Помоги проекту - поделись книгой:
Так же развивалась и война в Корее, в ходе которой каждая из сторон доводила свои наступления до пределов, за которыми сама навлекала на себя поражение. Быстрым наступлением, начавшимся 25 июня 1950 года, северокорейцы к августу покорили почти весь полуостров, за исключением анклава Тэгу – Пусан на южной оконечности. При этом они пешком преодолели расстояние в триста миль или даже больше и пересекли кульминационную точку своего успеха. Когда генерал Дуглас Макартур предпринял контрнаступление 15 сентября, совершив дерзкую высадку десанта в Инчхоне, в глубоком тылу северокорейцев, зашедших слишком далеко, их спешное отступление превратилось в паническое бегство. Но блистательная победа, добытая ценой внезапной атаки, чреватой огромным риском, почти немедленно обернулась поражением вследствие неосмотрительно быстрого наступления. К 26 октября 1950 года тонкий клин передовых сил американско-южнокорейского наступления рассек всю Северную Корею и достиг реки Ялуцзян и китайской границы.
Участившиеся предупреждения о том, что китайцы могут отреагировать вступлением в войну, побудили всего-навсего тактически отступить недалеко от реки Ялуцзян. В ноябре 1950 года «фронт» Макартура, растянувшийся по широкому основанию Северной Кореи от моря до моря, существовал большей частью только на картах. Вместо прочной цепи подразделений, развернутых плечом к плечу и поддержанных еще более мощными силами в тылу, налицо были значительные разрывы между передовыми частями американско-южнокорейских колонн: они выдвинулись по нескольким ущельям, разделенным широкими массивами гор, которые даже не патрулировались, не говоря уже о полном контроле над ними. Передвигайся китайцы только по дорогам, как армия США, которая зависела от грузовиков, доставлявших солдат и все необходимое, явная географическая уязвимость отделенных друг от друга наступательных сил Макартура была бы сугубо теоретической, поскольку горы непроходимы для моторизованной техники. Но китайцы форсировали горы пешком, а все припасы доставляли носильщики; так они внедрились в промежутки между американско-южнокорейскими частями. Продвигаясь по ночам и скрываясь днем, они сумели остаться незамеченными. Менее очевидная уязвимость войск Макартура (не считая частей морской пехоты США на восточной стороне полуострова) заключалась в том, что подразделения были дезорганизованы спешным наступлением, а большинство новоприбывших солдат не прошли надлежащей подготовки (южнокорейцы и вовсе обучены не были). Важно и то, что американцы и южнокорейцы были морально ослаблены широко распространившимся мнением, будто война уже закончилась – победой.
Пользуясь незащищенными горными перевалами, китайцы получили преимущество – возможность глубоко просочиться во вражеский тыл до начала атаки. Когда 26 ноября началось открытое китайское наступление (с обстрела из минометов и ударов пехоты на фланги армии США и южнокорейских сил, растянувшихся вдоль узких горных дорог), никто не мог ни контратаковать вверх по крутым склонам, ни удерживать свои позиции. Дальнейшее отступление превратилось в катастрофу: дезорганизованные и деморализованные части не могли отступать по тем же дорогам, по которым прибыли на грузовиках; им приходилось пробиваться сквозь цепь засад и блокпостов, чтобы не попасть в плен. Нет ничего сложнее упорядоченного отступления при нападении противника, но морская пехота США в своем секторе в восточной части полуострова справилась настолько удачно, что ее отступление обернулось в итоге контрнаступлением. А вот многие другие части армии США и почти все южнокорейские подразделения распались на массу беглецов-одиночек.
К концу января 1951 года китайцы нанесли серьезное поражение силам Макартура, освободили всю Северную Корею и вторглись в Южную, пройдя около 40 миль за Сеул, но, как оказалось, они двигались слишком далеко и слишком быстро. Идти пешком через горы – отличный способ избежать обнаружения, но припасов, доставляемых носильщиками, было недостаточно для поддержания боеспособности крупной армии вдалеке от ее баз. По сути, поражение китайцев было хорошо подготовлено их чрезмерными усилиями, и в ходе контрнаступления сил США в феврале, марте и апреле 1951 года Сеул (а также большая часть Южной Кореи) был освобожден во второй раз за шесть месяцев.
В анналах военной истории можно найти множество подобных примеров. Но приводить все новые и новые значит попросту затемнять универсальную применимость парадоксальной логики стратегии, динамическая форма которой представляет собой совпадение и взаимообращение противоположностей. Ведь полномасштабная сухопутная война – лишь самый очевидный пример гораздо более широкого явления. Сугубо механические аспекты чрезмерного распыления сил важны, когда театр военных действий достаточно обширен, а командующие войсками не проявляют должного благоразумия, но
Вспомним, к примеру, шестилетнее противостояние британских бомбардировщиков и немецкой противовоздушной обороны в годы Второй мировой войны. Это противостояние отмечено резкими перепадами фортуны, несмотря на отсутствие внезапно возросших расстояний, превосходящих возможности транспортировки, на отсутствие износа грузовиков, истощения лошадей, утомительных пеших переходов или иных физических затруднений подобного рода. Взамен циклы побед и поражений в воздухе над Германией определялись (замедленной) реакцией обеих сторон на успехи друг друга.
Командование люфтваффе в начале войны считало, что немецкие истребители, пусть обученные для поддержки наземных войск[26], смогут обеспечить противовоздушную оборону Германии вместе с зенитками в населенных пунктах и не позволят ни одной бомбе упасть на немецкие города. Но уже летом 1940 года обнаружилось, что немецкое командование ошибалось.
Именно тогда командование британской авиации приказало приступить к ночным бомбежкам Германии. Исходно успехи были скромными, но рейды показали потенциальную неуязвимость бомбардировщиков: истребители люфтваффе не могли эффективно атаковать вражеские самолеты ночью, даже если те засекали и (приблизительно) отслеживали радары дальнего действия на земле[27]. Лишь из-за малой бомбовой нагрузки английских бомбардировщиков немецкие города не понесли тяжелого ущерба в ходе этих налетов.
Поэтому к лету 1942 года британское командование пребывало в убеждении, что требуется всего-навсего обучение достаточного числа экипажей и производство достаточного числа бомбардировщиков для нанесения невосполнимого урона войскам Германии: ВВС одни способны обеспечить победу и не нуждаются ни в армии, ни во флоте. Увы, вместо сравнительно легкого проникновения в немецкое воздушное пространство, к концу 1942 года британцы столкнулись с запоздалой немецкой реакцией на свои прежние успехи. Значительно модернизированная система ПВО с большим количеством радаров лучшего качества, с новыми прожекторными барьерами, с первыми ночными истребителями (с радарами на борту) и большим числом зенитных орудий дала такой отпор, от которого британцы толком не оправились[28].
Удовлетворившись успехами своей радарной ПВО и не желая заимствовать дополнительную живую силу, самолеты и зенитки у фронтов, командование люфтваффе, в свою очередь, оказалось неготовым к реакции британцев, а именно к внедрению эффективных мер радиоэлектронной борьбы (РЭБ) против радаров – как наземных, так и воздушных. Итогом стало резкое возрастание эффективности ночных бомбардировок весной и летом 1943 года[29].
Проигрывая все больше и больше, немцы с их ночными истребителями, зачастую способными лишь к визуальному обнаружению цели, совершенно растерялись, когда британцы стали полностью слепить немецкие радары, применив в качестве контрмеры «оконные» отражатели (ныне – «мякина»), полоски из отражающей фольги, которые выбрасывались пачками в воздушный поток, чтобы создать иллюзорное изображение групп самолетов[30].
Примененные впервые в широких масштабах, чтобы усилить эффект неожиданности, «оконные» отражатели проложили дорогу к объединенным налетам ВВС Великобритании и США 24 июля – 3 августа 1943 года налеты на Гамбург. Великий город подвергся разрушению из-за первого в истории человечества рукотворного «огненного смерча»[31].
Уверенное на тот момент в постоянном возрастании своей силы, поскольку в каждом следующем налете участвовало все больше лучших по качеству бомбардировщиков, в ноябре 1943 года британское командование отдало приказ уничтожить Берлин так же, как был разрушен Гамбург. Но вместо очередной крупной победы британцы в рейдах на Берлин столкнулись с реакцией немцев на свои прежние успехи: командование люфтваффе предприняло ряд эффективных контрмер – использование радаров с более высокой частотой на ночных истребителях, хорошо защищенные от постановки помех, новая тактика дневных истребителей, пилоты которых использовали наземные пожары как фон, более совершенные радары обнаружения и слежения, а также значительно улучшенная методика «радионаведения» перехватчиков с земли.
Немецкие силы ПВО сделались опять настолько эффективными, что лишь привлечение бомбардировочных соединений союзников для ударов по французским железным дорогам в ходе подготовки ко «Дню Д» сумело замаскировать поражение британцев в «битве за Берлин», хотя шла уже весна 1944 года и Германия явно проигрывала войну. Причиненный налетами ущерб оказался незначительным, тогда как потери британских бомбардировщиков превышали приток новых самолетов и пилотов[32]. Важно и то, что боевой дух экипажей стал слабеть: все больше пилотов возвращались обратно после взлета, докладывая о загадочных технических проблемах; одни сбрасывали бомбы, не долетев до Берлина, другие скидывали половину бомбовой нагрузки в море, чтобы увеличить высоту и скорость полета перед встречей с немецкими истребителями.
В британско-немецкой воздушной борьбе в ходе Второй мировой войны следствия парадоксальной логики стратегии в ее динамической форме проявлялись как на техническом уровне, так и на уровне большой стратегии – в которой всегда господствуют политические решения и политические интересы.
Меры и контрмеры
Последовательность «действие – противодействие» в разработке нового военного снаряжения и контрмер, которые, в свою очередь, приводят к разработке вражеских контрмер и еще более нового снаряжения, обманчиво выглядит хорошо знакомой. Ведь то обстоятельство, что техническим средствам ведения войны при любой возможности будут противопоставлены другие устройства, разработанные именно против них, представляется достаточно очевидным.
Несколько менее очевидна связь между самим успехом новых устройств и вероятностью возможной неудачи: любой внимательный противник сосредоточит усилия в первую очередь на разработке контрмер против того вражеского снаряжения, которое кажется в данное время самым опасным. При этом, парадоксальным образом, менее успешные устройства способны сохранять свою скромную полезность, даже когда оружие, изначально наиболее успешное, было превзойдено контрмерами и, возможно, стало совершенно бесполезным[33]. В дальнейшем, разумеется, менее успешным устройствам тоже подберут противодействие, но на какой-то срок они будут обладать полезностью – а ничего другого и не требуется от снаряжения в быстро развивающихся технологических областях.
Так обстояло дело и в воздушной радиоэлектронной борьбе в ходе Второй мировой войны, бурное развитие которой подстегивали поразительные научные прорывы, бешеные темпы работы лабораторий и заводов, а также успехи разведки в обнаружении вражеских устройств и технологий. Взаимные разработки мер и контрмер вели к тому, что одно и то же устройство оказывалось высокоэффективным при первоначальном внедрении, потом становилось совершенно бесполезным, а в конце концов делалось откровенно опасным – на протяжении буквально нескольких месяцев. Именно так произошло с хвостовыми радарами на британских бомбардировщиках, сигнализировавшими о приближении истребителей: исходно это было спасение, затем их действию стали препятствовать помехи, а затем они превратились в смертельную угрозу для пилотов, поскольку новый приемник позволял немецким истребителям перехватывать сигналы радаров и обнаруживать бомбардировщики под покровом ночи[34].
Срок полезности технических нововведений определяет пользу от их применения; это соображение приводит в крайнее замешательство ученых и инженеров, для которых обычно полезность и эффективность – это одно и то же. Но так можно утверждать лишь в том случае, если эффективность воздействует на неодушевленные (или сотрудничающие) объекты. Тогда полезность и эффективность действительно тождественны друг другу, и устройство, которое работает эффективнее прочих, не может быть менее полезным, чем то, что менее эффективно. Но в парадоксальной области войны зачастую все наоборот. Скажем, в годы Второй мировой войны было изобретено множество электронных методов управления самолетом; на каждом этапе разработок британцы и немцы, а позднее и американцы выбирали самый точный и самый дальнодействующий метод, тратя ограниченные производственные ресурсы на создание навигационного оборудования оптимальной формы, – но всякий раз выяснялось, что противник придумал контрмеры (посредством методов чуть-чуть хуже), а другое оборудование, пусть немного не столь совершенное, все еще может использоваться эффективно. В конце концов пришло понимание того, что с внедрением новых методов и передового оборудования нужно действовать крайне осторожно, а наилучшие решения стоит поберечь для особо важных кампаний.
Без такого управления инновациями жизненный цикл каждого нового навигационного прибора начинался бы с экспериментальной стадии, на которой устройств было мало, а экипажи не умели с ними обращаться; далее следовала бы фаза возрастающего успеха, доходящая до кульминации (каковая совпадает с подготовкой врагом контрмер), а за ней – резкий упадок, вызванный широким применением вражеских контрмер. Поняв на горьком опыте эту суть логики стратегии, лидеры обеих сторон вмешались в поступательное развитие технологий ради того, чтобы срок успешной эксплуатации приборов максимально соответствовал оперативным приоритетам.
Обязывающий к действиям вывод для воюющих стран ясен: когда при ограниченных ресурсах нужно распределять средства между конкурирующими научными теориями и инженерными решениями, безрассудно полагаться исключительно на суждения ученых и инженеров. Хотя и среди них встречаются мудрые стратеги, инженеры и ученые вряд ли одобрительно воспримут отвлечение ресурсов на разработку второсортного оборудования наряду с лучшим. Но ведь именно этого требует стратегическое благоразумие! Несомненно, нам возразят, что способность сопротивляться предполагаемым контрмерам является одним из ключевых качеств нового оборудования и ей надлежит уделять особое внимание, устраняя всякое различие между полезностью в бою и эффективностью как таковой. Этот довод правдоподобен, но он не учитывает в полной мере всю сложность войны. Он предполагает, что ученые и инженеры, обладая технологическими познаниями для разработки нового оборудования, способны верно предсказывать грядущие контрмеры, сопротивление которым нужно предусмотреть изначально – в оценке эффективности оборудования в целом.
Это может оказаться верным в ряде случаев, особенно для малых нововведений, которые не вызовут у противника сильного беспокойства, а поэтому, скорее всего, заслужат столь же малых контрмер в установленных границах технического развития. Но вряд ли стоит рассчитывать на аналогичное равнодушие, если оборудование является по-настоящему инновационным, способным оказать немалое влияние на баланс военной силы, каким его видят обе стороны. При конкуренции в производстве оружия в мирное время (во многом это производство одностороннее, вовсе не соревновательное) и особенно в период войны оказывается, что чем выше успех того или иного технологического новшества и чем острее вызванная им реакция, тем вероятнее, что будет задействован широкий набор научных решений в попытке выработать контрмеры. А это уменьшает вероятность того, что эти контрмеры удастся успешно предвосхитить.
Кроме того, когда высвободится творческая энергия противника, контрмеры могут принять форму новой тактики, новых оперативных методов, командных структур или даже новых стратегий, успешное предвидение которых вообще не является предметом научной или инженерной экспертизы. Именно так обстояло дело в ходе воздушной радиоэлектронной борьбы Второй мировой войны, когда ответом немцев на существенные британские нововведения, ослепившие немецкую ПВО летом 1943 года, стала совершенно новая комбинация прожекторной сигнализации и управления с земли посредством «радионаведения». В итоге сложился принципиально новый метод военно-воздушных операций, благодаря которому истребители вылетали на перехват не отдельных бомбардировщиков, а целых десятков самолетов единого бомбардировочного «потока». Этот метод, в значительной степени неуязвимый для постановки помех, оказался настолько эффективным, что немцам удалось существенно повысить потенциал своих истребителей и применять для ночных перехватов даже дневные истребители без радаров. Наряду с этим немцы исследовали все виды новой техники, включая методы инфракрасного обнаружения, для противодействия британским радарам, причем многие устройства не имели никакого отношения к области действия радаров. Неудивительно, что британские эксперты, такие, казалось бы, опытные в разработке как самих радаров, так и контрмер, основанных на принципе действия радара, и столь успешно предсказавшие немецкие радарные контрмеры, не смогли предугадать этот ответ немцев на успехи британцев летом 1943 года, – ведь данный ответ вовсе не полагался на принцип действия радара.
В этом случае, как часто бывает, боевая полезность отличается от эффективности, ибо последняя может включать в себя сопротивление лишь
Цели военных технологий куда менее расположены к сотрудничеству. А потому, едва на сцене появляется сколько-нибудь значительное нововведение, сразу предпринимаются усилия к тому, чтобы уклониться от его воздействия (отсюда тяга к не самым оптимальным, но более гибким решениям). Вот почему естественное стремление ученого к изящным решениям и инженерный поиск оптимальности часто терпят крах в парадоксальной области стратегии.
Глава 3
Эффективность и кульминационная точка успеха
Отметив очевидную вероятность появления контрмер на любое техническое новшество, а также несколько менее очевидную связь между успехом нововведения и возможностью его нейтрализации, мы можем перейти к гораздо менее явной связи между технической эффективностью новых видов оружия и их уязвимостью для контрмер любого вида.
В своем обычном определении, когда техническая эффективность толкуется как соотношение результата и затрат, она является величайшим достоинством всех материальных предприятий. В нестрогом смысле слова об эффективности рассуждают применительно к ценности таких институций, у которых может и не быть никакой измеримой результативности, однако с математической точностью этот критерий приложим только к машинам, включая сюда машины военные: начальные затраты на приобретение суммируются с текущими оперативными расходами, после чего сумма сопоставляется с полученным результатом.
Конечно, техническая эффективность не является единственным критерием, применимым для оценки, ведь соотношение текущих результатов с текущими затратами ничего не говорит о возможной длительности эксплуатации машин (об их надежности), а также не позволяет учесть расходы на ремонт, которые со временем становятся неизбежными. Впрочем, будучи производной от этих параметров, техническая эффективность оказывается важным критерием для выбора между различными типами грузовиков или механических устройств, винтовок или танков.
Определенного повышения технической эффективности можно добиться за счет использования лучших материалов или лучшего дизайна деталей в пределах установленных форм – или даже за счет малых усовершенствований в рабочих процессах. Именно благодаря таким мелочам современные грузовики способны перевозить больше тоннажа в сравнении со своими предшественниками двадцатилетней давности при равной исходной цене и при большем расходе горючего, а хорошо отлаженные двигатели способны выдавать больше мощности, чем плохо откалиброванные.
Правда, более существенное повышение эффективности обычно требует внедрения новых инженерных решений. Иногда этого добиваются, применяя иные научные принципы (такова ситуация с нынешними текстовыми процессорами на компьютерной основе, которые гораздо эффективнее электрических пишущих машинок, а те, в свою очередь, были эффективнее своих механических предшественниц). Но в остальном резкого повышения эффективности можно добиться лишь посредством замены устаревшего оборудования, способного выполнять множество действий с разной степенью эффективности, на специализированное оборудование – которое делает что-то одно, но куда эффективнее. Так, консервные ножи открывают банки гораздо проще, нежели ножи универсальные, а автопогрузчики ставят ящики друг на друга куда точнее, чем значительно более дорогие и универсальные передвижные краны.
Стремление к высокой эффективности через узкую специализацию сыграло важную роль в современном развитии военных технологий. Новые высокоспециализированные виды оружия сулят заманчивую перспективу победы над гораздо более тщательно разработанными и более дорогими вооружениями, универсальными во многих смыслах, но все же уязвимыми перед одним-единственным специальным оружием. Например, с 1870-х годов считали, что комбинация только что изобретенных самодвижущихся торпед[35] с приспособленными для их запуска быстроходными пароходами предлагает возможность уверенно поражать дорогостоящие линкоры, на которых тогда покоилось военно-морское могущество. Линкоры строились для того, чтобы сражаться с другими крупными военными кораблями, и на них устанавливали длинноствольные крупнокалиберные орудия. Стволы этих орудий не опускались достаточно низко для того, чтобы уничтожать торпедные катера, которые подкрадывались к цели под покровом ночи и становились заметными только в непосредственной близости. Кроме того, даже океанские торпедные катера выглядели малыми подвижными мишенями, попасть в которые было очень трудно. Вдобавок тяжелой броней, из-за которой линкоры стоили так дорого в производстве и внушали страх врагу, в то время покрывали в основном палубы и надстройки, чтобы защититься от навесного бронебойного огня крупнокалиберных пушек, а потому взрывы торпед, направленных к незащищенным участкам корпуса ниже ватерлинии, могли оказаться убийственно эффективными.
Вывод, к которому следовало прийти, кажется вполне очевидным: с появлением торпедного катера дорогостоящие линкоры сделались фатально уязвимыми, и требовалось преодолеть инерцию консерватизма, чтобы идти к военно-морскому могуществу на новой, более экономичной основе. Такие доводы приводила «Молодая школа» (Jeune Ecole) морских офицеров, влиятельная в военно-морской политике Франции с 1880-х годов[36] и нашедшая поддержку даже в британском Королевском флоте, а также среди малых флотов, у которых было больше причин радоваться устареванию линкоров.
Появление передвижных кранов отнюдь не упразднило достоинств автопогрузчиков, а универсальные ножи не привели к исчезновению консервных ножей с их единственной функцией. Оба примера не относятся к парадоксальной области стратегии, где любое действие может вызвать сознательное и творческое противодействие, которое чревато парадоксальным совпадением успеха и поражения, причем особенно динамичным в том случае, если начальное действие произвело сильный эффект. Сказанное касается как ключевых технических новинок, так и успехов и поражений в более широком контексте войны и мира.
Вследствие чрезвычайной эффективности узкой специализации, позволявшей очень маленьким и дешевым торпедным катерам (исходные данные) топить крупные и дорогостоящие линкоры (результат), новое оружие значительно поколебало равновесие военно-морского могущества. Но и реакция на их появление оказалась не менее сильной. Впрочем, на гребне начального успеха торпеды постоянно совершенствовались – ради большей дальности, скорости и точности, а океанские катера для их запуска имели самый быстрый ход среди военных кораблей. В результате этот новый класс кораблей получил внедрение в широких масштабах. Французы пытались свести на нет угнетавшее их превосходство линкоров Королевского флота, построив с 1877-го по 1903 год не менее 370 торпедных носителя (torpilleurs), а сами британцы построили к 1904 году 117 торпедных катеров первого класса[37]. Новый германский кайзеровский флот тоже не оставил без внимания это новшество, как и флот модернизирующейся Японии, который успешно использовал океанские торпедные носители в неожиданной атаке на русские корабли в Порт-Артуре в феврале 1904 года.
Таким образом, мечта о сверхэффективной военно-морской силе, к которой столь ревностно стремились морские реформаторы 1870-х годов, преодолевая консерватизм адмиралов «старой школы», полностью осуществилась задолго до Первой мировой войны.
Однако торпедные катера не сыграли важной роли в морских сражениях 1914–1918 годов, их воспринимали как всего-навсего угрозу, которой следовало опасаться. Они вовсе не перечеркнули достоинства крупных и более дорогих военных кораблей; сами торпедные катера стали устаревать, сохранившись лишь в качестве второстепенного оружия с побочным значением. Ведь к тому времени это новшество оставило далеко позади кульминационную точку своего успеха и было в значительной степени нейтрализовано вследствие его эффективности, которая вызвала сильную ответную реакцию и сделала невозможными ответные меры. Носители или системы оружия, высокоэффективные в силу своей узкой специализации, не могут приспособиться к широкомасштабным контрмерам.
К 1914 году все линкоры и броненосные крейсеры – по сути, все крупные боевые корабли – уже были подготовлены к атакам торпедных катеров. Хотя длинноствольные орудия главного калибра по-прежнему не опускались до нужного угла на коротких расстояниях, прожекторы, которые к тому времени использовались повсеместно, изрядно затруднили катерам незаметное приближение к противнику, даже под покровом ночи. К тому же на кораблях устанавливали теперь скорострельные пушки малого калибра – именно для отпора катерам на близком расстоянии. Да, броней по-прежнему прикрывали в первую очередь палубы и надстройки, однако и ниже ватерлинии появились новые, более эффективные защитные устройства, причем не только бронированные пластины, но и противоторпедные перегородки, способные выдержать взрыв торпеды. А при стоянке на якоре размещенные вдоль бортов проволочные противоторпедные сети защищали корабли, подрывая торпеды на безопасном расстоянии от корпуса. Способность крупных кораблей нести больше брони, обеспечивать электроснабжение прожекторов, применять скорострельные пушки и тяжелые стальные сети была обусловлена, разумеется, теми же самыми характеристиками, из-за которых они выглядели ранее столь уязвимыми в открытой дуэли с торпедными катерами.
Считалось, что размеры и броня лишь делают эти корабли более удобными мишенями, но никак не влияют на исход дуэли, однако было найдено решение, которое позволило использовать всю эту дорогостоящую многофункциональность для отражения новой угрозы. Широкое, если угодно, возобладало над узким, сокращая срок успешности последнего.
Крупная победа японцев при Порт-Артуре вовсе не ознаменовала собой начало новой эры военно-морского могущества: этот анахронизм лишь отражал техническую отсталость российского флота. А против более современных флотов кульминационная точка успеха уже была пройдена, хотя резкий упадок не был очевиден до 1914 года. Сама по себе торпеда была и остается до сих пор полезным морским оружием, этот факт не подлежит сомнению. Она нашла себе должное применение как один из видов специализированного вооружения надводных кораблей, прежде всего новых, изначально строившихся для охоты на торпедные катера, то есть «истребителей-торпедоносцев», или эскадренных миноносцев. Торпеда стала применяться и в авиации, но гораздо большее значение приобрела в качестве главного вооружения подводных лодок, благодаря чему последние с их торпедами сделались гораздо более экономичным (по стоимости затрат) и результативным боевым средством в период двух мировых войн. Конечно, даже исходное сочетание торпеды и корабля в виде торпедного катера оказало значительное воздействие на баланс военно-морского могущества, вынудив флоты с крупными кораблями перенаправить часть ресурсов на защиту, способную нейтрализовать новую угрозу.
Как мы увидим, в асимметричных столкновениях такие
Связь между изначальной эффективностью узкоспециализированного вооружения и его уязвимостью перед техническими, тактическими или оперативными контрмерами не случайна. Это типичное выражение парадоксальной логики стратегии в ее динамической форме. То же самое явление становится очевидным всякий раз, когда предпринимается попытка справиться с широкими возможностями посредством узкоспециализированных, достигающих эффективности, которая тем эфемернее, чем она больше в начале цикла действия и противодействия. Но все же эта последовательность непрестанно повторяется: ее приводит в действие неодолимый соблазн взять верх над дорогими видами оружия с помощью более дешевых.
Так, например, когда египетская пехота с успехом применила противотанковые ракеты против израильских танков в первые дни неожиданной атаки, положившей начало октябрьской войне 1973 года, много говорилось об их «революционном» воздействии на сухопутную войну. Громогласно утверждалось, что дорогостоящие танки устарели, звучали требования провести реформу, чтобы преодолеть консерватизм «танковых генералов» и тем самым сэкономить кучу денег. Мол, может ли танк, стоящий многие миллионы долларов, оправдать свою цену, если его так легко уничтожить противотанковыми ракетами, стоящими всего несколько тысяч долларов? (К слову, откуда вдруг возникла такая озабоченность силой Советской армии, которая в значительной мере зависела от своих танковых формирований?)
Очень быстро возникла новая «молодая школа», выдвинувшая заманчивую идею новой высокотехнологичной пехоты, вооруженной дешевыми управляемыми противотанковыми ракетами и призванной стать не только высокоэффективной, но и искушенной в обороне.
На самом деле ключевое новшество, сделавшее возможным появление противотанковой ракеты, было отнюдь не новым: химические ракеты с кумулятивной боевой частью впервые получили применение во Второй мировой войне. Ранее полагались на кинетическую энергию, позволявшую пробивать броню благодаря грубой силе, а ракеты с кумулятивной боевой частью выбрасывают высокоскоростной поток «металлического пара», способного прожигать самую толстую броню, и не нуждаются в дорогостоящих длинноствольных орудиях с противооткатными и подъемными механизмами, доставить которые к полю боя могут лишь большие и дорогие тягачи. Годится любой способ донести снаряд до цели, будь то ракеты, достаточно легкие для того, чтобы запускать их с рук, как в американской базуке, в немецком «панцершреке» и в повсеместно распространенном советском РПГ, или малое безоткатное орудие – и даже простой заряд, который бросают в танк.
Когда впервые появилась базука и ее аналоги, кое-кто подумал, что времена танков миновали. Казалось, что отныне любой пехотинец сможет использовать оружие, способное уничтожать танки. Если в каждом пехотном отряде численностью 200–300 человек будет хотя бы два или три противотанковых гранатомета, то пехота сможет блокировать бронетанковые войска, экипировка, подготовка экипажей, снабжение и транспортировка на дальние расстояния которых намного дороже и труднее. В мирное время, пожалуй, эта иллюзия могла бы возобладать.
Но Вторая мировая война быстро ее развеяла. Базука и все прочие реактивные гранатометы, внедренные к 1945 году, были почти мгновенно признаны тем, чем они в действительности являются: отличной моральной поддержкой для пехоты, которая до тех пор впадала в панику при одном лишь приближении вражеских танков; это оружие, чрезвычайно эффективное в лесах и джунглях (местность, едва ли пригодная для танков), а также в городах, если только танки не пожертвуют быстротой и натиском и не станут продвигаться со скоростью пешехода в сопровождении пехотинцев. Кроме того, конечно, это оружие в высшей степени подходит для честолюбивого героя, готового стоять насмерть под артиллерийской канонадой, обычно предваряющей танковую атаку. Он мог произвести единственный выстрел в танк с пулеметами, огонь из которых открывали задолго до того, как машина подходила на расстояние в сотню ярдов, пригодное для запуска ракеты. Разумеется, на полях реальных сражений такие дуэли были большой редкостью, поскольку танки воюют группами, прикрывая друг друга по мере продвижения. Вдобавок, как мы увидим, кроме тактической стороны в столкновении есть и другие, еще более благоприятные для мобильных бронированных сил.
Внедрение переносимых вручную установок для запуска управляемых ракет исправило самый очевидный недостаток их предшественников – противотанковых гранатометов. Ракеты, наводимые на цель, могут перемещаться с большой точностью и с дальнего расстояния, то есть их больше не нужно запускать по мишени с дистанции стрельбы из пулеметов. С другой стороны, этому узкоспециализированному оружию удалось заставить танк устареть ничуть не больше, чем базуке в годы Второй мировой войны. В сражениях первых дней октября 1973 года египетская пехота столкнулась с малочисленными израильскими танками, лишенными сопровождения пехоты и сколько-нибудь существенной артиллерийской поддержки (будучи по большей части резервными силами, ни пехота, ни артиллерия еще не были мобилизованы, когда египтяне предприняли свою неожиданную атаку)[38]. Кроме того, экипажи израильских танков не прошли надлежащей подготовки, которая позволила бы им сражаться с надежно окопавшейся пехотой, да и сами машины были вооружены лишь для борьбы с танками противника. В итоге израильские танки гибли не столько от управляемых противотанковых ракет, но и от старомодных неуправляемых, причем даже в больших количествах.
Вследствие высочайшей эффективности в бою против неподготовленных танков противотанковые управляемые ракеты вызвали очень сильную реакцию, запустив тем самым динамический парадокс, который обратил успех в неудачу; именно в силу узости возможностей (причины эффективности) эта реакция сказалась почти немедленно, а со временем стала еще заметнее. Те же израильские танковые батальоны, которые 9 октября 1973 года после применения противотанковых управляемых ракет будто бы мгновенно устарели или, по меньшей мере, сделались неспособными к наступательным действиям, неделю спустя прорвали египетский фронт, а еще через неделю стали окружать целые дивизии. Конечно, в горячую пору не было времени на разработку каких бы то ни было технических контрмер.
Ответ, обративший успех в неудачу, был преимущественно тактическим. Преодолев первую растерянность, подтянув к линии фронта резервы механизированной пехоты и артиллерии, израильские танковые батальоны избавились от необходимости действовать самостоятельно, нарушая привычный оперативный метод. Теперь они наступали за катящейся вперед стеной заградительного артиллерийского огня, недостаточно сильного для того, чтобы причинить серьезный ущерб египетской бронетехнике или окопавшейся пехоте, но вполне эффективного в подавлении противотанковых управляемых ракет, операторы которых среди взрывов не могли достаточно долго удерживать в виду свою цель, даже если они бравировали и выходили на открытое пространство. Моторизованная пехота, наступая рядом с танками в бронетранспортерах, усиливала поражающее воздействие своими минометами и пулеметами, которые обстреливали участки впереди и вынуждали расчеты противотанковых управляемых ракет вжиматься в землю[39].
Еще более эффективными оказались минометные дымовые шашки, способные ставить дымовую завесу прямо перед танками, тем самым мешая операторам управляемых ракет видеть цели достаточно долго для того, чтобы навести оружие. А сами танки получили некоторую защиту против новой угрозы: часть бронебойных снарядов на борту заменили на фугасные или на картечь[40], крайне эффективную в боевых действиях против пехоты; также на танках установили пулеметы и устройства для стрельбы дымовыми гранатами.
Так бронетанковые войска, столь дорогостоящие из-за своих разнообразных возможностей, смогли превзойти узкую эффективность противотанковых управляемых ракет, причем еще до того, как нашлось время разработать, произвести и внедрить специфические контрмеры. Некоторые из последних уже применялись в ходе Ливанской войны 1982 года, когда израильские танки шли в бой с «активной броней», то есть с детонирующими пластинами, предназначенными для уничтожения кумулятивных ракет, пока те не успели взорваться и выбросить свой «металлический пар». Пулеметов на танках стало больше, а устройства для стрельбы дымовыми гранатами поменяли на более совершенные.
К тому времени появились куда более эффективные противотанковые ракеты, но они оказали не слишком значительное влияние на ход боевых действий, если не считать тех случаев, когда им стреляли с вертолетов (этот способ никак не назовешь дешевым, а потому он был менее выгодным, хотя и куда более эффективным)[41].
Стратегия против экономики
Реакция противника, которую невозможно устранить и которая составляет самую суть стратегического вызова, не только хоронит большую часть надежд на резкое повышение эффективности за счет узкой специализации, но и может свести на нет более умеренные попытки придерживаться линейно-логической экономической практики в военных вопросах. Например, пусть вооруженные силы обыкновенно являются крупнейшей социальной институцией, они не вправе свободно добиваться масштабной экономии при приобретении вооружения и экипировки. Удручающее единообразие, это проклятие современного индустриального общества, одновременно выступает ключом к его благам: на смену индивидуальным изделиям традиционного ремесленника, изготовленным по разнообразным техническим схемам, приходят немногочисленные, зато стандартизованные разновидности, производимые массово и с гораздо меньшими затратами посредством эффективных специализированных машин, устройств и приспособлений, объединенных в трудосберегающие производственные линии. Именно однородность изделий и их частей позволяет наладить массовое производство; чем выше однородность всего, что производится, тем выше экономия. (Лишь с недавних пор, после внедрения компьютерного управления машинами, началось разрушение этой схемы, ведь теперь доступно производство различных моделей на одной и той же сборочной линии.) Что касается изготовления машин, включая те, которые слишком необычны, чтобы стать массовыми, то однородность и здесь является ключом к экономии за счет масштабов – во всяком случае, при эксплуатации и текущем ремонте, если не при самом производстве. Чем выше однородность серии машин, тем меньше различных запасных частей и расходных материалов нужно держать в инвентаре. Благодаря этому обеспечивается экономия не только в управлении, но и в основном капитале: объем инвентарного запаса для непрерывных операций можно рассчитать точнее, если используется меньше разновидностей машин, а не когда используется множество разнообразных механизмов в значительном количестве. Схожим образом, чем однороднее машины, тем более экономным становится обучение ремонтных бригад и операторов и тем выше вероятность, что они обучатся достаточно хорошо для того, чтобы трудиться должным образом.
Поэтому во многих отношениях однородность является основополагающим условием, которое позволяет экономить за счет масштаба в приобретении, применении и текущем ремонте техники. Как мы видели, далеко не все то, что подразумевает война, относится к области стратегии. Ничто не мешает вооруженным силам добиваться экономии за счет масштаба благодаря однородности всех сугубо административных процедур, к которым противник не имеет ни малейшего отношения[42]. Ничто не препятствует успешной массовой закупке башмаков или касок, грузовиков или боеприпасов. Но для военного снаряжения, которое будет использовано в прямом взаимодействии с врагом (то есть в области стратегии), однородность вполне может стать потенциальной уязвимостью. Скажем, если противовоздушные ракеты стандартизуются по единственному шаблонному образцу ради существенной экономии за счет масштаба при их производстве и содержании и при обучении персонала, то итоговая экономия может оказаться очень большой в сравнении с производством набора ракет разных типов. Но на войне компетентный противник выявит эти стандарты, определит границы применимости типизированного оружия и постарается найти способы не попадать в зону его действия. У любого конкретного типа ракет будут минимальный и максимальный пределы высоты, а потому вражеский самолет может пролетать либо ниже, либо выше этих пределов. Да, ракета может оправдать свою стоимость, потому что самолет, летящий слишком низко или слишком высоко, не способен действовать вполне эффективно, но, вероятно, такого «виртуального истощения» противника будет недостаточно для достижения целей противовоздушной обороны (самолет все же может атаковать цель либо с малой высоты, либо бомбардировкой с большой высоты – пусть и не столь успешно, как с оптимальной средней высоты).
Кроме того, единственная стандартизованная ракета может оказаться уязвимой перед единственной и стандартизованной серией контрмер. Возможно, значительная экономия за счет масштабов производства единственного типа будет столь велика, что эту ракету и ее пусковой комплекс удастся заранее обезопасить от многих контрмер – скажем, скомбинировать различные способы наведения, дабы они автоматически сменяли друг друга. Но, поскольку для противника это все равно будет единственная мишень для контрмер, велика вероятность того, что сосредоточенные усилия позволят ему рано или поздно выявить слабые места такой ракеты.
То, что справедливо для противовоздушных ракет, верно и применительно к любой другой военной системе, которая должна работать в прямом взаимодействии с реагирующим врагом – а это касается большинства видов вооружения. В любом случае применение линейно-логических экономических принципов выльется в стандартизацию единственного типа ради значительной экономии в производстве, содержании и обучении персонала – примером здесь могут служить грузовики в хорошо управляемой коммерческой компании или станки на толковом инженерном предприятии.
Как грузовики, так и станки существуют в условиях конкуренции, а транспортная компания и инженерное предприятие сталкиваются с угрозой того, что их соперники сумеют сбить цены, предлагая более выгодные условия перевозок или производства. Но экономическое соревнование регулируется юридическими рамками: конкуренты не станут рушить мосты, по которым пролегает маршрут перевозок, чтобы опоры не выдержали стандартизованного веса грузовиков, и не будут сговариваться с поставщиками, убеждая тех отказаться от сырья, совместимого со специфическими допусками стандартизованных станков. Однако на войне, где таких юридических рамок нет, стандартизация с неизбежностью приводит к уязвимости любого оружия или устройства, вступающего в контакт с врагом, будь то истребитель или ракетная подлодка, радар дальнего обнаружения или полевая радиостанция.
Поэтому в области стратегии экономические принципы входят в конфликт с требованиями военной эффективности. При наличии вполне очевидного барьера затрат, который ограничивает разнообразие техники, имеется также барьер уязвимости перед постоянным стремлением к экономии за счет однородности. Можно даже высчитать «критерий равного маржинального риска», чтобы определить, какая степень неэкономичного разнообразия допустима при разработке оружия, но, быть может, достаточно признать, что обыденное экономическое здравомыслие не применимо в стратегии[43].
Да, вооруженные силы, как известно, раздроблены бюрократически, и само это обстоятельство способно уберечь их от опасных крайностей единообразия. Даже в отсутствие стратегической проницательности сухопутные войска, ВМС, ВВС, береговая охрана, военная полиция и прочие виды войск вечно пытаются подчеркивать свою особую идентичность, выбирая специфическое вооружение, форму и знаки отличия.
Увы, не существует аналогичной защиты от стремления к экономии за счет масштаба при согласовании размеров сложного оружия, особенно боевых кораблей. Крупные военные корабли сулят в сравнении с малыми столько выгод в закупке и использовании, сколько можно наблюдать в гражданском флоте, где немалая часть грузовой емкости в мире сосредоточилась менее чем в тысяче огромных танкеров, сухогрузов и контейнеровозов. С увеличением размеров численность экипажей не возрастает пропорционально – так, на колоссе-танкере водоизмещением 500 000 тонн может быть не больше моряков, чем на 3000-тонном грузовом судне; величина и стоимость оборудования, от трубных помп до главных двигателей, тоже не возрастают в пропорции, если возрастают вообще, когда речь идет о системах коммуникации и контрольном оборудовании. Вдобавок крупные корабли более устойчивы в бурных морях и обладают важным гидродинамическим преимуществом, когда идут на крейсерской скорости.
Впрочем, все эти преимущества достигаются ценой соответствующей концентрации ценности, против которой враг может сосредоточить свои усилия. Приди новая волна нападений на грузовое судоходство в духе двух мировых войн, станет ясно, что появление супертанкеров дает нападающей стороне даже больше преимуществ, чем переход от дизельно-электрических подводных лодок, способных к погружению лишь для медленных и кратковременных переходов, к нынешним автономным ядерным подлодкам, которые могут оставаться под водой неделями и даже месяцами. Для торговых флотов, которым нужно выживать в мирной конкуренции на рынке судоходства, неограниченное стремление к масштабной экономии очень важно. Но, встречаясь с аналогичной концентрацией ценности в боевых кораблях и вспомогательных судах, в несколько раз превышающих размерами своих предшественников времен Второй мировой войны, а также на крупных авиабазах и ремонтных складах в местах, расположенных совсем близко к территории врага[44], мы видим, что парадоксальная логика стратегии замещается экономическими приоритетами, пригодными только в мирное время.
По наклонной: от успеха к поражению
Если не считать упомянутых мимоходом эффектов «взаимовлияния» в разработке вооружений, а также «виртуального истощения», судьба другой – реагирующей – стороны динамического взаимодействия до сих пор не рассматривалась. Но, конечно, совпадение противоположностей, ведущее от успеха к поражению и от поражения к успеху, затрагивает обе стороны совершенно одинаково, будь то наиболее масштабные действия в периоды войны и мира или техническое столкновение новых вооружений и контрмер против них.
Сторона, успешно реагирующая на какую-либо новую угрозу, сама встает на восходящий путь к кульминационной точке – неважно, далека эта точка или близка; в любом случае это путь к упадку.
Когда с первой неожиданностью справляются, реакция на новую угрозу становится все более эффективной по мере того, как в решение задачи вкладывается все больше творческой изобретательности и ресурсов. С другой стороны, эти ресурсы и творческая энергия заимствуются от какого-то иного действия, уже осуществляемого в данное время (зачастую от агрессивного, наступательного действия). Постепенно, если кульминационная точка успеха оказывается пройденной, ресурсов на преодоление новой угрозы будет затрачено больше, чем заслуживал полученный результат. Иными словами, вследствие ослабления собственного позитивного действия можно потерять больше, чем выиграть в результате ослабления новой угрозы со стороны противника. Например, баллистические ракеты – оружие грозное, но без ядерных боеголовок это просто крайне дорогостоящие средства доставки скромных количеств обычных взрывчатых веществ, ненадежных химических боеголовок или еще менее надежных биологических агентов. Поэтому очень легко перейти за кульминационную точку эффективности при разработке контрмер против неядерных баллистических ракет: в конечном счете лучшей защитой от неэффективной угрозы является полное отсутствие защиты, ибо на войне важен не драматизм, а итог.
Пока осуществляется ответная реакция, другая сторона, впервые применившая новую угрозу, сама, в свою очередь, начинает реагировать, чтобы оказать сопротивление возрастающему успеху контрмер; при этом у нее меньше возможностей, если угроза была узконаправленной, – или больше, если она таковой не была. В любом случае начинается новый цикл динамического парадоксального процесса стратегии.
Энтузиасты, убежденные в мощи какого-либо нового (сногсшибательного) вида оружия, всякий раз удивляются разнообразию реакций врага, сводящих на нет успех, казавшийся столь очевидным. Схожим образом и те, кто успешно реагирует на новое оружие, вполне могут проглядеть опасность преодоления кульминационной точки, жертвуя своими наступательными возможностями. Так должно было произойти в ответ на изобретение противотанковой ракеты, но цена успеха оказалась слишком высокой, ведь она наложилась на стоимость мер против неуправляемых кумулятивных снарядов, представленных большим разнообразием ручных ракет и безоткатного оружия, значительно превосходящего своих предшественников времен Второй мировой войны. Танковые экипажи, которым ранее угрожали лишь другие танки и скорострельные противотанковые пушки, сами по себе дорогие и немногочисленные, к 1943 году научились опасаться всех мест, где вражеские солдаты, вооруженные кумулятивными ракетами и безоткатными орудиями, могли их поджидать в засаде. А к исходу Второй мировой войны, когда это оружие получило широкое распространение, любой проезд через лес или по узким улицам стал смертельно опасен для танков, особенно в ситуации с высокомотивированным врагом.
Однако очень скоро после появления первых образцов нового оружия выяснилось, что его опасность можно снизить или даже устранить, если танки будет сопровождать пехота, высматривая врага множеством глаз, подавляя нападения своим ручным оружием и быстро реагируя на изменения ситуации. Впрочем, цена этой эффективной меры предосторожности также была очень высока, поскольку танковые подразделения, нуждавшиеся в сопровождении пехотинцев, уже не могли стремительно двигаться вперед в самостоятельных тактических маневрах и потому теряли изрядную долю натиска и наступательного порыва, то есть подлинной силы атакующей бронетехники.
Появление противотанковой ракеты изрядно усугубило этот эффект. Артиллерийский огонь, ранее приберегавшийся для поражения определенных и кучных целей, теперь приходилось направлять на подавление ракетных расчетов, обстреливать любые потенциальные укрытия, пусть на деле солдат противника там могло оказаться мало – либо не быть вообще. Подразделениям моторизованной пехоты, наступающим бок о бок с танками для защиты последних, требовались куда более сложные и дорогостоящие боевые машины, чем простые армейские грузовики, которых вполне хватало, когда задача пехоты состояла главным образом в том, чтобы «зачищать» территорию после прохода танков. Наконец, сами танковые части встали перед необходимостью частично отвлекать внимание и ресурсы от наступательных действий на меры самозащиты, использовать как материальные усовершенствования (реактивную броню, дополнительные пулеметы и боеприпасы, даже минометы), так и более осторожную тактику. Бронетанковые войска заслуживают затрат на свое содержание благодаря наступательной силе, а все попытки защитить танки от угрозы кумулятивных ракет уменьшают эту силу, даже если кульминационная точка, где в процессе теряется больше, чем приобретается, еще не достигнута.
Именно так произошло с ВМС США на последних этапах холодной войны, когда авианосные группы все больше и больше сосредоточивались на самозащите от советских подводных лодок и морских бомбардировщиков в ущерб наступательной мощи.
Защита флота: чрезмерный успех
Когда несколько британских военных кораблей были потоплены аргентинскими истребителями-бомбардировщиками в ходе Фолклендской войны 1982 года, мир узнал, что отважные и искусные пилоты способны преодолеть любые материальные проблемы, от отсутствия возможности дозаправки в воздухе (что вынудило их действовать на пределе дальности полета, не имея никакого резерва) до отсутствия подходящего оружия (у них было всего пять работоспособных противокорабельных ракет) и некомпетентности техников, ведающих боеприпасами, которые отправили истребители в полет с бомбами, не настроенными на атаку морских целей. Другой урок этого эпизода заключался в том, что полагаться на зенитно-ракетные комплексы можно лишь в том случае, если они проходят частые испытания, – а это обеспечить непросто в силу их дороговизны. Но в США потери Королевского флота вызвали гораздо более широкие дебаты, напомнившие о спорах вокруг торпедных катеров столетней давности. Снова дешевое оружие с узкой эффективностью – на сей раз воздушная противокорабельная ракета – восхвалялось как смертельное для военных кораблей, стоящих в тысячи раз дороже; снова слышались призывы резко изменить политику в области военно-морского дела, перестать разбазаривать средства налогоплательщиков на постройку напичканных приборами военных кораблей, в особенности авианосцев, которые очевидно устарели из-за уязвимости перед новыми ракетами.
Впрочем, дожидаться разработки контрмер не пришлось. Снова донесся отзвук из прошлого: своей эффективностью противокорабельные ракеты 1982 года были обязаны слабой подготовленности Королевского флота, который запоздал с принятием широко использовавшихся контрмер подобно царскому флоту, столкнувшемуся в 1905 году с торпедами. Вообще-то к 1982 году противокорабельная ракета уже миновала кульминационную точку своего успеха – благодаря осмысленной реакции на ее более ранние варианты, применявшиеся с середины Второй мировой войны, и активное использование ракет советским ВМФ, где на вооружении состояло несколько видов противокорабельных ракет, запускавшихся с надводных кораблей, подводных лодок, самолетов и даже с наземных передвижных ракетных установок береговой обороны[45].
Поэтому руководители ВМС США без особого труда взяли верх в упомянутых дебатах. Они разъяснили, что авианосцы не должны действовать в одиночку, что их обязательно сопровождают эсминцы и крейсеры, занятые почти исключительно защитой авианосцев от противокорабельных ракет и от подводных лодок. Дипольные отражатели наряду с импульсами корабельных ракет в инфракрасном диапазоне и преднамеренными электронными помехами призваны отклонять от курса противокорабельные ракеты, нацеленные на авианосцы, а зенитные ракеты и пушки кораблей сопровождения будут сбивать остальные ракеты и самолеты, которые рискнут подлететь слишком близко. Кроме того, как указали руководители ВМС, это лишь средний «слой» обороны. 24 истребителя-перехватчика дальнего действия на каждом авианосце в сочетании с 4 самолетами дальнего предупреждения и 4 самолетами РЭБ для постановки помех должны обеспечить внешний периметр обороны, а 4 самолета-заправщика будут снабжать их топливом на дальних расстояниях. Что касается ближнего периметра обороны, к нему относятся радары, контрмеры, зенитные ракеты и пушки на каждом корабле эскорта, включая зенитные автоматы, предназначенные конкретно для этой цели.
Этот ответ энтузиастам противокорабельных ракет 1982 года был столь сокрушителен, что другая сторона медали не привлекла к себе почти никакого внимания. Если подсчитать все, что требуется для успешного реагирования на противокорабельные ракеты, станет ясно, что помимо исключительно высокой стоимости кораблей сопровождения значительная часть боевой мощи самого авианосца поглощается задачами обороны от атак противокорабельных ракет: для этого используется приблизительно 36 самолетов из 90 или около того на борту.
Случилось так, что в ходе Фолклендской войны ни одна аргентинская подлодка не смогла потопить ни один британский военный корабль. Сложись ситуация иначе, вспыхни дискуссии об уязвимости американских военных кораблей в конфликте с современными подводными лодками, руководство ВМС США наверняка перечислило бы состав противолодочной схемы для защиты авианосцев. В эту схему входят подводная лодка в качестве подводного сопровождения, а также 16 самолетов из 90 или около того машин на каждом авианосце, несущих приборы для обнаружения подлодок и глубинные бомбы, еще – вооружение и датчики на эсминцах и крейсерах сопровождения. С прибавлением этих дополнительных средств защиты оказалось, что вся группа поддержки авианосца (несколько эсминцев и один крейсер, эскортная субмарина и несколько судов снабжения, с экипажем в целом почти 10 ООО человек) способна выставить для наступательных действий всего 34 самолета, а также дюжину орудий среднего калибра и множество крылатых ракет.
Замкнутые в четком контрасте между морем и небом, не способные укрыться на местности, как сухопутные войска, или передвигаться со скоростью самолета, надводные военные корабли подвергались все большей опасности в силу новых научных разработок, допускавших отслеживание с дальнего расстояния и разнообразие атак. Чтобы успешно состязаться с различными направлениями технической мысли, которые опирались на общий прогресс науки, требовалось тратить все больше и больше средств и творческой изобретательности на защиту. «Нетто»-уязвимость ВМС США возросла лишь незначительно с 1960-х по 1990-е годы, пока увеличивалась наступательная мощь советского флота, но при этом морская сила все меньше и меньше служила интересам страны, если сравнивать с усилиями по самозащите.
В исторической ретроспективе последовательность динамических парадоксов восходит к превосходству американских авианосных групп, изначально созданных для противодействия японскому Императорскому флоту; после 1945 года эти группы перенацелили на противодействие СССР, который был силен только на суше. Чтобы сохранить группы в целости, послевоенные американские адмиралы неустанно подчеркивали наступательный потенциал авианосцев против наземных целей, в том числе возможность применения ядерного оружия. Были затрачены немалые средства на закупку реактивных бомбардировщиков, достаточно маленьких для того, чтобы взлетать с палубы авианосца, но способных действовать на дальних расстояниях. С началом ответной реакции СССР береговая оборона, авиация, подводные лодки и сухопутные войска год за годом наращивали численность и мощь; именно Советский Союз первым разработал по-настоящему эффективные противокорабельные ракеты. Результаты все больше поражали, и советский флот достиг бы, пожалуй, кульминационной точки своего превосходства в обороне, не будь внешнего сопротивления его усилиям. Ведь флот США тоже реагировал, снаряжая свои военные корабли все более и более эффективным противовоздушным и противолодочным оружием, ускоренно развивая технологии радарного и сонарного обнаружения и размещая сети сонаров на океанском дне, тренируя пилотов бортовой авиации на решение оборонительных задач и стараясь по возможности держаться подальше от опасных морей, примыкающих к советским базам. Столкнувшись со столь энергичной реакцией, советская контругроза авианосцам США покатилась по наклонной к поражению, вследствие чего к тому времени, когда Фолклендская война напомнила миру о морских сражениях, американские авианосные группы были очень хорошо защищены (ценой огромных затрат и с изрядными потерями в наступательной мощи).
Гораздо более точные подсчеты, нежели те, которые уместны в данном тексте, потребуются, чтобы определить кульминационную точку оборонительного успеха в защите надводных кораблей ВМС США – точку, за которой их морская мощь была бы надежно застрахована от советского флота на высшей точке развития его подводных и воздушных сил[46].
Здесь трудно предположить что-либо конкретное, разве что отметим, что ВМС США, глубоко преданные надводной навигации, возможно, отказались бы от этой традиции, повинуясь стратегической логике. Такая кульминационная точка действительно существовала, и переход за нее означал бы поражение даже при мнимом успехе, ведь чрезмерная защита авианосцев нивелировала бы целесообразность их содержания.
Ныне, когда Российская Федерация унаследовала значительно уменьшившийся в численности и куда менее активный флот, у ВМС США снова не осталось серьезного соперника на море; американские авианосцы защищены от атак врага, но не от внутренних критиков, которые указывают на огромную стоимость бортовой авиации в противоположность ее аналогам сухопутного базирования (20 межконтинентальных бомбардировщиков «Стелс» можно приобрести за цену морской авиагруппы, а их бомбовая нагрузка будет минимум в десять раз больше). Флот США вновь отреагировал заменой оборонительных самолетов на истребители-бомбардировщики и опять напомнил о способности атаковать наземные цели с моря. Однако в 1945 году у бомбардировщиков сухопутного базирования дальность полета была гораздо меньше, тогда как сегодня морская авиация должна конкурировать с самолетами, способными атаковать по всему миру.
Неудача успеха
Гораздо более распространена чрезмерность успешной защиты в военных действиях на суше. Аванпост, укрепленный район или город с гарнизоном, сознательно оставляемые впереди главных оборонительных линий или же отрезанные в ходе отступления, вполне могут служить защитой, обеспечивая раннее предупреждение, блокируя подъездные пути и отвлекая на себя непропорционально большое внимание врага. Атакующий может ослабеть на театре войны в целом, когда он с немалыми потерями пытается завладеть теми точками, которые можно было бы обойти стороной, правильно определив с самого начала силу их сопротивления.
Впрочем, обыкновенно именно оборона страдает от последствий чрезмерно успешного сопротивления. Если отрезанные силы быстро терпят поражение, они все-такие приносят некоторую пользу обороне в целом. Но если их упорное сопротивление героически продолжается, привлекая к себе общественное внимание, то местность, которая когда-то была известна большинству только по названию на карте, начинает превращаться в полновесный символ, с которым неразрывно связана репутация военных и политических лидеров. Если к осажденным невозможно направить помощь, то оборону будут продолжать, чтобы получить преимущество, моральное и материальное, – до тех пор, пока не иссякнут силы сопротивления. Но если имеются способы посылать осажденным подкрепления по опасным дорогам, подверженным атакам, посредством еще более опасной инфильтрации или же воздушным транспортом, тогда успешная продолжительная оборона может стать гибельной в отдаленной перспективе.
В истории XX века лучше всего продемонстрировала вышесказанное битва при Вердене, когда провал неожиданной атаки немцев в феврале 1916 года обеспечил французам крайне необходимый им успех в обороне – и одновременно «связал» их армию с этой победой, которая стоила изнурительных десяти месяцев обороны верденских фортов (это едва ли не самое длительное сражение в истории). Чтобы поддерживать сопротивление, день за днем огромный поток людей отправляли в атаку под непрерывным артобстрелом, и очень многие гибли, не добравшись до фортов. По официальным оценкам (значительно заниженным) за десять месяцев битвы французская армия потеряла убитыми и пропавшими без вести 162 308 человек, а еще 214 932 человека были ранены. Немцы определенно получили преимущество от успеха французов в защите фортов, поскольку немецкая артиллерия без особых затруднений могла обстреливать пути подхода противника, а французская артиллерия обстреливала вражеские тылы куда менее результативно. Потери немцев, также заниженные, составили всего лишь около 100 000 убитых и пропавших без вести. (Для сравнения: общее число американцев, погибших в боях обеих мировых войн, на всех фронтах и во всех родах войск, составило 344 959 человек. Более надежные современные выводы оценивают число погибших в 420 000 человек, причем две трети из них французы[47].)
Бойня еще не успела толком развернуться, когда стало ясно, что лучше оставить верденские форты, чем их защищать: образуя выступ на территории, удерживаемой немцами, эти форты вовсе не укрепляли французский фронт как целое, а, скорее, его ослабляли. Впрочем, к тому времени подобное решение уже запоздало: форты успели превратиться в символ важнее стратегических расчетов, и чем больше французов гибло при их обороне (тем самым убедительно доказывая бесполезность фортов), тем невозможнее становилось признать бессмысленность понесенных потерь и предпринять выгодное отступление. В таких случаях успешная оборона достигается столь высокой ценой, что в будущем она может обернуться поражением. Действительно, после Вердена французская армия оказалась настолько ослабленной, что следующее большое наступление в 1917 году привело к многочисленным бунтам. Остаточный «эффект Вердена» ощущался и два десятилетия спустя – в роковом «съеживании» французской армии, столкнувшейся с силами Гитлера.
То же самое повторилось и под Сталинградом, когда немцы подорвали боеспособность люфтваффе в тщетных попытках организовать снабжение окруженной 6-й армии фон Паулюса, которая сопротивлялась восемь недель и сдалась 2 февраля 1943 года. В отсутствие снабжения по воздуху, прекратись сопротивление на раннем этапе, люфтваффе сохранило бы силы для выполнения более полезных задач, а многие немецкие солдаты могли бы прорваться через линию окружения (поначалу совсем тонкую), чтобы вскоре снова вступить в бой. Такие окружения и прорывы были почти рутиной в ходе всей кампании, но название «Сталинград», приложенное к квадратным милям руин, стало символом, от которого Гитлер не желал отказываться; в итоге решение было вырвано из его рук капитуляцией генералов, непосредственно участвовавших в сражении.
Даже послевоенные годы подарили нам драматический случай обороны, перешедшей кульминационную точку успеха: это история французов при Дьенбьенфу в первой Индокитайской войне. Высадившись с воздуха в ноябре 1953 года на спорную территорию на северо-западе Вьетнама, опытные французские солдаты отразили первые атаки бойцов Вьетминя[48] столь успешно, что экзотическое название «Дьенбьенфу» немедленно обрело героическое звучание (единственный раз за всю беспорядочную, запутанную и непопулярную войну). Пока Вьетминь накапливал многочисленные силы, французский гарнизон держался 112 дней, до 7 мая 1954 года, требуя постоянных подкреплений лучшими солдатами, которых доставляли на самолетах под непрерывным зенитным огнем. Предполагавшаяся вначале как ограниченная, сугубо практическая операция, скромной целью которой было противостоять проникновению Вьетминя в Лаос, оборона Дьенбьенфу потребовала разрушительно непропорциональных усилий, отказаться от которых было нельзя, поскольку это место приобрело символическую ценность в глазах французской общественности. Когда осажденный гарнизон наконец-то капитулировал, вся французская кампания во Вьетнаме подверглась осуждению общественности и политиков. Французам не пришлось бы покидать Вьетнам столь поспешно, не добейся парашютисты, высадившиеся 20–21 ноября 1953 года, таких успехов в сражениях в первые дни[49].
В динамическом парадоксе стратегии оборона, как и нападение, может оказаться слишком успешной. Она может обернуться еще более крупным поражением при обороне аванпостов, при защите флота, который стал уязвимым из-за появления технических новинок, или при попытках сохранить какие-то иные военные инструменты под влиянием эмоций и институциональных интересов, превращающих эти инструменты из слуги в хозяина.
Глава 4
Совпадение противоположностей
Мы наблюдали действие динамического парадокса стратегии и подтверждающие его примеры взаимообращения на техническом и тактическом уровнях; теперь нам предстоит рассмотреть средние уровни стратегии, но прежде полезно будет подняться ненадолго на уровень большой стратегии, где каждая отдельно взятая сторона взаимодействует с конфликтом во всей его целостности.
Враждебные отношения национальных лидеров и правительств друг с другом подчиняются точно такой же логике стратегии, как и взаимодействие сражающихся вооруженных сил. Но национальным лидерам несравненно труднее выявить и понять эту логику за всеми хитросплетениями многообразных уровней войны в целом. Кроме того, национальные лидеры в редких случаях способны применять свою стратегическую проницательность. Чтобы сохранить власть и авторитет в собственных обществах, демократические лидеры должны следовать линейной логике общей политики. Это означает, например, что они не могут действовать парадоксально, чтобы застать врасплох внешних врагов: им требуется осведомить граждан и подготовить общественное мнение, прежде чем приступать к действиям. Также они не состоянии нарушать условности места и времени, не жертвуя авторитетом. В любом случае осознанное понимание феноменов стратегии – большая редкость среди политических лидеров, чей талант заключается именно в постижении общественного мнения и руководстве этим мнением, а последнее привязано к обычной логике здравого смысла, принципиально отличной от парадоксальной логики стратегии. Конечно, лидеры могут выигрывать войны, но лишь ценой мобилизации немалых ресурсов, и обречены на поражение всякий раз, когда им недостает материального превосходства. Впрочем, бывают исключения. Уинстон Черчилль – самый яркий тому современный пример: этот политик довольно посредственно справлялся с делами в мирное время, но проявил себя отменным стратегом в годы войны (о его способности вдохновлять мы сейчас не говорим). Вдобавок его незаурядные стратегические таланты подтверждаются документально.
Выше, когда речь шла о соперничестве британских бомбардировщиков и немецкой ПВО, мы обсуждали только технические и тактические стороны этого противостояния. Однако, разумеется, схватка как таковая велась в рамках большой стратегии. Британские бомбардировки Германии, вначале нацеленные лишь на тщательно подобранные военные и промышленные мишени вдали от городов, были обусловлены исходными успехами немецких войск в мае 1940 года – быстрым вторжением в Голландию и Бельгию. То есть в числе парадоксальных первых плодов наступления, еще не достигшего кульминационной точки успеха, Германия получила воздушные налеты на свою территорию. Когда вермахт совершенно неожиданно покорил Францию, вытеснив британскую армию с континента в июне 1940 года, британцы лишились всех способов вести войну, кроме атак с воздуха. А поскольку немецкая ПВО наносила изрядный урон британским самолетам, которые пытались бомбить специфические военные и промышленные цели днем, бомбардировщики вынужденно перешли к ночным налетам и стали выбирать цели, не позволявшие промахнуться, то есть довольно крупные города. Так парадоксальная награда, полученная немцами за победу их армии и эффективность истребителей и зенитной артиллерии в дневном перехвате, послужила причиной разрушения немецких городов.
Восходящая кривая британского успеха в этой самой длительной из всех кампаний Второй мировой войны началась с нижней точки национального поражения. В августе 1940 года Королевский флот укрылся в отдаленной гавани Скапа-Флоу, опасаясь воздушных налетов противника; британские сухопутные силы уповали только на оборону побережья, а британские ВВС так пострадали от люфтваффе, бомбивших их аэродромы, что фактически обрадовались бомбардировке Лондона 24 августа 1940 года (во многом это произошло случайно)[50]. Уже следующей ночью британские бомбардировщики устроили первый налет на Берлин, пусть лишь к июлю 1941 года прием ночных бомбардировок (прямо предполагавший бомбежки городов) превратился в осознанную тактику. Промышленная и военная мобилизация в Великобритании набирала обороты, поставляя все больше бомбардировщиков и обученных экипажей, готовых подняться в воздух для новых рейдов, и кривая успеха попозла вверх благодаря слабой реакции немцев, допустимому количеству потерь и отсутствию кульминационной точки в поле зрения. Чарльз Портал, маршал и начальник штаба Королевских ВВС, предложил план линейного движения к победе за счет одних бомбардировок: были намечены 43 крупных и малых немецких города с населением приблизительно 15 миллионов человек, где была сосредоточена большая часть немецкой военной промышленности. Предстояло нанести шесть последовательных массированных ударов с воздуха и «лишить немцев всякой надежды на восстановление».
Докладывая премьер-министру Уинстону Черчиллю 25 сентября 1941 года, Портал заявил, что с помощью 4000 бомбардировщиков первой линии сопротивление Германии удастся «сломать» за полгода[51].
Показательно, что этот план опирался на подробные расчеты – в духе инженеров, проектирующих мост через безропотную реку, – но в нем совершенно не учитывалась возможная реакция противника. К примеру, объем разрушений, требуемый для уничтожения 43 городов, не устанавливался произвольно, а тщательно высчитывался на основе «индекса активности», который сам учитывал статистические данные, собранные по итогам бомбардировок немцами британских промышленных городов. После каждого налета промышленное производство должно было страдать из-за перебоев с подачей газа, воды и электричества; рабочие должны были отказываться от работы из-за страха, усталости или недоедания, перебоев с общественным транспортом и общего распада городской жизни. Заданный тоннаж бомб на количество населения должен был снизить «индекс активности» до определенного остаточного процента: например, в случае Ковентри этот индекс упал на 63 процента после массированной немецкой бомбардировки 14 ноября 1940 года, когда на город сбросили по тонне бомб на каждые 800 человек населения. Предполагалось, что далее начнется постепенное восстановление, но продолжение налетов означало, что индекс всякий раз начнет расти со все более низкой отметки. В конце концов, после четвертого, пятого или шестого рейда индекс окажется на нулевой отметке, а военное производство прекратится.
Этот план, стоит отметить, был восхитительно консервативен во всех своих исходных посылках. На каждый из 43 больших и малых городов предполагалось совершить не менее шести налетов, сбрасывая по тонне бомб на каждые 800 жителей. Для ошибок в навигации, технических сбоев и перехватов делалось щедрое допущение: ожидалось, что всего 25 процентов самолетов достигнут цели, и предполагалось, что каждая эскадрилья из 16 самолетов совершит всего сто вылетов в месяц (значительно меньше фактических показателей), причем бомбовую нагрузку определили в скромные три тонны на один самолет. Потребовались бы 250 эскадрилий в течение шести месяцев кампании, что давало в общей сумме 4000 бомбардировщиков.
Поделиться книгой: