Помоги проекту - поделись книгой:
Пашков не смог выполнить царский «наказ», но оставил в Забайкалье плацдарм из трёх острогов. Узнав о страшном голоде, Москва распорядилась выделить 1200 рублей — внушительную для той эпоху сумму — на покупку хлеба «в корм даурским служилым людям». Всех выживших к востоку от Байкала наградили. И наградили по меркам той эпохи тоже вполне щедро — как гласят архивные документы 1663 года: «Послано нашего государева жалования Даурским служилым людем сукон Анбургских розных цветов, по четыре аршина человеку, да на рубашки и на портки тысяча аршин холстов…» В XVII веке «Анбургским сукном» именовалась самая дорогая импортная ткань, цветная и яркая, обычно шедшая на кафтаны царской охране и столичным стрельцам.
Выжившим «даурским служилым людям» выплатили и повышенное, по сравнению с обычным казачьим, жалование — «против иных сибирских городов с прибавкою…»
Сменивший Афанасия Пашкова на забайкальском воеводстве Ларион Толбузин почти сразу написал в Москву о главной проблеме региона: «…а хлеб в Нерчинском остроге и на Иргень озере не родитца, и без присыльных хлебных запасов в тех острогах служить государеву службу никакими мерами не мочно…»
Первые русские, пытавшиеся жить в Забайкалье, не сразу научились вести здесь сельское хозяйство. Мешали иной климат и непривычные почвы. В годы воеводства Афанасия Пашкова мешало и то, что все силы были брошены на возведение новых острогов и заготовку леса для так и не построенных крепостей по Амуру. Серьёзно помешал и тот факт, что Пашков в голодающем Забайкалье так и не дождался обещанных из Якутска серпов и кос — в «варварской стране» Даурии эти орудия труда было в те годы ни купить, ни сделать.
Лишь спустя два десятилетия к востоку от Байкала научились выращивать отличные урожаи. В 1681 году на имя самого царя из Нерчинского острога пришло длинное донесение, довольно необычного содержания. Царю подробно сообщали не о политике, не о походах и войнах, а об урожаях ржи, пшеницы, овса, ячменя, гречихи, гороха, конопли и репы. Первую репу за Байкалом сеял «нерчинской сын боярской Микифор Сенотрусов», он же собственноручно, вместе с воеводой, подписал послание царю: «… а репу Микифор сеял по два года, и родилась репа добра гораздо… И милосердием Божиим идёт хлеб гораздо добре, лучше прошлого…»
Это, кстати, еще один фактор успешности первопроходцев, которые не только воевали — весь XVII век проводилась поощряемая из Москвы политика «заведения пашен», то есть создания на новых землях Сибири и Дальнего Востока опытных посевов привычных русским сельскохозяйственных культур. Так что первый «добрый» урожай репы в Забайкалье справедливо рассматривался как стратегический фактор, о котором стоит сообщить самому царю.
Спустя поколение после первопроходцев Петра Бекетова и Афанасия Пашкова забайкальских хлеб стал «гораздо добре, лучше прошлого», но воспоминания о голоде и массовой гибели в первых острогах «смертоносной Даурии» навсегда укоренились в народной памяти. Уже в начале следующего XVIII века в Забайкалье возник культ «местночтимых» святых — иргенских мучеников, погибших в Иргенском остроге воинов.
Если Нерчинский острог со временем превратился в крупный по меркам той эпохи город дальневосточной России, то острог близ озера Иргень разобрали «по ветхости» уже в 1708 году. Спустя три десятилетия побывавший в Нерчинском уезде академик Герхард Миллер оставил запись: «Есть часовня на том месте, где до этого стоял Иргенский острог… Эта часовня построена в честь трёх новых, еще не канонизированных святых, о чем один житель ближайшей деревни, по его утверждению, часто имел видения…»
В следующем XIX веке иргенских святых по местным легендам стало уже не трое, а четверо. Местный культ оброс преданиями о жизни первых мучеников Забайкалья, стилистически очень напоминающими жития первых христианских святых. Одна из таких легенд рассказывает о «четырёх братьях доброй жизни», воинах из дружины воеводы Пашкова.
Якобы жестокий воевода из зависти к «честным братьям» придумал им наказание — в короткий срок засолить сорок бочек «карасёвых язычков». Братья не успели исполнить приказ, за что их пытали, били кнутом и уморили голодом. Когда же мучеников похоронили, то, как гласит легенда, бочки сами собой заполнились «карасёвыми язычками». Не сложно распознать в этом наивном предании отголоски реальных событий 1657-61 годов, когда голодающие казаки по приказу воеводы спешно строили первые остроги Забайкалья.
Уже с конца XVIII столетия возникла традиция крестных ходов из Читы к останкам Иргенского острога, к месту захоронения мучеников. Считалось, что обращенная к ним молитва помогает от разных бед, особенно способствует сбережению урожаев от засух и пожаров. Сложилась и местная молитва: «Святые мученики Иргенские Симеон, Киприан, Иосиф и Василий со дружиною, молите Бога о нас».
Мы не знаем, как в народной памяти возникли именно эти имена. Но в сохранившихся, далеко не полных списках участников забайкальского похода воеводы Пашкова можно отыскать, например, казаков Семёна Никифорова из Берёзовского острога и Иосифа Божина из Верхотурского острога (ныне города Берёзовский и Верхотурье в Свердловской области). Есть в тех списках и несколько Василиев — казачий десятник Василий Константинов из Томска и рядовые казаки Василий Иванов и Василий Фёдоров из Пелымского острога (ныне село в той же Свердловской области).
Как и все легендарные святые, иргенские мученики тоже являлись людям «в видениях». По забайкальским преданиям, души погибших воинов то виделись бурятским пастухам, пасшим свои стада в окрестностях разрушенного острога, то являлись к некоей купеческой жене, заболевшей в Благовещенске и выздоровевшей благодаря заступничеству и молитвам «мучеников-воинов с Иргени».
Официальная церковь долгое время не признавала самочинный культ. Но на исходе позапрошлого века произошло, выражаясь языком религии, «обретение мощей» иргенских мучеников. Старинная часовенка, располагавшаяся на месте одной из башен Иргенского острога, сгорела и при разборе пепелища «под спудом» нашли почерневшие от огня и времени колоды — два гроба, выдолбленные из цельных древесных стволах. В каждом из гробов-колод лежали кости не одного, а двоих покойников.
В XVII столетии, во время похода Афанасия Пашкова первым строителям и первым мученикам Забайкалья рубить лес было непросто, тем более окрестности Иргенского острога это не тайга, а почти степь. И с огромным трудом доставленные к острогу и выдолбленные в цельных стволах гробы становились последним пристанищем сразу нескольких умерших или погибших воинов.
На месте сгоревшей часовни построили новую церковь. В 1911 году священники Забайкальской епархии провели осмотр легендарных гробов, всё ещё сохранявшихся в её подвале. Газета «Забайкальские епархиальные ведомости» так писала о том событии: «Помолившись, благоговейно с зажженными церковными свечами, спустились в подпол названной церкви, где покоятся останки похороненных, по преданию, здесь замученных воинов, и стали разгребать землю…»
Осмотр показал, что «дерево колод весьма поддалось гниению» и рассыпается при любом прикосновении. «Положение гробов, покойников в них, а также и самих могил свидетельствуют о том, что они не могли быть тронуты с места со времени самого их погребения…» — пришли к выводу священники. Когда всё же сняли полусгнившую, рассыпающуюся крышку одного из гробов, то обнаружили, что «на внутренней стороне, плотно лежавшей на костях, выдавились отпечатки лицевой стороны черепа…»
Вот так и легендарные Иргенские мученики стали отпечатком в народной памяти первых, нелёгких шагов истории российского Забайкалья.
Глава 12
«Корейский нос» и «сверхъестественные ружья». Часть I
Самая восточная сухопутная граница России — это граница с Кореей. Впервые русские и корейцы увидели друг друга ещё во времена монгольских завоеваний, но первое соприкосновение двух стран началось лишь три с половиной века назад. И началось драматически — корейские солдаты стали невольными участниками войны с русскими первопроходцами.
Расскажем о первых русско-корейских контактах и о том, как горстка «мушкетёров» из «Страны утренней свежести» сыграла важную роль в истории границ Дальнего Востока.
Ровно 365 лет назад, в апреле 1654 года полторы сотни корейских солдат перешли пограничную реку Туманган — сегодня она разделяет Северную Корею и Китай, а тогда была границей владений корейского короля и маньчжурского императора. Корейский «ван», то есть король Хёджон отправил своих солдат на далёкий север не по своей воле — к тому времени его королевство уже полтора десятилетия было вассалом маньчжур, недавно воцарившихся в Пекине.
Перешедший пограничную реку небольшой отряд возглавлял крупный чин — «пёнма уху», военный заместитель губернатора провинции Хамгён, самой северо-восточной в Корее, именно она граничит сегодня с нашим Приморским краем. «Пёнма уху» по имени Пён Гып командовал отборным отрядом, включавшим сотню стрелков из фитильных ружей.
В ту эпоху именно корейские стрелки считались лучшими на Дальнем Востоке — они появились в конце XVI века, когда Корее удалось отразить натиск японских самураев, а совсем незадолго до описываемых событий, в 1637 году в битве у горы Квангёсан на подступах к Сеулу корейский солдат поразил из ружья маньчжурского главнокомандующего Янгули. Упорные маньчжуры всё же одолели корейцев, но стрелки из «Страны утренней свежести» с тех пор высоко ценились победителями. Маньчжурский император не раз приказывал корейскому королю в знак покорности присылать к нему своих солдат с ружьями, чтобы использовать их в боях с непокорными китайцами.
Но в этот раз корейскому «вану» пришлось отправлять лучших бойцов не на юг, где на берегах Янцзы всё ещё тлело сопротивление маньчжурскому натиску, а на север — к берегам Амура, где маньчжуры уже несколько лет сражались с каким-то новым, незнакомым противником. Даже сами новые властители Пекина еще толком не понимали, что за странные люди появились на отдалённом севере их владений — в первых донесениях своему императору они именовали пришельцев «неизвестным амурским племенем».
Хорошо вооружённые и боеспособные представители «неизвестного амурского племени» пугали не только победами над более многочисленными отрядами маньчжур, но и необычным обликом — таких «длинных» носов и светлых глаз на Дальнем Востоке не видел уже много столетий… Стрелки корейского короля шли на север, чтобы принять участие в чужой войне — войне маньчжурского императора с русскими первопроходцами.
Вообще-то предки корейцев и русских уже встречались в далёкую эпоху монгольских завоеваний. Об этом даже сохранилась документальная запись итальянского монаха Плано Карпини, побывавшего в столице наследников Чингисхана и описавшего восшествие на престол хана Гуюка в 1246 году. Среди иностранцев, присутствовавших на той церемонии, монах перечисляет «русского князя Ярослава из Суздаля и нескольких вождей солангов». Именно так — «солангами» — в эпоху Чингисхана монголы называли корейцев, обитателей «страны Солангэ». Западноевропейский монах лишь повторил этот монгольский термин.
«Русский князь Ярослав из Суздаля» хорошо известен в нашей истории — это отец знаменитого Александра Невского. Но из хроник средневековой Кореи нам известны и имена «вождей солангов», стоявших рядом с Ярославом на коронации монгольского хана — братья Ван Сун и Ван Чон, родственники корейского короля.
Позднее, в XIV веке предки корейцев и русских могли встречаться в Ханбалыке, как тогда именовался Пекин, ставший новой столицей огромной монгольской империи, формально включавшей все земли «от Кореи до Карелии». В Пекине монгольских императоров тогда охраняла «цветноглазая гвардия», сформированная в том числе из русских пленников, и там же постоянно жили послы и заложники из «Страны утренней свежести».
Однако, спустя три-четыре столетия, и на Руси, и в Корее напрочь забыли о былых встречах. Пробившиеся сквозь глухую тайгу на Амур первопроходцы Ерофея Хабарова ничего не знали даже о китайцах и, тем более, не подозревали о существовании Кореи. Корейцы же, в свою очередь, не ведали о существовании русских. И тем более не догадывались о смене эпох — если во времена монгольских завоеваний Русь и Корея располагались почти на противоположных краях Евразийского континента, то за первую половину XVII века наши первопроходцы подвинули русские границы далеко на Восток, совсем близко к рубежам Кореи. Близко, конечно, по меркам огромных дальневосточных пространств…
И вот в 1654 году мушкетёрам корейского короля предстояло сыграть невольную, но ключевую роль в определении будущих границ на Дальнем Востоке.
152 корейца присоединились к маньчжурскому отряду у одного из притоков реки Сунгари, всего в 130 км от современной границы российского Приморья. Отрядом маньчжур командовал «нань» Шархуда. Звание «нань» — дальневосточный аналог баронского титула в Европе. Барон Шархуда был одним из лучших маньчжурских полководцев. Именно он десятью годами ранее, на войне с китайцами, первым ворвался в Пекин — на четверть тысячелетия положив начало маньчжурскому господству в этой столице.
В 1653 году именно Шархуда поручил приказ императора остановить русских первопроходцев в Приамурье, до того разгромивших крупное маньчжурское войско. Дальневосточный барон-«нань» оказался хорошим стратегом, он нашел уязвимое место у прежде непобедимого противника.
Из документов первопроходцев известно, что на берегах Амура тогда находилось чуть более 300 русских. Но даже такой небольшой отряд не мог прокормиться только охотой и рыбалкой, тем более в условиях боевых действий. Чтобы наловить дичь или рыбу первопроходцам пришлось бы разделиться на небольшие группы, рискуя, что противник сможет громить их по частям. К тому же охота и рыбалка не позволяла сделать больших запасов долгого хранения, удобных в походе и при зимовке. Первопроходцам неизбежно требовался «хлеб», в ту эпоху этим словом они именовали любые возделываемые злаки и растения, вплоть до проса и гороха. «Хлеб» можно было выменять или отнять у немногочисленных аборигенов Приамурья, «дауров» и «дючеров», как называли первопроходцы предков эвенков и нанайцев.
Вот в эту болевую точку и ударил хитрый «нань» Шархуда — маньчжурские отряды, не вступая в бои с хорошо вооружёнными русскими, сгоняли с Амура местные земледельческие племена, заставляя их переселяться южнее. Это сразу сказалось на положении первопроходцев.
«Дючерских людей богдойской царь велел свести с великия реки Амура в свою Богдойскую землю… И где были пашни, те все улусы пусты и выжжены, и севов нет, хлеба не сеяно нигде нисколько. И хлебных запасов ныне в войске не стало, служилые люди и охочие казаки стали все голодны и холодны и всем оскудали…» — писал с амурских берегов в Якутск «приказной человек» Онуфрий Степанов. Именно он в 1653 году сменил Ерофея Хабарова в качестве атамана первопроходцев на Амуре.
«Богдойским царём» казаки именовали маньчжурского императора, а его солдат и подданных называли «богдойскими людьми» или просто «богдойцами». Русскому отряду из-за действий «богдойцев» пришлось заняться поиском пропитания. Как писал сам Онуфрий Степанов: «И поплыл я по совету со всем войском для хлебной нужи на низ по великой реке Амуру, потому что по великой реке Амуру хлеба мало…»
Зиму с 1653 на 1654 год русские первопроходцы провели где-то между современными Хабаровском и Комсомольском-на-Амуре. «И зимовали мы на великой реке Амуре в Дючерской земле, не доплыв Гиляцкие земли… И весною, поделав суды большие и струги, пошли вверх судами по великой реке Амуру в великую реку Шингал для ради хлеба…» — писал позднее в Якутск казачий атаман Онуфрий Степанов.
«Рекой Шингал» русские первопроходцы именовали Сунгари, самый крупный приток Амура, текущий с юга. Только по Сунгари казачьи корабли могли пройти вглубь Маньчжурии к нетронутым войной поселениям с запасами «хлеба». Но именно здесь своего противника и поджидал хитрый «нань» Шархуда со своим войском, усиленным стрелками из Кореи.
Противники столкнулись на водах Сунгари 16 июня 1654 года, примерно в 60 км южнее современной границы России. Первопроходцев было немногим более трёх сотен, войско Шархуды насчитывало в три-четыре раза больше. Обе стороны вели активную разведку, захватывали «языков», и встреча не стала неожиданной ни для русских, ни для маньчжур.
Однако для казаков неожиданностью явилось большое количество ружей у противника и слаженность действий стрелков. Как вспоминал тот день Онуфрий Степанов: «Про Шингалу-реке нас встретила богдойская большая сила ратная со всяким огненным стройным боем…»
Тем не менее, казаки храбро атаковали многочисленного и хорошо вооружённого противника. Первопроходцы были не только боеспособными, но и умелыми людьми, в низовьях Амура при помощи одних топоров они построили чёртову дюжину «стругов», крупных речных кораблей, оказавшихся крупнее тех, что имели маньчжуры на Сунгари. Командир корейских стрелков Пён Гып описал казачьи суда как «очень большие».
И первая русская атака оказалась удачной, речную флотилию маньчжур разгромили. Онуфрий Степанов описывал начало сражения так: «И с тою богдойскою силою дело поставил, и божиею милостию тех богдойских ратных людей из стругов на берег выбили…»
По корейской версии именно командир стрелков Пён Гып убедил «барона» Шархуду заранее подготовить укрепленные позиции на высоком берегу Сунгари, куда и отступило маньчжурское войско после первой успешной атаки русских. Казаки попытались продолжить натиск, высадившись на берег. Но там они попали под огонь пушек и корейских стрелков, укрывшихся за земляными валами и «турами», как наши предки именовали полевые укрепления — ряды плетёных из прутьев высоких цилиндрических корзин, заполненных песком.
Онуфрий Степанов описывал эти минуты так: «И на берегу те богдойские люди стали в крепком месте, из-за валов учали с нами драться. Билися богдойские люди из большево бою, из пушек и пищалей, а били оне из тех пушек по нашим судам, а дралися оне из-за туров и из-за увалов земляных. И на том приступе многих наших людей на том бою ранили…»
В тот день, 16 июня 1654 года русским первопроходцам фактически впервые пришлось столкнуться с регулярной армией. Даже более регулярной, чем лучшие армии Западной Европы той эпохи. Не зря Онуфрий Степанов в описании сражения на Сунгари отметил не только большое количество огнестрельного оружия у противника, но и его одинаковую униформу, и поразительную слаженность действий. Он отметил, что войско врага чётко делилось на «роты» (Степанов использует именно этот кажущийся нам современным термин), каждая «рота» имела отдельное знамя и её бойцы были одеты в одинаковые доспехи-«куяки» и «камковые», то есть шёлковые куртки под цвет соответствующих знамён. «Ротами ж стоят, каково знамя, такие на них и куяки биты на камке на тех людех, и та вся у них драка учёная…» — писал о противнике атаман амурских первопроходцев.
Русская атака захлебнулась под частым огнём маньчжурских пушек и корейских стрелков в одинаковой униформе. «И нам с теми богдойскими людьми дратца стало невозможно, потому что пороху и свинцу нет…» — так объяснил Онуфрий Степанов решение об отступлении. Казаки действительно испытывали нехватку боеприпасов, ведь их ближайший источник находился в Якутске, путь к которому с Амура занимал тогда более полугода. В таких условиях бойцы Степанова решили не продолжать атаки хорошо укреплённых позиций. Казачьи «струги» пошли вниз по Сунгари, возвращаясь на Амур, по словам Онуфрия Степанова, «хлебом гораздо нужны», то есть без продовольствия.
Потери маньчжурского войска по данным корейского командира Пён Гыпа составили четыре сотни убитых, больше общего числа казаков. Однако в Пекин и Сеул с берегов Сунгари отправились известия о большой победе и полном разгроме «северных варваров». В реальности отряд Степанова, хотя и имел много раненых корейскими пулями, но полностью сохранил боеспособность. Хитрый «нань» Шархуда был далёк от победы, но всё же достиг первого стратегического успеха — сумел остановить продвижение казаков к югу от Амура и оставил их без «хлеба».
Пока Шархуда продолжал строить укрепления в устье Сунгари, отряд корейских стрелков вернулся на родину. В следующем 1655 году Пён Гыпа с почестями принял сам корейский «ван»-король Хёджон, он не столько расспрашивал командира о боях с неведомым «северным врагом», сколько прикидывал возможность восстания против маньчжурского императора. Поднять мятеж против Пекина корейский король так и не решился, а единственными сведениями о русских в «Стране утренней свежести» стал лишь рассказ Пён Гыпа об их «свирепости» и необычно длинных носах…
В свою очередь первопроходцы, уже научившиеся отличать маньчжур от китайцев, так ничего и не узнали о Корее и корейцах. Хотя, как вскоре выяснили пекинские власти, казаки Онуфрия Степанова пытались расспрашивать пленных и амурских аборигенов о «большеголовых», быстро стреляющих из ружей. Вероятно казаки так прозвали стрелков Пён Гыпа за характерные большие шляпы, плетёные из ивовых прутьев — непременную часть униформы мушкетёров корейского короля. Увы, приамурские «дючеры», «дауры» и «тунгусы», фактически первобытные люди, ничего не могли рассказать о Корее.
Не прошло и пяти лет, как корейские солдаты по требованию маньчжурского императора вновь направились на север, к берегам Амура. На этот раз, в 1658 году 265 бойцов, в том числе 198 стрелков-мушкетёров, вёл новый «пёнма уху» провинции Хамгён по имени Син Ню. Потомок знатного рода в генеральском чине, всё время похода на север он вёл личный дневник, сохранившийся до наших дней и ставший уникально подробным источником о первых встречах русских и корейцев.
«Вонджонгун» — войско дальнего назначения, в переводе с корейского — соединилось с силами маньчжур всё на той же реке Сунгари. Генерал Син Ню почти ничего не знал о своём будущем противнике. «Неведомо откуда они родом, но живут в лодках, плавают по течению Амура и грабят местность…» — записал кореец в дневнике.
К тому времени в Приамурье произошло немало новых столкновений русских казаков и «богдойских людей». В 1655 году, ободрённые первым частичным успехом на Сунгари, маньчжуры попытались осадить отряд Онуфрия Степанова в небольшом остроге, возведённом казаками на южном берегу Амура в устье реку Кумары(ныне это территория КНР напротив Шимановского района Амурской области). Но осада провалилась, маньчжуры отступили с большими потерями. Следующие два года отряд первопроходцев Степанова, получив небольшие подкрепления из Якутска, провёл в плаваниях по всему Амуру от Шилки до Уссури — летом казаки перемещались на лодках-«стругах» по Приамурью, в поисках пропитания и меховой дани, а зимы пережидали в тут же возводимых острогах. Онуфрий Степанов сумел даже отправить в Якутск и далее в Москву почти пять тысяч соболиных шкурок — огромную ценность для той эпохи!
Не теряли время и маньчжуры, строившие на реке Сунгари сильный военный флот. К лету 1658 году барон-«нань» Шархуда имел под своим началом 47 крупных кораблей, на которых разместилось большое войско — 2450 человек. Всех русских на тот момент в Приамурье насчитывалось не более пяти сотен.
Решающее столкновение произошло 30 июня 1658 года примерно в 10 км от устья Сунгари ниже по течению Амура. В позапрошлом XIX веке русские переселенцы назвали ту местность Корчеевская лука или Корчеевский плёс, сегодня это амурский берег Ленинского района Еврейской автономной области.
Вечером накануне сражения, 361 год назад, большая часть отряда Онуфрия Степанова — около 300 человек на 11 судах — располажилась на отдых посреди Амура. Ещё две сотни первопроходцев на семи судах ранее отправились в разведку, искать флот противника. Мы уже никогда не узнаем, сумел ли «нань» Шархуда обмануть казачьих дозорных или ему просто повезло разминуться с ними среди многочисленных островков и проток возле устья Сунгари — так или иначе, но 47 маньчжурских кораблей, или «бусов» на языке первопроходцев, с рассветом неожиданно атаковали русских.
Как записал в дневнике кореец Син Ню: «При виде одиннадцати кораблей противника, которые стояли со спущенными парусами в самом центре Амура, наша флотилия сразу устремилась к ним…» То же событие описал и Артём Петриловский, племянник Ерофея Хабарова, один из немногих выживших после той схватки: «Июня в 30 день на великой реке Амуре ниже Шингалу-реки пришли богдойские люди с великим войском на сороке семи бусах с большим огненным нарядом, с пушками и с мелким оружьем, и на нас напустились и ис пушек с судов нас збили…»
На палубах маньчжурских кораблей находилось шесть сотен отборных латников, четыре сотни лучников и 307 стрелков из ружей (в том числе 198 корейских мушкетёров). Почти все три сотни русских тоже имели ружья, но помимо многократного преобладания в людях, у маньчжуров было подавляющее превосходство в артиллерии — на кораблях казаков имелось всего 6 пушек, а у маньчжуров в семь раз больше. Неожиданность атаки и огонь вражеской артиллерии заставили первопроходцев покинуть палубы кораблей, укрывшись в трюмах.
Обрадованные маньчжуры и корейцы ещё не знали, что их ждут тяжкие потери и долгий кровавый бой. Тем более никто из них в ту секунду не подозревал, что ближайшие часы на два грядущих столетия предопределят судьбу будущих границ России и Китая на Дальнем Востоке.
Глава 13
«Корейский нос» и «сверхъестественные ружья». Часть II
Три с половиной века назад корейские мушкетёры, лучшие стрелки Дальнего Востока той эпохи, стали невольными противниками русских первопроходцев. Битва на Амуре, начавшаяся 30 июня 1658 года, не только предопределила будущую границу России и Китая, но и стала поводом для первого, доподлинно известного в нашей истории разговора русского и корейца. Обоим народам ещё предстояла долгая и непростая история знакомства и познания столь непохожих друг на друга цивилизаций…
30 июня 1658 года генерал Син Ню, командир корейского отряда в маньчжурском войске, записал в дневнике: «Наши корабли один за другим, маневрируя, приблизились к вражеским на расстояние около одного ли (примерно 500 метров —
На каждом маньчжурском судне находилось по 5 корейских мушкетёров. Именно они и многочисленные пушки составили главную силу огня, обрушившегося на казаков. Под прикрытием стрельбы, войско Шархуды попыталось взять казачьи суда на абордаж — маньчжурского барона манили драгоценные собольи шкуры, собранные первопроходцами за несколько лет по всему Амуру.
«Наши корабли окружили вражеские корабли и, забросив металлические крюки, подтянули их к себе…» — так описывает те минуты Син Ню в дневнике. Казалось, русские сейчас будут окончательно смяты превосходящими силами противника. Но тут первопроходцы продемонстрировали свою боеспособность — подпустив врага поближе, они неожиданно выскочили на палубы и разом дали залп из ружей почти в упор. Казачьи кремневые ружья были совершеннее и смертоноснее корейских фитильных мушкетов. За секунду маньчжуры потеряли почти сотню убитыми и еще больше ранеными.
Потери корейских стрелков так же были велики — 7 убитых и 24 раненых, в том числе десяток тяжело. Благодаря дневнику генерала Син Ню мы сегодня поимённо знаем корейцев, погибших в тот день от русских пуль посреди Амура: Юн Геин, Ким Дэчхун, Ким Сарим, Чон Герён, Пэ Мёнджан, Лю Бок и Ли Ынсен.
Русский залп заставил флотилию Шархуды отступить и начать забрасывать казаков ядрами и горящими стрелами издалека, уже не думая о захвате трофеев. «Срочно стали стрелять огненными стрелами, в результате чего по очереди загорелись семь вражеских кораблей…» — записал Син Ню в дневнике.
Русские сопротивлялись отчаянно, даже сумели перейти в контратаку и захватить один из маньчжурских кораблей. Но сказалось численное превосходство противника, в рукопашной схватке контратаковавших казаков задавили массой маньчжурских латников. В той резне пал и командующий первопроходцами — атаман или, как тогда говорили наши предки, «приказной человек великой реки Амура новой Даурской земли» Онуфрий Степанов, семь лет назад простым кузнецом пришедший в Приамурье с отрядом Ерофея Хабарова.
История не любит проигравших — сегодня Хабарова знают все, хотя бы по одноимённому городу и краю, а вот Онуфрию Степанову, сделавшему для присоединения берегов Амура к России ничуть не меньше, исторической памяти не досталось. Хотя в том нет его вины — атаман по прозвищу Кузнец, «приказной человек великой реки», сражался умело и храбро — но свой главный бой он проиграл.
К вечеру 30 июня 1658 года главные силы русских на Амуре были разгромлены. Из 11 наших кораблей семь были сожжены, три захвачены маньчжурами и только одному удалось вырваться из окружения и уйти от погони. Из трёх сотен казаков выжило менее трети — 45 во главе с раненым племянником Хабарова, Артёмом Петриловским, прорвались на спасшемся корабле и еще четыре десятка тех, кто, выпрыгнув с горящих судов, сумел в последующие дни и недели выжить во враждебной тайге.
В дневнике корейский генерал отметил, что многие русские предпочли смерть плену: «Пятеро солдат из разгромленного вражеского отряда сделали из камыша и веток плот и поплыли на нем… Стали их преследовать, и они не могли убежать. Тогда они решили: „Чем умирать от ваших рук, лучше убьём себя сами“. Бросились в воду и умерли. Еще три человека, которые не смогли сесть в одновесельную лодку и которым было некуда идти, бросились в воду и умерли…»
Более 200 казаков, включая атамана Онуфрия Степанова, погибли. Согласно дневнику Син Ню, подчинённые маньчжурам «жители собачьих посёлков» — так кореец обозвал людей, ездивших на собачьих упряжках — резали и поедали трупы русских. Видимо, Син Ню стал свидетелем первобытной традиции некоторых плёмен Приамурья, практиковавших ритуальное поедание кусочка печени убитого врага.
Но главное внимание корейского генерала привлекли сами русские и захваченные у них трофеи. «Их стрелковое искусство превосходно. В предыдущих войнах маньчжуры терпели от них серьезные поражения и несли большие потери убитыми…» — написал Син Ню о поверженном враге через два дня после сражения.
Маньчжуры захватили в плен десять казаков, и корейский генерал попытался понять, что же это за люди. «Их лица и волосы очень сильно напоминают варваров, но выглядят они более свирепыми… Переводчик говорит, что они О-ро-со, я раньше о такой стране не слышал… Видно и маньчжуры не знают откуда они пришли» — записал Син Ню в дневнике.
Больше всего командира корейских мушкетёров заинтересовали и поразили, конечно же, доставшиеся победителям русские ружья. Корейцы использовали фитильные мушкеты, в которых порох поджигался тлеющим шнуром, тогда как у русских первопроходцев имелись на вооружении более совершенные кремневые ружья. Поражённый генерал Син Ню назвал эти трофеи «оружием со сверхъестественной системой воспламенения пороха». Он писал в дневнике: «В ружьях врагов, в отличие от наших, не используют фитиль. Внутри них находится металлическое огниво и каменное кресало. Металл и камень ударяются друг о друга и высекают пламя. Это удивительный механизм…»
Корейский генерал попросил барона Шархуду дать ему хотя бы немного столь совершенного русского оружия: «Поскольку ружья врагов особенные, то радость триумфа ещё больше возрастет, если подарить нашему государству несколько стволов…» Однако, маньчжур отказал корейцу и все трофеи отправил в Пекин, а обиженный Син Ню записал в дневнике о своём командующем: «Этот подлец жадничает…»
Из десятка русских пленных, один оказался на корабле Син Ню. Корейский генерал попытался поговорить с ним, через маньчжурского переводчика, знавшего лишь приамурские диалекты и не владевшего русским. Однако кое-что кореец сумел понять даже из такого общения, и выясненные им факты потрясли его ещё больше.
«Вражеский пленник говорил, что после того, как они покинули свою страну, они четыре года добрались сюда, на Амур. Как можно четыре года идти по чужим землям, а после этого ещё и сражаться в этих местах? Этому невозможно поверить…» — записал в дневнике корейский генерал, поражённый фантастическим и невообразимым для него расстоянием, покорившимся русским казакам. Обитатель ещё средневековой Кореи просто не мог даже представить себе те пять тысяч вёрст, лежащих между Уралом и границами его родины.
Разговор, столь поразивший Син Ню и состоявшийся в июле 1658 года где-то на реке Сунгари, стал первым достоверно известным фактом общения русского и корейца. Сегодня мы знаем слишком мало о дальнейшей жизни даже знаменитого в Корее генерала, тем более навсегда неведомой остаётся для нас и судьба того русского пленника, первого в нашей истории поговорившего с жителем «Страны утренней свежести».
Осенью 1658 года отряд мушкетёров Син Ню возвратился на родину. Маньчжуры показали своим корейским вассалам, кто хозяин положения — не только не поделились добытыми у русских трофеями, но и заставили Син Ню оставить имевшиеся у него боеприпасы.
Однако на родине вернувшегося генерала встретили с большими почестями. Ему присвоили почётное звание «великого мужа исключительных добродетелей», а от имени короля-«вана» по всей Корее распространили официальное сообщение: «В минувший год в северных пограничных районах были свирепые варвары, которые кусали и убивали людей, и их никак не могли изгнать. С этой целью во главе воинов великий муж Син Ню бодро отправился в поход. Ветер был свеж, погода ясная. Нашли вражеское логово и сожгли его, доказав варварам своё превосходство. Возвратились с пением победных гимнов и заслужили похвалу от вана…»
Победа, к которой были причастны корейские стрелки, действительно оказала немалое влияние на историю Дальнего Востока — разгром отряда Онуфрия Степанова остановил русское продвижение в Приамурье. Хотя впереди было ещё три десятилетия упорных «албазинских» войн между маньчжурами и казаками, но именно бой 1658 года у Корчеевской луки стал переломным моментом. В конечном итоге именно он привёл к тому, что нашей стране на полтора столетия пришлось отказаться от Амура.
В Корее же этот бой стал весьма популярным фактом истории. Следующую четверть тысячелетия корейцы не участвовали в войнах и тем более не имели никаких побед, к которым были бы причастны. На фоне обидного подчинения маньчжурскому императору всё это требовало хоть какого-то повода для национальной гордости — таким поводом и стал «северный поход» генерала Син Ню. О нём не раз с гордостью писали корейские литераторы и историки XVIII–XIX веков.
Даже в наши дни, на исходе XX века историк из Южной Кореи, натягивая реалии «холодной войны» и противостояния с СССР на эпоху первопроходцев, так описывает значение той победы с участием корейских мушкетёров: «Успехи в боях на Амуре имели мировое значение, ибо в этих сражениях, благодаря решающей роли отрядов корейских стрелков, впервые был поставлен заслон российскому проникновению в Восточную Азию. В результате их Россия, в течение 10 лет бросавшая вызов мировому порядку, была изгнана из бассейнов рек Амура и Сунгари. Кроме того, была обеспечена безопасность корейских границ…»
Едва ли наследники Хабарова в ту эпоху могли хоть как-то угрожать «безопасности корейских границ». Более того, после боёв с мушкетёрами Пён Гыпа и Син Ню в России следующие два десятилетия всё ещё ничего не знали о Корее. Первые достоверные сведения о «Стране утренней свежести» собрал лишь искусный дипломат Николай Спафарий (
Именно это «Описание» дало русским первые знания о Корее, с него можно и нужно начинать историю российского корееведения. Спафарию так и не удалось самому побывать в «Стране утренней свежести», информацию о ней он собирал в столице маньчжурского Китая, однако ему удалось составить на удивление точное и ёмкое описание прежде неведомой страны.
«Государство Корей стоит меж уездом Леаотунг и рекою Амур, в нём есть хан особной, только поддан китайскому хану…» — писал российский дипломат, имея в виду, что Корея располагается между Амуром и Ляодунским полуостровом, а корейский король подчиняется маньчжурскому императору, царствующему в Пекине.
В эпоху, когда еще не было точных карт мира, географические сведения Спафария были весьма достоверны. Он первым чётко описывает «великий морской нос», то есть Корейский полуостров: «То государство стоит на великом носу морском неподалеку от усть Амура. Только та трудность есть, что надобно обходить тот нос далеко по морю. А как бы не было того носа, от усть Амура зело бы было близко ехать в Китай, однакожде и так мочно ехать, только далеко будет объехать. Только тот путь морской ещё не проведан, потому что никто от русских ещё от усть Амура мимо Кореи в Китай не ходили…»
Поделиться книгой: