Стратегия. Логика войны и мира

На другом конце этого диапазона располагается реляционный маневр, цель которого не столько в том, чтобы уничтожить врага как физическую субстанцию, сколько в том, чтобы лишить его возможности сражаться, тем или иным способом расстроить системно, что бы ни понималось в данном случае под «системой» – командная структура вражеских войск, их логистическая поддержка, собственные методы ведения войны или даже действующие технические системы (например, когда радары вводятся в заблуждение электронными помехами, в противоположность помехам, создаваемым грубой силой, или прямой физической атакой).

Вместо поиска мест сосредоточения врага в расчете обнаружить крупные цели, отправной точкой реляционного маневра служит стремление избегать встречи с вражескими силами, а из этого стремления вырастает желание использовать какое-либо частное преимущество против предполагаемого слабого места врага – будь оно физическим, психологическим, техническим или организационным.

Истощение напоминает физический процесс, который гарантирует результаты, пропорционально соответствующие качеству и количеству приложенных усилий (если только враг не сумеет повернуть ход сражения вспять), а результаты реляционного маневра зависят прежде всего от точности оценки сильных и слабых сторон врага. Кроме этого предварительного условия для успеха требуется некая комбинация неожиданности и/или большей скорости исполнения, чтобы эффективно атаковать слабые места врага до того, как он сможет среагировать в полную силу.

Отсюда проистекают два следствия. Во-первых, реляционный маневр предоставляет возможность получить результаты, непропорционально превышающие приложенные усилия, и потому дает шанс победы материально более слабой стороне. Во-вторых, маневр может закончиться полным провалом, если отобранная сила, примененная строго против предполагаемого слабого места, не может выполнить свою задачу или если она столкнется с противостоящей силой, которая появится неожиданно вследствие ошибочной информации. На языке инженеров истощение терпит провал «градуированно», тогда как успех бывает лишь совокупным: если та или иная цель неверно обнаружена или не поражена, ее нужно атаковать снова, но само действие в более широких масштабах от этого не страдает. Напротив, реляционный маневр может провалиться «катастрофически» (или привести к успеху малой силой), поскольку ошибка в оценках или в исполнении операции может загубить операцию в целом. Истощение – такой способ ведения войны, за который приходится платить по полной, но он предполагает ничтожный риск, а вот реляционный маневр может стоить недорого, но предполагает высокий риск провала.

Имеется и еще одно следствие: поскольку необходимы аккуратность в выявлении слабых мест врага, быстрота и точность в действиях после обнаружения этих мест, то реляционный маневр требует высокого качества исполнения. В крайнем случае, примером которых выступают операции коммандос, когда крайне немногочисленные силы используют специфические уязвимости врага, требование точности подразумевает, что только высоквалифицированные подразделения принесут хоть какую-то пользу. В более широком контексте реляционный маневр подчиняет действия неустранимым стандартам, количество не может заменить качество столь же легко, как при ведении войны на истощение.

Опять-таки, не бывает военных действий, которые сводятся исключительно к реляционным маневрам. Как и в случае истощения, переменной величиной выступает соотношение маневра и операции в целом; это соотношение (вот важный момент!) определяет размах методов оперативного уровня. Чем больше доля реляционного маневра, тем важнее оперативный уровень. Современные примеры военных действий с высоким содержанием реляционного маневра таковы: высадка десанта с моря на полуострове Галлиполи в 1915 году – неудачная попытка вынудить османскую Турцию выйти из войны посредством прямой угрозы ее столице Стамбулу (при этом предполагалось, что турецкие войска, находившиеся на поле боя, будут разгромлены наголову); блицкриг немецкой армии в Польше, Дании, Норвегии, Нидерландах, Бельгии, Франции, Югославии, Греции и СССР (до 1942 года), в ходе которого линии обороны, созданные для защиты границ от наступлений по широкому фронту, были прорваны на узких участках пехотными и артиллерийскими атаками, а затем в образовавшиеся прорывы ворвались моторизованные части войск, сумевшие проникнуть вглубь вражеской территории, вследствие чего оказались перерезаны линии снабжения, уничтожены командные центры и нарушены расчеты военного планирования; англо-американский ответ на атаки немецких субмарин, с опорой на отсутствие у немцев воздушной разведки, что позволило скрывать возможные цели, выстраивая корабли в цепочки конвоев на крошечных участках поверхности океана; британская кампания 1940 года в Северной Африке, в ходе которой итальянская армия, обладавшая значительным численным превосходством, была разбита вследствие моторизованного прорыва на обращенном к пустыне фланге с целью перерезать единственную линию снабжения вдоль Ливийского побережья; японская кампания в Малайе в 1941–1942 годах, завершившаяся поражением британских войск, обладавших численным и материальным превосходством, что было достигнуто неоднократными обходами британских прибрежных коммуникаций с флангов, через джунгли, либо в ходе высадки с моря, из-за чего британцы вынуждены были спешно отступать все дальше; глубоко зашедшее наступление Третьей армии Паттона в июле-августе 1944 года, оттеснившее немецкие войска в Северо-Западную Францию после высадки десанта в Нормандии; неудачная попытка проникнуть в Северную Германию через Нидерланды (операция «Маркет гарден») в сентябре 1944 года посредством одновременного парашютного и планерного десанта для захвата цепочки мостов, по которым британские бронетанковые и моторизованные части могли бы быстро дойти до Рейна у Арнема (причиной провала этого плана стала, среди прочего, медлительность британской бронетехники); контрнаступление Паттона в декабре 1944 года, обход с флангов немецких войск, которые устремились на запад через Арденны; неудачная попытка разрушить немецкую военную экономику целенаправленными бомбардировками «бутылочных горлышек» немецкой промышленности, в противоположность обычным бомбардировкам городов; контрнаступление Макартура в Центральной Корее в 1950 году, начавшееся высадкой десанта в Инчхоне, с тем чтобы отрезать наступающие северокорейские войска в глубоком тылу, а не старательно оттеснять их лобовыми атаками с юга; успешная оборона вьетнамских деревень силами морской пехоты США, когда множество местных ополченцев вдохновлялись подвигами горстки морских пехотинцев; израильские атаки на Синай в 1948, 1956 и 1967 годах, а также пересечение Суэцкого канала в 1973 году, прорвавшее египетскую оборону колоннами быстрого проникновения благодаря внезапности либо ожесточенным боям на передовой и выход в глубокий незащищенный тыл, где были перерезаны линии снабжения, захвачены командные пункты и (в 1973 году) уничтожены расположения батарей ПВО, что предоставило свободу действий израильским ВВС; применение ВВС США против Ирака в 1991 году и против федерации Сербии и Черногории в 1999 году, вследствие чего удалось избежать столкновений с относительно крепкими наземными войсками противника и удовлетворить нежелание американцев мириться с потерями.

Национальные стили в политике и на войне

Нации и вооруженные силы, считающие себя сильнее данного конкретного врага (верно это или неверно), обычно предпочитают полагаться на доступные методы войны на истощение: лобовое нападение, систематические бомбардировки, прямая атака с моря. Те же, кто считает себя (справедливо или несправедливо) материально слабее или боится жертв войны на истощение, даже успешной, будут, напротив, предпринимать попытки по выявлению слабых мест врага, чтобы затем атаковать их, используя рискованный метод реляционного маневра, который способен обернуться существенным успехом при мизерности затраченных усилий. Подобные склонности (они вовсе не диктуются текущим моментом) чреваты еще более серьезными последствиями. Те, кто инстинктивно практикует войну на истощение, развертывают вооруженные силы в соответствии со своими предпочтениями и по своим стандартам. А те, кто стремится к реляционному маневру, должны подчинять свои предпочтения обнаружению возможностей, которые, по их мнению, лучше всего эксплуатируют слабости противника. Отсюда следует, что налицо принципиальное различие в отношении к разведке. Оба типа могут использовать одни и те же техники сбора и анализа данных, но их восприятие врага сильно разнится: те, кто настроен на истощение, будут искать цели для атаки, не уделяя сколько-нибудь серьезного внимания природе врага; те же, кто намерен совершить маневр, захотят понять внутренние законы действий врага, станут искать уязвимые места, не только материальные, но также политические, культурные и психологические.

Вдобавок, поскольку война на истощение должна фокусироваться на вражеской силе для выбора подходящих целей, сторонники этой войны склонны переоценивать силы врага, каковые при этом все равно считаются ничтожными[77]. Напротив, поскольку приверженцы маневра должны сосредоточиться на слабостях врага, они будут стремиться его недооценивать, хотя могут думать, что враг в целом превосходит их по всем пунктам. Мнение каждой из сторон соответствует ее намерениям: она либо избегает риска и платит цену истощения, либо рискует и побеждает дешево.

В формировании военной политики в мирное время и при ведении войны заметны различные национальные стили, отличающиеся один от другого склонностью к войне на истощение или к маневру. Они возникают не из постоянных условий жизни наций и, уж конечно, не из каких-то устойчивых этнических качеств. На самом деле, отражая представления народов о самих себе с точки зрения относительной материальной силы или слабости, они меняются в зависимости от конкретного врага, с которым производится сравнение. Великобритания, например, предпочитала реляционные маневры в противостоянии великим континентальным державам на протяжении более двух столетий вплоть до 1914 года, выставляя против превосходящих пехотных полков не свою малочисленную пехоту, а дипломатию и золото, чтобы вербовать на континенте союзников с их армиями, тогда как Королевский флот предотвращал вторжения на острова, осуществлял морскую блокаду и обеспечивал доставку грузов и британских солдат союзникам Британии, если те в них нуждались. Дипломатические игры, в основном с мелкими племенными вождями, также играли значительную роль в британских колониальных войнах, но когда дело доходило до настоящих сражений, верх брала тактика истощения: назойливые вожди и враждебные племена не удостаивались продуманных маневров – они подвергались лобовым атакам и мушкетному обстрелу, а затем появился пулемет Максима, сделавший тактику истощения куда более эффективной.

Израиль в промежутке между войнами с арабами в 1967 и 1973 годах являет собой пример резкого изменения национального стиля, который затем поменялся снова. После 1967 года представление израильтян о своем материальном превосходстве привело к фактическому забвению тактики реляционного маневра, а потому, когда началась октябрьская война 1973 года, в Израиле преобладала увлеченность лобовой атакой и прямолинейной защитой, но шок, вызванный суровыми тактическими поражениями в первые несколько дней боев, повлек за собой стремительное возвращение к реляционному маневру[78].

Бывают, разумеется, исключения, определяемые людьми и обстоятельствами. В 1944 году американский национальный стиль войны отдавал предпочтение боевым действиям на истощение (разумное решение, учитывая материальное превосходство США и обилие плохо обученных новобранцев), но это не помешало Паттону проникать глубоко на вражескую территорию благодаря маневрам, которые исходили из слабой внутренней мобильности немцев вследствие нехватки грузовиков и горючего; а в 1951 году Дуглас Макартур придумал классический обходной маневр, связанный с высоким риском и с большой выгодой: этот масштабный маневр охватил весь Корейский полуостров к югу от места высадки десанта в Инчхоне.

Национальные стили достаточно стабильны для того, чтобы попытаться их определить, хотя они не являются ни всеохватными, ни неизменными. Сейчас уже должно быть очевидно, что истощение и реляционный маневр не сводятся к оперативному уровню. Они присутствуют на всех уровнях стратегии, выше и ниже оперативного.

Тем не менее их рассмотрение на данном уровне стратегии вполне уместно, поскольку значение оперативного уровня напрямую зависит от того, в каком объеме здесь присутствует реляционный маневр. Если существенной характеристикой военных действий является истощение, как по большей части обстояло дело в окопной войне в годы Первой мировой, то более масштабный оперативный взгляд на сражения позволяет увидеть одни и те же тактические эпизоды, снова и снова, на одном участке фронта за другим. Иными словами, оперативный уровень – не более чем сумма тактических элементов. Поэтому мы не можем узнать ничего такого, чего уже бы не знали, рассматривая любой из отдельных эпизодов войны на тактическом уровне.

Это верно по отношению ко всем видам военных действий. Первый этап «битвы за Британию», направленный на очевидное истощение кампания люфтваффе против Королевских ВВС Великобритании, состоял в ежедневных бомбардировках британских аэродромов и авиационных заводов, что приводило к регулярным боям немецких эскортных истребителей с «Харрикейнами» и «Спитфайрами» британской истребительной авиации, которые пытались перехватить немецкие бомбардировщики. Итог этого противостояния решала простая арифметическая сумма результатов столкновений, без каких-либо оперативных (в противоположность стратегическим) целей с обеих сторон и без применения каких-либо методов войны на оперативном уровне[79].

Если же, напротив, доля реляционного маневра велика, то значимость оперативного уровня соответственно возрастает. Возможно, лучшей иллюстрацией здесь будет блицкриг, классическая форма наступательных действий в годы Второй мировой войны, применявшаяся не только ее изобретателями-немцами, но также их советскими и американскими противниками; после 1945 года эту схему неоднократно воспроизводили израильтяне, северокорейцы и северные вьетнамцы в своем последнем наступлении в 1975 году. Никакой другой метод войны не зависит в такой степени от реляционного маневра.

Блицкриг: награды и опасности реляционного маневра

Если изучить глубоко проникающее наступление на тактическом уровне как картинку или, скорее, как целый последовательный набор картинок, то мы увидим лишь бессмысленные и, по сути, сбивающие с толка фрагменты целого. Любой из векторов наступления покажет нам длинную колонну танков, БМП и грузовиков, которая тянется нитью в глубь вражеской территории, почти не встречая сопротивления. Мы могли бы подумать, что наблюдаем вовсе не войну, а триумфальный победный марш, поскольку не видно никаких сражений, достойных упоминания, кроме случайных стычек, когда танки во главе колонны прорываются через контрольные посты вражеской военной полиции или сталкиваются с конвоями снабжения противника, что обыденно перевозят припасы к линии фронта. Можно даже допустить, что наступающие вскоре достигнут своей цели, дойдут до вражеской столицы и, возможно, выиграют войну, как только там окажутся.

Но, обратив взор к исходной линии фронта, мы поймем, каким образом этой колонне удалось прорваться сквозь прочный барьер на рубеже соприкосновения сил: в линии фронта имеется брешь, пробитая совсем недавно атаками пехоты при поддержке артиллерии и ударов с воздуха. Враг распределил свои войска вдоль всего фронта, а атака сосредоточилась на одном участке. Но брешь – всего лишь узкий проход, по обе стороны которого остаются крепкие вражеские части. Их отвлекают ложные или незначительные выпады войск, распределенных тонкой линией по фронту, и порой беспокоят воздушные налеты, но в остальном они сохраняют боеспособность.

Узкая брешь в линии фронта выглядит крайне уязвимой: обороняющимся частям по обе ее стороны достаточно лишь немного продвинуться вперед, чтобы соединиться и перекрыть разрыв. Напрашивается вывод, что длинная, тонкая, глубоко проникнувшая колонна не марширует к победе, а обречена на скорую гибель. Эта колонна зашла слишком далеко от своей территории, где остались все склады снабжения. Мы видим грузовики, снующие по единственной дороге к линии фронта, похожей на карандашный росчерк; они везут наступающей колонне топливо и боеприпасы, но крепкие вражеские части по обе стороны бреши наверняка прервут эти поставки, едва они перекроют разрыв в линии фронта. Тогда танки, БМП, артиллерия и все остальные больше не получат снабжения. Даже если сражений мало и потому нет нужды в пополнении боеприпасов, у колонны скоро закончится горючее.

Если колонне придется остановиться, обнажится ее предельная тактическая уязвимость: у длинной вереницы техники слабые фланги и нет прочного «кулака» впереди, то есть она открыта для нападения с любой стороны на всем своем протяжении. Всякое ближайшее боевое вражеское соединение, каким бы малым оно ни было, может атаковать ближайшую часть стоящей колонны. Словом, кажется, что дерзкие наступающие сами загнали себя в ситуацию неминуемого поражения. В обычных условиях окружить столь значительное скопление сил непросто, однако, проникнув так глубоко на вражескую территорию, атакующие фактически окружили сами себя: стремление вперед лишь приближает их к вражеским лагерям для военнопленных.

Но если отказаться от этого узкого тактического взгляда и оценить ситуацию на более широком оперативном уровне, картина перед нашими глазами полностью преобразится. Во-первых, мы обнаружим, что проникнувшая в глубокий тыл колонна, которую мы наблюдали в мнимой изоляции, в действительности является всего одним из нескольких клиньев наступления. Их по меньшей мере два, если не больше. Каждый движется от бреши в линии фронта, узкой и потенциально уязвимой. Но, судя по направлению движения, колонны должны сойтись друг с другом, и становится неясным, кто кого окружает, поскольку наступление разрезает оборону на ломти, как пирог.

Кроме того, если оценить действительную реакцию обороны, мы увидим, что боеспособные фронтовые части по обе стороны бреши вовсе не пытаются соединиться и остановить наступление врага. Им, вообще-то, приказано отступать как можно быстрее и образовать совершенно новую линию обороны, далеко в тыл от первоначальной линии фронта. Очевидно, что это делается с тем, чтобы встретить наступающие колонны многочисленными силами, защитить обеспечение войск со всеми его базами и казармами, складами, конвоями снабжения, всевозможными техническими службами и обилием штабов.

Заглянув в эти штабы корпусов, армий и армейских групп, мы заметим общее смятение и некоторую простительную панику: ведь вражеские танки надвигаются быстро, а новый рубеж, который предполагалось возвести на их пути, до сих пор существует лишь на бумаге штабных карт. Отступающие войска проигрывают гонку на скорость действий. Вместо того чтобы опередить атакующих и создать новую линию фронта, они начинают отставать, поскольку попросту неспособны отступать достаточно быстро. Изначально их диспозиция предусматривала решительное сопротивление лобовой атаке, а потому силы обороны не подготовлены к быстрому перемещению: пехота распределена вдоль линии фронта поротно и побатальонно, а большая часть полевой артиллерии разделена на множество дислоцированных там и сям батарей для огневой поддержки каждого фронтового подразделения. Что касается танков и бронетранспортеров сил обороны, то они вовсе не собраны в группы численностью в сотни боевых единиц, готовые выступить по приказу; нет, они тоже распределены вдоль линии фронта для локальных контратак в поддержку пехоты, удерживающей участки фронта. Эти рассеянные войска должны собраться вместе для того, чтобы составить маршевые колонны, прежде чем они смогут начать отступление, а это требует времени, даже если сбор начнется незамедлительно. Неожиданный приказ к отступлению вводит командиров и штабистов фронтовых частей, не подвергшихся атаке (то есть большинство офицеров, ибо бреши прорыва немногочисленные и узкие), в шоковое состояние: им предстоит отступать, даже если враг непосредственно перед ними остается на месте. Налицо также нежелание покидать хорошо защищенный фронт с минными полями, отрытыми огневыми позициями и, быть может, надежными укреплениями.

Но приказ есть приказ, и отступление неизбежно начинается. Задержки возникают постоянно. Грузовики, столь насущно необходимые сейчас, по-прежнему разбросаны в транспортных парках по всей стране. В нужных местах их явно недостаточно для того, чтобы вывезти всех бойцов одновременно. Нехватка гусеничных тягачей для танков, бронемашин и самоходной артиллерии ощущается еще острее, а если они станут перемещаться своим ходом, то многие из них сломаются, прежде чем достигнут новой линии фронта. Кроме того, если не считать подразделений бронетехники и частей, отводимых с передовой линии обороны, крайне трудно отвести подразделения, которые стреляют по врагу и сами подвергаются обстрелу. Правда, вражеские силы выглядят довольно слабыми, и ясно, что основные усилия приложены в другом месте, в прорыве колонн глубокого проникновения, но это нисколько не облегчает задачу отступления под огнем.

Тем не менее мы видим, что фронтовые войска обороны начинают отступать. Они направляются на новые позиции, которые им предстоит удерживать глубоко в недавнем тылу, причем отдельные участки следует соединить для создания новой линии фронта. В ходе отступления части сталкиваются с новыми задержками. Разумеется, вспомогательные и технические подразделения тронулись в путь раньше боевых частей с передовой, и теперь их многочисленные грузовики и джипы устраивают дорожные пробки. Глубже за линией фронта сумятица усиливается: гражданские тоже эвакуируются – на машинах, повозках, автобусах и пешком. Вдобавок отступающим войскам приходится не просто проталкиваться через заторы: совершенно неожиданно они вынуждены сражаться по-настоящему. Мы наблюдаем, как особые боевые группы отделяются от колонн глубокого проникновения, идут по сторонам от этих колонн и организуют засады на главных дорогах, поджидая отступающие на новую линию фронта войска противника. Эти боевые группы в действительности невелики, но отступающие войска, внезапно с ними сталкивающиеся, о том не ведают. Им известно лишь, что они находятся на вроде бы безопасной территории, в своей родной стране, и должны двигаться с максимальной скоростью, без задержек и дозоров. Попадая в засаду, они несут тяжелые потери, поскольку враг безнаказанно расстреливает солдат в грузовиках и БМП, артиллерию, перевозимую тягачами, и даже танки, застигнутые врасплох (с пушками, развернутыми назад, как положено при движении в маршевой колонне). То есть отступающие войска, физически и психически готовые двигаться быстро, а не сражаться, вынуждены ввязываться в бой, чтобы продолжать отступление. Если они настроены решительно и у них достойные командиры, то они пробьются через засады, но все равно потеряют время, снаряжение и людей. Хотя на оперативном уровне засадные боевые группы наступают, у них будут все преимущества тактической обороны, поскольку именно они выбирают оптимальные огневые позиции, предварительно изучив местность. А вражеские части на оперативном уровне отступают, но они, угодив в засаду, вынуждены справляться с шоком и находить в себе волю к атаке. Потери неизбежно будут неравными, а истощение после боя лишь усугубит деморализованность отступающих.

Те части, которые все же доберутся до назначенных позиций, ожидает новый шок. Они обнаруживают, что там ничего не готово: нет ни окопов, ни орудийных площадок, ни еды, ни полевых кухонь, ни проводных коммуникаций для штабов, ни (что важнее всего) полевых складов боеприпасов, которые могли бы восполнить амуницию, брошенную на передовой из-за дефицита транспорта. Да, времени было в обрез, но имеется и другая причина неподготовленности: проникнув глубоко в тыл врага, наступающий противник уничтожил множество транспортных подразделений, захватил или сжег множество грузовиков, а остальные разбежались. Склады и логистические центры также захвачены, а многие вспомогательные и технические подразделения не смогли добраться до указанных позиций на новой линии фронта, потому что между ними и местами назначения очутились вражеские боевые силы.

Вновь прибывшие войска обороны тем не менее начинают обосновываться на новом месте. Они усердно роют окопы и выкапывают позиции для орудий, собирая все имеющиеся у них боеприпасы. Время от времени работу прерывают налеты вражеской авиации, некоторые солдаты гибнут или получают ранения, что еще сильнее деморализует остальных. Продовольствия не хватает, и командиры подразделений вынуждены прибегать к старинному средству – высылать в близлежащие деревни группы фуражиров, чтобы те забрали весь провиант, какой смогут найти. Впрочем, постепенно ситуация как будто налаживается. Новый оборонительный рубеж в недавнем глубоком тылу, всего лишь полоска на штабных картах, становится реальностью по мере того, как все больше и больше частей занимает отведенные им участки. Лишь несколько участков остаются незащищенными, а многие укомплектованы малочисленными подразделениями, тонким слоем распределенными вдоль линии обороны. Этот новый рубеж будет по умолчанию слабее первоначального, потому что столько всего было оставлено или потеряно при отступлении, но высшее командование энергично собирает подкрепления и припасы и отправляет их на фронт как можно быстрее.

Утрата первоначального рубежа и всей территории, расположенной между ним и новым рубежом, безусловно, крайне прискорбна, но силы обороны в отступлении начинают обретать преимущества парадоксальной логики, способной обратить поражение в победу: высшее командование выясняет, что теперь требуется меньше времени и горючего на доставку подкреплений и припасов для снабжения нового фронта, который находится куда ближе исходного. Это внушает некоторый сдержанный оптимизм. Все, что нужно силам обороны, – время, чтобы перегруппироваться.

Но времени нет, уже слишком поздно. Передовые части колонн глубокого проникновения зашли далеко за новую линию фронта и теперь захватывают центральные базы и склады, а также главные штабы, чьи офицеры, связные, служащие, писари и военные полицейские должны вступать в безнадежные схватки с атакующими боевыми колоннами танков и моторизованной пехоты. В этой сумятице Верховное командование обороны стремится восстановить контроль над ситуацией, снова перемещая войска на новом рубеже: оно не видит никакой альтернативы очередному отступлению, чтобы образовать новую линию фронта еще глубже в тылу. Когда соответствующие приказы передаются по уцелевшим линиям связи, отдельные фронтовые части продолжают держаться за исходную линию фронта. Другие части все еще в движении, возможно, угодили в транспортные пробки. Только солдаты, которые окапывались на новом рубеже, могут действовать быстро. Им опять приказывают отступать к следующему рубежу в тылу. Возможно, у них еще сохранились силы и решимость немедленно подчиниться, но даже те, чьи машины находятся в боевой готовности, не могут опередить вражеские колонны, которые обошли их некоторое время назад и теперь упорно стремятся вперед.

Этот изнурительный процесс может повторяться вновь и вновь до тех пор, пока крайне малочисленная боевая сила не будет поглощена массой все более дезорганизованных и деморализованных частей обороны, разбросанных по всей карте, оторванных от подразделений поддержки и отрезанных от снабжения. Начинается массовая сдача в плен при первой же встрече с вражескими солдатами. Капитуляция либо дальнейшее отступление в континентальном масштабе, если у обороняющихся достаточно территории за спиной, – вот единственное решение, доступное верховному командованию.

Лишь теперь тактические составные элементы приходят в соответствие с оперативным целым, и это ведет к неожиданным результатам. Пока силы обороны не оказываются в хаотическом смятении, любой взгляд на ход сражений с тактического уровня продолжает вводить в заблуждение, поскольку ничто не может компенсировать тактическую уязвимость колонн глубокого проникновения, растянутых по местности. Несомненное материальное и психологическое воздействие их слаженного наступления становится очевидным лишь на оперативном уровне. При таком более широком и полном взгляде на ход сражений мы видим, что уязвимость колонн глубокого проникновения оказывается сугубо теоретической, а усиливающийся паралич обороны сулит роковые последствия.

Ретроспективно мы понимаем, что высшее командование фатально ошиблось, отдав приказ о первом отступлении вместо приказа об упорных контратаках против узких брешей в линии фронта. Если бы значительная часть сил обороны задержалась на некотором расстоянии от линии фронта именно с этой целью, бреши можно было бы перекрыть, а вражеские колонны глубокого проникновения лишились бы снабжения, что облегчило бы их поголовное уничтожение.

Но у высшего командования сил обороны не было столь четкого представления о ходе сражения на оперативном уровне. Ни исходно, ни какое-то время спустя оно даже не догадывалось, что враг намеревается проникнуть так глубоко: первоначальные атаки были неотличимы от обычной попытки вести наступление по всей линии фронта. Сообщения о нападениях, больших и малых, поступали с каждого участка фронта, но общая картина, которая складывалась у штабных офицеров, оставалась вполне обнадеживающей. Враг, по всей видимости, затеял общее наступление. На многих участках его атаки были на удивление слабыми и потерпели неудачу. Командиры подразделений бодро рапортовали о победах сил обороны на многих участках, по обыкновению завышая численность противника. Врагу удалось прорваться лишь в нескольких местах и проделать немногочисленные узкие бреши в линии фронта. Конечно, следовало ожидать новых атак, ведь враг наверняка попробует закрепить достигнутый успех, – в противном случае ему пришлось бы отвести назад свои немногочисленные атакующие силы, чьи фланги так опасно открыты.

Таким вот образом линейное мышление определяет восприятие. В этих «на удивление слабых» атаках врага не распознали уловки, единственная цель которых состояла в отвлечении внимания от главных сил, стремящихся прорваться через фронт. Поскольку метод ведения войны для высшего командования обороны заключался в том, чтобы защищать линию фронта войсками, распределенными по всей ее длине, сочли, что враг тоже замышляет сражаться прямолинейно и передвинуть весь фронт посредством широкого наступления.

Маневр глубокого проникновения использует это линейное мышление, предлагая противнику «факты», подтверждающие ошибочное восприятие. Лучшие атакующие войска, конечно же, скапливаются напротив узких участков фронта, чтобы осуществлять прорыв, а колонны бронетехники располагаются в тылу, ожидаясь начала наступления. Кроме того, другие войска, пусть слабее, занимают все участки фронта, и каждой части приказано инсценировать атаки, сколь угодно смехотворные, хотя бы открыть огонь по врагу.

Линейный оперативный метод вбивается в умы обороняющихся годами планирования и полевых учений. Он держится прочно. Поэтому, впервые услышав, что силы врага прорвали фронт, обороняющиеся думают, будто враг решил предпринять ограниченное наступление или затеял несколько рейдов. Даже если эти прорывы не удастся быстро остановить, врагу все равно придется отступить обратно, за линию фронта, прежде чем у него закончатся припасы. А если это наступление на ограниченном участке, открытые фланги вскоре предоставят прекрасную возможность для контратак. Именно так британское и французское высшее командование истолковало первоначальное вторжение немцев в Бельгию 10 мая 1940 года, пока не пришло верное понимание методов и целей блицкрига, гитлеровской разновидности войны методом глубокого проникновения. Именно так были восприняты первые танковые атаки северокорейцев в июне 1950 года, прежде чем стало понятно, что идет полномасштабное вторжение; схожим образом египетское высшее командование оценило переход войск Ариэля Шарона через Суэцкий канал 15–16 октября 1973 года. Египтяне, сами успешно переправившиеся через канал большими силами и прочно удерживавшие фронт на восточной, или Синайской, стороне канала, отразили серию израильских контратак и решили, что малочисленное израильское подразделение каким-то образом просочилось на ту сторону канала через брешь в линии обороны, но скоро эта брешь будет заделана. Они полагали, что это всего лишь рейд коммандос для поднятия боевого духа израильтян, что скоро евреи отступят либо будут перехвачены и уничтожены. Когда египтяне поняли, что израильтяне направили значительные бронетанковые силы на запад от канала и намерены пройти за египетским рубежом обороны на Синайской стороне, чтобы отрезать его от поддержки тыла, было уже слишком поздно: израильтяне успели переправить через канал две бронетанковые дивизии, которые устремились на юг и на запад и угрожали самому Каиру, отрезав южный участок египетского фронта.

Линейное мышление сохраняет свою власть даже в тех случаях, когда поступают донесения о многочисленных вражеских силах, обнаруженных глубоко за линией фронта. В конце концов, подобные донесения попросту не могут поступать от старших командиров фронтовых войск, по-прежнему бдящих за врагом на их участках фронта: им известно, что большинство вражеских подразделений удерживает позиции. Обычно такие донесения исходят от летчиков, с которых станется перепутать свою транспортную колонну с вражеской бронетанковой дивизией, или от контрольных постов военной полиции, от шокированных остатков транспортных конвоев и рассеянных вспомогательных подразделений, от гражданской полиции, от деревенских старост и т. п. Идет война, нервы у всех на пределе, поэтому отовсюду поступает огромное количество истерических сообщений – о вражеских парашютистах, будто бы высадившихся там и сям, о вражеских танках, которые якобы видели не только далеко за линией фронта, но и вообще слишком далеко для того, чтобы они могли там быть.

В это время достоверная и своевременная информация становится самым мощным оружием, но ее-то как раз отчаянно недостает силам обороны. Наблюдательными спутниками владеют пока лишь несколько стран; кроме того, спутники не слишком пригодны для текущей разведки в режиме реального времени – разве что спутнику случится оказаться над нужным местом, а данные будут проанализированы верно и достаточно быстро. У США лучшая спутниковая система наблюдения в мире, но и она оказалась совершенно бесполезной 2 августа 1990 года, когда иракская армия стремительно вторглась в Кувейт (будь целью Йемен, переход занял бы две недели, и тут спутники сослужили бы добрую службу). Фотографии воздушной разведки снабжают штабы гораздо более надежной и своевременной информацией, их куда легче верно истолковать, но они требуют разведывательных полетов, что, в свою очередь, предполагает базирование авиации поблизости от линии фронта. Радиоэлектронная разведка, обычно самый полный и надежный источник информации, наилучшим образом раскрывает общие возможности и намерения врага, но малопригодна для отслеживания тактических перемещений прежде всего потому, что военные действия глубокого проникновения обыкновенно (и показательно) не упоминаются в радиосвязи.

Вражеские колонны наступают со всей возможной скоростью к намеченным на картах целям и кратко сообщают о своем продвижении кодированными донесениями, но высшему командованию в тылу вовсе не нужно отдавать дальнейшие приказы, если все идет согласно плану. Командиры каждой из колонн на месте решают, атаковать ли сопротивляющиеся войска, которые перекрывают им дорогу, или обойти их стороной, продолжая быстрое наступление. Сообщения о продвижении сопоставляются в штабе по мере поступления, чтобы отразить на карте все более глубокое проникновение, – это важно для предотвращения воздушной бомбардировки собственных войск и для нанесения авиаударов по силам обороны, которые могут перекрыть дорогу колоннам или даже напасть на их открытые фланги. Получается, что высшему командованию нападающих не требуется много информации. Коммуникация в основном односторонняя, с фронта в тыл, а приказы в обратном направлении отдаются лишь при необходимости перенаправить колонны, дабы избежать их схождения (и пробок на дорогах), либо, напротив, обеспечить схождение (для более мощного натиска).

Потребности сил обороны совершенно иные. Когда их командиры наконец осознают значимость предпринятых атак, начинают видеть в них не просто рейды, наступление на ограниченном участке фронта или начальную стадию прямолинейного наступления по всему фронту, то своевременная и точная информация о передвижениях колонн глубокого проникновения обретает решающее значение. Если бы штабы сил обороны могли получить ясную картину разворачивающегося сражения на оперативном уровне, к ним пришло бы четкое понимание необходимых действий: во‑первых, следует закрыть бреши в линии фронта решительными атаками боеспособных фронтовых войск; во‑вторых, нужно приказать всем второстепенным и вспомогательным подразделениям, обладающим малой или вовсе незначительной ударной мощью и находящимся далеко от линии фронта, перекрыть дороги, где бы эти подразделения ни находились (эти подразделения окажутся полезными – они либо замедлят продвижение наступающих колонн, либо не позволят тем получать подкрепления и припасы); в‑третьих, надо перебросить боевые соединения в тылу для атаки открытых флангов ближайшей вражеской колонны.

Впрочем, к этому времени каналы связи со штабом сил обороны перегружены обилием донесений. Многие из них были вполне точными, когда их отправляли, но устарели вследствие быстрого продвижения врага. Другие полны преувеличений, преуменьшений или попросту содержат ошибки, а третьи отражают фантазии перепуганных людей (так, во время гражданской войны в Испании и в ходе вторжения во Францию в мае 1940 года сообщения о «пятой колонне», то есть о замаскированных врагах, поступали отовсюду). Сортируя эти донесения и пытаясь понять, где находится враг, насколько быстро он продвигается и в каком направлении, командиры и их штабы попросту утопают в огромном количестве сообщений, а пока они пытаются разобраться в том, каково в действительности положение дел, ситуация продолжает изменяться – ведь враг по-прежнему двигается вперед. Как отмечалось выше, современные технические средства разведки, равно как и современные средства связи, не слишком помогают, судя по опыту недавних войн. Как только начинается движение, тут же появляется информационный «туман войны».

В действительности имеет место подлинная информационная гонка, предопределяющая исход гонки перегруппировок, которая обычно и решает дело. С одной стороны, наступающие колонны глубокого проникновения уже в силу самого своего движения генерируют массу разнообразных донесений. С другой стороны, штабы сил обороны стараются обрабатывать информацию достаточно быстро, чтобы получить достоверную, пусть и не вполне актуальную (в режиме «реального времени») картину событий. Если оборона выигрывает эту гонку, если способность усваивать и анализировать информацию сохраняется до конца, тогда велик шанс на полную победу: при верном определении направлений движения вражеских колонн даже скромные силы смогут добиться многого, поскольку противник чрезвычайно уязвим на тактическом уровне[80].

Но если информационная битва проиграна, если взгляд на ситуацию на оперативном уровне остается замутненным и не позволяет правильно и своевременно организовать контратаки, тогда даже сильные войска могут достичь лишь малого или не добиться вообще ничего. Вместо удара по вражеским флангам, дабы вынудить растянувшиеся по дороге колонны кое-как собраться для контратаки, силы обороны, даже обладая значительной огневой мощью, будут изматывать себя в бесполезных передвижениях в поисках трудноуловимого врага и сами окажутся жертвами засад. Если оборона проигрывает информационную гонку, вся ее вспомогательная инфраструктура за линией фронта будет сметена глубоко проникшим рейдом, из-за чего войска на фронте останутся без снабжения. Они еще могут пытаться вести бои, используя доступные средства, но их положение выглядит безнадежным.

Конечно, до этого последнего этапа еще сохраняется возможность линейного решения: силы обороны отводятся вглубь, чтобы восстановить прочный фронт. Это, разумеется, означает, что значительная часть территории перейдет под контроль противника, но сопротивление может успешно продолжаться, если фронтовые боевые силы сумеют выйти из боя, перегруппироваться в колонны и опередить врага, быстро передислоцируясь вместе с подкреплениями и создавая совершено новый фронт. Естественно, при этом предполагается достаточная глубина территории, которую можно уступить, не теряя ресурсов, необходимых для продолжения битвы. Ведь для успеха отступлению необходимо превзойти глубину единичного рывка противника, за пределом которого колонны его бронетехники должны остановиться, чтобы службы снабжения могли их догнать, отремонтировать машины и дать людям отдохнуть[81]. Исход здесь зависит уже не столько от динамического взаимодействия враждующих сил на оперативном уровне, сколько от географической глубины театра войны – а для того, чтобы рассмотреть этот фактор, нужно подняться на следующий, более высокий уровень стратегии.

Возвращаясь к примеру

После этой иллюстрации реляционного маневра мы готовы заново рассмотреть предложение времен холодной войны о применении пехотных частей с противотанковыми ракетами для борьбы с бронетанковыми войсками – на сей раз на оперативном уровне. Теперь мы знаем, что технически превосходная и тактически адекватная (не более того) оборона с опорой на использование противотанковых ракет должна быть эффективной и на оперативном уровне, если она вообще эффективна. Также мы знаем, что столкновение бронетехники и противотанкового оружия нельзя рассматривать изолированно, что его надлежит оценивать в контексте взаимодействия всех родов войск с обеих сторон на поле боя: это и артиллерия в ее различных разновидностях (минометы, гаубицы, полевые пушки, барражные ракеты и реактивные снаряды); и пехота, удерживающая линию фронта; и «спешенная» моторизованная пехота атакующих; и военные инженеры; и авиация – в той мере, в которой она оказывает воздействие на поле боя; и вертолеты; и возведенные преграды и укрепления.

Кроме того, если рассматривать не столь радикальное предложение, которое лишь дополняет пехотой с противотанковыми ракетами танковые и моторизованные части обороны, а не заменяет их полностью, это предложение тоже следует учитывать, поскольку такая пехота все равно выступает важнейшим элементом обороны в целом.

Пытаясь оценить влияние на исход противостояния пехоты с ракетами в контексте многостороннего взаимодействия на оперативном уровне, мы понимаем, что бой между бронетанковым подразделением и ракетным подразделением, проанализированный на тактическом уровне, не может быть решающим. Это верно и по отношению к любой воздушной дуэли в рамках масштабной схватки за превосходство в воздухе, и по отношению к любой «игре в прятки» между подлодкой и самолетами, эсминцами и субмаринами противолодочных сил.

При более широкой панораме оперативного уровня становится заметным то, что оставалось незримым на уровне тактическом: за первыми частями наступающих танков и моторизованной пехоты идут другие, еще более многочисленные, которые формируют хорошо подготовленную колонну, ждущую приказа с боем прорываться через линию фронта.

То, что мы узнали на тактическом уровне, по-прежнему справедливо, но значение этой истины преображается: бронированные машины, уничтожаемые ракетами, находятся там в некотором смысле именно для того, чтобы их уничтожали, пока они в свою очередь уничтожают или рассеивают ракетные расчеты либо просто истощают запасы вражеских ракет. Иными словами, танки и БМП не только расходуют боеприпасы, но и сами являются боеприпасами, которые расходуются наступающей армией, чтобы расчистить путь к дальнейшему наступлению. Конечно, атакующие теряют, скорее, меньше, чем больше, прорываясь через линию фронта, но, если прорыв обеспечен, тактический «обменный курс» между ракетными расчетами и бронированными машинами первой волны не столь уж важен на тактическом уровне. Успех или неудача последующего наступления с глубоким проникновением не зависит от того, какой процент потерь – 5, 10 или даже 50 процентов – допущен при прорыве фронта: такова цена прорыва в слабый тыл.

Оперативный метод каждой из сторон теперь становится решающим фактором сражения. Как тактика нацелена на достижение максимальных успехов на тактическом уровне, так и оперативный метод нацелен на максимальный успех на оперативном уровне, но в обоих случаях не существует универсальных рецептов: все зависит от того, кто с кем воюет и при каких обстоятельствах. Выше обсуждался всего один оперативный метод – маневр глубокого проникновения. Но, конечно, есть и другие; пока содержание военных действий не сводится целиком к войне на истощение, найдется место для воздушных и морских оперативных методов – равно как и тактика для обоих.

Например, в воздушной войне перехват и атака на аэродром – это два различных оперативных метода, которые можно использовать, чтобы добиться превосходства, и каждый из них может быть дополнен множеством разных тактик. Точно так же при использовании авиации против наземных войск возможно применение различных оперативных методов. К их числу принадлежит «перекрытие поля боя», то есть удары по наиболее крупным формированиям, еще не достигшим поля боя (где они рассеются и станут менее уязвимыми для атаки). Другой метод – «прямая авиационная поддержка», когда авиация атакует вражеские части на поле боя, с расчетом на то, что потерю эффективности перевесит выигрыш во взаимодействии «воздух – земля»: если за ударами с воздуха тут же последует наземная атака, враг еще не успеет справиться с параличом и шоком. Имеются и различные оперативные методы бомбардировок: «ковровые бомбардировки» Второй мировой войны (после 1945 года сменившие «формат» на ядерный); высокоточная бомбардировка, о которой пойдет речь ниже; «удары по тыловым объектам», то есть по наземным коммуникациям противника, призванные помешать притоку подкреплений и боеприпасов в зону боевых действий. Схожим образом, если взять морской пример, защита судоходства от подводных лодок может осуществляться различными оперативными методами, включая использование минных полей, кораблей радиолокационного обнаружения, а также подводных лодок в засаде, чтобы не дать противнику добраться до важных морских путей; территориальная оборона ведется посредством активной охоты за подводными лодками силами дальней авиации и смешанных оперативных групп из эсминцев, авианосцев и субмарин; наконец, эскортирование конвоев. В каждом из этих случаев разделительная черта между тактикой и оперативными методами вполне очевидна.

Возвращаясь к нашему примеру и ключевой роли оперативных методов с обеих сторон, мы должны помнить, что атакующие стремятся добиться эффекта блицкрига[82] – полностью разрушить вспомогательную инфраструктуру обороны, заставить противника эвакуировать передовые авиабазы и хранилища ядерного оружия, а в первую очередь нарушить цепочку командования, спровоцировать контратаки в ложных направлениях и принудить к неорганизованному отступлению. Что касается обороны и ее оперативных методов, нам теперь известно, что фронтальное истощение танковых частей противника благодаря пехоте с ракетами бесполезно против атаки колонн глубокого проникновения. Дело не в том, что истощение является некой низшей формой ведения войны, но скорее в том, что его материальные потребности прямо пропорциональны поставленной задаче. В этом случае задача каждого подразделения обороны является невероятно трудной, потому что численность наступающих войск на узких участках фронта будет сильно превосходить численность сил обороны, распределенных по всей длине этого фронта.

Конечно, истощение – это вопрос арифметики, оно может оказаться успешным при наличии гораздо более изощренной оборонительной системы, нежели простая линия пехоты с ракетами. Во-первых, противотанковые заграждения (минные поля, противотанковые рвы, бетонные надолбы и пр.), за которыми нужно следить, чтобы не допустить прорыва, – все это потребуется для замедления наступления противника и, кроме того, поможет удерживать численность вражеских машин ниже боевых возможностей пехоты с ракетами. До определенной степени одно можно заменить другим: чем прочнее и надежнее заграждения, тем меньше уцелевших противотанковых расчетов потребуется для того, чтобы сдержать наступление врага. Такова функция успешных ударов против инженерных машин, которые пытаются разрушить заграждения, так и против танков и БМП, которые могут их преодолеть. Во-вторых, для достижения приемлемой пропорции взаимных потерь понадобятся укрепленные огневые позиции, которые обеспечат высокий «обменный курс» между потерями ракетных расчетов и уничтоженными бронемашинами. Конечно, экономика такой укрепленной фронтальной обороны будет зависеть от общей протяженности фронта, а это уже вопрос не оперативного уровня – скорее, он относится к уровню стратегии театра военных действий. Как бы то ни было, без охраняемых заграждений и укреплений, гораздо более дорогостоящих, чем сами ракетные комплексы, у пехоты с ракетами практически нет шансов на успех. В итоге выясняется, что технически превосходящая противника и тактически адекватная пехота, вооруженная ракетными установками, неэффективна на оперативном уровне.

Если далее рассматривать менее радикальную версию этого предложения, которая предусматривает дополнение пехотой с ракетами бронетанковых и моторизованных частей обороны, то мы увидим, что истощение противника будет иметь решающее значение. Отчасти это следует из суммы двух тактических эффектов. Во-первых, задержка вражеского наступления сама по себе крайне важна, поскольку тем самым выигрывается время для мобилизации, если противник сумел застать оборону врасплох. Во-вторых, можно добиться фактического истощения, поскольку, если мобильные военные действия только предстоят, снижение численности живой силы и техники врага окажет прямое влияние на исход схватки. Впрочем, значимость дополнительных подразделений пехоты с ракетами может быть куда выше простой суммы тактических элементов. Выявляя основные направления наступления противника – от того места, где осуществлен прорыв, – и продолжая защищать все прочие участки фронта, надежная передовая линия, укрепленная пехотой с ракетами, способна повысить эффективность мобильных сил обороны на оперативном уровне: они могут контратаковать фланги вторгающихся колонн, будучи сами защищены от атак с флангов незатронутыми участками фронта.

Разумеется, это предполагает либо своевременную мобилизацию, либо достаточно крепкую фронтальную оборону, которая обеспечивает время для сбора мобильных сил на базах, выдвижения к фронту и развертывания в надлежащий боевой порядок для контратаки. При выполнении любого из этих двух условий оборона налажена куда лучше, чем было бы при отсутствии фронтальной линии укреплений и пехоты с ракетами. А полностью мобильная защита, не обладая значительным численным превосходством, сначала будет вынуждена защищать участок прорванного фронта вместо собственных контратак. Если противнику удастся добиться внезапности, то достигнувшим фронта бронетехнике и моторизованным частям обороны придется столкнуться с вражескими силами лоб в лоб вместо того, чтобы получить возможность атаковать вражеские колонны с флангов.

Поэтому в случае менее радикального предложения технически превосходящая и тактически адекватная оборона силами пехоты с ракетами в конечном счете оперативно актуальна. Следующий вопрос, конечно, будет заключаться в том, насколько она действенна в сравнении с альтернативой – придать обороне вместо пехоты с ракетами побольше бронетанковых и моторизованных сил. Но это уже оценка альтернативных вариантов, то есть оценка запаса мобильной силы, которым жертвуют ради того, чтобы разместить на фронте пехоту с ракетами за заграждениями и силами, эти заграждения охраняющими. Ответ будет зависеть частично от того, кем укомплектовать такую пехоту: немногочисленными регулярными солдатами из мобильных сил или же более многочисленными резервистами. Институциональные особенности, не имевшие никакого значения на техническом уровне и важные, как выяснилось, на уровне тактическом, на оперативном уровне оказываются решающими.

Поскольку пехота с ракетами статична, есть всего два оперативных метода ее использования: самостоятельная оборона фронта или взаимодействие с контратакующими мобильными войсками. Безусловно, существуют другие способы применения оснащенной противотанковыми ракетами пехоты, более подходящие, чем фронтальная оборона, где такая пехота должна принять на себя еще не ослабленный наступательный порыв атакующих. Одна из возможностей, упоминавшихся выше, – «эластичная оборона», способная серьезно противостоять продвижению врага лишь после того, как он проникнет достаточно глубоко, чтобы его первоначальный порыв ослаб. Это, разумеется, потребует соответствующего глубокого отступления в строгом порядке, а также достаточной глубины территории, которую можно потерять, не проиграв войну. Другая возможность – глубокая оборона в форме многочисленных линий, призванных замедлить и истощить противника на каждой из них последовательно, либо в форме сильных очагов сопротивления, которые будут перенаправлять противника в заранее подготовленные огневые зоны для контратак.

Но эти варианты решений не относятся к оперативному уровню, поскольку действующие здесь факторы определяются не взаимодействием сил в бою, а скорее протяженностью, глубиной и характером театра войны – то есть это уже следующий уровень стратегии. Кроме того, мы увидим, что как только предметом рассмотрения становится вопрос об уступке территории по военным причинам, в действие также вступают различные политические соображения.

Истощение и маневр в военной политике в мирное время

Теперь уже должно быть ясно, что истощение и реляционный маневр присутствуют не только на войне, но и в подготовке к ней в мирное время – например, в исследованиях и разработке оружия. При подходе, ориентированном на истощение, цель состоит просто в том, чтобы улучшить оружие, получить все возможные технические преимущества, которые предлагает наука и которые можно развить с помощью доступных ресурсов и таланта. Здесь нет какой-либо особой тактической или оперативной направленности: речь лишь о том, чтобы разработать потенциально «лучшее» оружие, которое можно произвести за приемлемую цену. Соответственно, вместо того чтобы совершенствовать существующее оружие или как-то его модифицировать, разрабатывается принципиально новое снаряжение, дабы избежать ограничений, заложенных в старую конструкцию. Поэтому, когда новое оружие наконец появляется и заменяет прежнее, требуются также значительные и зачастую дорогостоящие изменения в порядке эксплуатации и в средствах обслуживания. Например, старые склады запасных частей больше не понадобятся, а новые еще предстоит создать. Принципиально новое снаряжение влечет за собой и обучение обслуживающего и эксплуатационного персонала, что тоже подразумевает затраты.

Поэтому лишь по-настоящему серьезные преимущества в технических характеристиках могут оправдать приложенные усилия (а это едва ли вероятно без существенных инженерных успехов). В свою очередь, это обстоятельство не только повышает стоимость исследований и разработок, но и требует многих лет для начального изучения и расчетов, создания модели, испытаний, новых расчетов, новых моделей и новых испытаний. Наконец, поскольку период «вынашивания» столь долог, лишь в силу случайности специфические характеристики нового оружия могут подходить для специфической конфигурации уязвимых мест противника или отвечать специфическим тактическим требованиям тех войск, которые будут это оружие применять. К тому времени, когда оно принимается на вооружение, прежние слабости врага вполне могут стать его сильными сторонами и наоборот, причем оперативные методы самих войск, для которых предназначено новое оружие, тоже могут измениться.

Напротив, при подходе, ориентированном на реляционный маневр, цель исследований и разработок заключается в обретении специфических возможностей, чтобы использовать столь же специфические уязвимые места врага, а сами новинки должны соответствовать тактическим и оперативным методам, выработанным с той же целью. Это снаряжение, которое нужно получать своевременно, пока предполагаемые слабые места противника еще существуют, должно быть не полностью новым, а развиваться посредством обновления, модификации или перекомбинирования уже существующих подсистем, компонентов и частей. Конечно, это предполагает конструктивные ограничения, не допускающие полноценной эксплуатации всех возможностей, которые теоретически открывает нынешнее состояние научно-технического прогресса. Речь не идет о совершенно новым оружии, о «последнем слове техники», как говорят инженеры. Вдобавок, поскольку обновленные / усовершенствованные проекты внедряются в относительно короткие сроки, совместимость общего обслуживания и обучения с прежним снаряжением оказывается ключевым фактором, позволяющим избежать катастрофических затрат на интеграцию; это накладывает дополнительные ограничения на разработку проектов. Иными словами, действительно важные технические достижения («прорывы») в данном случае куда менее вероятны. Но потери на техническом уровне могут оказаться гораздо меньше выигрыша на тактическом и оперативном уровнях. Так, например, совершенно новый танк М-1, разрабатывавшийся армией США с 1970-х годов (поначалу для войны на центральном фронте НАТО), был впервые применен в бою в 1991 году, причем не на ровных лугах Германии, а в Аравийской пустыне, и не в обороне от лавины советских танков, а в нападении на иракские войска, отступавшие из Кувейта. Поскольку иракцы были сильно потрепаны и деморализованы неделями бомбардировок, любые танки оказались бы столь же эффективными против них (французский Иностранный легион, скажем, успешно наступал на легких бронированных машинах). Следовательно, недостатки танка М-1 – высокий уровень потребления топлива газотурбинным двигателем и уязвимость отсека для боеприпасов, расположенного высоко в башне – не имели ровно никакого значения для боевого применения, впрочем, как и его достоинства. Напротив, израильтяне на протяжении многих лет выпускали все новые варианты своего танка «Меркава», каждый раз меняя двигатель, чтобы повысить мобильность танка, но не трогая пушку и броню; затем они заменили первоначальную пушку калибром 105 мм на более мощную, калибром 120 мм, оставив без изменений двигатель и броню; далее установили устройство слежения при низком уровне освещенности (против вертолетов), потом добавили броню от противотанковых ракет – и так далее. Всякий раз эти перемены усугублялись необходимостью соответствия предшествующей конструкции, зато появлялась возможность давать быстрый ответ на новые угрозы и новые обстоятельства, усваивать уроки не только полевых учений и технических испытаний, но и реального боевого опыта.

То, что верно в отношении исследований и развития оружия, приложимо и к другим сторонам военной политики. Истощение предполагает независимое стремление к лучшему в общем смысле слова, будь то подготовка вооруженных сил, строительство военных баз и их оснащение или же разработка снаряжения. Напротив, при реляционном маневре «лучшие» решения приносятся в жертву, чтобы подчеркнуть возможности использования уязвимых мест и ограниченностей конкретного противника. Ни истощение, ни реляционный маневр никогда не выступают в чистом виде, но их соотношение обычно отражает взгляд нации на саму себя, а также общий подход к ведению войны.

Первый взгляд на стратегию как целое

Сосредоточившись на постепенном восхождении с одного уровня стратегии на другой, я оставил без внимания горизонтальное измерение – превратности действия и противодействия на каждом отдельном уровне. Это не просто некоторое ограничение реальности, но прямое ее искажение, поскольку вертикальное взаимодействие между различными уровнями оказывает влияние (и испытывает воздействие) парадоксальной логики в пределах горизонтального измерения на каждом уровне, что и приводит к возникновению цепочки от успеха к кульминации и упадку. Если, например, в бою появляется новое оружие, то в ответ на эту контрмеру или новое оружие противника на техническом уровне может быть предъявлено тактическое противодействие, которое, в свою очередь, вызывает реакцию врага уже на оперативном уровне. Допустим, враг внедряет более совершенные противовоздушные ракеты, когда война уже началась, и нет времени отвечать на том же техническом уровне, разрабатывая электронные контрмеры, на подготовку которых уйдет несколько месяцев или даже лет. Единственная возможная реакция в этом случае – тактический ход: летать на малых высотах, ниже минимальной высоты действия ракет, и атаковать в первую очередь сами ракеты. У врага тоже нет времени на ответ на техническом уровне и разработать новые ракеты, способные поражать цели, летящие с большой скоростью на малой высоте, а тактическая реакция – добавить скорострельную зенитку к каждой ракетной установке – едва ли будет адекватной. Поэтому главный ответ противника может быть оперативным – изменить схему противовоздушной обороны, убрать стационарные ракетные установки и внедрить мобильную схему с установками, которые часто перемещаются с места на место (частично они действительно будут мобильными, на самоходной тяге, но практически все стационарные противовоздушные комплексы можно переместить за одну ночь). Тогда, если только нельзя каким-то образом обеспечить полное покрытие территории средствами разведывательного наблюдения в реальном времени (это очень трудная задача, если противник хорошо умеет маскироваться и пользоваться своими радарами и радиостанциями), станет невозможным направлять истребители-бомбардировщики по тщательно продуманным заранее маршрутам, которые пролегают в стороне от всех известных мест дислокации ракетных установок.

В других случаях эта последовательность может выстраиваться иначе: первое действие может быть оперативным, ответ противника – тактическим, а дальнейшая реакция – технической. Вполне очевидно, что возможны бесконечные комбинации во взаимодействии вертикальных уровней и их горизонтальных измерений.

Даже в том случае, если наше вертикальное восхождение с одного уровня на другой далеко от совершенства и полноты, мы больше не можем рассматривать стратегию только в горизонтальном измерении, как бурливое море, в котором волны и ответные волны парадоксальной логики взаимно уничтожают друг друга в постоянном стремлении к недостижимому равновесию. Нельзя также рассматривать стратегию и как многоэтажное здание, предполагая наличие отдельной истины на каждом из этажей. Взамен мы должны принять сложную картину, объединяющую в сознании оба эти образа: этажи не прочны, как в реальном здании, но пребывают в оживленном движении, подчас до степени прорыва на другой уровень, а в динамической реальности войны взаимодействие вертикальных уровней сочетается и сталкивается с горизонтальными измерениями стратегии.

Глава 8

Стратегия театра военных действий: военные решения и политический выбор

Поскольку логика стратегии на уровне театра военных действий соотносит военную мощь с территориальной протяженностью, мы можем многое понять в ней в визуальном воплощении, изучая войска и их перемещения с высоты птичьего полета или, скажем, с высоты спутника. Конечно, стратегии присущ пространственный аспект на каждом уровне, но на уровне тактическом имеют значение подробности рельефа местности, тогда как боевые столкновения на оперативном уровне могут быть совершенно одинаковыми в любой географической обстановке. Однако на уровне театра военных действий некоторые специфические территории как раз и становятся предметом схватки. Будь они размерами с целый континент или всего лишь с небольшой остров, будь это провинция, регион, вся страна или некая группа стран – в любом случае «театр военных действий» должен образовывать некое вполне самодостаточное пространство, нежели выступать частью какого-то большего целого[83].

Определяя взаимодействие враждующих сил в пространственном смысле, логика стратегии на уровне театра военных действий охватывает только факторы военного значения: длину фронтов и защитный потенциал местности, по которой они пролегают; глубину территорий; все варианты доступности и проходимости территорий и т. п. Напротив, эта логика не обращает никакого внимания на политический, экономический и этический характер рассматриваемой территории, уравнивая между собой обжитые и возделанные земли, богатые ресурсами, и негостеприимные пустыни. Поэтому неудивительно, что в процессе формирования военной политики логика стратегии на уровне театра военных действий зачастую игнорируется, даже если она полностью понятна.

В случае Кореи, например, концентрация мощных северокорейских сил со множеством танков и артиллерии возле границы, вкупе с хорошо известной способностью северокорейской пехоты просачиваться вглубь вражеской территории, а также воинственность северокорейского режима наводят на мысль, что война должна начаться с неожиданной и чрезвычайно интенсивной атаки. Впрочем, подобное нападение не могло ни продолжаться достаточно долго, ни проникнуть слишком далеко на южнокорейскую территорию, потому что большая часть северокорейской артиллерии малоподвижна, а пешая пехота быстро истратит свою энергию и боеприпасы. В таких обстоятельствах логика стратегии на уровне театра военных действий значительно ослабляет южнокорейскую оборону, призванную защищать всю страну вплоть до линии прекращения огня, но при этом подразумевает укрепление обороны, нацеленной на ожидание врага в глубине своей территории. «Эластичная оборона» первые 50 километров южнокорейской территории, при акциях по задержке наступления противника в сочетании с засадами под прикрытием естественными преградами, но без попыток удержать фронт в целом, позволила бы северокорейцам нанести поражение самим себе, зайдя слишком далеко. При полной мобилизации и полном развертывании южнокорейская армия могла бы контратаковать превосходящими силами на пространстве до самой границы, а затем и далее, в то время как авиация США и Южной Кореи наносили бы тяжкий урон северокорейским войскам – и при их наступлении, и при отступлении.

Логика стратегии на уровне театра военных действий, несомненно, благоприятствует «эластичной обороне», но не обращает внимания на природу территории, которой дважды придется выдержать бои, а также на ее оккупацию бесцеремонными северокорейцами в промежутке между боями. Это не пустыня, а довольно густонаселенный сельскохозяйственный регион, простирающийся до северных окраин Сеула, огромного мегаполиса с населением около девяти миллионов человек, где расположены все общенациональные учреждения и значительная часть промышленности страны. Потеря этих 50 километров – прежде всего потому, что оба корейских правительства предъявляют исключительные права на весь полуостров, – может спровоцировать крах общественного доверия к южнокорейскому правительству и деморализовать вооруженные силы. Поэтому не удивляет тот факт, что южнокорейская военная политика пренебрегает стратегической логикой, стремясь взамен обеспечить Сеул, столицу страны, непоколебимой защитой.

Эту логику можно обойти вниманием, но, конечно, такая позиция ни в коем случае не сводит на нет ее последствия. Для Южной Кореи это положение чревато затратами и опасностями. Многочисленные войска нужно постоянно поддерживать в высокой боеготовности; необходимо возводить и сохранять в рабочем состоянии тщательно подготовленные препятствия в виде минных полей, заграждений против техники и укрепленных бетонных стен – а все это стоит немалых денег. Но даже при этом предварительная оборона уступает в прочности эластичной – при том же балансе сил. Ничто в логике стратегии театра военных действий как таковой не способно навязать иной порядок приоритетов, как и вообще приоритеты, не в большей степени, чем известное соотношение между безработицей и инфляцией способно навязывать политические решения в пользу первой или второй: в одних странах терпимо относятся к высокой инфляции, но не к безработице; в других дело обстоит ровно наоборот. Экономическая логика, определяющая отношение между двумя этими явлениями, не предписывает выбора какой-либо экономической политики в пользу одного из них. Точно так же в случае Кореи логика стратегии театра военных действий определяет отношения между эластичностью обороны и ее ценой и опасностью, а политические приоритеты требуют неэластичной обороны, затмевая собою все прочие соображения.

Центральноевропейский фронт в годы холодной войны

В холодную войну блок НАТО усматривал величайшую для себя угрозу в той местности, где ныне находится мирная Центральная Германия. Подобно южнокорейскому правительству, блок НАТО политически склонялся к предварительной, статичной обороне в географических обстоятельствах, которые гораздо более благоприятствовали обороне эластичной. Оценивая в ретроспективе стратегическую ситуацию на театре военных действий, мы увидели бы, что восточная граница Федеративной Республики Германия (Западной Германии) тянется от Балтийского побережья вплоть до Австрии. На протяжении примерно 625 миль граница шла вдоль Восточной Германии и Чехословакии, где в то время базировалась Советская армия. При мобилизации подразделения бельгийской, британской, канадской, голландской, западногерманской и американской армий покинули бы свои казармы и базы, чтобы приступить к развертыванию, и тогда «центральный фронт» НАТО обрел бы физическую форму. Мы не увидели бы непрерывной линии, где подразделения стоят плечом к плечу; скорее, это была бы вереница частей, техники и вооружения в пределах полосы территории, идущей с севера на юг. По грубым прикидкам, приблизительно треть натовских танков и мотострелковых формирований («силы прикрытия») выдвинулась бы на расстояние нескольких миль от границы, тогда как остальные войска сохраняли бы дистанцию. Хотя фронт, удерживаемый силами прикрытия, не следовал бы каждому изгибу границы, он все равно протянулся бы на 600 с лишним миль. Кроме того, равнинные участки границы с нейтральной Австрией также требовалось защитить, потому что советские войска из Венгрии могли бы стремительно наступать по долине Дуная.

Теперь можно наконец опровергнуть предложение о полезности пехоты, вооруженной противотанковыми ракетами. Учитывая длину фронта, который надлежало защищать силам Альянса, мы вправе заключить, что фронтальная оборона ракетными частями была бы очень слабой, даже под прикрытием заграждений, которые бдительно бы охраняли. Ведь на этих узких участках фронта, где две стороны могли бы действительно сойтись в бою, советская боевая техника обладала бы огромным численным превосходством над пехотой с ракетами, пусть ракеты несравнимо дешевле. В последние два десятилетия холодной войны более 10 000 танков, еще большее число БМП, изрядное количество самоходных артиллерийских установок и всевозможных подразделений поддержки могли атаковать силы НАТО из Восточной Германии и Чехословакии прямо с рубежа боевого развертывания, без перегруппировки, а куда более многочисленные войска пришли бы следом из Польши и СССР[84].

Эту огромную массу техники машин невозможно было бы, разумеется, распределить равномерно с севера на юг на каждом участке фронта: она сосредоточивалась бы на четырех-пяти направлениях наступления, каждое из которых предполагало движение на запад «фалангой» такой ширины, которую позволяла местность.

Одни ограничивались проходом шириной не более узкой двухполосной дороги, зато другие растягивались бы не менее чем на десять миль. Но даже если сложить все направления и ширину каждой «фаланги», то получится, что советские бронетанковые войска атаковали бы на участке, занимавшем малую часть 600-мильного фронта. То есть, даже собрав многочисленные силы пехоты с ракетами (десятки тысяч солдат), НАТО в любом боевом столкновении уступал бы численно советской бронетехнике.

Арифметика истощения сулила бы Альянсу несомненное поражение. Иначе и быть не могло, если все многолюдье пехоты с ракетами нужно распределить вдоль всей границы, а наступающие бронетанковые войска атакуют «бронированным кулаком»[85].

Конечно, пехоту с ракетами тоже можно было бы сосредоточить, причем так, чтобы она в численности превосходила наступающие колонны при достаточной мобильности. Правда, этого нельзя было добиться, просто перевозя пехотинцев грузовиками вдоль линии фронта по приграничным рокадам, поскольку любое подобное перемещение было чревато артиллерийским огнем противника. Единственный надежный способ состоял в том, чтобы удерживать основную массу пехоты с ракетами в ожидании на тыловых перекрестках, в готовности выдвинуться на грузовиках к тем или иным участкам фронта, подвергшимся атаке. Непригодная к перемещениям по пересеченной местности и поэтому привязанная к дорогам, моторизованная пехота с ракетами на марше была бы чрезвычайно уязвимой для атак с воздуха и вряд ли могла выступать навстречу артиллерийскому огню, которым предварялся прорыв каждой из наступающих колонн. Скорее, здесь больше подошли бы вертолеты. Достаточное их количество могло бы позволить пехоте с ракетами всякий раз превосходить в сосредоточении наступающие колонны, но это уже не та более дешевая альтернатива, которая предлагалась изначально, – да и зачем вообще перевозить пехоту с ракетами, если вертолеты сами несут ракеты и не нуждаются в пехотинцах для их запуска? Впрочем, эти самые хрупкие из всех летательных устройств крайне уязвимы для установок ПВО, сопровождающих бронетанковые войска, а также для «занавеса» упреждающего артиллерийского огня, неизбежного при широкомасштабном наступлении.

Грузовики тоже уязвимы и привязаны к дорогам, а вертолеты уязвимы и слишком дороги, поэтому лишь бронированные машины, способные передвигаться по бездорожью, могут под огнем противника обеспечить пехоте с ракетами мобильность, необходимую для развертывания и противостояния сосредоточенной атаке.

Такие машины, бронированные и гусеничные, несомненно, могли бы доставлять ракетные установки туда, где они понадобятся. Конечно, это были бы копии нынешних боевых машин моторизованной пехоты, в вооружение которых, разумеется, входят и противотанковые ракеты. Если нужно закупать бронемашины, почему бы не оборудовать их заранее встроенными ракетными установками, которые можно использовать прямо с этих машин, не десантируясь? А если в любом случае нужны машины со встроенным оружием, зачем ограничиваться неуклюжими ракетными установками с низкой скоростью стрельбы? Ведь пушки по-прежнему превосходят их в противотанковом бою на ближних расстояниях. При таких рассуждениях изначальное предложение отпадает само собой, поскольку налицо вариант уже существующих моторизованных войск – или даже воссоздание танка.

Мы прошли полный круг, возвратились к общепринятому решению – против бронетехники воюет бронетехника. Теперь мы можем признать, что сохранение бронетанковых войск – не просто результат институциональной инерции, не просто сила традиции, не просто могущество окопавшейся военной бюрократии. Без надежно защищенной мобильности нет сосредоточения, а без сосредоточения нет силы.

Соотношение наступательных и оборонительных сил

До сих пор еще ни разу не упоминалось о предполагаемом преимуществе обороны перед нападением, о пресловутом соотношении «три к одному», на которое должна опираться атака для достижения победы.

На тактическом уровне это верно, поскольку войска в обороне, удерживающие линию фронта, могут вырыть окопы и стрелковые ячейки, насыпать брустверы и т. д., а убивать и ранить нападающих куда проще, ведь те не имеют укрытий. Поэтому для лобовых атак против окопавшихся защитников соотношение «три к одному» кажется обоснованной приблизительной оценкой.

Однако при более широком взгляде оперативного уровня мы видим, что нападающим вовсе не нужно атаковать отдельно взятый участок фронта. Они вполне могут обойти этот участок с одной стороны или с обеих – такова простейшая разновидность реляционного маневра. Если окопавшиеся солдаты остаются на месте, то оборона терпит полное поражение и может быть уничтожена в ходе боя вдоль линии фронта. Если оборона реагирует на обходное движение с флангов, она либо утончает свой строй, растягивая его на достаточную длину, либо покидает укрепленные позиции, выступая на перехват. В первом случае относительное преимущество сохраняется, но баланс силы смещается в пользу атакующих, потому что на каждом метре линии фронта будет меньше защитников. Во втором случае баланс силы остается неизменным, но относительное преимущество утрачивается. При всех раскладах уже не понадобится трех подразделений для разгрома одного.

На Западном фронте Первой мировой войны относительное тактическое преимущество достигалось и на уровне театра военных действий, поскольку непрерывная протяженность окопов от побережья Бельгии до швейцарской границы не допускала возможности обхода с флангов. Это относительное преимущество сохранялось и на оперативном уровне, потому что атаки колонн против узких участков фронта не могли сломить сосредоточенную оборону. С полевыми телефонами, железнодорожными путями и грузовиками для сбора войск сосредоточение сил обороны шло быстрее наступления вражеских пехотинцев, которым противостояли артиллерия, колючая проволока и пулеметы. Интеллектуалы, преобладавшие во французском Генеральном штабе после 1918 года[86], могли математически доказать превосходство обороны над наступлением в ответном сосредоточении, неизбежно проистекавшее из преимущества в скорости передвижения составов и грузовиков по рокадам вдоль линии фронта перед медленным наступлением пехоты, идущей навстречу вражескому огню. Требовалось лишь отреагировать на возможный первоначальный рывок врага, если бы разведка не сумела обнаружить приготовления до тех пор, пока нападение не станет явным. Впрочем, ничто не мешало этого добиться: непрерывная линия обороны обладала бы тактическим преимуществом окопавшихся войск, которых невозможно обойти, что позволяло одному подразделению сдерживать три или даже больше наступавших частей – по крайней мере, до прибытия подкреплений.

Согласно этим подсчетам, немецким матерям предстояло рожать втрое больше сыновей, чтобы французы не смогли сопротивляться нападению, не будучи ранее ослаблены собственными тщетными атаками. Поэтому победа гарантировалась строгим следованием сугубо оборонительной стратегии театра военных действий. Но к обороне прибавили еще один элемент, призванный снизить цену, которую приходилось платить кровью: речь об укреплениях. Здравый смысл подсказывал, что бетонированные траншеи и укрепленные орудийные позиции, построенные в мирное время, несомненно, гораздо лучше антисанитарных и менее надежных окопов, вырытых вручную, и убежищ, наспех сооруженных под огнем. Да и тщательно построенные форты для защиты артиллерии повышали ее потенциал – как с точки зрения контрбатарейного огня, чтобы не дать вражеской артиллерии сокрушить строй пехоты, так и для обстрела наступающих вражеских пехотинцев.

Таковы были мнимо убедительные доводы в пользу постройки грозной линии Мажино вдоль французско-немецкой границы. На самом деле эти укрепления лучше всего проявили себя в мае-июне 1940 года, когда немецкое наступление обошло их стороной, через Бельгию, чтобы избежать устрашающих преград, основательно окопавшейся пехоты и артиллерии на укрепленных позициях. В силу обычного парадокса стратегии линия Мажино не защитила Францию, потому что оказалась чрезмерно успешной: любая оборонительная система добивается главного, внушая врагу, что тому вовсе нет смысла даже пытаться ее атаковать. В ретроспективе можно рассчитать, что не столь колоссальная оборонительная система, с притягательными разрывами, сослужила бы Франции лучшую службу, дала бы немцам возможность на нее напасть, втянула бы их в позиционную войну, как в 1914–1918 годах. Но случилось так, что линия Мажино, считавшаяся непреодолимой как на тактическом, так и на оперативном уровнях, была покорена на уровне стратегии театра военных действий: в мае 1940 года немецкое наступление вырвалось на простор от неукрепленных бельгийских Арденн до побережья Ла-Манша. Когда линию Мажино обошли стороной, арифметика сосредоточения и контрсосредоточения перевернулась с ног на голову блицкригом. Возглавляемые танками и полугусеничными машинами панцер-дивизионов, немецкие колонны глубокого проникновения двигались на скорости хода машин, чтобы опередить сосредоточение сил обороны на флангах. Это обстоятельство свело на нет все тактические преимущества укрепившейся пехоты, даже будь у нее большое количество противотанкового оружия. Можно лишь дивиться глубоко укоренившейся эмоциональной привязанности, полностью опровергнутой опытом схожих уроков 1940 года и заставляющей осуждать вполне успешную линию Мажино, но побуждающей при этом придерживаться соотношения «три к одному», верного лишь на тактическом уровне.

Тактическое ядерное оружие

В десятилетия холодной войны военные планы Альянса по защите «центрального фронта» в Германии менялись несколько раз. Но почти до самого конца они продолжали полагаться на «тактическое» ядерное оружие. Главная роль ядерного оружия всегда проистекала из его функции инструмента «увещевания»[87] на более высоком уровне большой стратегии. Однако сейчас нас интересует его роль в стратегии на уровне театра военных действий. Тактическое ядерное оружие с его взрывной мощью и радиационным эффектом, вполне скромными в сравнении с межконтинентальными ядерными стандартами, производилось в виде ракет малого радиуса действия, артиллерийских снарядов, подрывных зарядов и тактических авиабомб[88] и предназначалось для того, чтобы обеспечить ответ Советской армии на техническом уровне. Оно представляло собой экономичный способ отразить широкомасштабное наступление, угрожавшее крахом фронта. Согласно политике альянса в 1970-х и 1980-х годах, советскому неядерному нападению нужно было сопротивляться посредством неядерной обороны так долго, пока это будет возможно; но если советские формирования продолжат прибывать на фронт и наступление будет не сдержать, тогда следует применить ядерное оружие.

Впервые поступившее на вооружение в 1952–1953 годах[89], тактическое ядерное оружие США быстро наращивало собственную эффективность. Оно без труда встраивалось в планировавшуюся в те дни фронтальную оборону: цепочка малых сил, развернутая в боевой порядок с небольшой глубиной эшелонирования, образовывала почти непрерывную линию вдоль всей границы. Этих сил вполне хватало для того, чтобы провести различие между пограничным инцидентом и настоящим нападением, на которое следовало реагировать ядерной контратакой. Слабость в неядерном вооружении оборачивалась силой, ведь благодаря ей применение ядерного оружия становилось более вероятным. Но эта техническая реакция на неядерную мощь СССР достигла кульминационной точки своего успеха очень скоро, поскольку в конце 1950-х годов Советская армия создала собственное тактическое ядерное оружие. Попытайся обороняющиеся защитить рушащиеся участки своего фронта, нанеся по советским колоннам удар ядерным оружием, советское командование могло ответить прорывом других участков фронта с помощью собственного ядерного оружия.

Но в этом случае действие и противодействие не уничтожали бы друг друга. Будь применено ядерное оружие, Советская армия уже не завоевала бы богатые земли, зато стала бы главной причиной их уничтожения. Поэтому, сумей Альянс убедительно пригрозить применением ядерного оружия в случае нападения, он предостерег бы СССР от попыток завоевания, единственно возможными последствиями которых были бы либо неядерное поражение, либо ядерное разрушение. Увещевание всегда было прерогативой лидеров противоборствующих сторон; устрашение может оказаться успешным лишь в том случае, если политики верят в угрозу и при этом считают, что наказание превзойдет потенциальные выгоды. Отсюда следует, что безопасность, достигнутая увещеванием, по своей сути менее надежна, чем надлежащая оборонительная сила («сдерживание через упреждение»). Напротив, ядерное оружие представляет собой угрозу, уменьшить которую гораздо труднее, нежели ту, что исходит от любого числа бронетанковых дивизий, поскольку его воздействие можно точно предсказать.

Впрочем, в этом случае эффективность увещевания зависит от мотива: если бы советские лидеры напали на Альянс, скорее из отчаяния, чем в надежде на завоевания, их не отпугнула бы перспектива стать причиной ядерного уничтожения Центральной Германии. Нелегитимная власть всегда непрочна. Один из сценариев холодной войны, которого сильно опасались, предусматривал всеобщее восстание в Восточной Европе, вызванное соблазнительным примером западноевропейских свободы и процветания. В таком случае атака на Западную Европу была бы вероятным ответным ходом с целью лишить беспорядки источника и угрожая последствиями худшими, чем продолжающееся угнетение.

Другая возможность заключалась в том, что Советский Союз мог напасть из оборонительных соображений, чтобы упредить нападение Альянса, которое, как полагали лидеры СССР, было не за горами. Мысль о том, будто агрессия могла быть тайно согласована парламентом Нидерландов, канцлером Западной Германии, великим герцогом Люксембурга, бельгийским кабинетом, а также Белым домом и Уайтхоллом, кажется нелепой. Но лидеры Кремля возглавляли правительство, способности которого к подозрительности были, похоже, безграничными, и ни одну историческую дату в Советском Союзе не помнят так отчетливо, как 22 июня 1941 года, когда вторжение врага оказалось ужасающей неожиданностью. Стань то, что воспринималось как необходимая самозащита, мотивом для агрессии, тактическое ядерное оружие Альянса сохранило бы физическую возможность свести на нет очевидное превосходство советских обычных сил, но вряд ли предотвратило бы атаку.

Именно с немецкой территории обе стороны предполагали выпустить больше всего ядерных боеголовок ближнего действия, именно немецкие прифронтовые области пострадали бы сильнее всего от ядерного опустошения. Поскольку это событие нанесло бы громадный ущерб, ядерная контругроза Альянса была самоустранимой. Но даже правительство Западной Германии продолжало твердить о необходимости применения тактического ядерного оружия в случае грозящей неядерной победы СССР[90]. Оно предпочитало пойти на этот риск, вместо того чтобы содержать войска неядерного сдерживания, способные отразить неядерное вторжение, не прибегая к высшему суду ядерной войны.

Опасности, возникающие при опоре на ядерное оружие, на протяжении холодной войны становились все более очевидными, но для Альянса последствия наращивания неядерных сил могли оказаться парадоксально отрицательными. Отказ европейских союзников США укреплять свои неядерные силы определялся, разумеется, нежеланием увеличивать военные расходы. Но отчасти он, не исключено, был обоснован стратегическими соображениями.