Помоги проекту - поделись книгой:
Так записанное учёными-этнографами уже в XXвеке предание эвенов «О прошлой жизни» рассказывает: «В старину эвены и коряки враждовали между собой и всё время воевали. И сейчас ещё можно найти по берегу Охотского моря остатки деревянных луков, наконечники стрел, человеческие кости… Коряки имели в то время стрелы с китовыми и каменными наконечниками. У эвенов уже были железные наконечники стрел, а также железные пальмы. Эвены убивали коряков-мужчин, а женщин и детей брали в плен…»
К моменту появления русских «тунгусы»-эвены искренне считали своим отвоёванное у коряков Охотское побережье, богатую по таёжным меркам землю. На ней они хотели жить свободно — ловить рыбу, вольно пасти оленей и свободно ходить в набеги на своих первобытных соседей.
Появление на берегах Охотского моря новых людей в стальных доспехах и с огнестрельным оружием привело к новым конфликтам. Однако не все «тунгусы Ламского моря» вступили в войну с первопроходцами, многие согласились уплачивать русским меховую дань в обмен на спокойную жизнь и торговлю.
Таким оказался один из самых авторитетных эвенских «князцов» по имения «Ковыр» или «Ковыря». Его многочисленный род кочевал в верховьях реки Охота. Старый князь Ковыр участвовал в стычках с отрядом Ивана Москвитина — именно его люди «закололи пальмами» Дружину Иванова, первого русского, погибшего на берегу Тихого океана. Сам «князец» Ковыр в том бою потерял убитым племянника и пленным одного из своих двенадцати сыновей. Но, когда вслед за первыми русскими стали один за другим приходить новые отряды людей с железным оружием, Ковыр решил прекратить сопротивление, присягнул русскому царю и согласился уплачивать меховую дань.
Но мирная жизнь продолжалась недолго. Как гласит документ из архивов Якутского острога: «Промышленный человек Федулка Абакумов своровал, того тунгусского князца Ковырю убил из пищали до смерти…». На русском языке XVIIвека «своровал» означало любое нарушение закона, а «промышленными людьми» именовали тех, кто, не будучи на государственной службе, торговал с первобытными племенами на свой страх и риск.
Примечательна реакция русских властей после убийства вождя первобытного эвенского рода. «Князец Ковыря» согласился платить меховую дань, а значит попал под охрану российских законов. «„Промышленный человек Федулка Абакумов“ был арестован казаками из Охотского острога и доставлен в Якутск, где его пытали на дыбе в присутствии одного из сыновей „князца Ковыри“». Под пыткой Абакумов уверял, что «по тунгуски говорить сам мало умеет, потому побоялся, что тот Ковыря убьёт его самого…» Следствие вёл воевода Василий Пушкин, оправданиям «промышленного человека» он не поверили, убийцу посадили в тюрьму.
Сыновья убитого требовали мести. Как записал воевода Пушкин: «После Ковыри осталось двенадцать сыновей, и которой сын его ныне в Якутске бил челом, чтоб велети убийцу отца его повесить, или им отдать его убить…» Василий Пушкин не решился сам принять такое решение, и в итоге приговор по убийству эвенского «князца» пришлось выносить на высшем уровне в самой Москве.
Пока в течение года вести шли до столицы России и обратно, на берегах Охотского моря возмущенные родичи убитого по законам кровной мести убили «русских промышленных людей одиннадцать человек». В итоге сам царь вынес по поводу смерти князца Ковыри соломоново решение: «Промышленного человека Федулку бить кнутом нещадно и посадить в тюрму, а Ковыриным сынам говорить, что им того Федулку для убойства отдати не велено, потому как учинили неправду, не дождався нашего указу многих наших промышленных людей побили и отомстили сами собою…»
Не все из двенадцати сыновей убитого «князца» согласились с таким решением царя. Один из них, по имени Зелемей, решил не просто мстить дальше, а полностью ликвидировать русское присутствие на берегах Охотского моря. Понимая, что одолеть пришельцев будет сложно, сын убитого Ковыри решил поискать союзников южнее, за Амуром, на территории современного Китая…
Глава 3
Битва за Ламское море: «Их вышло к нам много збройны и оружны и учали с нами дратца…»
«Июня в 3 день пришли морем на устье Охоты реки, и в те поры на устье иноземцев тунгусов многих родов было тысяча и больше, и встречали нас збройны и оружны, с луки и с копья, в доспехах и в шишаках в железных и костяных, и в Охоту пустить не хотели, хотели побить…» — так позднее рассказывал «служилый человек» Семён Епишев, в 1651 году во главе 28 казаков отправленный из Якутска «на большое море Окиян и реку Охоту».
Отряд Епишева спешил на помощь казакам Семёна Шелковникова, пятый год жившим в устье реки Охоты за частоколом основанного ими «острожка». К моменту прибытия помощи первое русское поселение на берегу Тихого океана уже много месяцев осаждали «тунгусы»-эвены, возмущенный убийством «князца Ковыри». Епишеву и его 28 казакам пришлось 11 суток с боем проходить несколько вёрст, отделявших морское побережье от осаждённого «острожка».
Стальное и огнестрельное оружие русских было сильнее луков и костяных стрел оленьей кавалерии «тунгусов». Однако сказывалось численное превосходство эвенов — едва ли их было «тысяча и больше», но маленький русский отряд уступал своим противникам по численности многократно.
Сегодня мы мало знаем о тех боях, лишь по отдельным отрывкам в сохранившихся архивных документах можно попробовать восстановить специфику войны на берегах «Ламского моря». Эвены, всадники на оленях, по многу часов обстреливали русских стрелами с костяными наконечниками, выжидая удобный момент для атаки. Однако железные кольчуги, сабли и ружья первопроходцев делали их почти непобедимыми.
Семён Епишев пробился в Охотск. «Божею милостию и государевым счастием, я, Сенка, пришед на Охоту, служилых людей от тех иноземцев выручил и застал только чуть живых двадцать человек…» — вспоминал он позднее. Из отряда Семёна Шелковникова, пришедшего на берега Охотского моря в 1647 году, за пять лет выжила лишь половина. Умер и сам Семён Шелковников, его пост главного русского начальника на берегах Тихого океана занял его тёзка, Семён Епишев.
Не сумев захватить Охотский острог племена «тунгусов»-эвенов вновь рассыпались по своим кочевьям. И казаки Епишева стали громить их по отдельности. Одну из таких вылазок Епишев позднее опишет в докладе якутскому воеводе: «Ходил я Сенка из острожку с служилыми людьми в поход вверх по Охоте на неясачных иноземцев… И как был я Сенка с служивыми людьми у них в улусах, их вышло к нам много збройны и оружны и учали с нами дратца, бились с нами многое время, и Божие милостию на том бою убили мы у них семь человек до смерти, а сами в острог отошли здоровы, а на том бою со мною было двадцать девять человек, а иноземцов было много…»
Спустя два года «на Ламу» с берегов Лены из Якутска для помощи людям Семена Епишева отправили 35 казаков во главе с «пятидесятником» Борисом Оноховским. Впоследствии русские отряды направлялись к «Ламскому морю» раз в два-три года — поддержать или сменить прежних обитателей Охотского «острожка», число которых постоянно уменьшалось от болезней и стычек с местными «тунгусами-ламутами», как русские прозвали племена приморских эвенов.
Попытки принудить первобытные племена к уплате меховой дани оборачивались постоянными конфликтами. В 1654 году пришедший на берега Охотского моря новый отряд «сына боярского» Андрея Булыгина обнаружил, что русский острог в устье реки Охоты сожжён, а остатки прежних русских отрядов отступили к реке Улье…
Охотский острог, ставший главный русским центром на берегах Тихого океана, казаки восстановили в следующем 1655 году на новом месте. У берега Охоты в семи верстах от моря встал неровный треугольник из высокой деревянной башни и двух больших изб, соединённых деревянной стеной, высотою четыре метра. По меркам европейских или китайских границ это был небольшой сторожевой пост, но для дальневосточного Севера и его первобытных обитателей такой «острожек» стал неприступной крепостью.
Жизнь Охотска с самого начала оказалась перманентной войной. Часть эвенов соглашалась платить меховую дань, те же, кто отказывался, считались «немирными» и становились целью казачьих набегов. У первопроходцев быстро выработалась своя тактика — летом они старались не воевать, заготавливая рыбу и продукты, а в набеги на «немирные» и «неясчаные» кочевья эвенов ходили зимой на оленьих нартах или собачьих упряжках.
Смысл этой постоянной войны был простой и очевидный — драгоценный мех! В русских документах той эпохи цель военных походов описывается откровенно и без затей: «Чтоб они, тунгусы, старую дурость покинули и дали бы от себя государю ясак без бою…»
С середины XVII столетия район Охотского побережья стал главным источником соболей. Уже первые основатели Охотского «острожка», казаки Семёна Шелковникова, с боем собрали 857 шкурок. В Москве такое количество меха стоило огромное состояние, а столь точная цифра нам известна потому что «ясак» всегда строго учитывался в документах. Нам неизвестны судьбы многих людей, а количество соболей, «пупков собольих» и прочих «лисичёнок» по документам из архивов Якутского острога можно восстановить с поразительной точностью почти за каждый год.
По мере подчинения окрестных племён сбор соболей в Охотске рос, превышая две тысячи драгоценных шкурок ежегодно — в два раза больше, чем собиралось во всех острогах на Колыме и Индигирке. Сам по себе «ясак», налог мехами на местных «тунгусов», был вроде бы невелик, всего три-четыре шкурки на каждого взрослого мужчину в год. Но проблемы начинались при приёме дани в «государеву казну» — казаки в Охотске старались засчитывать в качестве уплаченного «ясака» только самые качественные и дорогие меха, оценивавшиеся по максимальной цене в 10 рублей (стоимость хорошего дома в Москве той эпохи) за одну шкурку. Естественно, это вело кпостоянным конфликтам с таёжными охотниками.
Однако все бунты «тунгусов» против первопроходцев, даже большие, заканчивались поражениями. Так было, пока у мятежников не появился авторитетный и хитрый вождь — в русских документах той эпохи он носит имя «Зелемей Ковырин», один из двенадцати сыновей «князца Ковыри», убитого ещё в 1649 году «из пищали до смерти промышленным человеком Федулкой Абакумовым».
Хотя русские власти и наказали убийцу, Зелемей не простил смерти отца. Его месть документы той эпохи описали подробно. Много лет мститель исправно платил «ясак», считаясь в Охотске «лучшим человеком», главой мирного рода. И вот 3 декабря 1666 года Зелемей «с товарыщи» приехал в острог с тревожной вестью — якобы на берегах реки Охоты появились «неясачные тунгусы и ясачных людей в шатость призывают». По словам Зелемея, злоумышленники не только агитируют эвенов не платить дань, но и собираются напасть на русский караван, когда он на исходе зимы повезёт в Якутск собранную в Охотске «соболиную казну», меховую дань.
Фёдор Пущин, в то время «Ламский прикасчик», то есть глава Охотского острога, поверил рассказу «лучшего человека» Зелемея. В поход против описанных Зелемеем мятежников отправили большой русский отряд — полсотни «служилых и промышленных людей» во главе с Потапом Мухоплевым. Потап был «якутским казаком», его отца много лет назад сослали из Томска на берега Лены за участие в бунте.
В декабре 1666 года отряд Мухоплева вместе с Зелемеем ушёл на собачьих упряжках вверх по реке Охоте. «И тех всех служилых и промышленных людей побили, а как того подлинно в Охотском остроге не ведомо, потому что из того походу русских людей в живых никого не осталося…» — записано в донесении, отправленном в том году из Охотска в Якутск.
Разгром отряда в полсотни человек — крупная битва по меркам той эпохи для дальневосточного Севера. Для эвенов-«тунгусов» это был небывалый военный успех, сразу превративший Зелемея Ковырина в самого авторитетного на берегу Охотского моря «сонинга», как называли военного вождя в диалекте приморских эвенов.
Позднее русские власти в Охотске сумели собрать некоторые сведения о судьбе полусотни человек из погибшего отряда Потапа Мухоплева. Коварный Зелемей дождался, когда русские разделятся на части в поисках мифических бунтовщиков. «По злому умыслу возмутился умом Зелемей со всеми ясачными иноземцами розных родов, и тех служилых людей Потапа с товарыщи, залегши на дроге, тайным делом из прикрыта побили, и тех, которые оставались в юртах, обманом побили же…» — описывает уничтожение русского отряда документ Охотского острога.
«Возмутившийся умом» Зелемей не собирался ограничивать свою месть лишь отдельным, пусть и большим успехом. Он задумал свержение всей русской власти на берегах Охотского моря.
Своих посланцев мятежник отправил ко всем родам эвенов, даже к тем, которые кочевали в верховьях приполярной Колымы и Алазеи. Сын убитого «князца Ковыри» оказался хорошим психологом, он убеждал соплеменников, что там, далеко на Западе за Якутском, вовсе нет никакой большой России, многолюдством которой эвенов пугали хозяева Охотского острога. «Вы глупые люди, русского языка не знаете, а русские ж люди нас обманывают, сказывают нам мол ждут в Охотцкой острог на перемену всё больше людей, но больше людей в Охотцком остроге не бывало…» — так передают русские архивные записи агитационные речи Зелемея перед соплеменниками.
У первопроходцев к тому времени уже были свои сторонники и шпионы среди «тунгусов-ламутов», эвенских племён Охотского побережья. Благодаря им раскрылись и политические планы Зелемея: «А как де на Охоте русских людей изведём, то и по иным рекам всех русских людей переведём, а впредь для береженья и опасу своего призовём к себе богдойских людей…»
«Богдойскими людьми» в XVII веке русские первопроходцы называли обитавших южнее Амура маньчжуров, имевших свою развитую государственность и боеспособную для той эпохи армию с огнестрельным оружием. Первобытный вождь Зелемей оказался грамотным «гелполитиком» — хотя реки Охота и Амур разделены полутора тысячью вёрст тайги и горных хребтов, но племена маньчжуров являются дальними сородичами эвенов, их языки соотносятся друг с другом, примерно, как русский и польский. Так что Зелемей и правивший в Пекине великий маньчжурский император Канси, хоть и с трудом, но смогли бы понять друг друга без переводчика.
Именно император Канси Сюанье, глава стремительно росшей маньчжурской империи, требовал у попавших на Амур русских первопроходцев «побыстрее вернуться в Якутск, который и должен служить границей…» Вождь северных эвенов Зелемей явно знал о боях русских казаков и маньчжурских войск в Приамурье. Именно маньчжуры сформировали современную границу Китая, и увенчайся успехом план «Зелемея Ковырина» с «призванием богдойских людей» на реку Охоту, то вполне вероятно, что северная граница КНР могла бы сегодня проходить где-то у истоков Колымы…
С февраля 1666 года Охотский острог оказался в осаде «немирных тунгусов». Однако не все эвены хотели воевать с русскими, и Фёдор Пущин, главный «прикасчик» на берегах Охотского моря, сумел отправить через них в Якутск послание с просьбой о помощи.
«Ныне нас в Охотцком острожке, дряхлых и цынжалых, всех числом тридцать человек, а острог гораздо ветх, и за малолюдством по лес сходить и острог починить и корму на себя добыть никак не суметь, потому что тунгусы не выпустят, днём и ночью на ружье лежим…» — писал Пущин в Охотск. У обманутого Зелемеем «прикасчика» явно был литературный талант, его надрывное «днём и ночью на ружье лежим» даже сквозь столетия ярко передаёт отчаяние защитников острога.
Всадники на оленях не стремились штурмовать деревянную крепость, неприступную их каменным топорам и костяным стрелам, но крепко заперли горстку казаков в его стенах. Зелемей не хотел штурмовать острог и потому, что за его частоколом, среди семидесяти «аманатов»-заложников, казаки держали и одного из его братьев. Трёх заложников Фёдор Пущин приказал повесить, как сказано в его послании якутскому воеводе: «Чтоб на то смотря воры не воровали, к острогу не приступали, служилых людей не побивали…»
Но «прикасчик» мог не только красноречиво умолять о помощи или вешать заложников — защищая Охотский острог, он проявил немало смекалки. Как пишут старинные документы, Пущин «поделал многие деревянные пушки». Чтобы отпугнуть всадников на оленях, гарнизон острога изготовил и выставил на стенах деревянные орудия. Сегодня мы уже не узнаем, были ли то макеты, предназначенные только обмана мятежников, или практиковавшиеся в то время настоящие деревянные пушки, способные при штурме сделать один, а если повезёт, то и два выстрела каменной дробью.
«Конечно надобно чтоб пришло в Охотцкой острог самое малое полтораста человек, а добро бы и больше… А ныне на милость Божию уповаем и, чая выручки, ожидаем как тебе воеводе Бог по сердцу положит» — умолял Пущин якутского воеводу в записке, переданной через верных «тунгусов».
Воеводой в Якутске в то время был Иван Голенищев-Кутузов, предок знаменитого фельдмаршала, победителя Наполеона. Первобытный «Зелемей Ковырин», конечно не был Бонапартом, но тоже являлся опасным противником. И якутский Кутузов действовал решительно — спустя несколько суток по получении на Лене просьбы о помощи из Охотска, к берегу «Ламского моря» спешно отправился отряд в полсотни казаков во главе с Артемием Петриловским.
Выбор командира для экстренного похода не был случайным — Петриловский, родной племянник Ерофея Хабарова, раньше сражался с войсками маньчжурского императора на Амуре. Опытный воин, он имел свои счёты к маньчжурам, убившим немало его боевых товарищей, и горел желанием поквитаться с теми «тунгусами», кто бунтовал против русских, уповая на поддержку «богдойских людей».
Петриловский совершил невозможное — полторы тысячи вёрст извилистого таёжного пути из Якутска в Охотск преодолел за пятьдесят суток. Учтя способность Зелемея готовить неожиданные засады, всю дорогу треть казаков постоянно шли «в ертауле», то есть с заряженными ружьями и в полной боевой готовности. Остальным приходилось надрываться, тянуть бечевой лодки против течения горных рек или нести припасы сквозь тайгу. «Наспех днём и ночью поспешением радели» — напишет позднее племянник Хабарова в своём отчете о походе к Охотскому морю.
26 августа 1666 года отряд Петриловского достиг устья реки Охоты. Спустя несколько недель прибыл и второй русский отряд, посланный из Якутска вслед за племянником Хабарова. Всего у Охотского острога собралось почти 130 хорошо вооружённых первопроходцев — настоящая армия по первобытным меркам дальневосточного Севера.
Неожиданное появление столь крупных русских сил вызвало распад сколоченной хитрыми речами Зелемея хрупкой коалиции эвенских родов. Первобытные охотники, понимая бесперспективность сражения с многочисленными ружьями и стальными саблями казаков, поспешили прочь от острога. Скрывшись в тайге, главы мятежных родов один за другим стали сообщать в Охотск, что вновь готовы исправно платить «ясак», налог драгоценными соболями. «А которые ясашные люди были в измене, в винах своих бьют челом…» — с удовлетворением писал спасённый Фёдор Пущин в новом послании в Якутск.
Далёкий маньчжурский император так и не пришёл на помощь «Зелемею Ковырину». Во-первых, маньчжуров в то время куда больше интересовали не северные соболя, а драгоценные шелка южного Китая. Во-вторых, на Амуре всё еще стояли русские остроги — первопроходцы оказались слишком сильным противником даже для маньчжуров, давно знакомых с порохом и хорошо оснащённых стальным оружием.
Кроме трёх повешенных Пущиным заложников, никому из участников мятежа Зелемея Ковырина за смерть полусотни русских больше не мстили. И вовсе не потому что власть московского царя была столь гуманной, а по простой материальной причине — массовые убийства и казни «изменивших тунгусов» были бы невыгодны казне, ведь уменьшение плательщиков ясака, тут же снизило бы поступление соболей в виде налога.
Простили даже Зелемея «со всем родом своим». Спрятавшийся от русских главный мятежник тоже прислал в Охотск из таёжной глуши соболиную дань, и следующие годы мирно пас своих оленей. Вплоть до нового мятежа, вспыхнувшего 12 лет спустя…
Глава 4
Битва за Ламское море: жизнь и смерть в первом русском поселении на берегу Тихого океана
Три с половиной века назад Охотский острог на побережье одноимённого моря стал главным источником драгоценных соболей для российского государства, а жизнь первопроходцев и эвенов-«тунгусов» возле «Ламского моря-окияна» стала чередой столкновений и примирений. О войне и мире, о жизни и смерти в первом русском поселении на берегу Тихого океана продолжится наш рассказ…
Спустя два десятилетия после первого появления русских на тихоокеанском побережье за частоколом Охотского острога сложилась своя особенная жизнь. Сюда, один за другим, приходили отряды первопроходцев. Исключительно мужчины — первые русские женщины здесь появятся только на исходе XVIIстолетия. Естественно у мужчин, вынужденных годами жить на диком берегу «Ламского моря», возникал вопрос о противоположном поле.
Первые две женщины, поселившиеся в Охотском остроге, были пленницами, привезенными сюда еще отрядом Василия Пояркова, возвращавшимся с Амура (об этой одиссее будет рассказано в следующей главе). На берегу «Ламского» моря амурские дамы прижились и вышли замуж за «служивых людей» Фёдора Яковлева и Ждана Власова — те даже специально возили их из Охотска в Якутск, чтобы крестить и официально оформить брачные отношения. Архивные документы той эпохи сохранили для нас сведения об этих русско-«тунгусских» семьях, впервые возникших на берегу Тихого океана.
Всю эпоху первопроходцев, весь XVIIвек Охотск прожил без церкви и собственного священника. Зато в остроге нередко гостили «тунгусские» шаманы, а военные походы против «немирных тунгусов» доставляли в острог новых пленниц — на языке первопроходцев захваченные в бою женщины назывались «ясырками» или «бабами погромными». Нередко казаки и просто покупали девушек у окрестных эвенов.
Однако женщин в Охотске всегда было гораздо меньше, чем мужчин, и такой дисбаланс рождал конфликты и кипящие страсти. Так ещё в 1652 году командир острога Семён Епишев доносил в Якутск о том, как из Охотска сбежало «пять баб погромного ясыря». Проблема была значительной, ведь за стенами острога из-за этого едва не случилось побоище — семь казаков, Степан Кирилов, Птарикей Герасимов, Василий Елистратов, Иван Суря, Максим Григорьев, Афонасий Курбатов и Андрей Тереньтев, оставшись без женской ласки, попытались отнять у своего сослуживца, казака Давыда Титова, «бабу тунгусскую именем Мунтя», которую тоткупил у эвенов за внушительную сумму в 10 рублей серебром.
Со временем в Охотске эпохи первопроходцев сложилась особенная практика временной аренды женщин. «Служилые люди» прибывали сюда в «государеву службу» на три-четыре года. И если за это время они не умирали от болезней или не погибали от стрел «немирных тунгусов», то возвращались в Якутск и другие сибирские города. Покупать «ясырку» было дорого, поэтому очередные казаки охотского гарнизона просто арендовали на три года девушек у окрестных эвенов — первобытные охотники считали такую сделку выгодной, ведь за слабую женщину, которую будут кормить другие, а потом ещё и вернут, можно было получить железный нож… На языке XVIIвека такие временные казачьи жёны назывались «кортомными» или «кортомленными девками», от древнерусского слова «кортомный», то есть арендованный.
Была в жизни Охотска эпохи первопроходцев еще одна, удивительная для нас особенность. Все «прикасчики» первого русского поселения на берегу Тихого океана, наряду с порохом и оружием, постоянно просили прислать в острог «вина горячего» и «одекуй». Первое — это, понятно, водка. «Одекуем» же на языке наших предков называли бисер — мелкие шарики из цветного стекла.
Водкой тогда на берегах «Ламского моря» не торговали, казакам её тоже пить не полагалось (хотя, наверняка, они при возможности в тайне нарушали этот запрет). Доставленный за тысячи вёрст сквозь тайгу крепкий алкоголь становился чрезвычайно дорог — на берегах Тихого океана в середине XVIIвека ведро «хлебного вина» стоило несколько десятков рублей, при жаловании рядового казака 5 рублей в год.
Водка в Охотске тогда требовалась для других, самых серьёзных целей — на ней во многом строилась вся разведка и контрразведка. Как в 1652 году писал в Якутск командир Охотского острога Семён Епишев: «Да для иноземцев надобно вина горячего для государевой службы, для расспросу…»
«Иноземцы»-эвенки, как и все северные народы, не имели иммунитета к алкоголю. После чарки водки захмелевший первобытный охотник простодушно выбалтывал всё, даже то, что хотел бы скрыть. Чтобы выведать любые планы и замыслы окрестных племён, «служилым людям» в Охотске не требовались сложные разведывательные комбинации, даже не требовалось пытать пленников — достаточно было иметь флягу водки…
«Одекуй»-бисер был не менее стратегическим товаром, чем водка. «Одекую мало, в подарки дать нечего…» — в том же 1652 году официально жаловались в Якутск из Охотского острога.
Лучшим подарком для первобытных обитателей дальневосточного Севера в ту эпоху было железное оружие. Однако русские первопроходцы по понятным причинам не спешили им делиться с «иноземцами». Зато вторым, самым желанным предметом для первобытных кочевников и рыболовов являлся цветной бисер. В их суровой таёжной жизни разноцветные блестящие стёклышки становились развлечением и страстью не меньшей, чем сегодня для нас высокая мода.
До появления первопроходцев, аборигены северных земель Дальнего Востока украшали свою одежду либо кусочками серебра, либо мелкими раскрашенными косточками. Но серебра было мало, а косточки значительно уступали по яркости и блеску цветному бисеру. Три с половиной века назад каждый таёжный охотник к востоку от Лены знал, что почти любая первобытная красавица полюбит его за пригоршню модного «одекуя». В ту эпоху даже совершенно отмороженные, бесстрашные и непобедимые чукчи, закованные в костяную броню полярные воины, как дети млели от цветных стеклышек. Бисером на севере Дальнего Востока тогда давали взятки, покупали любовь женщин и преданность агентов-разведчиков.
Но явно не все продавались за бисер. Прощённый мятежник Зелемей Ковырин спустя двенадцать лет вновь бросил вызов русской власти. В архивных документах за декабрь 1678 года сохранилась краткая запись: «И пришел Зелемей Ковырин под Охоцкой острожек к родникам своим, и их, родников оленных, отозвал с юртами вверх по Охоте реке к себе жить, а в Охоцкой острожек с ясаком им, тунгусам, ходить не велел…»
Гарнизон Охотска вовремя заметил, что агенты Зелемея собирают сведения о численности и оружии казаков. Но атака мятежников, их многочисленность и хорошее вооружение оказались внезапными.
Сын боярский Пётр Ярыжкин, новый «прикасчик» Охотска, позднее так докладывал в Якутск о событиях, разыгравшихся в январе 1679 года: «Многие тунгусы, больши 1000 человек, пришли под Охоцкой острожек в панцырях и в шишаках и с щитами. Генваря в 7 день, на зоре ятряной, за острожком казачьи дворы обошли тунгусы кругом… И пошли они валом на приступ, и сына боярского Юрья Крыжановского за острожком во дворе обсадили, у избы окна выбили и под стену огня склали. И в казачьи дворишки засели, и из-за них в острог стрелять учали, и стрел на острог полетело что комаров…»
Многочисленные мятежники, во главе с Зелемеем и примкнувшим к нему «князцом» Некрунко, застали врасплох часть русского гарнизона. Те из первопроходцев, кто жил в окрестных избах за пределами укреплений, оказались в смертельной опасности. Пока часть всадников на оленях забрасывали стрелами острог, в окрестных дворах кипела рукопашная схватка.
Комендант Охотска даже успел из-за частокола обменяться несколькими фразами с командиром мятежников. Оба блеснули чёрным юмором. «Что ж вас так много тут собралось?» — риторически вопрошал сын боярский Пётр Ярыжкин, прикрываясь от тучи костяных стрел. «Нас много, а ясаку мало, а зачем пришли сейчас увидите сами!» — кричал ему в ответ князь Зелемей, за углом ближайшей к острогу избы прячась от выстрелов казачьих ружей.
У Петра Ярыжкина и других русских, пробудившихся по тревоге за деревянными стенами острога, не было выбора — им надо было срочно спасать тех, кого мятежники застали врасплох вне укреплений. «И сын боярской Юрья учал кричать о выручке, — вспоминал позднее комендант Охотска, — и я, прося у Бога милости, с десятником Ивашкой Артемьевым, да с казаками Фролкой Яковлевым, с Петрушкой Журавлевым, с Игнашкою Олферьевым, с Спиркою Барабанским, с Ярофейкой Гундышевым, с Никифором Мошинцовым, с Петрушкою Никитиным, с Антошкой Микулиным, с Петрушкою Сергеевым, с Петрушкой кузнецом, с Стенькою Пановым и Федькою котельником, с Ивашкою Дмитриевым и с Ивашкой мелким вышли из острожка на вылазку драться с тунгусами, и дрались с утра до ужина…»
«Ивашки» и «Петрушки» (в XVIIвеке имена простых людей в государственных документах писались только так) с их стальным оружием и ружьями вновь оказались сильнее костяных стрел эвенов. Едва ли мятежников насчитывалась целая тысяча, но их было в разы больше русских. Почти все казаки получили в том бою ранения, и всё же мятежные всадники на оленях вынуждены были отступить от Охотска.
Вскоре «прикасчик» Пётр Ярыжкин, расспрашивая пленников и сохранивших верность русским «тунгусов», выяснил все детали нового мятежа. «Ходил на Алдан летом Зелемей Ковырин и сказывал он якутам и тунгусам, что в Якутском остроге все казаки умерли, осталося два человека живых, и послать в Охоцк некого, более казаков не будет…» — так передаёт русский документ агитацию князя Зелемея среди таёжных охотников. Вдохновлённые такими сказками эвены и пошли на провалившийся штурм Охотска.
Чтобы поддержать гарнизон первого русского поселения на берегу «Ламского моря», из Якутска воевода Фома Бибиков послал шестьдесят казаков во главе со своим сыном Даниилом. Воеводский сын благополучно добрался до Охотска, а в следующем 1680 году двинулся в обратный путь с большим обозом, гружённым «ясачными» соболями.
Отряд из 67 человек на собачьих упряжках выехал из Охотска 22 февраля. Благополучно перевалив горный хребет Джугджура, Данила Бибиков, видимо, почувствовал себя в безопасности и отпустил в Охотск треть людей. Оставшиеся продолжили путь в Якутск, и 6 марта 1680 года на реке Юдоме, что протекает на современной границе Якутии и северной части Хабаровского края, попали в засаду.
Русский отряд атаковали люди «князца» Некрунко, ближайшего соратника Зелемея. В прошлом году, при неудачном штурме Охотска, Некрунко потерял в бою родного брата и жаждал мести. Месть удалась — отряд Данилы Бибикова почти полностью погиб. Спаслись лишь пятеро казаков — Иван Суздалов, Григорий Тимофеев, Софрон Яковлев, Фрол Акилов и Кирилл Соболев. Им посчастливилось отстать от отряда из-за сломавшихся нарт. Сделав остановку для починки, они просто не успели к месту засады, а потом целых 11 суток с боем, отстреливаясь из ружей, уходили от погони.
Мятежным «тунгусам» князя Некрунко достались богатые трофеи — 1130 соболиных шкурок. Тогда в Москве за их стоимость можно было купить полторы тысячи домов, в тайге на побережье Охотского моря они ценились меньше, но тоже являлись внушительным богатством. Победителям досталось и стальное оружие русских. Однако все трофейные ружья всадники на оленях тут же разломали по кускам, чтобы перековать их на наконечники для стрел. Пороха у «тунгусов» всё равно не было, а стальной наконечник стрелы был куда смертоноснее костяного…
В ответ на разгром русского отряда, в Якутске снарядили целую армию по меркам таёжных пустынь Дальнего Востока — сотню хорошо вооружённых казаков. Но, что показательно, к этой «армии» во главе с «сыном боярским» Леонтием Трифоновым присоединились 70 «ясачных тунгусов лучших людей» — многие рода охотских эвенов уже предпочитали не бунтовать, а хранить верность власти русского царя.
Перед началом карательного похода к князю Некрунко послали его родственника с предложением прекратить войну. Некрунко ответил кратко и исчерпывающе — присланного русскими сородича убил… Леонтий Трифонов в свою очередь «погромил» мятежные кочевья, отбил даже часть «ясака», который не довёз в Якутск погибший Данила Бибиков. В плен к русским попала семья «князца» Некрунко, «десять робят мужского полу, двадцать девок, да десять баб», но сам мятежник сумел скрыться в тайге.
Впрочем, в следующем 1681 году якутский воевода освободил всех пленников из рода Некрунко — «велел тех ясырей отцу их и сородичам отдать, дабы они по прежнему учали платить ясак в Охоцк». Русским властям не нужна была война на истребление — им требовалась стабильная уплата меховой дани.
Параллельно с широким жестом по освобождению пленников, власти провели тщательное расследование причин мятежей. Был арестован «сын боярский» Юрий Крыжановский, тот самый, что едва выжил во время неожиданного нападения эвенов на Охотский острог в январе 1679 года. Проведённое в Якутске следствие выяснило, что Крыжановский при сборе меховой дани «тунгусам чинил обиды и налоги великие».
«Сын боярский» не только брал лишних соболей себе в карман, но, как гласят материалы следствия, «имал у иноземцев жен и дочерей для блудного дела». Оказался не без греха и погибший в засаде на реке Юдоме воеводский сын Данила Бибиков. При сборе налога он повесил племянника одного из тунгусских «князцов», отрезал ухо шаману и нос одному из неплательщиков дани и, конечно же, собрал много соболей помимо «государева ясака»… Погибшего наказать было нельзя, а вот выжившего в бою сына «боярского» Юрия Крыжановского от имени царя велели в Якутске бить кнутом, конфисковать в казну все неправедно нажитые меха и сослать на Амур «в пешую казачью службу».
Одновременно власть нашла людей и средства, чтобы перестроить Охотский острог и увеличить его гарнизон почти до сотни казаков. На сей раз у берега Тихого океана построили уже основательные укрепления — не простой частокол, а знакомые нам по древнерусским городам настоящие деревянные стены, «рублённые в заплот», и две башни, в том числе одну высотою более 10 метров.
Однако главной причиной прекращения мятежей стали не мощные укрепления Охотска, не наказания коррупционеров и даже не освобождение пленников вкупе с обещанным прощением. В 1690-92 годах по побережью Охотского моря прокатилась страшная эпидемия оспы, убившая минимум треть обитателей, и «тунгусов», и русских. Именно после этой эпидемии из драматической истории «Ламского окияна» навсегда исчезают имена мятежных «князцов» Зелемея и Некрунко.
Новые бревенчатые стены Охотского острога больше никогда не видели атак «немирных тунгусов». Войны первопроходцев с лучниками оленьей кавалерии навсегда ушли в прошлое. Однако еще долго «тунгусы-ламуты», уже не бунтовавшие против государства российского, продолжали втихаря ходить в грабительские набеги на своих древних противников — северные племена коряков.
Когда же в следующем XVIIIвеке русские власти столкнулись в жестокой схватке с воинственными чукчами (и об этом мы тоже расскажем в последующих главах), то значительную часть отрядов, уходивших на полярную войну за реку Анадырь в глубь Чукотки, составляли союзные царской власти «тунгусы»-эвены. Сам же Охотск к тому времени превратился из главного центра сбора соболиной дани в первый российский порт на Тихом океане.
Глава 5
Людоед с севера: как первопроходцы нашли путь к берегам Амура
Путь на «хлебную реку», как звали наши предки Амур, первопроходцы искали шесть лет. Первое же их появление на берегах главной реки Дальнего Востока обернулось пугающей драмой, которая на столетия запомнилась даже китайцам, в ту эпоху весьма далёким от Приамурья.
В августе 1638 года на берегах якутской реки Алдан казачий атаман Дмитрий Копылов услышал от шамана Томкони, «лалагирской земли князца», то есть главы одного из родов эвенков-кочевников, необычный рассказ о лежащей к югу, большой полноводной реке. По словам шамана на её берегах жили оседлые люди, знавшие хлебопашество и обладавшие серебром. «А у тех сиделых людей во всех деревнях устроены пашни и лошадей и всякой животины много…» — рассказывал шаман казаку.
До этого русские первопроходцы к востоку от Лены никогда не встречались с племенами, знакомыми с хлебопашеством и драгметаллами. Казачий атаман не знал, что именно этот рассказ станет первым упоминанием Амура в русской истории, однако сразу понял всё значение слов шамана. «И тот Томкони шеман ему, Дмитрею, сказал: есть де блиско моря река…» — запишут вскоре писцы Якутского острога ценные сведения.
Сведения казались ценными в прямом смысле — первопроходцы с риском для жизни искали и осваивали новые земли ради добычи, драгоценных мехов соболей и лисиц. Но серебро стало бы не менее желанной поживой. Не менее ценными были и сведения про «пашни» — забравшиеся глубоко в дальневосточную тайгу и тундру русские первопроходцы страдали от дефицита и дороговизны хлеба, самой привычной и желанной пищи для русского человека той эпохи. Хлеб с большим трудом приходилось везти через всю Сибирь, а тут открывался шанс найти земли, где он в достатке родится сам.
Первопроходцы сходу приступили к поискам, пытаясь добраться до загадочной реки сразу с нескольких направлений — от Алдана, с севера, и с запада, со стороны озера Байкал. Но поросшие тайгой горы и огромные дальневосточные пространства требовали дорогой платы за раскрытие тайн своей географии. Четыре года казаки возвращались из таёжных походов ни с чем, да и возвращались не все — 36 «служилых людей» во главе с Семёном Скороходовым были перебиты в тайге «немирными тунгусами».
Поделиться книгой: