Кто стоял за декабристами

Александр вставал рано и удивился, обнаружив возле спальни младшего брата. Спросил, что он тут делает. Тот лихо отдал честь ружьем и доложил – встал на караул охранять государя, выбрал себе самый почетный пост. Император сдержал смех и остудил его усердие самым мягким способом. Дескать, он же не знает пароль. Что он стал бы делать, если вдруг придет обход с разводящим? Мальчик смутился, что упустил требования устава, но все равно заверил, что не пропустил бы к брату никого. В Николае с ранних лет укоренилась и глубокая православная вера. Хотя не понятно, как она пришла к ребенку. В начале царствования Александра при дворе к церковным обрядам относились в значительной мере формально. А няня была по вероисповеданию англиканкой. Учила детей только тому, в какие моменты литургии нужно перекреститься, и давала заучить наизусть некоторые молитвы [35].

Император вообще редко видел своих младших братьев. Их воспитанием целиком заведовала мать, Мария Федоровна. Для их обучения назначили 7 преподавателей, а старшим наставником был определен генерал Ламздорф. Дети его ненавидели и боялись. Телесные наказания в ту пору считались вполне нормальным средством педагогики, это было принято во всех странах, и Ламздорф прибегал к такому средству частенько. Был запальчивым, сопровождал наказания криком. Царственный брат сочувствовал, поскольку Ламздорф когда-то и у него был наставником. Но не вмешивался. А между тем Николай проявлял живой и самостоятельный ум. Уже делал глубокие политические оценки.

Так, преподавателю французского языка Пюже шестилетний царевич объяснил бедствия революции на его родине: «Король Людовик XVI не выполнил своего долга и был наказан за это. Быть слабым не значит быть милостивым. Государь не имеет права прощать врагам государства. Людовик XVI имел дело с настоящим заговором, прикрывшимся ложным именем свободы, не щадя заговорщиков, он бы пощадил свой народ, предохранив его от многих несчастий» [36]. Но о таких способностях ребенка вспомнили постфактум, много лет спустя. Мать же поставила целью отвратить младших сыновей, в отличие от старших, от военных увлечений. Им вдалбливали гуманитарные науки, заставляли учить латынь – потому что Николая с Михаилом намечали послать в Лейпцигский университет. Но латынь вызывала у них отвращение и отторжение, что влекло за собой новые наказания. Зато Николая увлекали точные науки, математика…

Проекты насчет Лейпцигского университета сами собой перечеркнулись политическими переменами, завоеваниями Наполеона в Германии. А вот офицеры были в это время в России на первом плане. Войны гремели непрерывно. Бонапарт в своей дипломатии двурушничал. Нацеливая Александра на Швецию, рассчитывал, что русские крепко и надолго завязнут в финских лесах и болотах. Обещал дипломатическую помощь в примирении с турками, а тайно обещал им поддержку, науськивал продолжать войну. Сражения на Дунае приняли тяжелый и затяжной характер. В Закавказье продолжались боевые действия против Персии. Её Франция тоже обнадеживала, что скоро России придется несладко. Настраивала не склоняться к миру. Но русские военные были на высоте. Одерживали победы. Шведов вынудили к капитуляции блестящими бросками по льду через Балтийское море, Россия присоединила Финляндию.

Царь в полной мере сохранял свои либеральные увлечения. В Финляндии созвал сейм и подтвердил, что в этой стране сохранится незыблемой шведская конституция 1772 года. А в 1809 году Сперанский по указаниям Александра разработал «Введение к уложению государственных законов». План преобразования России фактически в конституционную монархию – с передачей законодательной власти Государственному совету, образованием выборных органов управления в волостях, округах и губерниях, выборной Государственной думы. Сам Сперанский при этом получил новые повышения. Занял должность государственного секретаря, вторую по рангу в империи.

Но на внутренней политике стали сказываться веяния внешней. Отношения с Францией ухудшались. Бонапарт все жестче подминал Европу под себя. Становилось ясно – надвигается новая война. Очень большая и очень серьезная. Эпоха войн выдвигала новых людей в окружении Александра. Именно военных. Одним из них стал любимец Павла I генерал Аракчеев. Он реорганизовал русскую артиллерию, ярко проявил себя в войне со Швецией, возглавил военное министерство, а потом военный департамент в Государственном совете. Вокруг него стали сплачиваться консерваторы.

Еще один кружок противников реформ образовался вокруг сестры государя, великой княгини Екатерины Павловны. Здесь вообще считали Сперанского преступником, тайным революционером. Его позиции подорвали и новые реформы, проведенные им в государственном устройстве, особенно введение налога на помещичьи имения. Тут уж в оппозиции Сперанскому выступили все дворяне – офицеры, чиновники. Царю посыпались доносы на него, сплетни. Сыграло роль и то, что при встрече Александра I и Наполеона в Эрфурте французский император очень расхваливал российского госсекретаря, наградил за его усилия в переговорах. После этого Сперанского стали изображать чуть ли не французским шпионом.

А масоны очутились не только в лагере реформаторов, но и среди консерваторов. Одних обидел новый налог, у других сказались карьерные или иные соображения. К кружку Екатерины Павловны присоединился недавний поклонник Робеспьера Карамзин. Может быть, извлек для себя уроки из печальных примеров французского дворянства. Или просто пристроился под высокое покровительство, открывавшее перспективы на будущее. Как раз ему Екатерина Павловна поручила теоретически обосновать недопустимость реформ. Неизвестно, насколько Карамзин в данном случае был искренним, но литератором он был талантливым, получилось у него хорошо и убедительно.

Когда царь навестил сестру, Карамзин вручил ему «Записку и древней и новой России» – от всей группировки великой княгини. В этой записке доказывалось, что Самодержавие ослаблять нельзя ни в коем случае. Что любые перемены государственных порядков – это зло, к которому можно прибегать лишь в случае крайней необходимости. Автор ратовал и против освобождения крестьян – утверждая, что без «бдительного попечителя» они попадут под власть собственных пороков, а это будет гораздо хуже и для государства, и для самих крестьян. На пороге войны государю приходилось считаться с позицией дворянства и консервативных сил. В марте 1812 года Сперанский был отправлен в отставку и выслан в Нижний Новгород. Через несколько месяцев его сослали еще дальше, в Пермь.

ГЛАВА 7. «ГРОЗА ДВЕНАДЦАТОГО ГОДА»

Бонапарт насаждал в Европе собственный «новый порядок». Культ Наполеона раздувался и превозносился до небес. Его изображали гением, сверхчеловеком. Был разработан и законодательный «Кодекс Наполеона». Все граждане признавались равными перед законом, провозглашались либеральные свободы, веротерпимость (то есть подрывались позиции христианства). Хотя академик Тарле обратил внимание: «Кодекс Наполеона» отнюдь не предназначался для Франции. Там никакими свободами даже не пахло, действовал суровый полицейский режим. Зато кодекс навязывали в качестве обязательного другим государствам, расшатывая и ослабляя их.

Да и сам Бонапарт с законами не слишком считался. Единоличными решениями он перекраивал границы государств. Расставлял своих родственников королями Италии, Испании, Голландии, Вестфалии и др. Император Австрии, король Пруссии и германские князья, сохранившие свои престолы, трепетали и спешили исполнить любое его указание. Наполеон, не спрашивая разрешения, направлял на их территорию французские гарнизоны. Мог между делом отобрать город-другой. В 1810 году на свадьбе Бонапарта и австрийской принцессы Марии-Луизы шлейф невесты несли пять королев! Ходила шутка, что короли завидовали женам и жалели, что нет шлейфа у жениха – понести его.

Преклонение перед Наполеоном, Францией и либеральными свободами внедрялись и в России. Они становились весьма модными среди отечественного дворянства и интеллигенции. Тем не менее «новый порядок» утвердился не везде. Его не приняли испанские крестьяне, развернули партизанскую войну. Не высшие и образованные слои общества, а именно «темное» простонародье. Испанцы были католиками, но они, как и русские, сохранили в душе прочные устои христианской веры. А во французах видели тех, кем они и были, – хищников и безбожников. Крестьянских воинов безжалостно карали, расстреливали, а они не сдавались.

Противницей Наполеона оставалась и Англия. Но сами британцы ограничивались борьбой на морях, помощью испанским и португальским повстанцам. А французы провозглашали, что задушат Англию континентальной блокадой, не пропуская на ее острова сырье, продовольствие, не покупая британские товары. Однако на самом деле блокада стала фикцией. Французские толстосумы были связаны с английскими и нести убытков никак не желали. Контрабанда через Ла-Манш лилась широким потоком, и наполеоновские власти закрывали на нее глаза.

Зато для нашей страны континентальная блокада обернулась очень неприятными последствиями. Экспорт российского хлеба упал в 3,5 раза. Цены на зерно резко обвалились. Страдали и землевладельцы, и купцы. Ну а во Францию утекало русское золото – за предметы роскоши, дорогие вина. В 1810 году царское правительство повысило таможенные пошлины, что задело в первую очередь французский импорт. Была открыта свободная торговля с нейтральными странами – и русский хлеб пошел в Англию через посредников.

Наполеон был крайне недоволен этими мерами. Впрочем, подобные причины охлаждения были не главными. Европейские властители превратились в послушных исполнителей его повелений, трепетали перед ним – и только Россия еще не склонилась, не подлизывалась, не заискивала. Континентальная блокада стала лишь одним из признаков ее непослушания. Нашу страну предстояло сломить, унизить – и расчленить. Потому что наполеоновский «новый порядок» в Европе предусматривал восстановление Польши. Прежней Польши, в границах XVII века – с Литвой, Белоруссией, Украиной. Кроме того, Бонапарт намеревался властвовать над Европой не только кнутом, но и пряником. Чтобы сплотить вокруг себя вассальных монархов, их полезно было «прикормить» подачками. Для этого туша «русского медведя» тоже подходила. Прусский король выклянчивал Прибалтику, Австрии можно было уделить что-то на юге, а их подданные, немцы, итальянцы, венгры вдосталь пограбят, будут славить Наполеона, смирятся с его владычеством.

Когда рухнет Россия, то и Англия станет сговорчивей. Испанские партизаны – дело времени. А господство над Европой в ту эпоху означало и мировое. В 1811 году Наполеон указал своему послу в Польше аббату де Прадту: «Через пять лет я буду владыкой всего мира. Остается одна Россия – я раздавлю ее». Царский посол Куракин осенью 1811 года докладывал в Петербург – война уже решена и неизбежна [37]. Завоеватель распорядился выбить медаль с изображением Бога и надписью: «Тебе небо – мне земля». Кстати, о Боге. Во Франции в правление Бонапарта был восстановлен католицизм, но «умеренный», чисто формальный. Религиозность не приветствовалась, а папой император откровенно помыкал. Но в какого Бога верил он сам, остается загадкой. Во всяком случае, молящимся его не видели никогда.

Можно обратить внимание и на то, что воззвание о войне с Россией было подписано в «магический» день летнего солнцеворота, 22 июня. В ХХ веке ту же дату выберет другой завоеватель, Гитлер, очень увлекавшийся оккультными учениями. Только средства связи и транспорта были разными, вторжение нацистов началось сразу же, а французов – 24 июня. Да и план Бонапарта во многом предварял план «Барбаросса», предусматривал наступление одновременно по трем направлениям – на Москву, Санкт-Петербург и Киев [38]. Но во фланговых группировках у французов действовали более слабые сателлиты, и русские остановили их.

Многие исследователи отмечали, что Наполеон имел возможность просто-напросто «взорвать» Россию – если бы применил свой пресловутый кодекс о гражданских правах и освободил крепостных. Но Бонапарт никогда не собирался этого делать. Как уже отмечалось, «свободы» он использовал только ради собственных выгод, а права простонародья его не интересовали. В Польше, которую предполагалось воссоздать, его опорой являлись польская и литовская шляхта, дворяне. В составе Великой армии насчитывалось 80 тысяч поляков, они составляли лучшие корпуса легкой конницы. Можно ли было их обидеть? Известны неоднократные случаи, как крестьяне в Литве и Белоруссии выходили из повиновения хозяевам, но те обращались за помощью к маршалу Даву, герцогу Бассано, генералу Домбровскому, самому Наполеону и получали отряды для усмирения крепостных. Для этой цели Бонапарт учредил и польско-литовскую жандармерию.

Он не намеревался освобождать крестьян и в коренной России [39]. Воззвания о «свободах» могли и впрямь привести к широкому бунту, но… такой бунт грозил повторением Испании. Да Наполеон и не видел нужды в подобных методах! У него была невиданная по размерам армия, 600 тысяч солдат – центральная группировка 400 тысяч. А против них в 1-й армии у Барклая де Толли было 127 тысяч, во 2-й у Багратиона – 39, на Волыни у Тормасова – 45. Еще 4 дивизии на Дунае, 3 в Финляндии, 2 на Кавказе… Разнести их, и царь капитулирует. Подыграет профранцузская часть знати, Россия примет навязанные условия. Станет послушной, ручной. А своими крестьянами царь и дворяне пускай управляют по-прежнему, как умеют.

Можно отметить, что Наполеон, начиная войну, очень плохо знал Россию и русских. Считал это излишним, руководствовался примитивными штампами. Например, о «боярах», которые вынесут с поклоном ключи от Москвы. Дворянство представлял получше, но не отличал его от немецкого или итальянского. От кого-то из консультантов Бонапарт слышал о казачьих бунтах, об измене Мазепы. Строил иллюзии, будто казаки мечтают отделиться от России, пытался засылать шпионов на Дон, склоняя к предательству. Желаемое выдавалось за действительное, на какое-то время сам же Наполеон поверил, будто всех донских казаков отозвали из армии, опасаясь измены.

Александр I поначалу выехал в войска и главнокомандующего не назначил – тем самым оставляя руководство за собой. Снова доверялся иноземным авторитетам вроде генерала Пфуля, по планам которого армия должна была засесть в укрепленном Дрисском лагере – где попала бы в ловушку. Но Аракчеев, министр полиции Балашов, мать, сестра и другие родственники все же уговорили Александра уехать в столицу, развязав руки своим генералам. Его брат Константин оставался боевым офицером, командовал 5-м (гвардейским) корпусом. Когда 1-я армия Барклая-де-Толли и 2-я армия Багратиона героическими усилиями избежали разгрома и сумели соединиться в Смоленске, Константин примкнул к позиции Багратиона. Требовал прекратить отступление и атаковать. Дошло до открытого конфликта с главнокомандующим, и великому князю тоже пришлось уехать в Петербург. Впрочем, и Барклай долго не задержался во главе объединенных сил, был заменен Кутузовым.

А в оценке русских людей Бонапарт крепко ошибся. Вражеское нашествие и традиционные для русского офицерства идеалы чести сплотили людей разных взглядов и мировоззрений. Доблестно дрались и православные, и масоны, и консерваторы, и вольнодумцы. Солдаты тоже не щадили себя. В народе всколыхнулся невиданный патриотический подъем. Формировались части ополчения, собирались пожертвования. Крестьяне всюду встречали оккупантов враждебно. Отказывались продавать продовольствие и фураж даже за деньги (Бонапарт перед войной напечатал изрядное количество фальшивых русских ассигнаций, ими снабжали фуражиров). Люди сами сжигали деревни и запасы, чтобы не достались врагу, создавали отряды партизан. В Москве, Петербурге (возможно, и в других городах) у французов имелась «пятая колонна», но в таких условиях она не имела возможности действовать, вести агитацию. Купеческий сын Верещагин, пытавшийся распространять прокламации, был сразу арестован, а потом растерзан москвичами [40].

24 августа, после сражения за Шевардинский редут Наполеон спросил о количестве пленных. Услышал – «ни одного, они не сдаются». А 26 августа загрохотала Бородинская битва. Такой жестокой и упорной схватки еще не видел никто из ее участников. Лавины французов и их союзников разбивались о стену царских войск. Поле боя осталось за русскими. Французы потеряли около 50 тысяч человек. Но и наших воинов выбыло из строя 58 тысяч. Резервы, обещанные Кутузову, не прибыли или существовали только на бумаге. А к врагу подтягивались свежие части, растянувшиеся в походе. Пришлось снова отступать, на совете в Филях было решено оставить Москву.

Сумрачные колонны русских войск потянулись из города. Все дороги запрудили массы растерянных, ошалевших беженцев. Группа безвестных патриотов засела защищать Кремль и погибла до единого. Неприятель торжествовал, вступив в Первопрестольную. Но… и изменники в нашей стране всё-таки нашлись. Причем немало. Остались в Москве, дожидаясь французов. Сочли, что Бонапарт уже выиграл войну. Значит, надо подлаживаться к победителям. Кто это был? Персональных сведений нет. Они сами себя наказали, и впоследствии Александр I на радостях простил уцелевших, эта страница войны была затерта. Однако изменивших было совсем не мало. Именно те дворяне и интеллигенция, кто заразился мифами о величии Наполеона, считал его победу закономерной. Они радушно встречали оккупантов, распахивали им двери. Хватало и дам, искавших счастья в объятиях бравых французов. Но город заполыхал пожарами…

А у Александра I положение оказалось двойственным. Он торжественно пообещал не вести речи о перемирии, пока хоть один французский солдат остается на русской земле, – и тем самым получил опору всей страны, стал знаменем борьбы. Царь разрушил планы Наполеона «победоносно» завершить войну взятием Москвы, отверг его попытки завязать переговоры. Но в душе Александра сохранялся тот же надлом. Он остро воспринимал свою личную ответственность за неудачи, отступление, жертвы. Осознавал их как очередные Божьи кары за его собственный грех. Соучастие в свержении и убийстве отца.

И если до сих пор Александр относился к религии довольно поверхностно, то теперь в нем пробудилось горячее стремление очиститься покаянием, обратиться к Господу всей душой. Но… даже на этом пути его поджидали ловушки. Рядом с царем не нашлось честных и искренних наставников в вере! Его порывом воспользовались масоны, все тот же «друг юности» и обер-прокурор Синода Александр Голицын с гофмейстером-оккультистом Родионом Кошелевым. Они увлекли царя в туманный мистицизм, в совместные чтения и толкования Библии, запутывали пророчествами Апокалипсиса. В пике потрясений, когда полыхала Москва, они предложили царю совместные моления, образовали втроем «мистический союз» – и Александр настолько доверился им, что даже выделил Кошелеву собственные покои в Зимнем дворце, чтобы постоянно находился рядом.

Впрочем, в это время горячо молилась вся Россия. И силы собирала, и захватчиков била. Кутузов готовил гибель французам. Хорошо известны его слова: «Будут они мне жрать конину, как турки!» Москву обложили со всех сторон армейские партизанские отряды. Брался за оружие и народ, крестьяне истребляли фуражиров, трепали мелкие отряды. В Тарутинском лагере войска Кутузова быстро усиливались. 6 октября атакой на корпус Мюрата они открыли вторую фазу войны. Наполеон понял, что сидит в западне. Выступил из Москвы. В кровопролитном сражении под Малоярославцем его остановили. Заставили повернуть на Старую Смоленскую дорогу.

Исторический миф говорит о том, как французов победил «генерал Мороз». Даже на полотнах художников и в кинофильмах они отступают, утопая в снегах и метелях. Но эту легенду запустил Наполеон, чтобы оправдать свое поражение. Все дневники и воспоминания современников свидетельствуют, что стояла очень теплая осень. «От Малого Ярославца до Вязьмы время было очень теплое». «От Смоленска до Борисова холод был сильнее, но сносный, мы ночевали на поле без крыш». Зато русские войска цепко преследовали врагов. Били их у Колоцкого монастыря, под Вязьмой, Дорогобужем, Красным. 14 ноября, когда Великая армия добралась до Березины, в ней насчитывалось всего 35–40 тысяч боеспособных солдат! А река еще не замерзла, сильных морозов не было! [41]

Как раз здесь кара постигла и изменников. Потому что за французами тянулся многочисленный гражданский обоз. Те, кто соблазнился признать власть чужеземцев, страшились ответственности и уходили с неприятельскими полками. До Березины наполеоновские офицеры хоть как-то заботились о своих русских друзьях и любовницах. Но сейчас их окружали, впору было думать только о собственной шкуре. Наполеон все-таки сумел спастись из готовившегося для него «мешка». Однако вырвался он только с небольшой группировкой из 9 тыс. солдат. Велел сжечь за собой мосты, бросив на произвол судьбы отставшие войска, больных, раненых. Бросил и гражданских беженцев. Они погибали под шквальным огнем артиллерии, тонули в реке, их давили лошади и повозки, добивал ночной холод. Очевидец писал, что весь берег Березины был устлан мертвыми телами, среди них было много гражданских лиц, женщин, детей, «которые следовали за армией из Москвы», и оценивал их число в 10 тысяч [42]. Кому повезло, подбирали наши солдаты и казаки.

А участь литовских изменников напоминала насмешку. Они жили французской пропагандистской информацией, совершенно не представляли истинного положения. В Вильно прикатилось распоряжение – праздновать победу Наполеона на Березине (император объявил победой свое личное спасение). И праздновали! С балами, застольями. Но 27 ноября в городе вдруг появились жалкие кучки изможденных и обмороженных людей. Это были остатки Великой армии – как раз после Березины настала настоящая зима, ударили морозы. Впрочем, деморализованных оборванцев уже трудно было назвать армией. Они никого не слушали, кинулись грабить склады и дома, жадно жрали все, что попадется под руку. А на следующий день к Вильно вышли казаки Платова.

Наполеона с подчиненными уже не было. Он поступил так же, как в Египте: бросил своих погибающих солдат и бежал. Последние бои на российской земле разыгрались на берегу Немана. От арьергарда французов уцелело лишь двое, маршал Ней с генералом Жераром. Всего же из Великой армии спаслось около 30 тысяч человек (в основном из тыловых частей). Кутузов объявил в приказе: «Война закончена за полным истреблением неприятеля».

Но одна война почти без перерыва переросла в следующие. Царь решил, что гнездо агрессии надо раздавить окончательно. В январе 1813 года русские войска пересекли границы. В антифранцузскую коалицию вошли Англия, Швеция. Тут же стал разваливаться и наполеоновский «новый порядок» в Европе. Австрия и Пруссия быстренько сориентировались, перекинулись в союз с Александром I. За ними посыпались Вестфалия, другие германские государства.

Французский император все же сумел оправиться от катастрофы, отмобилизовать новые армии. Война снова приняла тяжелый характер. Грохотали упорные сражения при Люцене, Бауцене, Дрездене. Лишь в октябре 1813 года в «битве народов» под Лейпцигом силы Наполеона надломились. Он стал откатываться прочь. Русские и их союзники вступили во Францию. Освободили Нидерланды и Бельгию. Выскребая резервы, Бонапарт даже сейчас отчаянно отбивался. Наносил контрудары. Но дни его были уже сочтены. Царские войска подступили к Парижу. 18 марта 1814 года штурмом ворвались в город. И тут-то сказали свое слово теневые силы. Продолжение войны и опустошение страны их совсем не устраивало. Вчерашние подручные Наполеона, вроде Талейрана, вступили в тайные переговоры с победителями. Организовали заговор, и свои же маршалы потребовали от Бонапарта отречься.

Между прочим, даже на заключительном этапе войны банкирские круги ничуть не пострадали, обеспечивали себе новые прибыли. После гибели в России Великой армии глава английской ветви Ротшильдов, Натан, послал в Париж сына, и он основал еще один банк. Если французского брата Джеймса привлекут за сотрудничество с Наполеоном, «английский» сын спасет капиталы (впрочем, страховка не понадобилась, не привлекли). А о победе союзников под Ватерлоо тот же Натан Ротшильд через свою агентуру узнал на день раньше британского правительства. Запустил на биржу ложную информацию о поражении. Курс английских ценных бумаг круто обвалился, и Натан через подставных лиц скупил их по дешевке. Одним махом подмял весь рынок британских ценных бумаг!

ГЛАВА 8. КОМУ БЫТЬ НАСЛЕДНИКОМ ПРЕСТОЛА?

Победа над Наполеоном стала высшим достижением царствования Александра I. Невзирая на шатания в либерализм, в целом его преобразования в государстве, и особенно в армии, стали полезными. Россия оказалась настолько могучей и жизнеспособной, что смогла выдержать чудовищное испытание – которого не выдержала ни одна из держав континентальной Европы. И авторитет ее вознесся, как никогда. Русских освободителей превозносили и славили по всем странам. Разгром французов помог завершить и долгую войну с Персией. Когда иранцы лишились надежды, что Наполеон сокрушит Россию, они предпочли вступить в переговоры. В 1813 году заключили мир, отдали царю Карабах и земли нынешнего Азербайджана, русские получили монопольное право на плавания по Каспийскому морю.

Все эти успехи вывели Александра I в неоспоримые лидеры международной политики. Он постарался использовать возможности, открывшиеся перед ним и нашей державой. На Венском конгрессе, созванном для утверждения итогов войн и новых границ, Россия присоединила часть Польши, где Наполеон устроил подконтрольное ему герцогство Варшавское. Александр решил объединить его с областями Польши, отошедшими к нашей стране раньше, и создать царство Польское – под скипетром российского императора.

Но государь хотел использовать свой авторитет и для того, чтобы обезопасить мир на будущее от глобальных потрясений – какие вызвала Французская революция и последующая агрессия Бонапарта. Он впервые в истории предложил создать систему общеевропейской безопасности. Для этого Александр предложил державам-победительницам заключить Священный Союз, который и будет поддерживать мир и порядок. Но не тут-то было. Единства среди победителей и раньше-то не было, а сейчас оно окончательно нарушилось. До альтруизма и благородства русского царя его партнерам было очень далеко.

В результате Священный Союз сперва был заключен только между тремя монархами – Александром, императором Австрии Францем и королем Пруссии Фридрихом Вильгельмом. Причем Австрия и Пруссия воспринимали трактат в качестве пустой декларации, благих пожеланий. А вот Англию крайне встревожило могущество России и усиление ее влияния. Для Лондона теперь не Франция, а наша страна воспринималась как главная соперница на мировой арене. Там же, на Венском конгрессе, британцы принялись сколачивать тайный альянс против России. Исподтишка сговорись с побежденной Францией, вместе с ней опутывали Австрию [43].

Но и внутри России далеко не все было ладно. Она понесла колоссальные убытки от нашествия Наполеона, в тратах на военные расходы. Финансы были совершенно расстроены, денег в казне остро не хватало. Компенсировали дефицит выпуском бумажных ассигнаций, но они обесценивались, особенно после массового вброса наполеоновских фальшивок. Разорились и многие дворяне, особенно мелкие помещики, их хозяйства приходили в упадок. А оклады офицеров и чиновников были совсем не высокими – считалось, что у них есть подспорье, доход с имений. Это приводило к росту хищничества, казнокрадства, взяточничества. Отечественные рынки заполонил британский импорт, напрочь душивший российскую промышленность. За границей закупали даже дамские ленты на огромную сумму 20 млн рублей! [44] Такое положение, в свою очередь, разваливало финансы, за рубеж утекало русское золото.

И в это же время развернулась скрытная, но вполне определенная атака на… Православие! Духовную жажду царя по-прежнему эксплуатировали и регулировали оккультист Кошелев и Голицын. В конце 1812 года они создали Библейское общество, занявшееся вроде бы благим делом, переводами Священного Писания с церковнославянского на русский язык, распространением Библии. Но под покровительством того же общества из Европы в Россию хлынули проповедники и активисты всевозможных сект – моравские братья, квакеры, баптисты, учителя «религиозного экстаза». Кое-где местные власти препятствовали еретикам. Но советники упросили Александра защитить их. Он вмешался лично: «Какое вам дело до того, кто и как молится Богу! Лучше чтобы молились каким бы то ни было образом, нежели вовсе не молились». В Германии царю подсунули протестантскую «пророчицу» баронессу Криденер – она очутилась в Петербурге, запутывала Александра мистикой, туманными прогнозами и деловито тянула деньги.

Расширяли свою деятельность и местные сектанты, скопцы. Они проникли даже в придворные круги. В ряды скопцов «посвятился» камергер двора Елянский. Сектанты обнаглели до такой степени, что в 1814 году через Елянского царю был представлен проект «церкви таинственной». Предлагалось учредить в России «божественную канцелярию» и установить «феократический образ правления». При этом скопцы станут секретными советниками всех отраслей управления. Их предстояло постригать в монахи и рукополагать в священство. Сектантов-иеромонахов следовало приставлять ко всем начальникам, в каждый полк и каждый город. «Иеромонах, занимаясь из уст пророческих гласом небесным, должен будет секретно совет подать… во всех случаях, что Господь возвестит о благополучии или о скорби; а командир оный должен иметь секретное повеление заниматься у иеромонаха полезным и благопристойным советом, не уповая на свой разум и знание». А скопческий лжехристос Селиванов должен был стать советником при самом императоре и руководить всей сетью «пророков». Эти реформы требовалось хранить в глубочайшей тайне, чтобы «не пометать бисер», а в итоге Россия возвысится, «будет всех сильнейшею победительницею всего мира».

Но тут уж сектанты перегнули палку. Масоны, облепившие Александра I, вовсе не собирались уступать свое влияние скопцам. Елянского объявили душевнобольным и заключили в лечебницу. Однако на прочих еретиках это никак не отразилось. Их деятельность развивалась беспрепятственно, по нарастающей. В 1816 году скопец-миллионер Солодовников отгрохал для Селиванова настоящий дворец, «дом божий, горний Иерусалим». Там были и личные покои лжехриста, и салоны для «духовных бесед», и разукрашенный зал для радений, и хорошо оборудованные помещения для ритуальных операций с новообращенными. Возле «дома божия горнего Иерусалима» вереницами останавливались богато убранные кареты. Знатные дамы, ничуть не таясь, приезжали слушать проповеди и беседы Селиванова.

Светское «общество» в это время охватило повальное увлечение мистикой. Дворяне и высокопоставленные чиновники собирались в спиритические кружки, утопали в астрологии, магии, зачитывались книжками розенкрейцеров, «тайнами храма», «чашами Грааля» и прочей оккультной литературой. Появилась еще одна «пророчица», Екатерина Татаринова. Аристократка, из семьи придворного (в девичестве Буксгевден). Овдовев, она сперва самозабвенно окунулась в секту «хлыстов» с радениями, свальным грехом и прочей подобной экзотикой. Потом перешла к скопцам, где ее и признали «пророчицей».

Ее покровителем выступил сам Голицын. Он получил повышение, стал министром духовных дел и народного просвещения. По его ходатайству царь предоставил в распоряжение Татариновой Михайловский замок. Пустовавший долгое время, молчаливое и малоприятное напоминание об убийстве Павла I. Может быть, Александр надеялся таким мистическим способом «очистить» замок, проложить путь к искуплению. Но Татаринова создала там общину «духовных христиан». К ней потянулась аристократия, генерал Головин, князь Енгалычев, художник Боровиковский, знатные дамы. Иногда на сборища приходил и Голицын. Хотя Михайловский замок превратился в гнездо тех же самых «хлыстов» и скопцов.

Под руководством такого министра духовных дел и просвещения новым витком закрутилось и само «просвещение». Издатель журнала «Сионский вестник» масон Лабзин принялся выпускать книжки религиозно-нравственного содержания под псевдонимом «Угроз Светловостоков». Всего издал три десятка таких книг, и они имели огромный успех. Их читали во всех благочестивых семьях. Воспринимали как наставления, учебники по церковному воспитанию. «Сионский вестник» Голицын вообще освободил от цензуры. Объявил, что сам будет цензором журнала.

Новый министр реформировал духовные училища. Принялся насаждать сугубую религиозность в учебных заведениях. Но… кто и как внедрял ее? Получалось, что духовным воспитанием руководит уже не Церковь, а Библейское общество и прочие организации Голицына и Кошелева, связанные с масонами, протестантами, «духовными христианами» и прочим клубком ересей. Переводы священных текстов, сделанные в Библейском обществе, получались совсем не идентичными церковнославянским оригиналам. Ереси стали заражать и духовенство. Те священники, кто хотел выслужиться, подстраивались к Голицыну и его окружению. А поборники строгого Православия или не осмеливались выступить против новшеств, или попадали в опалу, оказывались на захудалых приходах провинциальных епархий.

Возвысился масон Карамзин. По протекции бывшего воспитателя Александра I, масона Н.М. Муравьева, он еще раньше сумел получить официальный пост «историографа» с окладом 2000 рублей ассигнациями (до него и после него никто в России не занимал такой должности). Карамзин начал работать в архивах вместе с другим «вольным каменщиком», гомосексуалистом Бантыш-Каменским. Покровители не оставляли его. Он несколько раз получал личные аудиенции у императора. Был награжден орденом Св. Анны I степени, удостоен чина статского советника, государь выделил 60 тысяч рублей на издание «Истории государства Российского» и разрешил печатать ее в Императорской военной типографии без цензуры. В феврале 1818 года вышли первые 8 томов, огромным для тех лет тиражом 3 тысячи экземпляров, и их раскупили мгновенно, за 25 дней [45].

Успех обеспечили литературные дарования Карамзина. Его «История» была написана прекрасным языком, легко читалась. Для подавляющей части образованного российского общества Карамзин оказался «первооткрывателем» родной истории, его книгами зачитывались, впервые узнавая для себя о далеком прошлом собственного отечества, о делах предков. А автор четко внедрял в свою работу исторические фальшивки, от «норманнской» теории до грязной клеветы на первого русского царя Ивана Грозного – тем самым подводя подкоп под саму идею Царства.

Впрочем, активизация масонов в данный период была характерной не только для России. Наполеоновские войны, взбаламутившие всю Европу, расплескали и перемешали структуры «вольных каменщиков» разных стран. В Германии в период французской оккупации появились подпольные патриотические кружки «Тугенбунда» («Союза добродетели») – и объединяли они самых энергичных, решительных представителей офицерства, дворянства, молодежи. «Тугенбунд» находился под полным масонским влиянием, и превалировали в нем «боевые», радикальные течения вроде иллюминатов. А после освобождения Германии те же самые активисты «Тагенбунда» выдвинулись в армии, в администрации. Масонством была охвачена сфера германской культуры (например, высокопоставленным масоном и оккультистом был величайший немецкий писатель Иоганн Вольфганг Гете).

А Александр I вернулся к либеральным идеям своей юности. Опять стал возвышаться Сперанский. Сперва царь назначил его пензенским губернатором, потом сибирским генерал-губернатором, а потом вернул и к рычагам государственной власти. Поставил во главе Комиссии по составлению законов, ввел в Государственный совет.

Царству Польскому Александр даровал конституцию со свободой печати, свободой личности, двухпалатным парламентом – сеймом. Царем Польши считался сам император, а своим наместником он назначил поляка, генерала Зайончека, воевавшего против русских и под заменами Костюшко, и под знаменами Наполеона. Правда, он оказался очень подходящим наместником, считал за лучшее выполнять указания брата государя Константина Павловича – который занял пост главнокомандующего Польской армией.

В 1818 году царь приехал в Варшаву на открытие сейма и произнес речь, что Польша является как бы плацдармом конституционных свобод, опытным полем – откуда Александр со временем распространит подобные свободы на всю Россию. С поляками он вообще заигрывал. Предоставил им практически полную автономию. Они могли сами принимать и менять свои законы, у них были свои суды, своя полиция, ходили свои деньги. Польская армия создавалась и вооружалась за счёт России, причём оклады жалованья были гораздо выше, чем в русских войсках. Хотя в этой армии большинство офицеров воевали на стороне французов. Даже форма им была оставлена «привычная», установленная для них Наполеоном. Но горделивые паны отнюдь не оценили благородное отношение царя к их стране. Те же самые польские офицеры стали костяком Национального масонского общества – антирусского и антироссийского, принялись готовить восстание.

Эти веяния сквозняками врывались и в Россию. Царская армия в походах вроде бы закалилась, набралась боевого опыта. Но… дисциплина совсем разболталась. А офицеры за границей нахватались и французских, и германских радикальных учений, контактировали с английскими, австрийскими, прусскими, шведскими, польскими масонами. Как обычно, хватало и недовольных, кем-то или чем-то обиженных. Хватало и возгордившихся. Серые армейские будни с учениями и караулами после блеска побед казались им уже скучными. А свои государственные порядки – несовершенными. Среди офицеров и дворян, мечтающих перекроить их по своему разумению, стали появляться тайные общества.

В 1814 году граф Дмитриев-Мамонов и генерал Орлов создали «Орден русских рыцарей». Следом возникли «Священная артель», «Семеновская артель», кружок Раевского. О «Семеновской артели», куда входили будущие декабристы Трубецкой, Муравьев-Апостол, Якушкин, Александр I узнал и запретил ее. Но в 1816 году члены всех этих кружков объединились в одну тайную структуру, «Союз спасения», ставивший целью уничтожить самодержавие и заменить его конституционной монархией.

Правда, возникли разногласия – как же выполнить эту задачу? Большинство предпочитало мирный путь. Когда Михаил Лунин и Иван Якушкин принялись отстаивать необходимость убить царя, «Союз спасения» переругался. Сами же участники постановили распустить его. Но тут же было создано «Военное общество», где отсекли нерешительных и мягких, а на его базе в 1818 году возник «Союз благоденствия». Для маскировки он провозглашал «помощь правительству» в благих делах «просвещения». Но настоящей целью видел даже не конституционную монархию, а установление республики. В общем, это был уже самый натуральный заговор.

Порывы революционеров «спасать отечество» подогревались грубыми ошибками самого Александра I. Войны выявили слабое место России. Солдаты служили по рекрутскому набору, 25 лет. При нашествии французов в короткий срок увеличить армию оказалось проблематично. Ведь подготовленных резервистов не было, а необученные ополченцы сражались неумело, несли огромные потери. Если наращивать армию в мирное время, казна не выдержала бы расходов. Царю пришла идея военных поселений. Разместить воинские части в селах, чтобы обрабатывали землю. Армия будет сама себя обеспечивать продуктами, фуражом. Но поселенцы будут учиться и воинскому мастерству, в случае войны встанут в строй.

Организацию поселений царь поручил Аракчееву. Хотя он был противником таких планов, на коленях умолял Александра отказаться от них. Но государь был непреклонным. В общем-то военные поселения в России существовали издавна, казачьи станицы. Сами себя обеспечивали и сражались великолепно. Но по этому пути не пошли. Стали изучать опыт англичан, создававших военные поселения в своих колониях (для туземных войск), опыт австрийцев – у них в военных поселениях жили сербы и хорваты, охранявшие границы.

В 1817 году для реализации проектов выделили районы в Новгородской, Могилевской, Витебской, Харьковской, Херсонской, Екатеринославской губерниях. Включали в них войска, расквартированные в здешних местах, но и крестьян приписывали к полкам. Рота занимала 60 домов, построенных в линию по единому образцу. На первом этаже жили 4 семьи, они вели общее хозяйство. На втором – холостые, помогавшие семейным. Вся жизнь была расписана до мелочей и шла под командой офицеров. Часть времени поселенцы должны были заниматься военным обучением, остальное время предназначалось на работы по сельскому хозяйству, строительству дорог, осушению болот. Мальчики 7–12 лет зачислялись в батальоны кантонистов, с 12 до 18 лет отпускались домой, в 18 становились в строй, в 45 поселенцев переводили в категорию «инвалидов» [46]. Всего в военные поселения попало 170 тысяч солдат и 274 тысяч крестьян.

Казаков тоже подчинили Департаменту военных поселений, но они-то продолжали жить по своим обычаям, без мелочной регламентации, и их станицы процветали. В других местах было совершенно иначе. Заграничный опыт для России оказался совершенно чуждым. Крестьяне воспринимали «солдатчину» как худшее наказание, писали царю: «Прибавь нам подати, требуй от каждого дома по сыну на службу, отбери у нас все и выведи нас в степь, мы и там примемся работать, но… не делай нас всех солдатами». Были бунты. Самый крупный, в Чугуеве, пришлось подавлять силой. 275 человек были приговорены к смерти, но Аракчеев заменил им казнь прогоном сквозь строй в 12 тысяч палок, и велел наказать не всех, а только 40 зачинщиков. Из них 25 умерли.

Но и там, где все обошлось спокойно, начинание царя обернулось провалом. Искусственное соединение отличных солдат и отличных крестьян сломало их качества. Военные поселенцы стали плохими крестьянами и никудышными солдатами. Их хозяйства разваливались, поддерживались только крупными дотациями. Население не росло, а уменьшалось. Смертность от болезней, тяжелых работ, а в большей степени убыль от дезертирства превышали рождаемость.

Начинания Александра оборачивались совсем не такими плодами, на которые он рассчитывал. Так получалось и в международных делах, и во внутренней политике. Накапливались усталость, разочарование. А углубление в религиозные вопросы снова наталкивало его на старый мучительный вопрос – благословляет ли Господь его царствование, начавшееся преступным образом? Супруга болела, и становилось уже ясно: детей у них не будет. Наследником престола числился брат Константин. На завершающем этапе войны он показал себя настоящим героем. Под Бауценом его отряд блистательно отразил натиск самого Наполеона! Великий князь удостоился боевых наград за битвы под Дрезденом и Лейпцигом. Под Фер-Шампенуазом лично возглавил атаку двух конных гвардейских полков, ударив во фланг противнику.

Но у него семейная жизнь окончательно запуталась. Его жена Анна жила в своем родном Кобурге. Александр и Константин встречались с ней во время поездок за границу, и царь прилагал усилия, чтобы супруги воссоединились. Но Анна отказалась наотрез. Да и Константин этого не желал. Он прижился в Варшаве, полюбил Польшу, ее нравы и порядки. Он и сам верил, что становится «своим» для панов. У него завязался бурный роман с графиней Жанеттой Грудзинской, великий князь жаждал взять ее в жены. Причем Константин не скрывал, что он не хочет и не будет царствовать. Отмахивался: «Меня задушат, как задушили отца»…

Но уже возмужал третий брат, Николай. Он закончил обучение и особые успехи проявил в инженерной подготовке. Его отправляли в путешествия по России, за границу. Сохранились его записки, где он предстает перед нами очень внимательным, деятельным, способным на самостоятельные оценки и выводы. Он не брезговал лично осматривать тюрьмы, госпитали, обнаружив настоящие безобразия в Порхове, Воронеже. В Белоруссии правильно оценил роль польских дворян, оппозиционных к России, тяжелое положение крестьян, притеснения народа со стороны евреев, засилье католических монастырей и их влияние на молодых людей [47]. А в Англии Николай Павлович сделал меткую оценку «демократии»: «Если бы, к нашему несчастью, какой-нибудь злой гений перенес к нам эти клубы и митинги, делающие больше шума, чем дела, то я просил бы Бога повторить чудо смешения языков, или, еще лучше, лишить дара слова всех тех, кто делает из него такое употребление» [48].

Невесту ему присмотрел царь, прусскую принцессу Шарлотту. Николай несколько раз приезжал к ней в Берлин, познакомился, и они искренне полюбили друг друга. В июне 1817 года она прибыла в Россию, приняла православие с именем Александры Федоровны, и в церкви Зимнего дворца состоялось таинство их венчания с Николаем Павловичем. Семья стала дружной, любящей, и молодая супруга зачала почти сразу же. В апреле 1818 года у них родился сын Александр. Продолжатель царственного рода Романовых…

В это же время Николай вступил на стезю военной службы. В начале 1818 года старший брат назначил его инспектором по инженерной части – он возглавил инженерные войска лейб-гвардии и армии. Здесь Николай Павлович оказался вполне на месте, инженерное дело он давно любил, прекрасно разбирался в нем. Но обнаружил, что в других науках его обучение было далеко не лучшим, сам ужасался вопиющим пробелам, стал заниматься самообразованием. Разработав собственноручно руководство по инженерному делу, Николай Павлович честно сказал подчиненным офицерам: «Не обращайте, господа, внимания на орфографию, я должен сознаться, что на эту часть при моем воспитании не обращали должного внимания» [49].

Вера великого князя была отнюдь не показная, и модным мистицизмом, экзотическими ересями он не увлекался, к «пророчицам» не обращался. При тяжелых родах жены он принял обет – в храме Нового Иерусалима построить придел в честь святого Александра Невского, что и исполнил. Но нигде и никогда широко это не афишировал, а архиепископу Московскому Августину (Виноградскому) писал: «Изъявление благодарности не нужно Тому, Кто читает в глубине души, но оно необходимо душе благодарной… Пускай перед алтарем, воздвигнутым благодарностью отца, приносятся молитвы и о матери, и о сыне… на службу Государю, на честь и пользу Отечеству» [50].

Осенью 1818 года в дополнение к инженерным войскам Николай получил еще одно назначение – командиром 2-й бригады 1-й гвардейской дивизии. Эта бригада состояла из Измайловского и Егерского полков. На новой должности великий князь столкнулся с реальной службой. Неожиданно для себя Николай сделал открытие, что такая служба не имеет ничего общего с уставами, которые он с детства знал назубок. Лейб-гвардия разболталась. Среди офицеров царили разгильдяйство и панибратство, авторитет начальников ставился ни во что, приказы критиковались и высмеивались.

Николай взялся наводить порядок, но оказался на этом поприще одиночкой. Потому что нарушения дисциплины, с которыми он пытался бороться, вполне дозволялись более высокими начальниками. Например, после войны офицерам разрешили вне службы носить гражданские фраки. Некоторые даже на учения приезжали во фраках, только накинув поверх них шинель и форменный головной убор. Чтобы, освободившись, не терять времени, катить куда-то развлекаться. Решить какие-то вопросы через брата-царя Николай не мог – Александр в это время надолго уехал за границу, на конгресс в Аахен.

По мучившим его вопросам великий князь обращался к командиру Гвардейского корпуса генерал-адъютанту Васильчикову. Тот отчасти соглашался, давал советы, как лучше выправить те или иные нарушения. Но чаще махал рукой. Давал понять, что так уж сложилось, и это даже от него не зависит. Однако у Николая Павловича руки не опустились. Он понял, что порядок в службе напрямую зависит от личности офицеров. Ближе знакомился с ними, изучал их. Придумал собственный метод, условно разделив офицеров на три категории. Честные и добросовестные служаки. «Добрые малые», в общем-то порядочные, но не желающие особо напрягаться – идет как идет, ну и ладно. Третьи – болтуны, критиканы, фрондеры, расшатывающие дисциплину.

От этой третьей категории Николай принялся чистить свои полки. Строго взыскивал за упущения, переводил из Лейб-гвардии в армию. Но при этом великий князь снова столкнулся с неожиданным явлением, «ибо сии-то люди составляли как бы цепь чрез все полки и в обществе имели покровителей». Удаление таких офицеров оборачивалось заступничеством высоких лиц, сплетнями, скандалами [51]. Вот так Николай Павлович, еще не понимая этого, впервые вступил в конфликт с будущими декабристами. Дело он довел до конца, бригаду оздоровил.

Летом 1819 года, как обычно, полки Лейб-гвардии вывели в Красное Село на маневры. Участвовал и Николай со своей бригадой. Император похвалил ее, а после учений пожаловал в гости к брату и его супруге. Сыну Александру исполнился уже годик, а Александра Федоровна снова ходила непраздной. Обедали в узком кругу, без посторонних, и царь разговорился, что очень рад видеть их семейное счастье. Сетовал, что сам оказался лишенным такого. Каялся и винил себя в грехах молодости и побочных связях, из-за чего остался бездетным, как и Константин.

Но от беседы о детях Александр вдруг перевел ее в совершенно иное русло. Стал говорить, что пост государя очень тяжелый, требует чрезвычайного напряжения и здоровья, а его силы ослабевают. Поэтому он принял решение – когда почувствует, что больше не может исполнять свой долг, отречься от власти. Сообщил, что Константин об этом уже знает, однако наследовать трон не желает. Но оба они видят знаки Божьей благодати в семье брата Николая, где род продолжается. И Николай должен знать заранее – престол предстоит занять ему.

Великий князь и его жена были в шоке, «поражены как громом». Видя их реакцию, царь начал успокаивать – это произойдет еще не скоро. Может быть, лет через десять. Но Николай и Александра «должны заблаговременно только привыкать к сей будущности неизбежной». Младший брат наконец-то нашел слова, что никогда не готовил себя быть царем, не чувствует в себе ни сил, ни духа, помышляет лишь о службе. Александр ответил: когда он вступил на престол, то и сам был в таком же положении, и ему было еще труднее. Начал перечислять, что он многое делает и еще будет делать, чтобы передать дела в достойном порядке.

Как вспоминал Николай Павлович: «Государь уехал, но мы с женой остались в положении, которое уподобить могу только тому ощущению, которое, полагаю, поразит человека, идущего спокойно, по приятной дороге, усеянной цветами и с которой всюду открываются приятнейшие виды, когда вдруг разверзается под ногами пропасть, в которую непреодолимая сила ввергает его, не давая отступить и воротиться…» [47]. Кстати, с орфографией в этих воспоминаниях уже все в порядке. Как видим, язык прекрасный, образный. Работать над собой великий князь умел основательно.

ГЛАВА 9. ПОВОРОТ АЛЕКСАНДРА I

Международная политика Александра I, казалось бы, торжествовала. К его любимому детищу, Священному Союзу, хоть и не сразу, постепенно, присоединились почти все монархи Европы. Но задачи этого альянса, обеспечение общего мира и стабильности, остались пустым звуком. Наоборот – англичане в данное время принялись осваивать новый, сверхвыгодный бизнес. Экспорт революций. Англия была главным мировым центром масонства, а структуры «вольных каменщиков» были очень удобным инструментом для организации подрывных операций. Захватывать сферы влияния такими методами получалось гораздо эффективнее и гораздо дешевле, чем вести завоевательные войны.

Одной из соперниц Англии еще с XVI века была Испания. Она уже ослабела, на господство на морях больше не претендовала. Но все равно оставалась огромнейшей мировой державой, ей принадлежала значительная часть Америки, Филиппины, ряд других владений. Испанские колонии в Америке жили даже лучше и богаче, чем метрополия. Национальной дискриминации не было. Индейцы, принявшие католицизм, становились равноправными подданными испанского короля. Нередкими были смешанные браки. Богатые креолы (потомки испанских переселенцев) и метисы владели обширными плантациями, торговали, занимали важные должности в администрации. А их сыновья ехали учиться в Англию или Францию. Вступали там в масонские ложи. И у них вдруг просыпалось «национальное самосознание». Они приходили к выводу, что Испания их «угнетает», что без ее власти колонии жили бы гораздо лучше. Поддерживала такие взгляды Англия – она давно рвалась торговать с Латинской Америкой напрямую, через голову Испании.

В 1810 году, когда Испанию захватил Наполеон, масонские механизмы были пущены в ход, и почти одновременно заполыхало по всей Америке. Независимость провозглашали Венесуэла, Новая Гранада (Эквадор), Рио-де-ла-Плата (Аргентина), Чили, Новая Испания (Мексика). Когда французы стали терпеть поражения и вынуждены были убраться из завоеванных стран, Испания собрала войска, послала за океан, и все очаги мятежей были подавлены. Но сформировались новые заговоры, и в 1816–1817 годах по Америке забушевала вторая волна. А вдобавок ко всему в 1820 году вспыхнула революция в самой Испании. Вылилась в затяжную смуту, гражданскую войну, и усмирить восставшие колонии испанцы уже не смогли.

Результат известен. Испания выбыла из числа великих держав, скатилась на уровень второсортного государства. А ее заокеанские владения, еще недавно процветавшие, разделились, передрались между собой при разграничении территорий, в междоусобицах лидеров и партий. Борьба за независимость обошлась Латинской Америке в 1,5 миллиона жизней – больше, чем погибло в Европе в войнах Наполеона. Здешние страны были разорены, измочалены – и попали в полную экономическую и политическую зависимость от Англии, превратившись в жалкие «банановые республики».

Очень перспективной сферой влияния для Великобритании считалось и Средиземноморье. И в Италии на основе масонских структур тоже возникла сеть тайных боевых организаций – карбонарии. В 1820 году начались сразу две революции. Одна на юге, в королевстве Обеих Сицилий, другая на севере, в Пьемонте. С ними властям удалось справиться. В Пьемонте часть армии осталась верной королю, на помощь монархам прислала войска Австрия, оба очага раздавили. Но тем самым итальянцев ссорили с австрийцами. Народ стал воспринимать их как оккупантов. А Англия давала повстанцам политическое убежище, выступала покровительницей итальянских «свобод». У всех перечисленных восстаний, в Латинской Америке, Испании, Италии, было нечто общее. Это были «офицерские» революции. Их боевой костяк составляли офицеры из тайных масонских организаций, и мятежи начинались в военных частях.

Но ведь и в России было то же самое, основой тайных кружков были офицеры! В нашей стране полным ходом продолжалось и духовное разложение общества, подрыв авторитета Церкви. Но все-таки еще имелись мощные здоровые силы, выступившие против этого беспредела. Правда, высшие иерархи Церкви уже были вовлечены в Библейское общество или просто не хотели ссориться с всемогущим Голицыным.

Борьбу с еретиками возглавили священнослужители куда более низких рангов. Ректор Санкт-Петербургской духовной академии архимандрит Иннокентий (Смирнов), ныне причисленный к лику святых, и его ученик иеромонах Фотий (Спасский). Фотий открыто поднял голос «против масонов, иллюминатов, методистов, Лабзина, «Сионского вестника» и прочих». Однажды у иеромонаха Иова, преподававшего Закон Божий в Морском кадетском корпусе, случился приступ натурального беснования, он ножом изрезал иконы в своем храме [53]. Фотий на проповеди в Казанском соборе публично объявил, что это закономерно и является следствием вступления Иова в ложу Лабзина.

А последователь Фотия, князь Ширинский-Шихматов (впоследствии иеромонах, настоятель Ильинского скита на Афоне), и дипломат Александр Стурдза привлекли консультантов из опытных монахов и провели экспертизу «Сионского вестника», указав на публикации еретические и кощунственные. Представили доклад Голицыну. Тот пытался спустить дело на тормозах, выгородить Лабзина, но все же вынужден был передать цензуру «Сионского вестника» ректору духовной академии Иннокентию (Смирнову). После этого Лабзин прекратил издание журнала. Однако первая атака на еретиков обернулась «повышениями». Иннокентия (Смирнова) сделали епископом – но в Пензе. Фотия – игуменом, но в захудалом Деревяницком монастыре под Новгородом. Обоих отправили в почетные ссылки. А Лабзин получил высокое и почетное назначение, стал вице-президентом Академии художеств.

Архимандрит Фотий (Спасский) – борец с засильем масонов в государственном руководстве и Церкви

Ну а в дело скопцов оказался неожиданно вовлечен великий князь Николай Павлович. Когда он осуществлял чистку своей бригады, то ячейка сектантов обнаружилась в Лейб-гвардии Егерском полку! Скопцы сумели вовлечь к себе нескольких офицеров, и те вербовали в «святость» сослуживцев, подчиненных. Николай обратился к столичному генерал-губернатору Милорадовичу, тот дал указания обер-полицмейстеру Горголи. Конечно, полиция давно знала о секте. И кто о ней не знал? Она же и не скрывалась! Периодически поступали жалобы от тех, кто обманом стал жертвой изуверских ритуалов, от родственников пострадавших. Но все это заминалось высоким покровительством, взятками. Однако теперь была задета честь Лейб-гвардии, и фигура царского брата кое-что значила. Полиция быстро собрала и доказательства, и свидетелей. В ноябре 1819 года начались аресты. А к июлю 1820 года многочисленную питерскую сеть скопцов ликвидировали. Селиванова отправили в монастырское заключение в Суздаль. Только кружок «пророчицы» Татариновой в Михайловском замке уцелел, у него были уж слишком могущественные заступники.

Но Николай сумел относительно благополучно оздоровить 2-ю гвардейскую бригаду. А его младшего брата Михаила царь поставил во главе артиллерийского ведомства, добавив ему 1-ю бригаду 1-й гвардейской дивизии, Преображенский и Семеновский полки. Он застал то же самое, расхлябанность и сплошное нарушение уставов. Особенно неблагополучно было в Семеновском полку, где еще с 1814 года действовала тайная «Семеновская артель», созданная будущими декабристами Трубецким, Муравьевым-Апостолом, Якушкиным. Но Михаил не обладал умом и тактом Николая, а в службе был завзятым «фрунтовиком».

Вместо внимательного изучения, что же творится в полку, он попытался решить проблему одним махом. Нажаловался Аракчееву, и они добились смещения командира Семеновского полка Потемкина как «неспособного по излишнему мягкосердию командовать полком». Вместо него был назначен известный своей строгостью генерал Шварц, получив приказ подтянуть гайки. Он и взялся подтягивать по своему разумению. Обрушился на солдат, которые в падении дисциплины были в общем-то не виноваты, службу распустили их командиры. Солдат принялись гонять вовсю, дрессировали, за каждую мелочь наказывали. Пороли даже Георгиевских кавалеров, невзирая на то, что награждение крестом освобождало от телесных наказаний.

Семёновцы не выдержали. 16 октября 1-я рота самовольно построилась на плацу. Отказалась идти в караул, потребовала командиров. Дело было неслыханное! Семеновский полк был элитой! Любимым полком Александра I. А 1-я рота официально считалась Государевой! Но царя в России не было, он опять находился за границей, на конгрессе в Тропау. Для ликвидации чрезвычайного происшествия составился импровизированный штаб из генерал-губернатора Милорадовича, корпусных командиров Васильчикова и Закревского. Бунт постарались погасить в зародыше, мятежную роту окружили подразделениями Павловского полка и отвели в Петропавловскую крепость. Но вступились остальные роты семеновцев. Потребовали освободить товарищей или арестовать весь полк – что и было сделано.

Вышедших из повиновения солдат развезли по разным крепостям, доложили императору. А он соотнес мятеж с другими событиями того же самого 1820 года – революциями в Испании, Неаполе, Пьемонте. Уж очень было похоже. Поэтому к случившемуся отнесся строго, полк приказал раскассировать. Офицеров и солдат разослали по армейским частям, по дальним гарнизонам, главных виновников судили. Шварца за излишнюю строгость, спровоцировавшую бунт, выгнали со службы. Зачинщиков из 1-й роты прогнали сквозь строй и отправили на каторгу. Но обнаружилось и другое. Не все офицеры во время мятежа действовали должным образом – и четверых привлекли к суду. Когда произошли беспорядки у семёновцев, началось брожение и в других частях столичного гарнизона, кто-то распространял прокламации.

Расследование переполошило заговорщиков из «Союза благоденствия». Они спешно собрали съезд в Москве и объявили о роспуске своей организации. Но в действительности намечалось притаиться временно, отсечь ненадежных. Уже через несколько месяцев вместо одного общества были воссозданы два, «Южное» и «Северное». Тем не менее должностные лица, проводившие разбирательство, все же собрали немало сведений о «Союзе благоденствия» и его дочерних организациях. Нашли программные документы о целях революционеров. Командир Гвардейского корпуса Васильчиков и его начальник штаба генерал-адъютант Бенкендорф составили и в мае 1821 года подали Александру I «Записку о тайных обществах в России».

Однако император, ознакомившись с их докладом, вздохнул и сказал Васильчикову: «Вы, который служите мне с самого начала моего царствования, вы знаете, что я разделял и поощрял эти мечты и эти заблуждения». После долгого молчания добавил: «Не мне подобает быть строгим». Александр не забыл собственные либеральные идеи. Помнил и о том, что был соучастником заговора против отца. Он не считал себя вправе карать других за то, в чем был грешен сам. Были предприняты только некоторые меры предосторожности, в корпусе Лейб-гвардии учредили тайную полицию. Впрочем, малочисленную и совершенно неопытную в таких делах.

А между тем операции по экспорту революций продолжались. Следующей их целью стала Греция – то же самое Средиземноморье, которое очень интересовало англичан. Но это дело было спланировано довольно хитро. Масонская революционная организация «Филики Этерия» («Дружеское общество») была создана в России, базировалась в Одессе. Она собирала греческих офицеров, состоявших на царской службе, во главе с генералом Александром Ипсиланти. В 1821 г. произошел мятеж против турок в Валахии. Его сочли удобным моментом для начала борьбы.

Ипсиланти самовольно оставил российскую службу, с отрядом перешел границу и бросил призыв к восстанию. Ничего хорошего из этого не получилось. Османские войска били соратников Ипсиланти. Вдобавок греки поссорились с восставшими валахами, в столкновении убили их лидера Владимиреску, потеряв всякую поддержку. До Греции они так и не добрались, Ипсиланти бежал в Австрию, почти все его товарищи погибли. А турки обрушились мстить всем православным, в Константинополе повесили патриарха и троих митрополитов в полном облачении.

Россия возмутилась расправой. Прервала дипломатические отношения с Османской империей. Но западная пресса подняла шум, что восстание организовано русскими, что это попытка захватить Константинополь. После расправы над патриархом и митрополитами восстание и впрямь разгорелось, широко разлилось по Греции. Александр I намеревался поддержать его. Но Англия и Франция недвусмысленно ткнули его носом в его же собственные принципы Священного Союза. Ведь греки выступили против легитимной власти, против своего законного монарха, турецкого султана. То есть были революционерами. При таком раскладе царя убедили, что вмешиваться никак нельзя [43].

Однако финансировать восстание принялась Англия – под видом пожертвований британских греческих общин. Турецких войск поначалу в Греции было мало, они традиционно группировались поближе к русским границам и были отвлечены отрядом Ипсиланти. Поэтому повстанцы одерживали успехи. А в Англии и Франции пропаганда стала раздувать симпатии к ним. Для них собирались пожертвования, посылались деньги, оружие, туда ехали добровольцы – вплоть до такой рекламной фигуры, как Байрон. И разумеется, грекам разъясняли, что царь отказался от них, предал на расправу султану. Выводили их из-под русского влияния и подбирали под свое: получалось, что их настоящими «друзьями» выступали Англия и Франция…