Помоги проекту - поделись книгой:
Вторая половина летнего дня, хорошая машина, асфальт, я за рулем. Дорога была дальняя, но оставался всего час езды. Дорожный указатель по ходу моего движения: влево – сорок километров до районного села, а прямо – сто километров до города. Мне осталось всего сто километров. У обочины вполовину на асфальте валяется картонная коробка, уже чьими-то колесами придавленная. А по ходу, метров через двадцать, я увидел картинку, которую силюсь забыть, но не могу. Я притормозил. По обочине, по мелкой гальке, прижав ушки, шла маленькая, совсем без рода-племени собачка цвета бело-рыжего с отвислыми, материнскими сиськами, а за ней в ровную линию с равными интервалами брели четыре ребенка с только прозревшими глазками. Я поехал. На пять километров меня хватило, потом я остановился в полной уверенности, что сейчас развернусь, расправлю ту коробку и заберу их с собой. Если их всех сразу по темноте не переедет фура, то лисы и еноты порвут обязательно, а с утра вороны поглотают остатки трупиков. Но я не повернул, потому что мне нечего было им предложить, кроме первой встречной городской помойки, но и там такие не выживают – те же вороны заклюют или крысы сожрут. Неужто милосердны те, кто убивает еще не прозревших и не вставших на ноги? Ибо вставшим уже все равно надо идти умирать, уже страшно и мучительно. Неужто милостивыми назовем уже не видящих и обездвиженных? Сами убить страшимся, считая себя милосердными. Но милости из страха не бывает, она только от любви. Но надо ли спасать от любви, предлагая помойку или цепь?
В Евангелистском описании Страшного суда (См: Мф. 25:31-46) содержится очень важная истина: оправдание или осуждение совершается по принципу нашего отношения к людям, а именно: были ли мы милостивы к другим.
***
В пятницу, 17 ноября, в городе начался снег. По прогнозам синоптиков, осадки закончатся к середине ночи. К вечеру снег усилился, движение в городе парализовано. В тот вечер и ночь много что происходило в городе. Расскажу, где сам был в это полное драматизма время. А время было такое, на преодоление 20 километров ушло более восьми часов. Не было серьезных аварий, была просто клетка – ловушка, в которую загнали полторы тысячи машин, соответственно, три – четыре тысячи людей и бросили их замерзать. Люди выжили и не померзли, так как оказались лучше, чем их считали.
Как издавна известно, каждый новый градоначальник, придя в мэрию, озабочен состоянием дорог, особенно гостевых. Перекладывание асфальта – это почетная обязанность, только градоначальники менялись слишком быстро, и асфальт не успевал приходить в негодность, но украшать входные двери города было крайне необходимо. И стали этот асфальт огораживать: сначала центральный бордюр в метр высотой, очень похожий на противотанковые надолбы, а потом и по краям металлической лентой с красными фонарями-отражателями. К ноябрю того года уже и сочинили ту самую двадцатикилометровую двухстороннюю кишку.
Шел снег, и резина-то у всех хорошая, только ехать некуда. На подъеме развернуло американский «Френч» с длиннющим прицепом от забора до забора, и ловушка захлопнулась. Снег идет ровно, безветрие. Не то, чтобы мороз, но студено. В авто у всех печки подсвистывают, а значит, и моторы в работе. Через час в зоне моей видимости стали появляться машины, у которых кончился бензин, а там люд был и малый, и старый. А граждане стали делиться, у кого что было: кто остатки бензина сливал, кто одеяло подносил, кто детей в машины теплые забирал. Дети хотели есть и пить, но по ту и эту сторону – темные бугры леса, где-то с редкими огоньками. Небо темное, как бы навалившееся. В свете фар снег летит. Через два часа первые мужики перестали стесняться и подскакивали раз за разом к ограждениям, а потом и женщины стали присаживаться между машинами, ибо ограждения были преодолимы только для самых сильных и тренированных. Спрятаться было негде, люди ждали помощи. Когда где-то далеко засветила красная мигалка, все оживились, но вскоре она пропала, растворившись в ночи. Спасал Христос в эту ночь, он пришел к каждому. Люди помогали друг другу – и в дорогих машинах, и в хламе. На шестом часу ожидания где-то растащили грузовик с продуктами и, преодолев ограждения, жгли костры, разносили на ветках горячие сосиски, а потом в машинах, где еще работали печки, под них засовывали голые мокрые ноги и отогревали. Никто не истерил и не ругался. Это были совсем другие люди за рулями, не те, с которыми я ежедневно контачил на дорогах города. Воды не было, с крыш машин соскребали чистый снег, топили его, капали туда из общей банки сгущенку и поили детей, самых маленьких, и те в теплых машинах засыпали. Это был большой общий дом, но я-то знал, что все это пройдет. Все вернутся по квартирам, а потом выйдут на улицу совсем не такими, как сейчас.
Позже власти и генералы в красивых кокардах гордо рассказывали по телевизору о своих подвигах по спасению бедствующих. Они будут награждать друг друга и утверждать, что они готовы к любым ЧС и даже войне. А я узрел любовь и понял, что пока мы все не пострадаем, мы и не обрусеем, ибо самые жестокие мы – когда сытые и когда праздники.
***
Крест в селе, лежит на мягкой чистой стружке в пахнущем свежим деревом ковчеге. Ковчег стоит в сухом теплом месте. Я его даже не открываю, как-то боязно без благословения что-либо делать. За благословением собираюсь в апреле, в последнюю неделю перед Страстной. Поеду на Святую землю. Если все получится, надеюсь, Бог даст время на возведение Креста и построиться рядом на старость. А пока планирую, черчу, пишу, готовлюсь к большой работе. Определяюсь с главным и второстепенным, но из-за отсутствия опыта все мне видится главным. Но люди вокруг теперь объявляются хорошие, мастеровые и с желанием участвовать. В них я ищу помощи и советов. А как покажет время, примкнувшие и трусливые сами найдут причины убежать. И ничего сами в жизни не сотворившие будут меня хулить и обсуждать с атеистами и убогими. Сейчас село замерло, как всегда бывает в зиму. Тихо, холодно и ветрено.
***
В конце лета любовь и ревность одержала чистую победу. Мой водитель, толковый, деятельный парень, уволился. Его женушка не смогла терпеть хорошую зарплату за работу, которая, бывало, прихватывала вечерние, а иногда и ночные часы. Сейчас он клерком в какой-то конторе на пятидневке, но вольному воля.
Теперь новый водитель у меня – типчик, как недавно выяснилось, тот еще, ходок и налево, и направо, и по ночным клубам. Стали меня друзья-приятели подозревать, что хожу по ночным клубам. Стала машина там номерами и черными боками перед девочками светиться, но я не сильно озадачивался до недавних событий. А события вот какие случились. Одна знакомая барышня на девичнике в разговоре за столом вдруг услышала мою фамилию, ну и конечно, уже ни слова не пропустила. Разговаривали двое, одна из которых стопроцентная блондинка – женушка моего водилы. Так вот она жарко жаловалась на мой скверный характер и подлые поступки. Версия такова: вчера ночью ее муж вез меня из соседнего города. Я был в плохом настроении, психанул и выкинул водителя из машины за сто километров, и он, бедняжка, до утра шел пешком. Пришел грустный и очень уставший, она его помыла, покормила и спать уложила, страдальца. Собеседница ей сочувственно кивала, ужасаясь выпавшим скитаниям.
Эта знакомая барышня в тот же вечер позвонила и, долго изображая, что она много чего про меня знает, в конце передала этот разговор и эпитеты, которыми меня в нем награждали. А ведь водителя я в тот вечер отпустил вместе с машиной, когда еще 19 не было, то была суббота. Вот и написали сценарий с моим участием. Пьеса раскручивалась согласно сотворенному сюжету.
Утром в понедельник он приехал за мной. Из окна было видно, как мой сценарист бодро ходит вокруг джипа и по холодку что-то весело насвистывает. Такой свежий бодрящий настрой. Поздоровались, поехали, спрашиваю: «А где сейчас твоя жена»? Очень удачно она дома оказалась, и я говорю: «Заедем повидаться». Я как-то обещал ей помочь трудоустроиться, и водитель, предвкушая разговор на эту тему, сильно приободрился. Она вышла из подъезда, кутаясь в короткую шубку, блондинистая и с утра уже сильно накрашенная. В машину я ее не пригласил, а рядом с ней стоящего супруга попросил рассказать, как он в субботний вечер был брошен на дороге. В ответ – молчание вперемешку с хмыканьем. Когда до блондинки дошла вся эта щекотка, она грустно, но убедительно поведала, что все лето любимый ездил ко мне в деревню окучивать картошку каждые выходные. И что я даже в благодарность за это вручил ему мешок картошки. Я как-то уже подзабыл слово «окучивать», огородов точно не имел и картошку не дарил. Уехал я тогда сам.
Я бы сам и ездил, но как-то в лето потерял по непонятным причинам за рулем сознание, сотворив страшную аварию, но, хвала Богу, без жертв. Теперь вот так передвигаюсь, чужими руками. Вот две недели как новый водитель – под стать машине, здоровый хохол крымский, четверо детей, бритый налысо, но человек, по всей видимости, хороший. Говорит мало, модную музыку не включает, ездит профессионально, по правилам.
А как ест! Ему мама (так он жену называет) дает с собой кастрюльку, а там вареная свекла, картошка, лук и кусок сала с хлебом. Если сидишь сзади, и он ест, видно, как все это глотается, аж бугры по затылку и позвоночнику перекатываются. Если в офисе пьем чай, всегда, не таясь, берет несколько конфет, но никогда не видел, чтобы он их ел – по карманам тырит, детям относит. Тут у него у младшей был день рождения, и я купил копеечную куклу. Если можно описать благодарность, так вот она была в его черных глазах, настоящая. Неужто так устроено, что только нуждающиеся бывают благодарными и добрыми? Вопрос, верно, глупый, но всегда актуальный.
***
Москва. РИА-Новости. «Помидорная война» с Турцией обошлась России в полтора миллиарда долларов.
Томатина – испанская битва томатами впервые приходит в Россию. На петербургском стадионе «Кировец» люди – в алой жиже. В помидорной битве участвовала ровно тысяча человек. В этом городе во время блокады погибло полтора миллиона человек. Только 3 % смертей приходится на артобстрелы и бомбежки, остальные 97 % умерли от голода. Нет, похоже, в красном плавали в память о 1579 людях, привлеченных во время и сразу после блокады за людоедство. В чилийском городе Киньон прошла красочная война томатов. Каждый год на центральных улицах собираются тысячи людей, вооруженных спелыми овощами. Помидорные акции – неадекватный способ заявить о себе. Помидорный террор в России – это часть информационной войны. Все мишени террористов – публичные люди, за которыми постоянно следят журналисты. Все помидорометатели своими акциями врываются в эфир и круто попадают на ТВ. Томатные бои прошли в испанском городе Буньоль, во время праздника 20 тысяч человек закидывали друг друга помидорами в течение часа. За это время было израсходовано 145 тонн помидоров. Кровавая жижа шевелилась, плюхалась, визжала и подпрыгивала. Были помидорные праздники, но были и помидорные войны, и помидорный терроризм. Все это было красное и очень смахивало на тот самый шабаш.
«Сеньор Помидор уже начал опасаться революции, в которую никто не мог поверить. Каждый следил за каждым, так они и не заметили флаг, который вывесил Чиполлино на замке».
У детей при недоедании уже через несколько дней наступают необратимые изменения в организме. Организм сначала использует резервы углеводов, а потом жировые. Дети впадают в летаргию и все больше худеют. Иммунная система перестает работать, поносы ускоряют истощение. Из-за паразитов полости рта и инфекций верхних дыхательных путей голодающие испытывают страшные боли, затем начинается распад мышц. Дети больше не могут держаться на ногах, их руки бессильно висят вдоль туловища, лица напоминают старческие. Затем наступает смерть. Смерть ребенка от голода – это убийство. И причины этого каннибалистического мирового порядка существуют: это насилие денег, железный закон аккумуляции капитала.
«Не так далек тот день, когда страница перевернется для нас, тогда мы, народ, закончим большую войну больших господ. Новый мир выбросит всех торговцев и их слуг, с их танцем войны и смерти. Этот день придет, но когда он придет – зависит от меня и от тебя; тот, кто не идет еще с нами, пусть поторопится».
Бертольд Брехт
Может, это и не материальная нищета, когда свой первый, живой и пахнущий солнцем помидор увидел в шестнадцать лет от роду. А что это? Может, просто так было в двадцатом веке, а в двадцать первом уже все по-другому? Он сказал: «Я – есть Путь».
***
Мои планы на строительство, так или иначе, озвучились городской черте моего общения. Мнения были разные, но сводились, в общем, к одному – на хрена так далеко?
Нет, надо было с ними, в исторически загаженных окраинах города, уже до крайности перезастроенных грузными, безвкусными коробками, с их владельцами из бывшего административного ресурса, депутатами, ментами и успешными городскими барыгами. Дома за трехметровыми глухими заборами из штабнастила были натыканы по оврагам и пригоркам, и если рядом не было ручейка с кладбища, то обязательно огромные стояки высоковольтного напряжения с гудящими проводами. Дома стояли окно в окно и позволяли углубленно вникать в жизнь соседей и воровать из общих подателей электричество. Собаки бегали по периметрам, огражденным глухими стенами, и гавкали на всякий шорох. А не видя, на что гавкают, падали в обмороки и со временем зарабатывали сердечные болезни. А собаки были дорогие и, как правило, ростом со среднего медведя.
А реалии просты: стоя на улице у такого забора, легко было проковырять дырочку и по потребности перебросить гранату, куда надо. «Он тебя видит, а ты его нет». Игра такая. И земля не родит на камнях и в туманах. А в предгорье – другой климат, другой мир, в соседях сельчане, заборы условные, а значит, и дышится по-другому. В том мире, затхлом и вонючем, полной грудью не дышат. Там дышат сплетнями и склоками, клюют и обсирают ближних из страха, что придет дальний и обсерит. Моя мотивация была такая, только не всем высказанная, кому и высказанная, то не всеми понятая.
Посетил тут хоккейный матч на арене имени того, кто катался в «Красной машине», а сейчас гражданин США русского происхождения. Ну не думал, что буду так впечатлен. Подъехал и восхитился невиданной для наших территорий парковкой, обширной и ухоженно разлинованной. На ней – с полсотни дорогих, намытых в большинстве своем черных машин. А вокруг них – публика, как бы спортивные фанаты. Здесь весь стареющий городской бомонд – те, кто прежде терся при ресторанах и в барах, потом в казино, сегодня изображали из себя английских лордов со спутницами у хоккейных подмостков. Блеск машинных крыльев и переливающиеся платья от кутюр на обвисших бедрах стареющих городских куртизанок, а также сигареты в наращенных, гнойного цвета ногтях были верным свидетельством того, что они уже пристроились или вот-вот пристроятся к персоналиям, равным по значимости покойному премьеру Черчиллю, он же граф Мальборо. Город комично копировал то, что с коммерческим хоккеем, тренерами и судьями притащили из Москвы. Бомонд, похваставшись и посплетничав, расходился по выкупленным ложам. Впечатление было, что я в императорском театре, ибо барышни были в вечерних платьях с декольте и в украшениях, а баре в пиджаках из разноцветных шкур питонов и перстнях на шести-семи пальцах. Они на верхних смотровых местах, а внизу – так себе контингент, молодые длинноногие девушки, которые все время задирали юбки и светили ляжки верхним ярусам, где их тайные покровители, стыдясь, сидели в обществе своих насиликоненных, натянутых и пьющих жен – ревнивых старушек. А вокруг мальчики и юноши, с огромными ведрами зажаренных куриных ног, с замасленными лицами и бодрым настроением.
На сцене группа поддержки закидывает за голову ноги и размахивает красными шарами. Потом туда выходит первое лицо региональной власти с приветственной речью. Не столько от речи, сколько от его передвижений по сцене с раскачиванием бедер сквозило неприкрытой педерастией. Не хуже были уборщик льда и катающийся по площадке, себя показывающий судья в полосатой поддевке и штанах в обтяжку. Все, что было задумано, из столицы заплыло к нам.
Сам матч был не менее примечательным, все спортсмены были дорого снаряженные, а что это хоккей – можно было угадать лишь по клюшкам и конькам. На такие матчи билетов никогда не было, и меня пристроили на техническое место между скамейкой запасных и скамейкой оштрафованных. По площадке катались под ужасный грохот барабанов, и было впечатление, что меньше всего игра эта была нужна самим играющим. Они показно мазали по воротам, а когда в одну сторону назначили буллит, а сторона была та, в которой я сидел, то ни запасные, ни оштрафованные даже не повернули туда головы. Все было наносное и театральное.
После первой двадцатиминутки я уехал, но мне хотелось объяснений, и я их получил от рядом с хоккеем трущегося специалиста. Оказывается, кто должен был по контракту забросить определенное количество шайб и забросил, больше забрасывать не должен, ему надо набирать количество голевых передач. А кто исполнил голевые передачи, не должен их больше давать, а должен забрасывать. Иначе все отрицательно скажется на сумме выплат и гонораров. Может, это и не педерастия, но где-то рядом. И где же ты, «Красная машина»?
***
Никто не спрашивает, но если спросят, кто такая Леля, то я расскажу. Конечно же, не всю историю, и может, даже не совсем точно, но попытаюсь. Если спросят, красивая ли она, то просто ответить «да», это вообще не ответить. Она родилась, жила и училась в самом центре города, в наилучших условиях, в достатке и во внимании. У нее были не только хорошие современные родители, но и бабушки с дедушками, ее обожавшие. Школа, институт, автомобиль. Высокий рост, длинные ноги, шикарный светлый волос ниже талии и лицо богини Артемиды с глазами цвета сапфиров из Танзании. Хорошо воспитанная, чистоплотная, очень стильная, остроумная, но настырная и в меру хитрая, а главное, всегда готовая на жертву. Про такую скажут: стопроцентные стартовые возможности. Наверное, все бы так и было, если бы не тот красный свет светофора.
Вокруг нее всегда был рой претендентов – и в школе, и в институте, и на улице, в любом публичном месте. Романы, конечно, случались, но не серьезные, пока не появился тот самый, лучший из благородных. Бабушки с дедушками подарили на счастье квартирку, опять же в центре, и она туда его привела. Любовь была неземная, и потому первое, что она сделала в этой квартире, – оформила в спальне потолок в виде звездного неба. ЗАГС с красной дорожкой, и свадьба с фанфарами. Любимый был по натуре и призванию автоспекулянтом, известной фигурой среди таких же профессионалов. И Леля с большой радостью втянулась в эту увлекательную и прибыльную деятельность. Дальние порты, машина, «покупашка», деньги – все это с музыкой, которая выла в авто, громыхала и била, что им обоим безумно нравилось. А секс – мед, законный, супружеский, везде и всегда, особенно сладкий в машинах, пахнущих Японией и жвачкой, и с музыкой, конечно. А ночью клубы, потом утро для всех, а у них любовь под мерцающими звездами в спальне. Не жизнь, а халва с изюмом. А в словах же баловались одним и тем же: она ему рассказывала, что может сделать ради него, а он ей, чем он может поступиться ради нее. Набиралось очень и очень много и жертвенно. Однажды в пылу она даже жизнью пожертвовать обещала, но он не поверил. Она в запале голая вскочила с постели и побежала в соседнюю комнату. Он возлежал, но минут через пять из двери потянуло уличным холодом. Лучший из благородных подскочил и рванул туда. Лели не было, окно, что было на девятом этаже, было распахнуто в обоих створках. В кишках похолодело. Но тут Леля с хохотом и обнимашками выскочила из-за дивана, она угорала. Он сказал ей: «Дура», – и тоже угорел.
Вчера с вечера пили вискарь, очень много, даже секс пропустили, вырубились в супружеских объятиях, а к утру она проснулась с зубной болью. Кто бы мог подумать, что у красивых такое случается. Любимый на кухне гремел стекляшками, похоже, похмелялся, он любил ездить пьяным слегка. Она вышла на кухню с перекошенным лицом, а тот уже был и не слегка. Леля жалобно завыла и прижалась к мужу. Тот кинулся звонить докторам. Дозвонился, собрались, поехали. Стояло солнце. Было теплое майское позднее утро. Сегодня у них синий «Тойота Цельсиор» с белым кожаным салоном – кто видел, тот поймет. Пока «покупашка» везет из Сибири деньги, они шуршат на нем по городу. Милый соскучился, сунул ей левую руку в трусы, а правой рулит, хотя еще держит в ней открытую банку «Асахи», целуются.
Молодая одинокая мама на скромной серенькой, видавшей виды «Тойоте» тормозит на светофоре. Сзади дочка привстала, держится за сиденье. Сегодня у нее день рождения, ей пять лет, уж очень сильно она этого ждала. Только с пяти лет записывают на танцы, которыми она просто бредила. Она очень худенькая, но рассудительная, попросила себе подарок сегодня: отвезти ее и записать. И сейчас все время подпрыгивает, выглядывает, торопится в интересную и добрую жизнь, ну теперь уже скоро. Встали на светофоре.
Страшный удар, молодая мама врубается грудью в руль, а девочка – головой в лобовое стекло. А Леля с любимым сексуально утонули в белых подушках. Лучший из благородных тут же предлагает Леля поменяться местами по известной причине. Та, готовая к жертвам, мгновенно соглашается, а светофор все горит красным. Благородный муж демонстративно вылез из дверей пассажира. Те, кто помешали ему, вылетели аж за зебру перехода, жопы у них не было. Он кинулся осматривать «Цельсиор», при этом орал на весь перекресток, что ездят тут на хламе, уважаемым людям не дают двигаться. Морда у «Цельсиора» выглядела жалко. Собиралась толпа. Из серой «Тойоты» никто не выходил. Леля стояла у машины на каблуках, с длинными ногами в мини и, конечно, с зубной болью. Но, переведя дух, тоже начала орать про деревенских лохов, которые ездить не умеют, и об отсутствии пространства для людей достойных. Похоже было, что просто так все не обойдется.
Подъехали менты. Первое, что они начали делать, – это доставать пассажиров из «Тойоты». Пришлось попотеть. Подъехала скорая, женщину-водителя погрузили скрюченной, а ребенка – с головой, залитой кровью. Пьяный муж на автомате продолжил орать и на ментов, капитан ответил просто: «На тебя, нечисть, я бы и сейчас надел наручники, но похоже, вы уже местами успели поменяться». И добавил в сторону коллеги: «Грузи эту длинную на экспертизу». Мужу-барыге стало страшно, а Леля с гордым видом была готова подписать свой приговор. Капитан писал протокол, ребро ладони у него было красное. Он держал ребенка под головку при погрузке в скорую. Благородному еще страшнее стало, но мысль все равно крутилась только про «покупашку» и во сколько все встанет, а что там с жертвами, ему было неинтересно.
Машины растащили, проезд освободился. Капитан был уверен, что сидящее перед ним чмо и было за рулем, и наверняка, кто-то видел, что они менялись местами, но где он, этот свидетель? Капитан знал, что сегодня позвонят свои же, сначала уточнят детали происшествия, потом попросят протокол переписать, что вроде бы уже моргающий желтый был, а потом и вообще – на зеленый. Мусора кормились в этом вонючем болоте и были еще более мерзкими, чем эта барыжная рожа, что сидела рядом с ним в патрульной машине и рассуждала. В диспансере Лелю уже ждал дедушка, заслуженный человек, да и бабушкам было куда позвонить. Признали Лелю трезвой, и повез ее дед зубы лечить. Только врачи не стали лукавить и выдали правдивые заключения. Они были для Лели угрожающими: и мама, и дочка были покалечены. Был суд, и Лелю красивую загрузили до соплей выплачивать лечение и восстановление, но она отказалась: «Они там исполняют, а я должна платить». Любимый был сбоку, он как бы и не рвался во всем этот участвовать.
Все эти проблемы как-то притупили жаркие чувства. Муж уже старался не брать Лелю к дальним портам, похоже, он где-то начинал запутываться в деньгах, поставщиках, «покупашках» и «крышевых». В гараже Лелиного папы, который он использовал для своих операций, в папу стрельнули из пистолета – с Божьей помощью поправился. Верно, перепутали. Заболела мама, недолго проболела, умерла. Чуть позже любимый когда-то муж найдет где-то на дальнем кордоне свою странную смерть. Еще были судебные приставы, но Леля была непреклонно тверда. Искала способы, врала, оттягивала и исполняла, а потом как-то вдруг влюбилась в своего стройного и гибкого тренера по фитнесу. Тот тоже был безродный, но молодой и ласковый. Он предложил продать квартиру и с деньгами уехать в столицу от всех проблем, уехать за новой жизнью и настоящей любовью. У Лели там тоже была бабушка, к ней она и приехала, заселилась с новым мужем. Муж ей быстро помог распорядиться деньгами за квартиру, ей, беременной, не до того было. Родила девочку. Муж недолго медлил, заявил, что с голытьбой жить не собирается и свалил. Это произошло, как только Леле открылось, что исполнительный лист ее уже нашел. Леля – в трансе, бабушка тоже. Вернулся – простила. Ушел – вернулся, простила. Вернулся – забеременела, ушел. Родила девочку, вернулся, ушел, что-то в этот раз надолго. Неинтересно с голытьбой в бабушкиной квартире молодому, стройному и гибкому, ему-то что тот красный фонарь?
…Осень, темнеет. Девочка сидит на стуле у подоконника, подпирая личико маленькими кулачками, маму выглядывает. Она не будет ходить на танцы – ножки плохо работают. Сейчас она занимается лепкой, ей хочется вырасти и, став знаменитым скульптором, сотворить огромную фигуру, чтобы видно было со всех сторон света, и назвать ее «Покаяние».
***
Рано еще по времени, но мысленно оформляюсь в Иерусалим. «И сказал Бог: не подходи сюда; сними обувь твою с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая». (Исх. 3: 5).
В рамках реставрационных работ в храме Гроба Господня 27 октября 2016 года состоялось открытие Ложа, на котором тело Иисуса Христа находилось три дня после распятия. Плита из белого мрамора на Ложе была установлена в 1555 году францисканцами, дабы паломники «по неразумному рвению» не откалывали себе частицы Ложа, тем самым разрушая его. Под плитой обнаружилась куча камней и пыли, а когда сняли этот слой, то обнаружили полку из известняка, на котором и лежало тело Иисуса Христа. Если считать со времен царицы Елены, то сюда было паломничество тринадцать веков, и если бы не была положена плита, от этого места ничего бы не осталось. Реставрация Кувуклии Гроба Господня потребовала временного снятия погребального Ложа Христа мраморных плит. Если бы этого не было сделано в наши дни, и сам камень погребального ложа, и окружающие его скалы, которые элементарно являются фундаментом сооруженной на нем Кувуклии, не были бы укреплены самыми современными средствами, то процесс разрушения скального основания Кувуклии принял бы необратимый характер. Основная проблема состояла в том, что Кувуклия, будучи слишком тяжелой, оседала под собственным весом, разрушая скалу Гроба Господнего, которая состоит из мягкого и хрупкого известняка и является для Кувуклии фундаментом. Негативно работали и землетрясения, весьма частые в этом регионе. Важно отметить, что, сняв мраморные плиты, ученые удостоверились в том, что под ними находится подлинное погребальное Ложе Иисуса Христа, высеченное внутри скальной погребальной пещеры и представляющее собой одно целое со скалой. Расстояние от поверхности верхней плиты, которую видят паломники, до этого каменного Ложа составляет примерно 35 сантиметров. Тут же в храме – место, на котором стоял Крест Христов, камень миропомазания, часть колонны, к которой был привязан Иисус Христос во время бичевания, самая большая в мире частица животворящего Креста Господнего, множество мощей святых и могилы Иерусалимских царей. Мне нужно было туда в предпасхальные дни за благословением на воздвижение Креста Святого Филарета Милостивого. Крест, принесенный однажды со Святой земли в Московию, с наставлением Романовым править милостиво, по-христиански, на землях русских. Крест – символ победы жертвенной любви над злом и насилием.
***
Между береговой буровой площадкой «Ястреб», принадлежащей компании «Эксон Нефтегаз Лимитед» и горловиной залива Чайво на Сахалине, обнаружена мертвая белуха. Пятиметровое животное, выброшенное на берег северо-восточного побережья. Гиляки три безлунных ночи жгли мхи вокруг мертвого животного, бегали кругом и поочередно жутко выли, по-собачьи запрокидывая голову. А через день оплакивали огромное количество корюшки, которая задохлась, не сумев пройти на нерест, – не дала проложенная через речушку труба нефтепровода. В июне 1999 года в западной части залива Пильтун обнаружено огромное количество мертвой тихоокеанской сельди. Всего 12 километров в длину и от одного до шести метров в ширину слой мертвой рыбы, в толщину он достигал полметра. Вес погибшей рыбы был порядка тысячи тонн. Вывод был таков: сельдь пошла на нерест и попала в облако химикатов. В заливе Пильтун стоят две нефтедобывающих платформы – «Моликпак» и «Пильтун – Астохская –Б».
Июнь. 2018 год.
Опять залив Пильтун, северо-восток Сахалина – место, где крупнейшие мировые компании добывают десятки миллионов тон нефти ежегодно. Что это в сравнении с несколькими сотнями тонн погибшей сельди? В этом июне ее было 100 тонн. Тихоокеанская сельдь – самая крупная и жирная из всех своих родственников. По сравнению с ней, атлантическая напоминает малька. Трудно найти другую рыбу, которая могла бы похвастаться таким огромным количеством полезных свойств, как селедка. Благодаря высокому содержанию жирных кислот Омега – 3, она очень полезна для сердца и сосудов человека. Она – доктор.
Своеобразие и сложный характер традиционного мировоззрения гиляков, наиболее запечатлевшийся в мифологических текстах, определяется особой ролью водной стихии в их образе жизни и мышлении. От судьбы водной стихии, как они считали, зависит, будет ли жизнь во Вселенной. Антропологическая чуткость Б. Пилсудского, как собирателя, позволила ему дважды запечатлеть в различных фактах культуры прямую связь водной стихии с цифровым кодом. Переход 2 -> 4 и обратно символизирует связь гиляков с водным миром, а убавление вдвое числа конечностей сопряжено с гибелью Вселенной. Эта связь составляет суть композиции амулета, который представляет собой два деревянных предмета, связанных веревочкой. Это изображения солнца и луны. Водная стихия гибла, а значит, гибла Вселенная, а с ней и народ гиляцкий, и любой другой, ибо, осваивая сферы промысловых занятий, человек осваивает и Вселенную. Рыбалка, как основной промысел, был раздавлен огромными чудовищами с хоботами. А гиляков числится-то всего четыре тысячи человек. Социологи предсказывают скорый закат этой культуры в России. Аборигены Сахалина блокировали дороги на объекты «Сахалин Энерджи», в пикете принимали участие около 75 человек, среди них женщины и дети. Протест направлен против разработки шельфа Сахалина – мест исконного проживания аборигенов, нефтяными компаниями. Красной рыбе приходил конец. Земля гиляцкая становилась грязной.
***
А я – всеми помыслами в другой земле, с декабря уже начал зиму подпихивать и подталкивать. В этом году она была нехолодная, и со второй половины февраля объявились оттепели. Техника неспешно начала ковырять землю на участке, строители укомплектовались материалами и инструментами и тоже рвались в бой. За два месяца до отъезда удалось сделать приличную работу, стройка разворачивалась хорошими темпами.
В ночь перед отлетом совсем не спал, все предстоящие дороги пытался прошагать теоретически, все разговоры проговорить предварительно. А самолет отбыл и прибыл ровно по расписанию. Аэропорт имени Бен-Гуриона встретил высочайшим уровнем безопасности, который на первый взгляд никак себя не проявлял. После прохождения всех формальностей вместо отметок в паспорте получили по маленькой бумажке, которая свидетельствовала, что мы прибыли в государство Израиль. На выходе нас встретил сопровождающий. В дальнейшем общении выяснилось, что это очень толковый, знающий и любящий свою землю человек. Аэропорт расположен вдоль шоссе № 1 «Тель-Авив – Иерусалим», отсюда и началось мое путешествие по Святой земле. У сопровождающего хороший минивэн, и маршрут до Иерусалима в 65 километров он обещает проделать за 40 минут.
Я никогда не видел пустыни, представлял ее ровной, с чередующимися по движению ветров барханами. Все оказалось другим. Иудейская пустыня – это невероятно красивые горы: красные, желтые, серые, коричневые, – практически марсианский пейзаж. Иерусалим расположен на севере невысоких иудейских гор, прямо на водоразделе Средиземного моря. По водоразделу проходит граница двух природно-географических зон. Одна из них – средиземноморская, влажная и лесистая, а другая – пустынная, каменистая, где до сих пор пасут скот бедуины. Соответственно, западные окрестности Иерусалима существенно отличаются от восточных.
Колокольня «Русская свеча» – уникальное архитектурное сооружение, которое видят издалека все въезжающие в святой город. Она находится на Елеонской горе и представляет собой самое высокое церковное здание Иерусалима – 64 метра. Самый большой из размещенных на ней колоколов имеет вес 308 пудов, он был отлит в России. Обширный участок земли на вершине Елеонской горы был приобретен архимандритом Антонином (Капустиным). В 1924 году русско-елеонская община стала монастырем, в северо-восточном углу монастыря – трапезная с храмом святого Филарета Милостивого. Трапезная была заложена как соборный Храм во имя Страшного суда Господня, не достроенный из-за Первой мировой войны. На участке в результате раскопок были обнаружены погребальные пещеры и мозаичные полы церквей византийского времени, датируемые VII – VIII веками. В одной из этих церквей по преданию и был упокоен прах Филарета Милостивого.
Поскольку монастырь находится на самой вершине Елеонской горы, здесь неба видно больше, чем земли, а Иерусалим находится где-то внизу, под тобой. Кажется, что здесь ты ближе к небу, чем к земле. На этой горе с первого же шага душа начинает возноситься вслед за Христом. Глядя отсюда на старый город, я осознаю, что приобщаюсь к вечности. Это непередаваемое и очень сильное ощущение.
На нижнем склоне Елеонской горы, в Гефсимании располагается православная церковь святой Марии Магдалины, построенная в 1885 году по распоряжению Императора Александра III в память о его матери, императрице Марии Александровне. Она соприкасается с местом «моления о чаше» вблизи от храма Успения Богородицы, напротив золотых ворот, на противоположной стороне кедровой долины. Через эти врата, как известно, Иисус Христос въехал в Иерусалим. В настоящее время ворота заложены камнем, но арки, обозначающие вход, хорошо видны на стене. От храма Ирода, где Христос вразумлял торговцев, осталась условная стена, что теперь есть Стена Плача. Сионская горница – здесь Иисус в последний раз в своей жизни разделяет с апостолами трапезу. Там он установил таинство Евхаристии – вкушение его плоти и крови под видом хлеба и вина. Там Спаситель дал апостолам новую заповедь всеобъемлющей любви. На мраморной колонне справа от входа выточен барельеф пеликана. Растерзав себе грудь, он кормит птенцов своей кровью. Этот символ уже много веков свидетельствует о Христе, который питает своей животворящей кровью всех, кто ищет вечной жизни.
Тайная вечеря длится до сих пор, и принять в ней участие может каждый из нас. В Гефсиманском саду Иисус пал на землю и молился: «Отче мой, если возможно, да минует меня чаша сия. Пусть да будет не так, как я хочу, но так, как Ты». И еще молился и говорил: «Отче мой, если не может чаша сия миновать меня, чтобы мне не пить ее, да будет воля твоя». И еще молился, и пот его, как капли крови, падал на землю. А потом сказал апостолам: «Вот, приблизился час, и сын человеческий предается в руки грешников. Встаньте, пойдем; вот приблизился предавший меня». Когда его привезут Каяфе и тот спросит: «Заклинаю тебя Богом живым, скажи нам, ты ли – Христос, сын Божий?» В ответ на заклятье Иисус исповедует себя сыном Божьим, а первосвященник рвет на себе тогу от подбородка до пояса в знак того, что слышит богохульство. Синедрион выносит приговор – «повинен смерти».
Башня Антония. С Иисуса сняли одежду и били, затем одели в красный шутовской наряд и возложили на голову венок, сплетенный из терния, а после плевали на него и били тростью по голове и лицу. Пилат утвердил смертный приговор, обрекая Иисуса на распятие, при этом не найдя в нем никакой вины. «И взяли Иисуса и повели, и неся Крест свой, он вышел на то место, называемое Голгофа».
«Путь скорби» – это улица в Старом городе Иерусалима, на ней находится девять из четырнадцати остановок крестного пути Христа.
И я пришел на Голгофу, она вокруг меня в цветах, звуках и запахах. Вокруг меня люди со свечами в руках совершенно разных, не угадываемых национальностей и языков, но все с тревожными глазами и в напряженных позах. Батюшка-грек читает Евангелие. Он сед и бородат, одежонка черная, потертая. Большое количество горящих лампад, дыхание людей сливается с благовониями и туманит голову. Батюшка крестится, мы тоже и кланяемся, но как-то неясно, по очереди, очень плотно стоим. Во мне скорбь и торжество. Вспоминаю бабушкину картонку с наклеенным на нее мучным клеем ликом Спасителя, маму и папу, всех любимых и близких, не доживших до дней этих. Думаю о том, что прошел, пока дошел сюда. Сейчас я был совершенно уверен, что это всегда было со мной, несмотря на расстояние в полмира. Мерцают лампады, я их вижу, как свечки в том подвале, в «сезонке». И гроб крестного своего вижу. Сейчас выздоравливаю для не свершенных пока дел во славу Господа своего Иисуса Христа. Прости Господи, как умею.
По узенькой лестнице спускаюсь к плите миропомазания. Она побитая веками, протертая лбами и локтями, ее лобзали цари и нищие, униженные и возвеличенные, врачеватели и убийцы, молились, кто как мог, и просили каждый о своем. Одни – чтобы не было болезней и войны, а иные – о своем, о тайном. Помоги, Господь, немощным укрепиться в вере, а мне помоги не протянуть руку к самому большому куску хлеба среди голодных. Иду в дом его Воскресения в череде людей, любящих его, и не поклоняюсь ложу каменному, а поклоняюсь смертью смерть поправшему Христу. И слышу песни ангелов и шум садов небесных. Это озноб при Солнце и жар при Луне. На все воля твоя, Господи! Пока я в силе и живой, будь ко мне благословен, вразуми в поступках и укрепи в служении.
Седой бородатый грек в черном одеянии, что читал Евангелие, отдыхал, сидя с открытой книгой на каменной ступеньке у гроба Царя Иерусалимского. Я подошел, сложил ладони, он посмотрел на меня из-под седых длинных бровей. Я начал быстро говорить, не разумея, понимает ли он меня. Пока я говорил, он трижды осенил меня крестным знамением, а потом тихо на каком-то, но мне понятном языке, сказал: «Известны Христу твои намерения, и зовет исполнить их, не убоясь и не колеблясь. И поклонись Земле святой».
Я поклонился до земли, а когда выпрямился, увидел двигающуюся на каменной стене тень, и грек в монашеском одеянии растворился в колеблющемся пламени лампад и свечей. На выходе из врат Храма Гроба Господнего мой взгляд очень принудительно уперся в предмет на площади. Это была сфера блестящего металла, сияющая в реалиях сегодняшнего дня. В ее бронированное чрево закидывали гранаты, взрывчатку и пояса шахидов, которые здесь периодически изымали. Кто с молитвой приходил, а кто с бомбой.
***
А у меня в деревне волка поймали. Бывало, что в реке, которая по своей природе была как бы полугорной (она не так далеко стекала с предгорий), резко поднимался уровень воды. Возникала угроза затопления долины, и оттуда все живое устремлялось на возвышенности. И, похоже, эта тропа исторически пролегала по моему участку. Собака с ночи психовала и все время лаяла в сторону прибрежных зарослей. Утром в лодке поплыли в ту сторону. В зарослях, наполовину в воде, в дебрях ивняка застряло животное. Это был совсем молодой и от мокроты ужасно тощий волчонок. Стая, похоже, уплыла, не дождавшись попавшего в этот природный капкан юношу. Глаза его горели дикой злобой, и даже обессиленный многочасовой борьбой с течением, он за три попытки его снять и затащить в лодку всем участникам искусал в кровь руки. Все же выпутали, привезли и привязали на веревку. Я, было, пытался получить по звонку консультацию в компетентном органе, но лишь встревожился. На мой вопрос, можно ли приручить волчонка, услышал следующее: «Можно приручить, только есть риск, что однажды не проснетесь, пригревшись на солнышке. Прирученный перегрызет горло. Да и, прежде чем приручать, придется сделать много прививок и пройти курс специального надзора за животным». Спросили, как сейчас себя ведет. Я ответил, что не ест, не пьет, воет день и ночь на привязи. Но те, уже подбодрили, как надо: «Ждите, скоро стаю вам накличет, мало тогда не покажется». Но все само собой разрешилось: вроде как он веревку перегрыз и убежал. Я ведь знал, что не надо приручать зверя, но искусился.
Стройка шла бодро, люди работали за деньги с желанием и продуктивно. Я, помолившись, вскрыл ковчег. Собираюсь начать приводить Крест в его первоначальное состояние. Обработка и очистка химическими реактивами мне была страшна и вообще не по сердцу. Турбинки и наждаки отпали сразу, осталась только работа руками, надо было шабрить и наждачить бумагой. Это было тяжело и долго, но это единственный возможный вариант выполнения задачи. Люди нашлись, только я себе места не находил. По договору они Крест забирали с собой, а я боялся всего, что могло помешать или отсрочить Крестовоздвижение. Каждый день звоню с требованием фотографий и отчетов, а работа продвигается совсем медленно, с малыми совсем результатами. Накипь веков не хочет крошиться и уступать. Одежды скитаний насмерть пристегнулись к телу животворящего Креста. Но люди рядом были хорошие, обязательные, мастеровитые и понимающие. К тому времени трусливые и от веры далекие разбежались и гавкали со стороны, предрекая неудачи и стихии.
А город кипел страстями, по-весеннему короткими юбками, новыми моделями авто и яркими на всех углах афишами с модными столичными исполнителями рэпа. В деревне все тоже в возбуждении от рано и рьяно зацветшей черемухи. Пришло тепло, Гога и Магога делом занялись: клады ищут. На развалинах пионерского лагеря они добыли из земли огромную беленую грудь с галстуком в пиджаке и жилете. Грудь они бросили, а выковырянную из грязи трехметровую конусную фанерную трубу на четырех деревянных ногах притащили во двор и установили у калитки. Похоже, труба изображала космический корабль. Она была полая, а на уровне роста ребенка – дыра в виде круглого иллюминатора, на конусе нарисованы большие красные серп и молот и надпись «СССР». Нежданно приехавший Константин Петрович долго смотрел на монумент, явно для него неожиданный. Но совсем сюрпризом было то, что на прикроватной тумбочке своей мамы, той, что бабушка, он увидел Новый завет. Бабушка не стала объясняться и спрятала ее в шкафчик. Было понятно, в отчем доме что-то назревает. Но кто бы куда ни шел, он, Константин, все равно останется на месте.
***
По старому запилу Г. Зотова расширились и набрали в пробирку металл для определения состава. Крест придется сваривать со стальным крепежным флянцем, это было, по мнению инженеров, единственным вариантом крепления на высоте из-за значительного веса и большой парусности при местных нагрузках. Как им возразишь? Повез на самый орденоносный государственный завод. В лаборатории долго воображали, но потом все же искусились, опять же деньгами. После продолжительной паузы в пару недель лаборатория выдала результаты. Так вот эти результаты умыли! Они вообще ничего не объяснили не только по возможностям сварочного соединения, но и самой природы металла Креста. В химической науке это осталось тайной. Они, конечно, все разложили по составляющим, и были там и медь, и цинк, и еще много чего, но только в таких пропорциях они не должны существовать. Не было в толстых книгах с таблицами металлов определений и номеров чего-либо подходящего, тем более ГОСТов. Посоветовали с этими заключениями сходить к реальным исполнителям. Те же орденоносные сварщики вместе с мастерами-ударниками долго внюхивались в результаты химических анализов, потом так же долго хвалились своими достижениями по сварке подводных и надводных кораблей, но в конце вынесли приговор: то, что я принес, со сталью не соединимо сварными швами. Поклялись своим профессионализмом и опытом. Извинились – вид у меня, похоже, был очень удрученный.
Куда теперь? В Москву, конечно. Там все технологии и лучшие умы, там уже даже небоскребы осилили, эти откровенные ремейки Вавилонской башни. Болезни, что породил древний Вавилон, искушения и соблазны пришли к нам домой. И не будет того Кира-освободителя, вырываться из плена нам придется самим. Отправили образец в Москву, снабдив сопроводительными бумагами, с какими только можно важными оголовками. Опять долго ждал. Ответ пришел.
Вот сидим и вникаем: «Ваша лаборатория выдала ошибку в составе и природе цинка в изделии. Это, безусловно, литьевая латунь, но она с металлическим цинком была впервые произведена и получена в Англии, впервые – в 1781 году. Ваше изделие несоизмеримо старше, ибо вместо цинка использован галмей, то есть цинковая руда, которая использовалась для получения литьевой латуни в Риме (датировать изделие – не наша компетенция). Во времена Августа в Риме латунь называлась «аурехалк», из нее чеканились сестерции и дупондии. Аурехалк получил название от цвета сплава, похожего на цвет золота. По Вашему запросу о возможностях соединения сварочным швом современной нержавеющей стали (любой марки) с Вашим сплавом ответить некомпетентны». Такая вот бумага. Она подтвердила главное – древнюю природу Креста и его уникальное рождение. Да еще, они рекомендовали сделать спектральный анализ. Но мне представлялось, что это мало чем поможет в решении задач его установки и крепления на семнадцатиметровой высоте.
Куда идти? Опять пошли к людям и попали, как в последнее время происходит, к людям хорошим. А пока случилось первое чудо, произведенное руками человека. Чудо из мозолистых рук без брезентовых рукавиц из первых пятилеток и китайских современных перчаток. Мне оно явилось в ярком свете солнца в голубом небе майского дня. Человек открыл багажник автомобиля, и оттуда полилась божья благодать. Крест ослепительно отражал солнце и наши лица. Я был поражен. Я трогал его руками, пытался приложиться прямо в багажнике и вместо молитвы повторял одно и то же: «Все не зря, все не зря». Денег люди не взяли, спасибо им. Не заметил, что плачу.
А Гога с Магогой в мусорных отвалах бывшего Дома пионеров нашли голову, с отбитым носом, но в кепке. Она почему-то покоилась в ржавом дырявом ведре. Братья подтащили ее к груди в пиджаке. Состыковали – получилось не очень. Еще была рука с трубой-горном, она точно не стыковалась, но они ее все равно приложили. Получалась фигура.
***
Люди хорошие ютились в небольшой мастерской со стенами, завешанными железками и кабелями. Мы с товарищем протиснулись в узкую дверцу, неся Крест с накинутым на него одеяльцем. Товарищ уже бывал здесь с предварительным разговором. Положили Крест на небольшой столик, распеленали, собралось четверо совсем молодых мастеров. Долго слушали, надо было рассказать все. Потом смотрели, щупали, подкидывали стальной флянец, тыкали пальцем в его отверстие. Потом читали результаты хим.анализов, прослушали приговор орденоносных сварщиков. Они понимали, что надо сварить то, что не сваривается. Мало того, надо еще соблюсти полную соосность. Они не были орденоносцами, они были молодыми, не трусами и с полным пониманием, за что берутся. Где-то через час общения, старший из них попросил оставить Крест и пять дней не звонить и не приезжать.
Мы ушли. Мне опять стало страшно. Самое время сделать спектральный анализ. Заказали в лучшей лаборатории, опять с государственным участием – хранителем технологий и их секретов. Там поставили три задачи и вот как их выполнили. Первая – марка, тип и вид сплава. Не определили. Вторая – дать общую характеристику сплава, а также его свойства и возможности определения. Не определили. Третье – наличие компонентов, входящих в состав сплава и определение их свойств с помощью количественного и качественного анализа. Вот тут и дала жару аккредитованная лаборатория. Писать не стали, видимо, страхуясь выпускать от себя в мир такую бумагу. Пришлось слушать. Из научных терминов, которыми, видимо, специально грузили, понять мало что можно. Но вердикт был конфетка. Что это вообще не сплав и даже не металл.
Кандидат наук в халате и очках с выпуклыми стеклами явно смущался от собственных заключений. На его вопрос, а что это вообще такое, я не ответил. Он опять: «Вы его хоть трогали? Не бывает металлов теплых». Говоря это, он явно надеялся, что то, что говорит, нигде не прозвучит рядом с его фамилией и должностью. Он взял с меня слово, и я подтвердил, что нигде его фамилия не будет упомянута в связи с этими анализами. Кандидат начал пыхтеть, потом достал платок и начал сморкаться. Сходил глянул за дверь и наконец вывалил: «Там полно органики, и она светится в определенном спектре – в том, в котором светится живая клетка». После этого он начал выпихивать меня из кабинетА, громко бубня: «Все, идите, идите и больше сюда не приходите! И забудьте прямо!» Он вытолкал меня, а потом в щель стал подглядывать, ушел ли я.
Я совсем и не понял вмиг, о чем говорил тот самый кандидат. Осознание пришло уже в машине. Водитель-хохол разгонял мешающих выехать, демонстрируя им свои огромные кулаки. Я сидел ни жив ни мертв, не понимая, где я сейчас и что, в конечном счете, со мной происходит. Как сваренная когда-то в диком Риме латунь может быть живой? И что мы вообще знаем о живом? А как жизнь, потом смерть? А как смерть, а потом жизнь? Ответов не было. А в академических учебниках их и не найдешь. Есть одна книга, в которой есть ответы, но их, похоже, не всем дано отыскать, как и мне, грешнику. Химия не показала, показал Свет. То и узрели дикари и язычники гиляки, дал Христос им зрение за вечные страдания. Мне опять стало страшно, а из страха хотелось о себе думать плохо. Но жить очень хотелось.
***
В тот солнечный день мая Гога и Магога нашли еще две ноги, правда, разные, одну правую от раздробленного в крошку пионера-знаменоносца, а вторую, тоже правую, от барабанщика, тоже сильно побитого. Приложили – ничего так, но одной руки не хватает. Рука нашлась. От метательницы, женская, но с зажатым крепко в руке ядром. Фигура расположилась на робко пробивающейся из грязи травке и была для братьев предметом их творческой активности. За этот день тачка была полная, но легка. Что весят два дырявых ведра, ржавые скобы и гнутые дверные шарниры? Вроде, с вечера не бражничали, но после полуночи одновременно подскочили во двор, закурили. Оказывается, им обоим один и тот же сон приснился. Что их порождение шло по деревне, трубило и угрожающе подкидывало ядро, как державный символ. А потом оно зашло к ним во двор, пнуло ногой знаменосца космический корабль и стало орать про красный террор. Братья курили и жались друг к другу. Им очень хотелось крепко напиться.
***
Прошло пять дней, мы снова в мастерской. Крест стоит на приваренном к нему флянце на столике, обливая все отраженным оконным светом. Они это сделали, а денег не взяли, и не с видом жертвующих на благое дело, а с радостью причастности. Они счастливы благодарностью, которую, как говорят, на хлеб не намажешь, и она не булькает. Я выдохнул, и опять собрался всплакнуть, но товарищ меня быстренько увел в машину. Мы поехали, в зеркало заднего вида было видно, как четверо ребят машут нам вслед. Спасибо вам, добрые люди без орденов, званий и должностей. Крест в ковчег подстелили, как живому, как святому, который явил себя, чтобы сделать нас милостивыми.
Прошло три дня. Позвонил мне тот кандидат, просил о встрече на скамеечке в парке. Я приехал на дорогой черной машине. Он сидел на скамейке в своих очках-окулярах, в старомодных штанах, в плохо зашнурованных ботинках. Халата, конечно, не было, пиджачок, опять же малого размера, на и без того щуплой фигуре. Все это венчал берет в стиле латиноамериканских революционеров с пимпочкой. Он сбивчиво начал говорить, мол, он хоть и со степенью, но простой инженер, детдомовский, до сих пор живет в общежитии. Я спросил: «Что, денег хотите?» Он совсем не соответствующим внешности стальным голосом попросил не оскорблять, а потом заплакал большими женскими слезами. А потом сказал, что пришел извиниться за свое поведение. Он вытащил из кармана пробирку со стружкой, протянул мне и попросил забрать обратно. Он семьдесят один раз повторял анализ, ни одной ошибки не обнаружилось, все было, как было. И теперь он жить с этим не может: «Скажите, что это?» Я ответил, как есть. Кандидат молча размазывал мокроту кулаками по лицу, просил простить его, потом ухватил меня за руку и попросил взять его с собой. Я ответил, что сам не знаю, куда иду, а ему посоветовал причаститься. Уехал с тяжелым чувством. Видимо, все еще учусь чему-то плохому. Похоже, кандидат всю жизнь ждал чуда, оно явилось, а он не был готов. Победит его потом сила известная. Заявит он о великом открытии – сохранении жизни и великой души. Будет ошельмован, лишен работы и звания. Сопьется. И на этой самой скамеечке тихо, без свидетелей, примет яд собственного приготовления. А посмертно еще будет упомянут, как пример религиозного помешательства.
На самых высоких этажах башни Вавилонской кладут кирпичи самые великие, а те, кто внизу, им и совсем не видятся, а если и видятся, то серенькими блохами, грязными и неряшливыми. И эти блохи где-то и как-то пристраиваются, настырно пытаясь объединить власть и нравственность. Ходят на выборы и лепят свои кирпичи. А те, что наверху, разгоняют облака хохотом и свистом. И все знают, что строят, но надеются, что вторая попытка будет удачной.
***
С возрастом, у многих моих сверстников в те годы обновления возникала потребность строить. Ибо кем-то сформулированное, что мужчина должен дом построить, стойко прижилось в головах. Кто, конечно, и воздушные замки строил, но кто-то и реальные. А были те, что могли соорудить одновременно и такой, и такой – в одном лице. Дом был, а жить в нем было фантасмагорией. Много лет я приятельствовал с одним человеком. Он внешне худой, но физически очень даже крепкий, взрывного решительного характера и с практическим выдающимся умом. Он общался со всеми, но в то же время умел оставаться один. Похоже, тоже был когда-то приезжим, но толком о нем никто ничего не знал. Он пропадал из города месяцами, но лишь одно было известно точно: это был игрок, и игрок масштабный. Деньги у него были всегда, и деньги большие. И вот он тоже втянулся в строительный марафон – с возрастом бродяжничать по свету и жить в гостиницах, видимо, приелось. Надо было бросать якорь. То, что он построил, я видел издалека и всего один раз, проездом. На сопке, на очень приличном расстоянии от других жилищ, над кронами высокого кедрача виднелась башня. и возвышался шпиль размером, как у нас был когда-то над санаторием союзного значения. Что я не увидел, можно было представить. Строился он, наверное, лет пять, периодически откуда-то из-за границы наскакивая на строителей. Все, что организовывается, он мог организовать, и потому даже в его отсутствие все строилось. И вот, под самый финиш стройки, всем сюрприз: он женится. Прямо-таки нежданное событие, невеста только окончила институт, из простой городской семьи, как было видно по родителям на свадьбе. А свадьба была что надо. Через год она рожает сына, но это вести такие были. Его я со свадьбы больше не видел.
А вот сейчас он сидит напротив меня, растерянный, да еще и в подпитии, что вообще явление применительно к нему исключительное. Ему было плохо. Жена забрала сына и ушла к маме в хрущевку. Его голова, очень даже умная, затруднялась выдать какое-либо внятное, аргументированное объяснение случившемуся. Сначала он рассказывал, сколько подарков он для жены делает, сколько денег дает и ничего для них не жалеет (в чем, впрочем, я ни минуты не сомневался). Потом вытащил из кармана брюк мятый лист бумаги с запиской, похоже, уже сто раз прочитанной. Подвинулся ко мне. На записке полудетским девичьим почерком было написано: «Нам страшно, ты нас не жалеешь, а значит и не любишь. Я ухожу к маме». Подписи не было. Он смотрел на меня слегка притуманенным взглядом: вроде как я сейчас, немедленно все объясню. Хотя у меня версия появилась сразу, она и оказалась, как выяснилось, верной. Его же основная версия была в том, что она могла узнать, что он что-то там на стороне, за то и раскаивается. Выпив еще сто пятьдесят самого дорогого в обозримом пространстве коньяка, он поведал, как должно было быть им хорошо, даже когда его нет. Вокруг дома лес, а дом был площадью и обхватом, как жилище феодала в средневековом поселке, еще и в пять этажей. У нее была обслуга в три человека, которая с утра до вечера работала, а потом уезжала. Дальше он рассказывал, как его встретили в родном доме по приезду в воскресенье: «Конечно, обнимашки, туда-сюда, потом она сказала, что имеет просьбу. Ну конечно, любая просьба будет выполнена. Я так думал, пока она не попросила». Приятель сморщился, сглатывая лимон, который откусил прямо от плода, закурил и продолжил: «Она попросила им в спальню железную дверь поставить. Я ее осмеял, а на следующий день она вызвала такси и уехала с сыном. Как тебе? Она сошла с ума?»
Моя версия была верной, сейчас сумасшедший сидел напротив. Он заточил женщину с младенцем в ночном одиночестве, в каменном саркофаге, желая им большого счастья. Это было похоже на шизофрению. Так я с ним и поговорил. Через месяц он позвонил с новостью, что купил нормальную квартиру, где рядом люди и детская больница, и даже кинотеатр. А дом он в Москве договорился продать не то под детский дом, не то под офис какой-то. Конечно, вложенного не вернуть, но ему не привыкать терять. Главное, что жена и сын рядом, и главное, что он понял, что у всех разное понятие комфорта проживания. А для меня главное, что человек не стал бычиться, а сохранил разум и семью.
***
Оформляется и мой комфорт проживания. День за днем картинка оживает, но с древности людям было известно, что освоение участка под строительство жилища неизменно связано с присутствием там воды. И вот в этом месте пришло уныние: с водой в селе было совсем плохо, и, по слухам, так было плохо всегда. Колодцы были мелкие и заполнялись только сточной, не очень хорошей водой. В засушливые лета они пересыхали, и вода была завозная, тоже не лучшего качества. С начала освоения участка дачный бурильщик очень неубедительно рассказывал о своих волшебных способностях в профессии. А сейчас, когда дошло до дела, они просто бурчали что-то невнятное. Первая же бригада прибыла полная своей какой-то специальной уверенности. Но на семи метрах, упершись в вулканическое тело, быстро утухла вместе со своей, похожей на игрушку, разноцветной бурильной машинкой. Вторые, пока настраивались, как могли, обсирали предыдущих конкурентов, но сами углубились ровно на сантиметр дальше и быстро постарались свалить. Это было фиаско.
Но я родился и вырос там, где умели бурить и знали это ремесло, а потому не верил, что задача нерешаемая. А местные сидели рядками в зоне видимости, их явно веселили наши потуги добыть воду. По их легендам, ее здесь не было никогда. А я зашел с той стороны, которую понимал. Сам поехал на рабочую площадь, где бурили геологи, и договорился с ними. Повезло: они уже снимались с объекта, готовились к передвижению и на этом этапе могли заехать ко мне. И они приехали на огромном трейлере и привезли машину – тяжеленную, на гусеничном ходу. Машина, похоже, была японской, но очень старой, видно, еще из далеких советских контрактов, достаточно уже потертая и грязная, но очень внушительная. Местных разных возрастов набежало множество. Прямо событие в селе. Рабочие, не в пример предыдущим франтам в штиблетах и рубашках с пальмами, были в штанах, заправленных в сапоги, в застиранных спецовках и тех самых брезентовых рукавицах. На мой рассказ о предыдущих специалистах они просто отмахнулись. Настраивались и примерялись довольно долго, а потом началось.
Грохот стоял такой, что было впечатление, что вулкан просыпается. Они не сверлили, они долбили базальт, а потом выдували из скважины содержимое. Осколки камней разлетались со свистом. Рабочих ничего не пугало. Они знали, что делают и как это делается, и верили, что результат будет. Примерно через четыре часа этих ужасных грохота и воя, бригадир подошел ко мне и сказал, выдохнув слова с запахом отцовского «Беломора»: «Пятьдесят два метра, хозяин. Готовь бабки». Я не понял, поскольку ничего вроде не изменилось в общей картине. На пятидесяти двух метрах они зашли в подземный резервуар! Я был готов с бабками. Еще через час они закончили, что должны были. Что-то еще толкали, крутили, а когда вытащили, из земли забил двухметровый фонтан. Он переливался в свете дня чистейшей, казалось, голубой водой, основой любой жизни на Земле.
Господь руками людей явил чудо – живую воду из темницы. Рабочие были довольны, что сделали работу и тут же получили зарплату без привычных задержек и пересчетов. Опять же неспешно погрузили свою чудо-машину на трейлер, и тягач потащил ее к новым свершениям. Среди местных ликования не было слышно. Они старались подойти ближе, чтобы точно увидеть то, чего, считали, быть не может. Были они не то в досаде, не то в злости, что общее подземное добро будет теперь служить странным городским пришельцам.
***
На состоявшемся в начале сентября седьмом заседании российско-китайской рабочей группы по сотрудничеству в области ветеринарного надзора, фитосанитарного контроля и безопасности пищевой продукции китайская сторона подтвердила возможность использования сертификата, разработанного Россельхознадзором, по экспорту в Китай лягушек. Теперь вроде как и на законном основании китайцы будут заниматься этим промыслом.
Видимо, по законам пролетарской солидарности и классового сознания, они каким-то образом свелись с Константином Петровичем. Он всегда с большим чувством относился к товарищам, у которых красный флаг со звездами да еще и коммунисты у власти. Эмиссары из Поднебесной хотели не очень определяться перед лицом местных властей, а желали наладить тут промысел и частичную переработку наших лягушек. Константину Петровичу претило слово «бизнес», а «промысел» – это понятно, да и лягушек он не рассматривал как ценный стратегический секретный продукт, а значит, и об измене Родине речи идти не могло. Он согласился сотрудничать и предоставить свое деревенское подворье под производственную базу. У нас не знают, в чем ценность лягушачьего жира, а там его используют в приготовлении омолаживающего крема. Из одной лягушки можно выпарить 0,2 грамма жира, а килограмм в Китае стоит две тысячи долларов. Именно жир в первую очередь и интересовал китайских товарищей, а потом уже сушеный товар. Мама Константина Петровича очень подозрительно смотрела на желтолицых квакающих гостей и никак не могла взять в толк, зачем они здесь. Китайцы осмотрели угодья, скорректировались по частям света применительно к участку, остались довольны. И со следующего приезда обещали привезти ловушки и необходимое оборудование. На скамейке во дворе оставили презент – большую бутылку водки со змеей внутри. Константин Петрович своих гостей увез на желтых «Жигулях», и, как только исчез в повороте, в момент явились братья и с огромной охотой водку выпили, а змею сожрали. Пролетариат соседних стран начал соединяться в свободном и созидательном труде, а Константин Петрович все мечтал о «маузере» в настоящей деревянной кобуре-прикладе, как у матроса Железняка.
Но китайцы больше не появятся, подобным занятием они давно в этих краях промышляли, а до Константина Петровича добрались с целью расширения бизнеса. Все они свершали беззаконно и контрабандно, и вскоре их задержали на пункте пропуска Пограничный. При досмотре у них обнаружили восемь контейнеров с жиром лягушек общей массой 6,2 килограмма. Для получения такого количества жира необходимо было истребить до двух тысяч лягушек, но обо всем этом Константин Петрович не знал. А если бы и узнал, то счел бы это событие классовым угнетением китайского пролетариата. А лягушки выдавали хоры вокруг деревни, и в болоте можно комфортно проживать. И петь можно, и плясать, если не знаешь, что тебя уже окружили с ядом и сетями. Не знал Константин Петрович, что коробку из-под «маузера» в интернете где-то в районе Гуляй- Поля уже нашла его госпожа из аптеки. Теперь ждет посылку, вот такие приятные новости грядут. А пока он в борьбе с ментами, те пытаются отобрать у него права на вождение. Буржуйские холуи хотят доказать, что он чем-то там болен. А Константин Петрович был здоров и физически, и духовно. Его бронепоезд стоит на запасном пути.
Поделиться книгой: