обама ответил Робинсон, что самые важные вещи, которые он узнал о том, что значит быть гражданином, пришли из романов:

«Это связано с эмпатией. Это связано с тем, что мы привыкли к мысли, что мир сложен и полон серого, но в нем все еще есть истина, чтобы быть найденной, и что мы должны стремиться к этому и работать и трудиться над этим и над мыслью о том, что можно установить контакт с кем-то другим, даже если он сильно отличается от тебя».

Правдивые и реальные уроки эмпатии, которые Обама и Робинсон обсуждали, могут начинаться с переживания других жизней, но они углубляются работой, которая следует за погружением в прочитанное, то есть то, что мы читаем, заставляет нас проверять на прочность наши собственные устоявшиеся умозаключения и жизни других. Рассказ Лючии Берлин «Пособие по уборке женщин» — пример для меня. Когда я начала читать рассказ, то увидела, что главная героиня – уборщица не обращает внимания на повседневные трагедии, которые происходят в местах, где она работает. До тех пор, пока я не прочитала финальную фразу, произнесенную героиней: «Наконец-то я плачу». Все, что я вначале думала об уборщице-рассказчице в этой истории, рухнуло с последней строкой. Мои ошибочные выводы вылетели в одно из тех окон, которые открываются, когда мы сталкиваемся с собственными предубеждениями, привносимые во все, что читаем. Без сомнения, это было унизительное осознание, Берлин хотела, чтобы ее читатели узнали о себе.

Книга Джеймса Кэрролла «Христос на самом деле: Сын Божий для светской эпохи» описывает аналогичное противостояние в контексте литературы нон-фикшн. Автор рассказал на собственном примере, как будучи юным мальчиком, очень набожным католиком, он читал Анну Франк «Дневник молодой девушки». Он описал прозрение, изменившее его жизнь, когда осознал мысли этой молодой еврейской девушки со всеми ее призрачными надеждами и желанием жить, мечтами, которые теплились в ней на фоне той жестокой реальности и ненависти к евреям, в конечном счете уничтожившими ее и ее семью. Появление в его мыслях этой совершенно чужой девушки неожиданно изменило молодого Джеймса Кэрролла. От его памятных описаний конфликтов с отцом, военным генералом, во время вьетнамского кризиса в Американском Реквиеме «Бог, мой отец и война, которая произошла между нами» до его описаний отношений между иудаизмом и христианством в книге «Меч Константина: Церковь и евреи: История», каждая из его книг вращается вокруг необходимости понять на тончайшем уровне реальность другого, будь то во Вьетнаме или в немецком концлагере. Во «Христе», на самом деле он использовал жизнь и мысли немецкого теолога начала XX века Дитриха Бонхёффера, чтобы подчеркнуть реальные разрушительные последствия неспособности человека принять точку зрения другого. Бонхёффер непоколебимо проповедовал и писал сначала с кафедры, а затем из тюремной камеры, о трагической неспособности большинства людей понять целесообразность и реальность существования исторического Иисуса, выходца из еврейской земли, понять, что чувствовали преследуемые евреи в Германии. Основной мыслью его последней работы стался открытый вопрос: как бы на самом деле исторический Христос отреагировал на нацистскую Германию?

Только тот, кто принимает сторону евреев, утверждал он, может «воспевать их григорианские песнопения». Этот вывод побудил его совершить то, что противоречило его первоначальным собственным религиозным убеждениям. Он будто отрекся от заповеди «не убий» и принял участие в двух неудачных покушениях на жизнь Гитлера, и в конечном итоге он сам был убит в концентрационном лагере по прямому приказу представителя фюрера.

Я пишу это письмо в то время, когда миллионы беженцев, большинство из которых мусульмане, спасаются от ужасных условий жизни и пытаются попасть в Европу, Соединенные Штаты или куда-либо еще, чтобы вернуть свои прежние жизненные ориентиры. Я пишу это письмо в тот день, когда молодой еврейский мальчик из моего родного Бостона был убит в Израиле на перемене в колледже, потому что был воспринят молодым палестинским мальчиком как «другой, как враг».

Обращение к проникновенному глубокому осмысленному чтению не может предотвратить все подобные трагедии, но понимание будущего и жизненных ориентиров других людей может дать новые, разнообразные поводы, чтобы в нашем мире найти альтернативные, эмпатические способы справиться с неприязнью к другим, не похожим на тебя, будь то невинные мусульманские дети, пересекающие коварные открытые моря, или невинный еврейский мальчик из бостонской школы Маймонида, – все они погибли за много миль от своих домов.

Тревожная реальность, однако, заключается в том, что многие из нас, в том числе и я сама, до недавнего времени не подозревали, что среди нашей молодежи начался непредвиденный упадок эмпатии. Научный сотрудник Массачусетского технологического института Шерри Теркл описала исследование Сары Конрат и ее коллег в Стэнфордском университете, которое показало 40-процентное снижение эмпатии у молодежи за последние два десятилетия, причем самое резкое снижение зафиксировано за последние десять лет. Теркл приписывает потерю эмпатии в значительной степени их неспособности ориентироваться в онлайн-мире, не теряя связи в реальном времени, личных отношений. По ее мнению, наши технологии ставят нас на грань, которая меняет не только то, кем мы являемся как личности, но и то, кем мы являемся друг другу. Чтение на самых глубоких уровнях может стать одним из противоядий отмеченной тенденции отхода от эмпатии. Но не заблуждайтесь: эмпатия – это не только проявление сострадания к другим; спектр ее намного шире. Эмпатия – это также более глубокое понимание другого, необходимый навык в мире возрастающей взаимосвязанности между различными культурами. Исследования в области когнитивной нейробиологии показывают, что то, что я здесь называю перспективным восприятием, представляет собой сложную смесь когнитивных, социальных и эмоциональных процессов, которая оставляет обширные следы в наших схемах «чтение – мозг». Исследования, проведенные немецким нейробиологом Таней Сингер в области визуализации мозга, расширяют прежние представления об эмпатии и показывают, что она включает в себя целую чувственно-мыслительную сеть, которая соединяет зрение, язык и познание с обширными подкорковыми сетями.

Сингер подчеркивает, что эта более крупная сеть содержит в себе, среди прочих областей, взаимосвязанные нейронные сети мозга, включая изолирующую оболочку и кору поясной извилины мозга, которые функционируют, соединяя большие пространства человеческого мозга. Хотя мысль о том, что двигательная кора активизируется при чтении, может показаться чем-то вроде образного скачка, она ближе к буквальному, кортикальному прыжку. Восстановите мимолетный образ, вызванный в последнем письме, с образом Анны Карениной, прыгающей по рельсам. Те из вас, кто читал этот отрывок в романе Толстого, тоже прыгнули. По всей вероятности, те же самые нейроны, которые вы задействуете, когда двигаете ногами и туловищем, также активизировались, когда вы прочитали, что Анна прыгнула под поезд. Очень многие отделы вашего мозга были активированы, как в сопереживании ее висцеральному отчаянию, так и в некоторых зеркальных нейронах, двигательно реализующих это отчаяние. В одной из наиболее интригующих статей этого исследования, озаглавленной «ваш мозг на Джейн Остин», исследователь литературы XVIII века Натали Филлипс объединилась со стэнфордскими нейробиологами, чтобы изучить, что происходит, когда мы читаем художественную литературу по-разному: с «пристальным вниманием» и без него. (Самое время вспомнить о двух отрывках Коллинза). Филлипс и ее коллеги обнаружили, что, когда мы читаем художественное произведение «пристально», мы активируем области мозга, которые соответствуют тому, что персонажи чувствуют и делают. Исследователи были искренне удивлены, что, попросив одних аспирантов читать литературу внимательно и тщательно, и других читать просто для развлечения, они обнаружили, что у разных групп активируются различные области мозга, включая и те, от которых зависит двигательные функции. В соответствующей работе нейробиологи из Университета Эмори и Йоркского университета показали, как сети в областях соматосенсорной системы, осуществляющие контроль и пространственного положения частей тела между собой, и ответственных за прикосновение, активируются, когда мы читаем метафоры о текстуре, а также как активируются моторные нейроны, когда мы читаем о движении. Таким образом, когда мы читаем о шелковой юбке Эммы Бовари, активизируются наши области осязания, а когда мы читаем об Эмме, которая, спотыкаясь, выбегает из кареты, чтобы броситься в погоню за Леоном, ее молодым, непостоянным любовником, активизируются области, ответственные за движение в нашей двигательной коре, и, более чем вероятно, во многих связанных с эмоциональной сферой областях тоже. Эти исследования являются началом все возрастающей работы над местом эмпатии и перспективного подхода в нейробиологии литературы.

Ученый-когнитивист Кит Оутли, изучающий психологию художественной литературы, продемонстрировал прочную связь между чтением художественной литературы и вовлеченностью когнитивных процессов, которые, как известно, лежат в основе как эмпатии, так и теории сознания.

Оутли и его коллега по Йоркскому университету Раймонд Мар предполагают, что процесс принятия чужого сознания при чтении художественной литературы и характер содержания таких книг, в которых большие эмоции и жизненные конфликты регулярно разыгрываются, не только способствуют нашей эмпатии, но и представляют собой то, что социолог назвал нашей моральной лабораторией. В этом смысле, когда мы читаем художественную литературу, мозг активно имитирует сознание другого человека, в том числе и тех, кого мы иначе никогда бы и представить себе не могли. Это позволяет нам на несколько мгновений примерить на себя то, что на самом деле означает быть другим человеком, со всеми похожими, а иногда и совершенно разными эмоциями и той внутренней борьбой, которые управляют жизнью других людей. Схема чтения разрабатывается с помощью моделей, таких же, как и наша повседневная жизнь, таких же, как и жизнь тех, кто будет вести за собой других.

Писатель Джейн Смайли беспокоится, что именно этому измерению в художественной литературе больше всего угрожает наша культура: «…я думаю, что простая технология не убьет роман. Но романы можно будет отодвинуть на второй план, и когда это произойдет, наше общество будет ожесточенно и огрублено людьми, которые не имеют никакого способа понять нас или друг друга». Это леденящее душу напоминание, как важно чтение для людей, если мы хотим сформировать еще более осознанное, демократическое общество для всех. Таким образом, эмпатия включает в себя и знание, и чувство. Она включает в себя отказ от прошлых предположений и углубление нашего интеллектуального понимания другого человека, другой религии, другой культуры и эпохи. В этот момент нашей коллективной истории способность к сострадательному знанию других может быть нашим лучшим противоядием от «культуры безразличия», которую описывали духовные лидеры, такие как Далай-Лама, епископ Десмонд Туту и папа Франциск. Это также может быть нашим лучшим мостиком к другим, с которыми мы должны работать вместе, чтобы создать более безопасный мир для всех его обитателей.

В совершенно особом когнитивном пространстве внутри цепи «чтение – мозг», гордость и предубеждение могут постепенно раствориться через сострадательное понимание чужого ума. Эта новая работа по эмпатии в читающем мозге иллюстрирует физиологически, когнитивно, политически и культурно, насколько на самом деле важно, чтобы чувства и мысли были связаны в цепи чтения у каждого человека. Качество нашей мысли зависит от базовых знаний и чувств, которые каждый из нас проявляет.

Фундаментальные знания

Кто есть каждый из нас, если не комбинатор опыта, информации, книг, которые мы читали… Каждая жизнь – это энциклопедия, библиотека.

Итало Кальвино

Многие начинающие читатели, возможно, смогут расшифровать шестисловный рассказ Хемингуэя, но у них не будет фундаментальных знаний, чтобы сделать вывод о его основополагающем значении или почувствовать те эмоции, которые мы с вами испытываем, читая его. На протяжении жизни все, что мы читаем, пополняет наш резервуар знаний, который является основой нашей способности понимать и предвидеть все, что мы читаем. Под резервуаром я понимаю не только факты, хотя они и являются, конечно, частью его. Некоторые из наших лучших писателей красноречиво писали о чтении книг, о книгах как о концептуальных строительных блоках своей жизни. В своем прекрасном труде «История чтения» Альберто Мангель иллюстрирует этот основной компонент осмысленного чтения, когда пишет, что чтение является кумулятивным. Будучи подростком, Мангель работал в книжном магазине «Пигмалион» в Буэнос-Айресе. Там он столкнулся с самым известным клиентом магазина, знаменитым аргентинским писателем Хорхе Луисом Борхесом, который часто посещал магазин, чтобы найти не только новые произведения, но и новых читателей. Борхес начал терять зрение в свои пятьдесят и нанимал одного человека за другим из книжного магазина, чтобы они читали ему. История, как Мангель стал читателем Борхеса, является одним из наиболее трогательных рассказов двух популярных писателей, один из которых всемирно известен, а другой еще не написал свои первые публичные слова. То, что Мангель узнал в личной библиотеке Борхеса, пронизывает каждую книгу, которую он будет писать, от «Читателя о чтении» до «Библиотеки ночью», таково есть глубокое влияние книг на жизнь и хранилища знаний тех, кто их читает. И работа, и личная жизнь Мангеля и Борхеса дают нам портреты неоценимой важности уникальных базовых знаний, которые приходят к нам из того, что мы читаем. Я обеспокоена как тем, что мы читаем, так и тем, как мы читаем. Есть ли в содержании того, что мы читаем в нашей нынешней среде, достаточное количество априорных знаний для конкретных потребностей жизни в XXI веке и для формирования осмысленного чтения мозгом? Похоже, мы, как общество, переходим от группы опытных читателей с уникальными личными внутренними платформами базовых знаний к группе опытных читателей, которые все больше зависят от аналогичных внешних серверов знаний. Я хочу понять последствия и издержки потери этих уникально сформированных внутренних источников знаний, не упуская из виду необычайные дары обильной информации, которая теперь у нас на кончиках пальцев.

Альберт Эйнштейн говорил, что наши теории мира определяют то, что мы видим. Так же и в чтении. У нас должно быть свое хранилище фактов, чтобы видеть и оценивать новую информацию, какой бы ни была среда. Если блестящий футурист Рэй Курцвейл прав, то возможно, в мозг человека можно имплантировать все эти внешние источники информации и знаний, но в настоящее время это технологически, физиологически и этически не вариант. Пока наши внутренние знания также необходимы для осмысленного чтения, как соль была нужна для свинины короля Лира и, возможно, так же мало ценятся, пока не начнут исчезать. Взаимосвязь между тем, что мы читаем, и тем, что мы знаем, будет в корне изменена слишком рано и слишком большой надеждой на внешние знания. Мы должны быть в состоянии использовать нашу собственную базу знаний, позволяющую улавливать новую информацию и интерпретировать ее с помощью умозаключений и критического анализа. Очертания альтернативы уже ясны: мы будем становиться все более восприимчивыми людьми, которыми все легче руководить с помощью порой сомнительной, порой даже ложной информации, которую мы ошибочно принимаем за знания или, что еще хуже, нас это не будет волновать, так или иначе. Ответ на такие сценарии формируется на наших глазах: во взаимосвязи между базовым знанием и глубоким чтением. Внимательно прочитав, вы сможете лучше разобраться в том, что является правдой и добавить к этому то, что вы уже знаете. Ральф Уолдо Эмерсон описал этот аспект чтения в своей необычной речи «Американский ученый»: «Когда ум трудится и изобретателен, страница любой книги, которую мы читаем, становится яркой с многочисленными намеками. Каждое предложение имеет двойное значение».

В исследовании чтения когнитивный психолог Кит Станович некоторое время назад предложил нечто похожее в развитии словесного знания. Как он заявил, «обогащенные детством слова становятся еще богаче (с опытом), а бедные беднее», – явление, которое он назвал «эффект Матфея», отсылает нас к отрывку из Нового Завета. «Эффект Матфея» есть также и для базовых знаний: у тех, кто читал глубоко и внимательно, будет много внутренних ресурсов, чтобы применить их к тому, что они читают; у тех, кто не читал, будет меньше, что, в свою очередь, даст им меньше оснований для умозаключений, вычислений и аналогичного мышления и сделает их полностью податливыми, чтобы стать жертвой информации, такой как фальшивые новости или полные выдумки. Наша молодежь не будет знать того, чего она не знает. Другие тоже. Без достаточных базовых знаний остальные процессы осмысленного чтения будут развертываться реже, что приведет к ситуации, когда многие люди никогда не выйдут за рамки того, что они уже знают. Для того чтобы знания развивались, мы должны постоянно добавлять к нашим базовым знаниям все новую и проверенную информацию. Парадоксально, но большая часть фактической информации сегодня поступает из внешних источников, которые могут быть предвзятыми и не подтверждены никакими доказательствами.

То, как мы анализируем и используем эту информацию, и перестаем ли мы развертывать трудоемкие, критические процессы для оценки новой информации, окажет существенное влияние на наше будущее. В отсутствие сдерживания и противовесов, предоставляемых как нашим предыдущим информационным наполнением, так и нашими аналитическими процессами, мы рискуем переварить информацию, не подвергая ее сомнению в том, что качество или приоритетность доступной нам информации являются точными и свободными от внешних мотивов и предрассудков. Мы должны следить, чтобы люди не попали в ловушку, которую описал Эдвард Теннер, когда сказал: «Было бы обидно, если бы блестящая технология стала угрожать тому интеллекту, который его создал».

На недавней конференции директор библиотечной системы Университета Альберты, Джеральд Бизли, рассказал о влиянии цифрового перехода на судьбу книг: «Нынешняя ситуация неразрешима. Пока это так, мы должны быть “хранителями атрибутов книги”».

В одном из самых известных высказываний о научных открытиях Луи Пастер писал: «Шанс приходит только к подготовленному разуму». Это элегантное высказывание так же легко могло бы описать роль базовых знаний в глубоко читающем мозге. Это уместный отрывок из того, как мы приводим подготовленный ум к тому, что мы читаем, к тому, как мы используем наши более аналогичные навыки для анализа информации, которую мы строим, и как мы используем эту отфильтрованную мысль, как материал для совершенно новых мыслей и прозрений. Чтобы подготовить вас к этим следующим процессам, с вашего позволения я закончу этот раздел еще одной коротенькой историей от автора научной фантастики Айлин Ганн. Ее шесть слов якобы о космических путешествиях могут потребовать некоторое количество дополнительных стволовых клеток…

Компьютер, мы принесли батарейки?

Компьютер…

Аналитические процессы глубокого чтения

Без понятий не может быть мысли, и без аналогий не может быть понятий, аналогия – это топливо и огонь мышления.

Дуглас Хофштадтер и Эммануэль Сандер

Вряд ли случайно, что мы считаем научными методами, характеризует многие из наиболее сложных когнитивных процессов, которые мы развертываем во время осмысленного чтения. Познание истины вещей в науке, в жизни или в тексте требует наблюдения, гипотез и предположений, основанных на выводе и дедукции, проверке и оценке, интерпретации и выводе, и, когда это возможно, нового доказательства этих выводов посредством их воспроизведения.

В течение первых миллисекунд чтения мы собираем вместе то, что мы воспринимаем, интегрируя наши наблюдения. Аналогическое рассуждение, как писал когнитивист Дуглас Хофштадтер, обеспечивает великий мост между тем, что мы видим, и тем, что мы знаем (фундаментальное знание), и побуждает нас формировать новые концепции и гипотезы. Эти гипотезы помогают направлять применение таких способностей, как дедукция и индукция, и в свое время привести к оценке и критическому анализу того, что мы думаем, что наши наблюдения и выводы означают. Из них мы делаем интерпретации всего, что было до этого, и, если нам повезет, приходим к выводам, которые приводят к вспышкам озарения. В основе чтения лежат как поэзия, так и наука. Только какой из научных методов развернут, в значительной степени зависит от опыта читателя и содержания прочитанного. Если мы читаем научную статью о зеркальных нейронах в двигательной системе нейробиолога Леонардо Фогасси из Пармы, например, нам нужно будет оценить, представлены ли концепции, гипотезы и выводы, и опираться на прошлые данные; используются ли поддающиеся проверке методы оценки, которые могут быть воспроизведены; и соответствуют ли выводы и интерпретации предоставленным данным. В этом процессе мы используем настоящий арсенал аналогических, логических и аналитических процессов и мы многому учимся у профессора Фогасси, что добавляется к нашим будущим базовым знаниям.

Аналогия и умозаключение

С другой стороны, если мы читаем стихотворение Уоллеса Стивенса или эссе современного философа Марка Грейфа в книге «Против всего», мы вполне можем использовать другие формы умозаключений, а также более тонкий диапазон эмоций, чем когда мы читаем… ну, к примеру о двигательных нейронах. Чтение, по крайней мере осмысленное, требует использования аналогических рассуждений и умозаключений, если мы хотим раскрыть множественные слои того, что мы читаем, использовать изучение наших самых основных видов деятельности и мотивов, чтобы заставить задуматься, что мы делаем с нашей «одной такой, дикой и драгоценной жизнью». Грейфовские разглагольствования только кажутся, что против всего, они яркий пример, как аналогическое мышление и умозаключение помогают нам понять, что лежит под поверхностью все более сложного мира, который он исследует.

Чем больше мы знаем, тем больше мы можем проводить аналогий и тем больше мы можем использовать эти аналогии для вывода, анализа и оценки наших прошлых предположений, все они увеличивают и уточняют нашу растущую внутреннюю платформу знания. В равной степени верно и обратное, с резкими последствиями для нашего настоящего и будущего общества: чем меньше мы знаем, тем меньше у нас возможностей для проведения аналогий, для увеличения наших логических и аналитических способностей, а также для расширения и применения наших общих знаний.

Знаменитый сыщик Шерлок Холмс приводит мастерский пример, как тщательное наблюдение, базовое знание и аналогичное рассуждение приводят к умозаключениям, которые продолжают удивлять нас. В основе нашего постоянного увлечения главным сыщиком сэра Артура Конан Дойла лежит завораживающий способ, с помощью которого Холмс делает блестящие выводы из самых прозаических источников: две короткие (а не длинные) коричневые собачьи шерстинки на правой штанине брюк и крошечный набор еще не заживших царапин на левой руке; намек на влагу, все еще заметную под отворотом пиджака; корешок билета в один конец, на 4 часа дня, из кармана пиджака, из Кембриджа в Лондон. Вуаля! И взъерошенный профессор, у которого в нагрудном кармане все еще торчит уголок влажного корешка билета, теперь главный подозреваемый. Он солгал трижды: во-первых, о том, был ли он около дождливой железнодорожной станции Кембриджа; во-вторых, о его местонахождении в 4:00, в час убийства; и в-третьих, о том, видел ли он недавно несчастную жертву и ее коричневую, короткошерстную собаку породы джек-рассел-терьер (породы, которая может лаять постоянно и громко, вероятной причины его печального недуга). Методы Холмса, которые лежат в основе серии детективов, чередующихся один за другим, по обе стороны Атлантики перекликаются с нашими собственными способностями к умозаключениям. В отличие от Холмса (особенно от его блестящего асоциального (недружелюбного) образа в исполнении Бенедикта Камбербэтча) и более прозорливой мисс Марпл, мы часто сочетаем способность к умозаключениям с эмпатией и перспективой, чтобы разгадать тайны в том, что мы читаем. Наш мозг обожает мисс Марпл. Широко разветвленные сети в нашей левой и правой сторонах префронтальной коры анализируют текстовую информацию и затем делают прогнозы, которые входят в своего рода внутреннюю систему экспертной оценки для понимания истинной ценности каждой гипотезы. Действительно, некоторые исследования показывают, что левая префронтальная область соединяет наблюдения и умозаключения, а затем выдает одну само-генерирующуюся гипотезу за другой. Тем временем правая префронтальная сторона коры оценивает ценность каждого предположения, а затем отправляет это суждение обратно в левую префронтальную область для окончательной имприматуры (имприматур (лат.) – официального заявления. – Прим. перев.).

Это сродни наблюдению за научным методом в действии, но с добавлением сетей для эмпатии и теории разума через поиск решений. Более разнородные методы мозга осмысленного чтения, использующие аналогические, логические и эмпатические процессы, в конечном счете предпочтительнее, чем у Шерлока. Это дедукция! Последовательное усиление связей между нашими аналогическими, логическими, эмпатическими и базовыми процессами познания обобщается далеко за пределами чтения. Когда мы учимся снова и снова связывать эти процессы при нашем осмысленном чтении, нам становится легче применять их в нашей собственной жизни и понимать со все большей проницательностью и, возможно, мудростью, почему другие думают и чувствуют так, не как они. Это является основой для сострадания другим, а также способствует стратегическому мышлению. Однако, как отметил Обама, эти процессы не обходятся без работы и практики, а также остаются статичными, если не используются. От начала и до конца для каждого процесса осмысленного чтения верен основной неврологический принцип «Используй его или теряй». Еще важнее то, что этот принцип применим ко всему циклу осмысленного чтения. Только если мы будем постоянно работать над развитием и использованием наших сложных аналогических и логических навыков, нейронные сети, лежащие в их основе, будут поддерживать нашу способность быть вдумчивыми, критическими аналитиками знаний, а не пассивными потребителями информации.

Критический анализ

Такое утверждение неизбежно приводит к ключевой интеграционной роли критического анализа в схеме осмысленного чтения. Будь то с точки зрения науки, образования, литературы или поэзии, о критическом мышлении написано больше, чем о любом другом процессе осмысленного чтения, в силу его ключевого места в интеллектуальном становлении. Тем не менее критический анализ по-прежнему остается столь же трудным для определения, как и для развития. С точки зрения читающего мозга критическое мышление представляет собой полную сумму процессов научного метода. Оно синтезирует содержание текста с нашими базовыми знаниями, аналогиями, внушениями и умозаключениями, а затем использует этот синтез для оценки исходных предположений, интерпретаций и выводов автора.

Тщательное формирование критического мышления – лучший способ привить следующее поколение от манипулятивной и поверхностной информации, будь то текст или экран. Тем не менее культура, общество, которые вознаграждают непосредственность, легкость и эффективность, требующие времени и усилий, необходимых для развития всех аспектов критической мысли, становятся все агрессивнее и нетерпимее. Большинство из нас думают, что мы можем критически мыслить, но если быть до конца честным перед собой, мы понимаем, что это не так.

Мы верим, что уделим этому время «позже», но это «позже» исчезает в невидимой корзине потерянных намерений.

В достойной похвалы книге литературоведа Марка Эдмундсона «Зачем читать?», автор спрашивает: «Что же такое критическое мышление?» и объясняет, что это – способность исследовать и развенчивать личные убеждения и взгляды. Тогда он спрашивает: «Что хорошего в этой силе критического мышления, если вы сами не верите во что-то и не открыты для изменения этих убеждений? То, что называется критическим мышлением, обычно происходит вообще без определенной позиции». Эдмундсон формулирует здесь две взаимосвязанные, недостаточно обсуждаемые угрозы критическому мышлению. Первая угроза возникает, когда любой мощный каркас для понимания нашего мира (например, политический или религиозный взгляд) становится настолько непроницаемым для изменений и настолько жестко придерживается собственной незыблемости, что затуманивает любой расходящийся с ним тип мышления, даже если последний основан на фактических данных или морально обоснован. Вторая угроза, которую наблюдает Эдмундсон, – это тотальное отсутствие какой-либо развитой системы личных убеждений у многих из наших молодых людей, которые либо недостаточно знают прошлые системы мышления (например, вклад в изучение их Зигмунда Фрейда, Чарльза Дарвина или Ноама Хомски), либо многие из них слишком нетерпеливы, чтобы изучать и учиться у предшественников. В результате их способность учиться критическому мышлению и мыслить критически, для более глубокого понимания сути вещей, может стать для них очень и очень замедленной.

Интеллектуальная безрассудность и приверженность образу мышления, не допускающему вопросов, – это угроза критическому мышлению для всех нас. Критическая мысль никогда не приходит сама по себе. Много лет назад израильский философ Моше Хальберталь пригласил нас с семьей посетить школу в Меа-Шеариме, старейшем и ортодоксальном районе Иерусалима, куда нас в противном случае никогда бы не пригласили. Работа Хальберталя

по этике и морали пронизывает его глубоко продуманные, иногда противоречивые подходы к некоторым из самых сложных политических и духовных проблем, стоящих перед нашим современным миром, включая Кодекс этики израильских сил обороны, который он помог написать. Я смотрела в окна этой школы и видела, как молодые ребята раскачиваясь, молились, пели и спорили друг с другом о возможных толкованиях отдельных строк текста Торы. Ни одно толкование не предполагалось, скорее, наоборот, вся история комментариев должна была быть перенесена на эти часто голые строки текста ими самими. Нечто подобное этому виду интеллектуального анализа происходит при самых глубоких формах чтения, где различные возможные интерпретации текста, перемещаясь туда-сюда, интегрируют базовые знания с эмпатией и умозаключением с критическим анализом. Таким образом, критический анализ в своих глубочайших формах представляет собой наилучшую возможную интеграцию прошлых трудно осуществимых мыслей и чувств, что является единственной наилучшей подготовкой к совершенно новому пониманию.

В чудесных формах, с помощью которых слова могут раскрывать понятия за пределами себя, такой способ критического мышления является одновременно и католическим, и талмудическим мостом к новому мышлению.

Генеративные процессы осмысленного чтения

Прозрение – это мимолетный взгляд на огромный запас неизвестных знаний мозга. Кора головного мозга делится одним из своих секретов.

Иона Лерер

Наконец-то мы приходим к концу чтения. Прозрение является кульминацией многочисленных способов исследования, которые мы привнесли в то, что читали до сих пор: информацию полученную из текста, связанную с нашими лучшими мыслями и чувствами, полученные критические выводы; а затем неизведанный скачок в пространство познания, где мы можем иногда мельком увидеть совершенно новые мысли. Как говорит философ Майкл Патрик Линч: «Прозрение приходит мгновенно… Прозрение… это открытие двери, “раскрытие”, как сказал Хайдеггер. Человек действует, открывая дверь, а затем на него воздействует видение того, что лежит за ней. Прозрение – это форма раскрытия».

Мимолетность того, что происходит, когда мы переживаем глубокие озарения, делает их впечатления не менее продолжительными. Я предлагаю вам взять небольшую паузу и поразмыслить над некоторыми из ваших самых важных идей, когда вы будете читать этот раздел. Чтобы оживить ваши воспоминания, я приведу три примера из разных этапов моей читательской жизни: два из художественной литературы, один из науки.

Мой первый пример снова взят из Рильке, но не из его «Писем», а из самого невероятного сборника рассказов в его «историях Бога». Я читала эти нежные рассказы, когда мне было 20 лет, и никогда не забывала о тех тонких прозрениях, которые получила от них. В одном рассказе группа детей осторожно по очереди несла и охраняла что-то, что они торжественно считали Богом. До тех пор пока самый маленький ребенок не потерял Это. День превратился в ночь, все дети ушли и осталась только самая маленькая девочка, которая отчаянно и тщетно продолжала искать. Она спрашивала всех прохожих, не могут ли они помочь ей найти Бога, но никто не смог ей помочь. И в конце, когда все надежды, казалось бы, исчезли, внезапно появился незнакомец. Наклонившись к ней, он сказал, что не знает, где найти Бога, но только что нашел на земле маленький наперсток. Я до сих пор помню дрожь той радости, которую я почувствовала, когда незнакомец благополучно вернул «Бога» в ее маленькую ручку. Я видела, с какой нежностью Рильке сплетал воедино свои мысли о детской вере в Него, и то, как крошечный наперсток придал новую форму бесконечно разным способам, которыми мы, люди, пытаемся «держаться» за Бога.

Я также поняла, как много озарений приходит к нам, подобных тому, когда Шекспир говорил о Полонии, который ведет нас окольными путями медленнее, а может быть, и более безошибочно, к самому сладчайшему озарению. Совсем недавно «Галаад» Мэрилин Робинсон стала для меня книгой откровений, которые меняются каждый год вместе со мной. В этой тихой истории, происходящей в месте и времени, где, кажется, ничего не происходит, преподобный Джон Эймс трудится над написанием ряда писем и воспоминаний своему маленькому сыну, который сохранит и передаст мудрость старшего поколения после того, как добрый священник уйдет. Лишь немногие художественные произведения так здорово изображают некоторые из самых сложных, неразрешимых вопросов о вере в Бога, о загробной жизни, о прощении, добродетели и чуде того, что мы вообще существуем. Старания любящего человека передать своему маленькому сыну собственные мысли, свой жизненный опыт, указывают нам на одну из самых лучших функций прозрения в глубоком чтении: оставить свои лучшие прозрения тем, кто последует за ними.

Одна из моих любимых цитат о проницательности и креативности мыслей приходит из моего третьего примера – статьи в «Психологическом бюллетене» неврологов Арне Дитриха и Риама Кансо, в которой рассматривается то, что известно из исследований по визуализации мозга о проницательности и творческой мысли. Ученые делают вывод: «Можно утверждать, что творчество есть везде». Несмотря на множественные исследования ЭЭГ (электроэнцефалограмма. – Прим. перев.) и ИРМ (измеренная реакция мозга. – Прим. перев.) и другие исследования нейровизуализации, они не смогли найти точную картину, что происходит, когда в нас наблюдаются творческие всплески мышления. Скорее всего, мы активируем несколько областей мозга, в частности, префронтальной коры и передней поясной извилины (упоминаемых ранее во многих других процессах осмысленного чтения, которые включают в себя эмпатию, аналогию, анализ и их связи). В процессах, которые сходятся, когда мы, отдельные читатели, генерируем одну, новую мысль и выводим ее в рамках того, что Уэнделл Берри с любовью описал как возможность и пределы предложения. Есть факт и есть тайна, когда мы, люди, входим в последние миллисекунды чтения предложений перед нами. Независимо от того, используем ли мы красивую метафору «удерживающей опоры для созерцания опыта» ученого Филипа Дэвиса или научный термин «нейронное рабочее пространство» нейробиолога Станисласа Дехэна или то, что писатель Гиш Джен назвал многокамерным внутренним пространством читателя, в акте чтения есть заключительный момент, когда в сознании читателя открывается широкое пространство, и все наши когнитивные и аффективные процессы становятся материалом чистого внимания и рефлексии. Когнитивно и физиологически этот момент не является спокойным или статичным.

Рисунок 4.

И это может привести нас к еще более глубокому пониманию текста или за его пределами, по мере того, как мы просеиваем прошлые восприятия, чувства и мысли в поисках того, о чем думали психолог Уильям Джеймс и Филип Дэвис, описавшие это как «незримое генеративное место, невидимое присутствие духа разума в словах текста». Хотя это кажется кощунством, позволю себе немного изменить их мысли и добавить: «невидимое присутствие ума, который читает позади, внутри и между словами». Писатели, философы и нейробиологи представляют нам разные точки зрения на эти последние генеративные моменты. Как бы мы ни осмысливали эмерсоновский «источник» языка и мысли, каждый читатель этой книги знает, что там находится: неоценимые мысли, которые время от времени озаряют наше сознание краткими, яркими проблесками того, что лежит за пределами всего, о чем мы думали раньше.

В такие моменты осмысленное чтение дает нам самое прекрасное средство передвижения за пределами нашей жизни. Формирование схемы «читающий мозг» – уникальное эпигенетическое достижение в интеллектуальной истории нашего вида. В рамках этой схемы осмысленное чтение значительно изменяет то, что мы воспринимаем, что мы чувствуем, и то, что мы знаем и в чем мы нуждаемся. Это изменяет и развивает саму схему. Последний рисунок читающего мозга Кэтрин Студли иллюстрирует, насколько прекрасно проработанной становится схема осмысленного чтения. Однако, как описано в следующем письме, импликации пластичности читающего мозга делают его будущие итерации в цифровой среде, чрезвычайно важными и весьма неопределенными.

Искренне ваша,

автор

Письмо четвертое

«Что станет с нами, читателями, которыми мы были когда-то?»

В общем, что нас окружает — Некоторые случайные истины, которые нам могут передать, Плод тихого ока… Уильям Вордсворт

Как преданность жизни, дорога слов, познания и любимые имена – это путь к сути вещей, к сути знания тоже… Все, что требуется для человека любящего, – это знание, ибо знание есть любовь, есть «тихое око».

Джон С. Данн

Дорогой читатель,

В конце «Эпитафии поэта» Уильям Вордсворт описал наследие, которое поэт приносит миру, как «плод спокойного ока». Художница Сильвия Джадсон использовала «тихое око», чтобы описать, что она хочет, чтобы зритель вынес из искусства. Богослов Джон Данн использовал «тихое око», чтобы обозначить, что нужно человеку, чтобы объять любовь со знанием. Современные игроки в гольф используют этот термин для описания метода повышения концентрации внимания; интересно, понимают ли они поэзию, стоящую за их раскачиваниями? Я использую «тихое око», чтобы выкристаллизовать свои тревоги и надежды для читателя XXI века, чей глаз все больше не может оставаться неподвижным; чей ум мечется, как нектар, раздираемый колибри от одного мотива к другому; чье «качество внимания» незаметно ускользает с последствиями, которые никто не может предсказать. В последних двух письмах вы видели, как концентрация внимания позволяет нам удерживать слово, предложение, отрывок таким образом, что мы можем двигаться через множество процессов ко всем слоям смысла, формы и чувства, которые улучшают нашу жизнь.

Но что делать, если наша способность воспринимать на самом деле уменьшается, потому что мы сталкиваемся со слишком большим количеством информации, как философ Джозеф Пипер написал однажды: «Что, если мы стали фактически зависимыми от повышенной сенсорной стимуляции, которая составляет большую часть нашей повседневной жизни, и не можем остановить себя от ее постоянного преследования». Или как Джудит Шулевиц в «Субботнем мире: Проблески другого порядка времени», и как технологические эксперты в «дизайне убеждения», знакомые очень хорошо с этими принципами?

Это письмо к вам ставит перед нами два центральных вопроса, на которые далеко не всегда можно найти ответ: начинаем ли мы, как общество, терять внимание, необходимое, чтобы уделять время основным человеческим способностям, составляющим и поддерживающим осмысленное чтение? Если ответ «да», тогда что мы можем сделать? Решение этих вопросов начинается с понимания напряженной обстановки между нашим эволюционным путем и современной культурой.

Франк Ширмахер, покойный редактор влиятельного журнала Frankfurter Allgemeine Zeitung «Feuilleton», видел истоки конфликта в самой человеческой природе, как необходимость мгновенно осознавать каждый новый раздражитель, то, что некоторые называют нашим новым рефлексом. Повышенная бдительность по отношению к окружающей среде имеет большое значение для выживания, несомненно, этот рефлекс спас многих наших доисторических предков от угроз исходящих от едва заметных следов смертоносных тигров или мягком шуршании ядовитых змей в подлеске. Как описал Ширмахер, проблема заключается в том, что современная среда постоянно бомбардирует нас новыми сенсорными раздражителями, поскольку наше внимание и днем и ночью приковано к несколькими цифровыми устройствам. Из недавнего исследования компании Time Inc. медийных привычек двадцатилетних следует, что они меняли источники информации 27 раз в час. В среднем они теперь проверяют свой мобильный телефон от 150 до 190 раз в день. Как общество, мы постоянно отвлекаемся на нашу окружающую среду, и сама наша связь как человекообразных существ помогает и способствует этому. Мы не видим и не слышим качественно и внимательно, потому что видим и слышим слишком много, привыкаем к этому, а затем ищем еще больше. Гиперактивность – один из неизбежных побочных продуктов этого. Литературный критик Кэтрин Хейлз характеризовала гиперактивность как феномен, вызванный (а затем усиливающий потребность) быстрым переключением задач, высоким уровнем стимуляции и низким порогом скуки. Еще в 1998 году Линда Стоун, в то время входившая в группу «Виртуальные миры» в Майкрософт, ввела термин «непрерывное фрагментарное внимание», чтобы описать, как дети следят за своими гаджетами, а затем за окружающей средой.

С тех пор эти устройства умножились в количестве и повсеместности, в том числе и для самых маленьких. Беглый взгляд вокруг, во время вашего следующего полета на самолете предоставит вам достаточно данных для этого наблюдения. IPad – это новая пустышка. Есть невидимые издержки для каждого возраста. По исследованиям, которыми мы в значительной степени пренебрегаем, чем более часто используются гаджеты, тем более преобладают скука и внутренняя опустошенность, это видно даже у очень маленьких детей, когда мы забираем у них эти устройства. Кроме того, чем больше используется устройств, тем больше вся семья становится зависимой от доступа к цифровым источникам развлечений, информации и отвлечена от других членов семьи. Гиперактивное внимание, постоянное фрагментарное внимание и то, что психиатр Эдвард Хэллоуэлл называет экологически обусловленным «дефицитом внимания», относится ко всем нам. С той минуты, как мы просыпаемся по сигналу будильника на одном гаджете, через пятнадцатиминутные или менее длительные интервалы времени на нескольких других гаджетах в течение дня, до последних минут перед сном, когда мы выполняем последнюю проверку электронной почты, чтобы подготовиться к следующему дню, мы живем в мире отвлечения. Нет ни времени, ни стимула для взращивания тихого ока, не говоря уже о воспоминаниях и их плодах. За нашими экранами дисплеев, на работе и дома мы сшиваем временные отрезки наших дней, чтобы переключить наше внимание от одной задачи или одного источника стимуляции внимания к другой.

Мы не можем не измениться. За последние десять лет мы изменились в том, сколько мы читаем, как мы читаем, что мы читаем и почему мы читаем с помощью «цифровой цепочки», которая соединяет звенья между ними всеми и собирает уже с нас свои плоды, которые мы только начали подсчитывать.

Гипотезы цифровой сети

Сколько мы читаем

Сколько мы читаем? Эта история – в процессе. Не так давно Центр глобальной информационной индустрии при Калифорнийском университете в Сан-Диего провел крупное исследование для определения объема информации, которую мы используем ежедневно, и обнаружил, что среднестатистический человек потребляет около 34 гигабайт на различных гаджетах в день. В основном это эквивалентно почти 100 000 слов в день. Соавтора исследования Роджера Бона попросили прокомментировать это в интервью. Цитирую: «Я думаю, что ясно одно: наше внимание сокращается на более короткие интервалы, и это, вероятно, не очень хорошо для более глубоких мыслей».