Дисперсия

Грег Иган

Дисперсия

Глава 1

Когда Элис направилась в долину, где располагался Митон, утро уже было на исходе. Воздух был неподвижен, погода – ясной, а тишину – если не считать звука ее собственных шагов и грохота перекатывающей гальки – нарушало лишь жужжание стрекоз и раздававшееся время от времени пение птиц. Раскинувшиеся перед ней мощеные улицы и дворы зданий с шиферной кровлей казались совершенно пустыми, а разделявшие их сады – лишенными всякой растительности, за исключением россыпи сорняков.

Подойдя ближе, она изменила свое мнение насчет сорняков: все же они больше походили на окультуренные растения, а значит, их семена, скорее всего, принесло ветром из Ритера. Оказавшись у края ближайшего сада, Элис присела на корточки, чтобы осмотреть невольных посланников из ее родного города. Рано или поздно владельцы сада их бы все равно заметили и выкорчевали, если, конечно, те не росли бок о бок со своими митонскими собратьями. Так или иначе, самим растениям удалось договориться о распределении корневого пространства посредством взаимно-осязаемой почвы.

Она отвернулась от сада как раз вовремя, чтобы заметить следы пыли, вздымающейся над брусчаткой позади нее. Встревоживший ее звук – и без того приглушенный, – уже потерял слышимость, но когда Элис наклонилась и приложила ухо к земле, до нее донесся слабый звук удаляющихся шагов.

Элис с осторожностью направилась к центру города. Представляя ритеровские толпы таким утром, ей тяжело было отделаться от мысли о том, как, должно быть, печально оказаться посреди столь же возбужденной толпы, совершенно не замечавшей ее саму. Страх попасть в давку или оказаться затоптанной был попросту абсурдным, но в мысли о прохождении сквозь вереницу чужих тел приятного было немногим больше. Задушить ее митонская плоть не могла – по крайней мере, до поры до времени; составляющая воздуха, нужная Элис для дыхания, просто прошла бы сквозь тела всех местных, невольно оказавшихся в том же пространстве, что и ее трахея.  Однако инстинктивное желание развернуть и убежать имело в себе и рациональное зерно; если бы ее прародители забрели на территорию незримых, неосязаемых чужаков, не зная, в какой именно момент локоть, случайно проткнувший им грудину, может обернуться смертельной раной, покинуть это место было бы верхом благоразумия.

Время от времени наблюдая за Митоном с холмов, Элис за три месяца убедила себя в том, что оба соседних города по-прежнему подчинялись циклу, сохранявшемуся на протяжении нескольких веков. Ослабление контакта между поселениями не должно было на это повлиять; просто теперь в ее распоряжении было меньше свидетелей, которые могли бы подтвердить прежний порядок вещей. Но не имея возможности избавиться от затянувшегося чувства инстинктивного сомнения, ей стоило, по крайней мере, сосредоточиться на настоящих рисках: грязный след на видном месте; необъяснимый стук по булыжникам мостовой. Избежать этого было вполне в ее власти, ведь оказавшиеся поблизости люди не толкали ее против воли в грязь на дороге и не сбивали по собственной беспечности с ног. Если Элис будет идти тихо и осторожно, не делая вид, будто улица принадлежит ей одной и не слишком отвлекаясь на мысли о перемешанных внутренностях, то наверняка останется незамеченной.

Когда ей на глаза попались клубы пыли, Элис обрадованно направилась в самую гущу. Чем сильнее земля, по которой шла она сама, сотрясалась жителями Митона, тем выше шанс, что ее собственный след останется незамеченным.

Углубившись в толпу, она заметила горстку каменных монет, болтавшихся перед ней на уровне бедра. Она развернулась, желая убедиться, что на пути не было других прохожих с наличностью, однако за свои ежедневные покупки большинство местных, по-видимому, расплачивалось как-то иначе. Элис снова повернулась вперед и замерла на месте; она только что почувствовала в своей обуви небольшой камешек. Как ей теперь быть? Увидев, как его вытряхивают, любой прохожий бы наверняка догадался, что перед ним незваный гость – но если Элис просто пойдет дальше, ничего предприняв, камень, утяжеленный ее собственным весом, может попасть кому-нибудь на ногу. Именно это – почти слово в слово – произошло в одном из прочитанных ею детских рассказов, где все, кому отдавили пальцы, поначалу принялись обвинять друг друга, хотя история в итоге закончилась весело, а виновник понес заслуженное наказание. Впрочем, ждать столь сказочного финала от реальной жизни было бы неразумно.

Присев на корточки, Элис сняла обувь и, запустив внутрь руку, нащупала камень кончиками пальцев. Она уже собиралась продвинуть туфлю вперед, одновременно перемещая камешек вдоль стельки, тем самым не давая ему двигаться относительно дороги, но затем кто-то, должно быть, прошел прямо сквозь нее, и камень срикошетил в сторону каблука. Она быстро отодвинула его в сторону и надела туфлю, постаравшись не рассмеяться от того, что привычное чувство облегчения, последовавшее за избавлением от раздражающей помехи, оказалось вдесятеро сильнее обычного.

Добравшись до городской площади, Элис снова увидела парящие в воздухе монеты, а заодно – призрачного вида голубой жакет, серые брюки, бледно-красные туфли и кое-какие предметы полупрозрачного нижнего белья, которые бродили в толпе почти что независимо друг от друга. Не каждый мог позволить себе покупать новую одежду так часто, как хотелось, а в плане возможности согреться и сохранить пристойный вид эти наряды явно были лучше, чем отсутствие одежды как таковой. Несмотря на всю скрупулезность своей подготовки, Элис зажала рукав своего жакета между большим и указательным пальцами, убедившись в том, что ткань ничуть не утратила своего присутствия. Если она не стала жертвой непростительного мошенничества со стороны портных, то материал для ее одежды был добыт, соткан, разрезан и сшит максимум в течение десяти-двенадцати дней.

Она остановилась, чтобы осмотреть расположенные по соседству здания. Элис доводилось слышать, что «подлинное искусство», по мнению некоторых уважаемых художников, могло быть создано лишь при помощи пигментов, очищенных до состояния одной-единственной фракции, находившейся в одной фазе с телом художника; подобное творение жители его города могли бы лицезреть год-два, после чего оно бы постепенно сошло на нет – однако вывески большинства заведений, к счастью, были изготовлены людьми более практичного толка, так что названия митонских ресторанов и таверн были прекрасно виды даже столь нежеланному гостю. Элис обходила одно заведение за другим – поначалу нерешительно, опасаясь зайти внутрь и стараясь принять решение, исходя из того, что ей удавалось разглядеть с улицы. Но затем она, наконец, набралась смелости и, проследовав за одним из посетителей, быстрым шагом вошла в створчатые двери пивной «У Лидии».

Передний зал был уставлен лавками и длинными столами. На каждом столе были разложены керамические тарелки и кружки – и на мгновение ей даже показалось, что вся эта посуда могла попросту остаться от вчерашнего ужина. Но чтобы развеять эту иллюзию, хватило первой поднявшейся в воздух кружки. Вскоре Элис могла представить не меньше десятка более экспрессивных посетителей, которые то жестикулировали своими напитками, то тыкали керамическими вилками прямо в воздух. Еда оставалась невидимой, что, по всей видимости, указывало на ее свежесть, однако из каждой запрокинутой кружки непременно выливалась часть жидкости, которую не успел задержать рот пьющего; она ненадолго собиралась в лужицы, а затем стекала по прорезанным в полу желобкам.

Более людного места и желать было нельзя; Элис оставалось лишь надеяться, что его популярность не спадет и до глубокого вечера – настолько, что отследить приход и уход абсолютно всех посетителей будет попросту невозможно.

Надворный туалет, как и подобает таверне с щедрыми спонсорами, состоял по меньшей мере из четырех приватных кабинок. Элис невольно задержалась у входа, опасаясь, что может привлечь внимание к своему чересчур долгому присутствию, если раньше времени займет одно из мест. Она не сможет ни расслышать вопросов о своем самочувствии, ни – тем более – на них ответить, и ее обман тут же вскроется, если кто-то позовет доктора и выбьет дверь. Если же Элис просидит в кабинке так долго, что станет наполовину видимой, то первый же посетитель, заметивший этого «сортирного призрака», без труда перережет ей пути к отступлению.

Сделав несколько шагов назад, она остановилась у ведущей к таверне тропинки, чтобы по поднимавшейся пыли видеть, как приходят и уходят посетители. Убедившись, что научилась считывать поток людей, соотнося их прибытие и уход с недвусмысленным движением туалетной двери, Элис выждала момент, когда ее собственный вход должен был остаться незамеченным, после чего заняла место в четвертой кабинке.

Стоя у ямы, она поняла, что совершенно не чувствует митонских запахов; здесь с ее органом обоняния могли взаимодействовать лишь переносимые ветром частички дикой природы, а значит, с тем же успехом она могла бы стоять посреди девственной пустоши.

Долго это блаженное состояние не продлится, однако его постепенная утрата могла стать источником полезной информации. Как только она сможет в полной мере ощутить зловоние, подобающее ее окружению, Элис поймет, что по-настоящему добралась до Митона и готова на равных взаимодействовать со своими соседями в течение ближайших трех дней.

Глава 2

Отходя от туалета, Элис заметила в заборе дыру, которая вела аккурат на улицу. Секунду подумав, она решила не пользоваться коротким путем. Чем больше она будет красться и прятаться от взглядов прохожих, тем скорее вызовет их подозрение.

– То есть мы просто последуем вашему совету, и Дисперсия продолжится как ни в чем не бывало? – спросил мистер Пемберти.

– Какова бы ни была причина болезни, – возразил его оппонент, – обмен рукопожатиями с нашими соседями здесь ни при чем; так мы поступали испокон веков безо всякого вреда для себя.

– История, – возразила третий оратор, – не знает примеров болезни, которая могла бы сравниться с Дисперсией. А то, что мистер Уоткинс называет безвредным, на деле медленно подрывало защитные силы нашего организма. Нас склонили к беспечности, а теперь нам приходится за это расплачиваться. Если мы хотим быть в безопасности, то должны расчистить вокруг Митона куда большее пространство. Как минимум, нужно расселить Ритер, Салтон, Дрейвиль и Боннертон. Пусть их обитатели живут рядом с людьми, которые могут видеть их круглый год. И не говорите мне, что это жестоко или несправедливо! Они получат точно такую же выгоду, что и мы: избавив себя от Дисперсии, мы заодно освободим от болезни их самих.

По коже Элис поползли мурашки, но мнения окружавших ее людей, судя по всему, разделились; женщина в нескольких рядах от нее пренебрежительно загоготала, в то время как другие ответили одобрительными возгласами. Ее мать была права, предположив, что десятая годовщина изоляции подтолкнет митонцев к переоценке своего решения, но подобное ужесточение мер предсказывали лишь самые беспросветные пессимисты.

Мистер Уоткинс дождался тишины. – У вас есть какие-то доказательства, миссис Кенворт?

– Они в могиле моего сына, – с холодной яростью в голосе ответила она. – Точнее, в тех его частях, которые мы так и не смогли похоронить, потому что они отделились от тела и стали невидимыми.

– Никто из нас не отрицает, что эта болезнь – настоящая трагедия, – сказал мистер Уоткинс, смягчившись в знак сочувствия, но не желая отклоняться от темы. – Но где доказательства, что виной этому именно Ритер и Салтон? Мы десять лет держались от них в стороне, но ситуация ничуть не улучшилась – разве не должны мы признать более вероятным, что гипотеза мистера Пемберти оказалась ошибочной?

Мистер Пемберти поспешил высказаться в свою защиту. – Если какая-то часть вашего тела входит в состояние, представляющее смертельную опасность для всего организма, но при этом совершенно естественное для ваших соседей, что же еще, кроме контакта с этими пресловутыми соседями, могло склонить его к подобному безрассудству?

От досады мистер Уоткинс ухватился за край своей трибуны. – А когда у вас истончаются носки и появляются поры в металлических инструментах, в этом тоже виноват Ритер?

– Не разговаривайте со мной, как с ребенком! – резко ответил мистер Пемберти. – Мы все прекрасно знаем, что фракционированное вещество рассеивается само по себе.

– Само по себе! – Мистер Уоткинс радостно ухватился за его признание. – Ее никто никуда не «переманивает»; это исключительно спонтанный процесс. Единственная разница между живой и неживой материей заключается в том, что наши тела прикладывают активные усилия, восполняя запас своих строительных блоков, благодаря чему могут сохранять целостность куда дольше, чем любое вещество, которое мы, очистив, оставляем без присмотра. Конечно, если эти усилия не приводят к цели, все заканчивается катастрофой – но с какой стати нам винить в этом наших двоюродных братьев и сестер, которые жили рядом с нами в течение сотен лет? Которые явно контактировали с нами куда активнее – ведь иначе мы бы попросту не были родственниками, верно?

Публика взорвалась смехом, хотя Элис и заметила несколько человек, встретивших похабную реплику неодобрительным взглядом, а сам мистер Пемберти, она была готова поклясться, и вовсе покраснел.

– Достаточно проследить в прошлое любую родословную, – заметила миссис Кенворт, – и окажется, что все мы когда-то были дикими животными. Но это вовсе не означает, что мы должны так жить и сейчас.

Собрание шло своим ходом, и трое ораторов продолжали выдвигать доводы в пользу своих мнений, совершенно не желая уступать своим оппонентам. Всякий раз, когда слово брал мистер Уоткинс, Элис ощущала прилив надежды; его речь казалась ей настолько здравой, что непременно должна была убедить каждого из слушателей.

Наконец, женщина, все это время таившаяся где-то за кулисами, вышла на сцену и объявила, что собрание подошло к концу. Элис поднялась вместе с остальными, но когда люди начали покидать зал, она просто стояла, продолжая пристально разглядывать сцену в попытке понять, как поступят ораторы. Мистер Уоткинс и миссис Кенворт остались, чтобы пообщаться с окружившими их остатками публики, но мистер Пемберти исчез без следа.

Элис вышла из конференц-зала и, шагая по своим же следам, вернулась на Кизиловую улицу. Большую часть пути по тому же маршруту следовала и значительная часть разошедшихся слушателей, и Элис, не надеясь узнать кого-нибудь из них со спины, все же ускорила шаг, нацелившись на самого быстрого из оказавшихся в ее поле зрения людей. Время было уже довольно позднее, и Элис не могла рассчитывать на то, что ей откроют, когда она постучит в дверь под номером 17, но искать другое прибежище ей было негде.

Она догнала мистера Пемберти, когда тот уже поднимался по ступенькам своего дома.

– Отец! – прокричала Элис. Ее голос показался жалобным даже ей самой, а самообладание неожиданно дало трещину.

Когда он повернулся в ее сторону, стало ясно, что поначалу он решил, будто это слово адресовано кому-то другому, а сам он решил оглядеться из чистого любопытства. Неизбежный вывод сложился в его голове лишь после того, как мужчина осознал, что кроме них двоих на улице никого нет.

– Элис? – Казалось, что имя слетело с его губ прежде, чем он успел окрасить их хоть какой-то эмоцией. Ни шока, ни гнева – но и никакого радушия.

Когда Элис приблизилась, ее отец продолжал неподвижно стоять. В ответ на категорический отказ она была готова пойти даже на шантаж, но теперь, оказавшись с ним лицом к лицу, понимала, что просто сбежит, если услышит от отца хоть одно недоброе слово.

– Тебе лучше зайти в дом, – добавил он. Он развернулся и, преодолев оставшиеся ступеньки, быстро отпер дверь и стал ждать Элис.

Она как ни в чем не бывало вошла в таверну и направилась к выходу, петляя в толпе шумных посетителей и дивясь тому, насколько это было странно – не просто иметь возможность видеть всех, кто находился в комнате, но и натыкаться на твердую, безопасную преграду при каждом невольном контакте. Люди не проявляли к ней какого-то особого почтения – нельзя сказать, чтобы толпа расступалась при одном лишь ее появлении, – но и невидимой она уже не была. Прохожие уступали ей дорогу в меру возможностей, ведь поступая так, они, как правило, были вынуждены прижиматься к кому-то другому.

Протолкавшись наружу через створчатые двери, Элис отчасти ожидала, что за ней увяжется кто-то из работников заведения – пусть даже для того, чтобы упрекнуть ее в пользовании туалетом, не купив даже кружки пива. Но если они ее и заметили, то были слишком заняты, чтобы отвлекаться на подобные мелочи.

Она продолжала идти по улице и, даже радуясь собственному успеху, старалась не выказывать изумления. Вначале она планировала отыскать какой-нибудь заброшенный на вид сарай, но в итоге передумала и была только рада. Сарай, возможно бы, и подошел, но с тем же успехом она могла оказаться в тесном пространстве с металлической косой – как раз в тот момент, когда лезвие и ее плоть начали бы соперничать за право занимать один и тот же объем.

Центр города был хорошо освещен, и Элис решила воспользовалась первой настоящей возможностью изучить стиль одежды людей, в общество которых она так надеялась влиться. Выяснить расположение пуговиц ей не удалось: в таверне Элис переполняли чувства, а с холмов это было попросту не разглядеть. Но судя по окружавшим ее людям, мода Митона не настолько отличалась от ритеровской, чтобы выставить ее белой вороной; ее туфли, брюки, жилет и пиджак в общем и целом соответствовали стилю митонских нарядов.

Ее уверенность выросла – но отнюдь не беспредельно. Когда Элис поняла, что вконец заблудилась, то не сразу смогла набраться смелости и спросить дорогу у прохожих.

– Прошу прощения, не подскажете, как попасть на Кизиловую улицу? – спросила она у идущей под руку пары среднего возраста.

– Вам надо пройти назад, – ответила одна из женщин. – Несколько минут пешком, и вы увидите ее по левую сторону.

– Спасибо. – Элис заранее подготовила всевозможные оправдания за неидеальное воспроизведение местного акцента, но воспоминания ее матери, судя по всему, оказались вполне точными, а неутомимые тренировки в итоге принесли свои плоды.

Дом №17 по Кизиловой улице был частью рядной застройки, последним в группе из пяти зданий. Свет в окнах не горел. Ничуть не смутившись, Элис поднялась по ступенькам и уверенно постучала в парадную дверь. Она прислушалась к ответу, затем постучала сильнее. Всякий раз, когда она разыгрывал эту сцену у себя в голове, дверь открывалась в ту же секунду. Но даже если объект ее преследования сменил адрес, новый жилец наверняка подскажет ей, где его искать.

Элис постучала в третий раз; она была уверена, что дверь, сделанная из грубого камня, попросту не пропускает звук. Почему здесь нет нормального дверного молотка или звонка?

Дом оставался все таким же темным и молчаливым. Элис присела на ступеньки. Если ей придется искать место для ночлега, как она будет расплачиваться за комнату? Стоило украсть из таверны немного монет, пока у нее была такая возможность – это бы меньше походило на кражу, если бы она вернула их тем же вечером в обмен на комнату.

Она опустила голову и закрыла лицо руками. В делах секретных агентов она была полнейшим новичком; любой сносный шпион бы непременно придумал, как исправить это непредвиденное обстоятельство.

– С вами все в порядке, мисс?

Элис подняла голову. У двери дома №16 появился мужчина, который пристально разглядывал ее с тревогой на лице.

– Я искала мистера Пемберти, – ответила она. – Возможно, я ошиблась адресом?

– Нет, адрес правильный. Но ведь сейчас он должен быть на собрании, разве нет?

Мужчина, похоже, был озадачен тем, что она могла об этом не знать, но Элис не поддалась импульсивному желанию шлепнуть себя по лбу, заявив, что этот день попросту вылетел у нее из головы. Вместо этого Элис заставила себя изобразить самую обыкновенную неосведомленность; исправлять ситуацию как-то иначе она не собиралась. – Не знаете, где именно?

– В конференц-зале, – ответил мужчина, еще более сбитый с толку ее вопросом; где же еще собираться людям по случаю такого события?

– Большое спасибо. – Элис поднялась на ноги и, отряхнув брюки, зашагала по улице. Если она не сможет отыскать конференц-зал, опираясь исключительно на его архитектурные особенности, ей стоит и вовсе отказаться от своей затеи и просто вернуться домой.

Когда она вновь оказалась на площади, поиск нужного здания занял всего несколько минут. Она с опаской приблизилась ко входу, однако двери были широко раскрыты, а многочисленная и разношерстная публика, занимавшая ряды кресел перед сценой, наводила на мысль, что собрание было публичным и не требовало ни платы, ни специального приглашения. Проскользнув внутрь, Элис заняла место у задней стены зала.

В передней части сцены стояли три человека – двое мужчин и одна женщина, каждый со своей трибуной. – Нам нужно проявить терпение, – говорил один из мужчин. – Никто не обещал, что эта политика принесет свое плоды в ближайшее время.

– В ближайшее время? – прокричал кто-то из зала. – Это так вы говорите о десяти годах? – Реплика вызвала одобрительный смех в адрес зрителя и несколько язвительных возгласов в сторону сцены.

– Мне понятно ваше разочарование, – сказал в ответ оратор. – Но эти годы – не так уж много в сравнении с десятилетиями, когда среди нас почти каждый день ходили гости из других городов. Даже сейчас нельзя с уверенностью сказать, что наши улицы и дома полностью очистились от отмерших частичек их тел. Выводы о том, что изоляция не принесла никакой пользы, преждевременны.

Второй мужчина, который все больше и больше терял терпение, уже не мог держать свои возражения при себе. – Даже если мистер Пемберти прав, и город буквально усеян омертвевшей кожей туристов, которые уже давно покинули его пределы, наши тела каждый день справляются с куда более серьезными вторжениями в лице несчастных насекомых. Даже воздух состоит из шести фракций; каждый раз, когда мы делаем вдох, половина молекул, попадающих в наш кровоток, со временем оказываются совершенно бесполезными! Однако природа наделила нас механизмами, которые следят за тем, чтобы в нашу плоть и кости проникали лишь атомы, принадлежащие к нашей собственной фракции. В этом нет ничего нового, необычного или опасного. Вредоносной чепухе мистера Пемберти нужно положить конец, пока мы окончательно не потеряли уважение всех окрестных городов и не обрекли себя на вечную изоляцию.

Глава 3

Отец Элис зажег в гостиной три лампы, после чего пригласил ее в комнату. Меблировка была довольно скромной, почти без орнаментов и украшений. Элис, конечно, не рассчитывала застать на видном месте сувениры, напоминающие о временах, когда он и ее мать еще были вместе, но в его доме не было ни единого намека на новую избранницу.

– Сколько тебе лет? – спросил он, когда Элис присела. Она предположила, что он в состоянии проделать расчеты сам и просто хочет поддержать разговор, но все же решила пойти ему навстречу.

– Двадцать, – ответила она. – Если ты меня не сразу узнал, твоей вины в этом нет. Когда я увидела тебя на сцене в конференц-зале, то и сама не была до конца уверена, пока кто-то не назвал твое имя.

– Если ты слышала мою речь, – сказал он, не встречаясь с Элис взглядом, – то знаешь, почему мне пришлось прекратить наши встречи. Я пытался объяснить это еще тогда, но ты, похоже, была слишком мала, чтобы понять.

– Зато теперь я достаточно взрослая, – ответила она. – Потому и пришла.

– Чтобы выслушать – теперь, когда тебе хватает понимания?

– Чтобы переубедить.

Он посмотрел ей прямо в глаза, и Элис показалось, что при виде ее самоуверенного поведения в его глазах промелькнула отцовская гордость. – Ты изучала натуральную философию? – спросил он.

– Конечно.

– Что ж, это начинание и правда достойно похвалы, – нехотя признал он, – но я изучал вопрос с тех самых пор, когда стала понятна вся серьезность проблемы. Мое мнение основано не на пустых домыслах.

– То есть ты убежден, что любое взаимодействием между городами представляет опасность… – Элис развела руками. – И все же я здесь: не больна и не стала каким-нибудь экзотическим гибридом, обреченным блуждать между мирами. Я просто ритеранка с отцом-митонцем. Судя по всему, тело моей матери успело транскрибировать твой вклад в ее фракцию, прежде чем он стал ей недоступен. Разве я могу воспринимать контакт между городами как какую-то патологию, если наши тела явно готовы к такому развитию событий?

Отец Элис как будто не мог решить, следует ли ему воспринимать столь открытые заявления как личное оскорбление. Окажись на месте Элис кто-то другой, ее отец вполне мог упрекнуть своего собеседника в том, что тот сует нос в его личные дела, но он едва ли был вправе настаивать на том, что Элис никоим образом не касался сам факт ее существования.

– Ты когда-нибудь видела жертв Дисперсии?

– Десятки раз, – ответила Элис. – И что важнее, изучала их биографии. Никто из них не вступал в особо тесные контакты с жителями других городов.

Ее отец покачал головой. – Я никогда и не утверждал, что причину болезни можно свести к индивидуальным контактам; такое происходило в течение десятков тысяч лет. Изменилось количество людей, курсирующих между городами, и плотность населения в каждом из них. Половина вдыхаемого воздуха водит нас за нос, и как только его частицы перестают взаимодействовать с нашим телом, он просто ускользает. Но если наши тела содержат вещества других фракций, которые вступает с реакцию с соответствующей фракцией воздуха, то материал, которые мы отторгаем, будет включать в себя не только чистые газы, но и микроскопические количества все более сложной материи.

– Но она, как ты и сказал, просто отторгается.

– Отторгается, но не исчезает бесследно. При следующем взаимодействии тех же двух фракций внутри нас снова окажутся следовые количества миазмов, выделенных как нами, так и всеми остальными жителями города. А наше тело, вновь восприняв эти вещества как часть себя, будет и дальше подталкивать их по пути, которому следует вся подобная материя – к восстановлению нашей собственной плоти. Мы в состоянии сдержать простейших самозванцев, которые могут попасть в организм с воздухом или пищей – проверить их долговечность прежде, чем тратить на переработку какие бы то ни было ресурсы, не говоря уже о том, чтобы прямо полагаться на их наличие  – но как только визитеры засеяли воздух более сложными подделками, дальше мы вполне могли дополнять и приукрашивать их своими силами, пока наш организм не совершал фатальную ошибку, воспользовавшись ими для какой-нибудь жизненно важной цели. Представь, что строитель использует для ремонта дома кирпичи, которые спустя несколько дней рассыпаются в пыль и уносятся ветром. Когда таких кирпичей немного, риск катастрофического исхода крайне мал, но в конечном счете гарантировать безопасность можно лишь одним способом – убедиться в том, что ложных кирпичей, которые только и ждут, чтобы устроить неприятности, поблизости просто нет.

– Твои слова отчасти убедительны, – скрепя сердце признала Элис. – В объяснении, которое ты придумал нет очевидных нестыковок или логических ошибок. Но и ты, и я, да и вообще кто угодно, задавшийся такой целью, мог бы придумать целую дюжину альтернативных объяснений, имеющих те же самые плюсы.

– Неужели? – сердито возразил мистер Пемберти. – А твое собственное объяснение Дисперсии, стало быть,… в чем?

– Я считаю, – ответила Элис, – что все подобные объяснения преждевременны. Мы до сих пор не знаем, что именно вызывает Дисперсию. Я пришла, чтобы попросить тебя на время забыть о своих предубеждениях и присоединиться к нам, чтобы общими усилиями раскрыть причину этого недуга.

Ее отец помрачнел. – Значит, моя родная дочь хочет простым мановением руки списать со счетом работу всей моей жизни? Ты хоть понимаешь, как надменно это звучит?

– Мне казалось, что я проявила скромность, признав свое невежество в вопросе подлинной причины болезни, – сказала в ответ Элис. – И если бы твои идеи были верны, разве Дисперсия не стала бы менее редкой, пусть даже бы и не исчезла целиком? – Она не могла предоставить ему конкретные числа, но судя по общему тону собрания, никакого заметного спада в количестве заболевших так и не наблюдалось.

Ее отец, однако же, не был заинтересован в возобновлении дебатов. – У меня есть комната, в которой ты можешь переночевать, – холодно добавил он. – Утром я помогу тебе найти безопасный выход из города.

Глава 4

Элис лежала на кровати в гостевой комнате, вперившись взглядом в темноту. Возможно, ей было бы проще смириться с собственной неудачей, если бы отец просто разоблачил ее на месте и вызвал полицию, чтобы та выпроводила осквернительницу за пределы города.

Когда Элис повернулась к отцу, он начал тихонько всхлипывать. Она отвернулась; это казалось нестерпимым. В любой момент он должен был взять себя в руки и объяснить, что произошло на самом деле.

– Ты путешествуешь налегке, – заметила ее мать. – Неважно; у нас уже все готово. Все необходимое оборудование и запасы провизии, которых хватит на многие месяцы.

– Ребекка… – снова начал Николас.

Элис, сгорая от стыда, смотрела себе под ноги.

– А дочь ты воспитала с характером, – сказал он. – Может, она и не заставила меня передумать, но уж точно убедила, что я просто обязан выяснить, чем именно вы там занимаетесь.