Помоги проекту - поделись книгой:
Алексей Волынец
Оленья кавалерия или Смерть от кота своего…
Глава 1
«Но примешь ты смерть от кота своего…»
Почему русская экспансия в Сибирь, начавшись потерями и даже трагикомедией, увенчалась успехом
Поход Ермака в Сибирь давно стал мифом и эпосом. Но первые вылазки за Урал совершали еще новгородцы, за века до легендарного победителя хана Кучума. Почему же освоение Сибири не началось раньше? Ермак Тимофеевич погиб «на диком бреге Иртыша», нашли смерть все его атаманы. Погиб и первый отряд регулярного войска России, ушедший на помощь Ермаку. Даже комендант первого русского острога за Уралом почти сразу был убит… собственным котом. Но все эти потери и провалы не помешали феноменальному успеху сибирской экспансии! Попробуем ответить почему.
Первый известный нам поход русских людей к востоку от Урала произошел за 220 лет до Ермака. «Той зимы с Югры новгородцы приехаша, дети боярские и молодые люди, и воеводы Александр Абакунович, Степан Ляпа, воевавшие по Обе реке до моря, а другая половина рати на верх Оби воеваша…» — сообщает «Новгородская первая летопись» за год 6872 от сотворения мира (1364 г. от Р.Х.).
Это первая точно известная нам попытка русской экспансии в Сибирь. Если же брать иные, менее внятные упоминания летописей, то первые вылазки наших предков за Урал состоялись еще в XIIстолетии. Последний поход независимого Новгорода «в Югру» состоялся в 1445 г., спустя два десятилетия великий князь Иван III отдал приказ о первом походе московских войск за Урал.
Современники Христофора Колумба, московские бояре Тимофей Скряба и Иван Салтык трижды ходили за Урал, преодолев на лыжах не многим меньше, чем проплыл на каравеллах первооткрыватель Америки. Но вплоть до эпохи Ивана Грозного все «лыжные рати», вполне успешные в военном отношении, так и не превратились в систематическую экспансию на Восток.
Для такого завоевания требовалось единое государство, а не система удельных княжеств. И как только на карте Евразии появилась Россия от Архангельска до Астрахани, так и началось неудержимое движение «встречь солнцу» — за один век от Урала до Камчатки. Перехватив континент от Белого моря до Каспия, русские цари не только приватизировали наследие Золотой Орды, но и оседлали все пути соболиной торговли, игравшей в ту эпоху роль не меньшую, чем сегодня экспорт нефти и газа.
Когда Иван Грозный в ходе Ливонской войны захватил Нарву, то мех составил 80 % стоимости всего потока русских товаров через этот балтийский порт. Одна шкурка соболя в среднем стоила от 5 до 20 рублей, тогда как хороший дом в Москве обходился в 10 рублей, а средняя лошадь — в 2 рубля.
Лучшие «седые соболя», отличавшиеся чёрным мехом с серебристым отливом, обитали в за Уралом. Поэтому самочинный набег Ермака в «сибирское царство» Кучума по стоимости потенциальной добычи ничем не уступал походам испанских конкистадоров в различные «эльдорадо» тогда ещё не «латинской» Америки.
Основные перипетии начавшейся в 1581 г. сибирской эпопеи Ермака общеизвестны, куда интереснее реакция государства. Поход Ермака, как и прежние набеги новгородских ушкуйников за Урал, мог остаться просто лихим эпизодом, удачной разовой «экспроприацией» пушных богатств Западной Сибири, если бы вслед за казаками почти сразу не двинулись регулярные войска большой централизованной державы.
Уже в мае 1583 г. из Москвы на помощь Ермаку выступил отряд князя Семена Дмитриевича Болховского. Служилый князь, обедневший потомок владетелей Звенигорода (всего имущества — трое «дворовых» и шесть крестьян), возглавил отряд из пяти сотен казанских, пермских и вятских стрельцов. Покорять Сибирь отправились дети тех, кто брал Казань…
Одним из последних распоряжений умирающего царя Ивана Грозного был указ для Строгоновых снабдить отряд князя Болховского речными кораблями-стругами со всеми припасами. Именно отряд князя Семёна, спешивший на выручку Ермаку, основал первое поселение Русского царства за Уральскими горами — летом 1584 г. на берегу реки Тагил у горы Медведь-Камень стрельцы князя Болховского основали Верхтагильский «городок».
В самом начале русской экспансии за Урал этот «городок» служил основным перевалочным пунктом на пути вглубь Сибири — не случайно уже в следующем XVII веке, когда городок был покинут, русские люди прозвали его «Ермаково городище». Хотя сам Ермак к «городку» отношения не имел, но первый острог за Уралом стойко ассоциировался у наших предков именно с самым началом «покорения Сибири».
Поход князя Семена Болховского, первая операция регулярных войск в эпопее первопроходцев, венчается трагедией — в разорённом войной «Сибирском ханстве» крупный отряд не смог прокормиться, начался голод и вызванный им «мор». Большая часть стрельцов и сам князь вскоре погибли не в бою, а от голода и болезней.
Трагической, точнее трагикомической оказалась и судьба первого коменданта первого русского «городка» за Уралом. Профессия первопроходца была очень опасной — погибнуть в бою, умереть от голода или от разгула стихии было делом обычным. Но вот первый комендант первого острога за Уралом погиб так, что уже тогда прославился на всю московскую Русь — его загрыз собственный кот!
Нижегородский сын боярский Рюма Языков командовал несколькими десятками «казанский стрельцов», оставленными отрядом князя Семена Болоховского в качестве гарнизона Верхтагильского городка. Как пишет летопись: «А воевода в нём был с Москвы Рюма Языков. И был у тово воеводы с собою привезён казанской кот большой. И всё де ево подле себя держал Рюма. И тот кот спящему ему горло преяде и до смерти заяде в том городке…»
«Котом казанским» тогда на Руси называли особую породу бойцовых камышовых котов, которую действительно вывели в Казанском ханстве. Считается, что эта порода до нашего времени не сохранилась — знаменитые сибирские кошки предположительно дальние, помельчавшие потомки «кота казанского».
Камышовый кот запросто рвёт кур, человеку с ним справится трудно — так что загрызть спящего такой «котик» вполне может. Одним словом, перефразируя стихи Пушкина про нижегородского сына боярского Рюму Языкова, одного из первых государственных первопроходцев, можно сказать так:
Рюма Языков был потомком старинного золотоордынского рода — его предок, мурза Енгулей Язык, принял крещение и перешел на службу ещё к Дмитрию Донскому. В эпоху Ивана Грозного «дети боярские» Языковы жили в Нижнем Новгороде и участвовали в покорении Казанского ханства.
Писцовая книга города Казани за 1565–1568 гг. указывает, что «направо з Болшие улицы в переулок к Кабацким воротам…» седьмым по счёту стоит «двор сотника стрелецкого Рюмы Языкова». Именно с этого двора Рюма (это, кстати, не имя, а повторявшееся в его роду прозвище, что-то типа однокоренному «угрюмый») и выехал на восток, за Урал, с первым отрядом русского регулярного войска, отправленного на помощь Ермаку в Сибирь… Вероятно, отсюда же он увёз с собой и рокового «кота казанского».
Кот загрыз Рюму в 1586 г., уже в царствование Фёдора I, сына Ивана Грозного. Можно лишь гадать, что думали и говорили в Кремле, когда читали донесение, пришедшее с той стороны Уральских гор: «В городе Верхтагиле воевода Рюма Языков заеден Казанским котом, которой был при нём несколько лет безотлучно…»
«Заеденный котом» Рюма явно был не первой молодости, то есть имел детей. Многочисленный род дворян Языковых в XVII–XIXвеках хорошо известен в русской истории, вплоть до генералов эпохи наполеоновских войн и близкой подруги Гоголя. Жаль Николай Васильевич не знал историю с «котом казанским», мог бы обогатить русскую литературу колоритным сюжетом.
Но нам сейчас куда интереснее иной сюжет, связанный с Рюмой Языковым, русским потомком ордынского мурзы. Одна из ярчайших деталей эпохи русских первопроходцев — это широкое участие в их отрядах… нерусских.
Спустя всего поколение после Ермака, в войсках Красноярского острога во всех боях и походах 30–40 % оставляют «подгородние татары», племена «аринцев», «ястынцев» и «качинцев». Первые два это кеты, а третьи — хакасы. Так же, например, уже в начале XVIII века в воюющих с чукчами русских отрядах от трети до большинства постоянно составляли якуты, юкагиры, коряки…
И такое положение характерно для всех географических районов и временных отрезков сибирской эпопеи. Умелое привлечение местных союзников — еще одна причина феноменального успеха первопроходцев. И начался этот процесс почти сразу: когда в 1618 г. под стены Москвы в последний раз явилось большое польское войско, то при защите русской столицы отличился «касимовский царь Арслан», потомок Чингисхана и внук последнего сибирского хана Кучума.
Но на «сибирской службе» русских царей отличились не только местные аборигены. Например, в 1684 г. на Енисее среди 43 «детей боярских» как минимум 15 (свыше трети!) имеют «польское» происхождение. Они не столько поляки, сколько «литвины», как в XVII веке в Сибири именовали всех пленных из Речи Посполитой, в основном с территории современных Белоруссии и Украины. Такие военнопленные, оказавшись за много тысяч вёрст к Востоку, начинали вполне верой и правдой служить русскому царю.
Многие оседали в сибирских острогах, заводили семьи, и их потомки становились уже вполне русскими «детьми боярскими» и «служилыми казаками». Например, Иван Козыревский, первооткрыватель Курил и основатель первого православного монастыря на Камчатке, был внуком такого пленника «польской породы» (тоже реальный термин той эпохи).
Более того, в сибирских острогах XVII века на русской службе замечен даже француз. В документах тех лет он именуется «Савва Француженин». В Москву этот франкоязычный выходец из Брабанта попал около 1610 г. в качестве дипкурьера от Морица Оранского, лучшего западноевропейского полководца той эпохи. В самый разгар Смуты «француженин» по неизвестным нам причинам задержался на Руси, а в 1615 г., опять же по неизвестным причинам, был сослан в Сибирь.
Ссылка его оказалась выгодной для государства — «француженин» был опытным командиром, к тому же грамотным (но все челобитные из Сибири в Москву писал исключительно по-французски). Поэтому в Тобольске его записали в «дети боярские» и положили пличное жалование — 17 рублей в год, в 3 раза больше обычного оклада рядового «служилого казака».
Впрочем, большинство ссыльных составляли русские — и первыми из них еще в 1597 г. стали жители Углича, обвиненные по делу об убийстве царевича Дмитрия и сосланные за Урал строить Пелымский острог. В зауральскую ссылку они шли уже по новой «барабинской» или «сибирской» дороге — первой в русской истории специально спроектированной и построенной трассе, которая соединяла бассейн Волги с притоками Иртыша и была в три раза короче прежнего пути, по которому за Урал шёл Ермак. Как видим, с самого начала эпопеи первопроходцев государство не забывало и вопросы логистики…
Ссыльные по делу царевича Дмитрия открыли историю каторжного освоения Сибири. Впрочем, до XVIIIстолетия каторга за Уралом обычно заменялась «пешей казачьей службой» — целый век все самые пассионарные элементы, участники «соляных», «медных» и пугачёвских бунтов, целенаправленно закачивались государством за Урал, где «русский фронтир» находил полезное применение их буйному нраву.
«Профессия» первопроходца была смертельно опасной, большинство гибло, но примеры личного успеха манили на Восток всё новых и новых «охочих людей». Иван «сын Мерькурьев» по кличке Рубец — первый русский, о котором документально известно, что он в 1662 г. побывал на Камчатке. Его личная доля в меховой добыче, привезенной с ещё неведомого полуострова, на таможне в Якутске была оценена в 1050 руб. — стоимость сотни хороших домов в Москве того времени! Современники обоснованно подозревали, что ещё больше камчатских мехов Иван Рубец утаил, дабы не платить лишнюю пошлину. Первопроходец по кличке Рубец умер от старости в родном Тобольске в своей постели богатым человеком — и такие манящие примеры в ту эпоху были не единичны…
При этом первые сибирские воеводы XVII века не получали жалования. Все находившиеся под их началом «служилые люди» получали его деньгами и хлебом. Сами же начальники были как в том анекдоте: «Выдали пистолет — крутись, как хочешь». Но государство ещё и строго запрещало сибирским воеводам заниматься коммерцией и торговлей!
Понятно, что в сибирских далях эти государственные требования нарушались — воеводы и приторговывали втихую, и нередко пускались во все тяжкие. Обычным источником воеводских доходов была коррупция и перегибы при сборе «ясака», налога мехами. Но в любом случае воеводская коммерция была абсолютно незаконна, а превышение налогов имело пределы, ибо вело к жалобам и бунтам «ясачных инородцев», что прерывало стабильный сбор меховой дани, и считалось самым тяжким грехом в воеводской службе.
В таких условиях у первых русских воевод Сибири оставался только один легальный способ обогащения — «объясачивание» новых инородцев на еще неведомых землях! Ибо трофеи при завоевании, они же награбленная добыча — это святое… Плюс обязательные денежные награды от царя за «приискание» новых «землиц».
Теперь понятно, какой была одна из главных причин того, что сибирские первопроходцы столь активно бежали «встречь солнцу», всего за век освоив шесть тысяч вёрст от Урала до Камчатки?.. Прямой материальный интерес идти дальше на Восток был тогда абсолютно у всех, снизу доверху — от последнего «охочего казака» до царского воеводы, предусмотрительно лишённого царём жалования.
Яркий пример тому — первая русская попытка присоединить к России берега Амура. Помимо жажды «охочих казаков» и самого Ерофея Хабарова разжиться добычей, там был и прямой материальный интерес якутского воеводы Дмитрия Францбекова («православного ливонского немца из рыцарских людей» — по определению документов тех лет, ведь изначально он не Францбеков, а Fahrensbach). Именно Францбеков из личных средств внёс основную сумму денег — 2900 рублей — на снаряжение экспедиции Хабарова, с условием, что тот вернёт всё после победы в полуторном размере. Хабарову даже пришлось написать завещание, по которому всё его имущество в случае смерти отходило воеводе.
Покорявший Амур отряд Хабарова лишь на треть состоял из «служилых людей» (военных на официальной службе), основную массу составляли «охочие казаки», то есть не связанные с госслужбой добровольцы — «покрученники» и «своеуженники». Первые — те, кто нанимался в «промысловую ватагу» первопроходцев за счёт средств атамана-нанимателя, получая от него снаряжение и паёк в походе. Вторые, «своеуженники», это нечто типа миноритарных акционеров — воины, присоединившиеся к «промысловой ватаге» сибирских конкистадоров со своим оружием и на собственные средства.
«Своеуженники» могли иметь собственных «покрученников» (что оформлялось отдельными договорами — «покрутными записями» на языке XVII века). Обычно «покрута» составлялась сроком на три года, и «покрученник» по договору обязывался отдавать две трети своей добычи нанимателю. Вот такая своеобразная корпоративная культура русских первопроходцев. Как видим, нашей истории есть чем ответить заморским каперам и флибустьерам…
Если уж сравнивать с европейскими «джентльменами удачи», то Ерофей Хабаров был именно капером — он получил от якутского воеводы «наказную память», официальный государственный документ, сибирский вариант каперского патента, этакую смесь лицензии и инструкции по «проведыванию новых землиц неясачных людей и приведению их под высокую государеву руку».
На русском языке XVIIвека государственное разрешение на прямое насилие в целях завоевания и подчинения новых земель звучало красиво — «Ратным обычаем и всякими мерами промышлять над иноземцами». Правды ради, «наказная память» для всех первопроходцев всегда требовала изначально предлагать иноземцам мирное подчинение — «Говорить с ними ласково и смирно, чтобы они были под государевой высокою рукою в ясачном холопстве навеки…»
Понятно, что в большинстве случаев «ласково и смирно» не работало, и всё шло «ратным обычаем». Однако в условиях первобытной войны всех против всех, царившей в Сибири до прихода русских, нередко встречались и те аборигены, кто предпочитал «высокую руку» царя и «ясачное холопство» в обмен на защиту от более агрессивных соседей по тайге и тундре…
Сам процесс «объясачивания», принуждения к уплате налога соболями, проходил крайне жестоко, с прямым насилием, убийствами и системой «аманатов»-заложников. Но любой «иноземец», присягнувший царю и исправно платящий дань, тут же становился под защиту власти.
Например, до наших дней сохранилась переписка Москвы и воевод Якутского острога о том, как в 1648 г. «промышленный человек Федулка Абакумов убил из пищали до смерти тунгусского князца Ковырю». Убийство старейшины эвенского рода, кочевавшего на страшно далеком берегу Охотского моря, стало предметом разбирательства на самом высшем уровне. Убийцу арестовали и били кнутом, хотя и отказались выдать эвенам на расправу по их обычаям кровной мести. От имени царя двенадцати сыновьям «князца Ковыри» из Москвы направили послание — самодержец просил, чтоб эвены «не оскорблялись», ибо сами не без греха: «Того Федулку для убойства отдати вам не велено, потому как, не дождався нашего указу вы многих наших промышленных людей побили и отомстили сами собою…»
Здесь ярко заметна еще одна особенность русской конкисты — первобытные племена Сибири, хоть и объект эксплуатации и мехового рэкета, хоть они «дикие» и «язычники», но первопроходцами и российской властью все эти «ясачные люди» воспринимаются именно как… люди.
В Москве 350 лет назад управлением всей Сибирью — то есть территорией в 5000 вёрст от Урала до Охотского моря — профессионально занималось ровно 20 человек. Аналоги министерств той эпохи именовались «Приказами». В «Сибирском приказе» тогда работало ровно два десятка служащих — начальник (официально именовался «Судья приказа»), два его заместителя (должность именовалась «дьяк») и 17 рядовых служащих (именуемых «подьячими»).
Притом «Сибирский приказ» ведал за Уралом всем. Всеми кадрами, то есть назначением воевод и иных высших чинов во все остроги. Разработкой всех «Наказов», то есть должностных инструкций сибирским властям. Он же ведал всеми финансовыми вопросами Сибири и главной задачей — учётом «ясака», драгоценных соболей и прочих мехов, в иные годы обеспечивавших половину доходов «государевой казны».
Нам покажется странным, но для той эпохи двадцать систематически работающих чиновников — это очень развитая и многочисленная бюрократия! Подробнейшие архивы «Сибирского приказа» до сих пор слабо изучены историками, широкая российская общественность не имеет о них представления…
Наследие «Сибирского приказа» показывает еще одну важнейшую деталь истории первопроходцев — сочетание государственной политики с частной инициативой. На низовом уровне (куда и кого идти «объясачивать» и т. п.) частная инициатива в той истории лидирует. Например, первый русский поход Ивана Москвитина к берегам Тихого океана вызвал даже лёгкое ворчание Сибирского приказа: «Куда велено по государеву указу служилых людей не послали, а где посылать не велено, на Лену реку и далее послали…» Но когда своевольные «служилые» вернулись с успехом, добычей и открытиями, от имени царя всем выдали по 2 рубля премии.
Кажущийся спонтанным процесс «покорения Сибири» весь XVIIвек находился под непрерывным контролем и патронажем государства. Ведь главные элементы экспансии — идущий с Запада в Сибирь всепобеждающий порох, и текущие с Востока на Запад драгоценные меха — в ту эпоху были строжайшей госмонополией.
Феномен первопроходцев — реально один из немногих в русской истории примеров удачного сочетания осознанной и целенаправленной государственной политики (здесь уместно даже «геополитики») с широкой частной инициативой и личным корыстным интересом… Вот потому-то эпопея первопроходцев оказалась удивительно эффективной. Самочинный набег Ермака, продолженный неудачами и трагикомедией «заеденного» котом, в итоге обернулся фантастическим успехом и огромной страной, простирающейся до Тихого океана.
Глава 2
Битва за Ламское море: «Тунгусы пальмами искололи…»
Русские люди впервые увидели волны Охотского моря без приказа начальства. Их случайный поход, самовольно задуманный осенью 1638 года, оказался удачным. Он обошелся почти без потерь, что уникально в истории первопроходцев Дальнего Востока, но затем обернулся долгой войной со всадниками на оленях. Как звали первого русского, погибшего на берегах Тихого океана, и почему северная граница Китая не проходит у Магадана расскажем в этой и следующей главе…
Летом 1637 года в Якутск с запада неожиданно прибыло целое войско. По дальневосточным меркам той эпохи 10 конных и 40 пеших казаков были внушительной силой. Весь гарнизон Якутского острога, основанного всего пять лет назад, насчитывал лишь три десятка казаков.
Неожиданные гости прибыли из Томска. Целый год они пробирались сквозь тайгу, напетляв по ней не менее четырёх тысяч вёрст — сначала к берегам Енисея, потом по Ангаре к истокам Нижней Тунгуски, от неё к реке «Велюр», как в ту эпоху русские первопроходцы называли Вилюй, крупнейший западный приток Лены.
«Велюр»-Вилюй и был изначальной целью казаков, отправленных сюда князем Ромодановским, воеводой Томска. Этот приток был открыт первопроходцами всего десять лет назад и сразу стал меховым «эльдорадо» — в год здесь добывали до шести тысяч драгоценных соболей. Потому-то воевода и отправил сюда своих людей под началом опытного томского казака Дмитрия Копылова.
Этот поход не был санкционирован Москвой. Однако наказывать князя, имевшего в столице влиятельных родственников, ведавшие всеми зауральскими землями чиновники «Сибирского приказа» не стали. Князю лишь прислали «с осудом» письмо, служебный выговор: «Куда велено по государеву указу служилых людей не послали, а где посылать не велено, на Лену реку и далее послали…»
Начальник отряда Дмитрий Копылов, пользуясь неофициальным статусом похода и невнятным приказом воеводы, тоже проявил своеволие и решил идти дальше реки «Велюр», искать совсем новые, еще неизвестные земли. Позже выяснится, что главу томских казаков манила мифическая, якобы кишащая соболем «река Северея», о которой ходили легенды среди сибирских первопроходцев. Копылов решил отправиться на Восток, в ещё неизведанную русскими тайгу за рекой Лена.
Перезимовав в Якутске — жителям острога отказать в такой просьбе целой «армии» в полсотни казаков было трудно — весной 1638 года отряд Копылова двинулся в неизвестность.
Первопроходцев ждала «Гиллэн-вээм» или «Ольховая речка», как на корякском языке издревле именовалась река Алдан. Дело в том, что за несколько поколений до появления русских, здесь оказались другие первопроходцы — двигавшиеся с юга кочевые племена якутов и эвенов. Они с боем оттеснили к северу прежних обитателей этих краёв, «палеоазиатские племена», как называют современные учёные предков коряков и юкагиров. В языке пришельцев-эвенов «Гиллэн» превратился в «Гилдэн», который русские первопроходцы в свою очередь переиначили в «Олдан» или Алдан.
Появление в этом районе крупного и хорошо вооруженного русского отряда заставило подчиниться окрестные племена. Один из самых знаменитых участников того похода, томский казак Иван Москвитин, спустя несколько лет так описал события, развернувшиеся летом 1638 года на берегах реки Алдан: «Дмитрей Копылов пришел на Олдан реку с нами, и мы с ним, Дмитреем, острог поставили и привели под высокую руку нашего царя всеа Руси непослушных земель екутов князца Боргулака, да князца Тохтомуя, да князца Тубека и с их родники и с улусными людми, да тунгусов князцов Жигин шемана, да князца Новончя, да князца Томкони шемана с иво родники и с людми. И с тех князцов в заклад и ясак с них взяли тритцать сороков соболей…»
Кого Иван Москвитин называет «екутами» пояснять не требуется, «тунгусами» же он именует местные племена эвенов и эвенков. Укреплённый острог томские казаки построили на берегу реки Алдан, примерно в 355 км по прямо к юго-востоку от Якутска. «Острожек» казаки назвали Бутальским, так как построили его в «Бутальской земле», где обитало возглавляемое шаманом по имени Жигин племя «буталов» — родственников и якутов и «тунгусов»-эвенов.
Землю «буталов» казакам пришлось брать с боем, как позже они писали в донесении: «Бутальские люди не хотели дать место, где острог поставить». Но русское оружие оказалось сильнее, и 28 июля 1638 года здесь началось возведение острога.
«Бутальский острожек» оказался важнейшим местом для истории российского Дальнего Востока. Ведь именно отсюда стартовало освоение огромных пространств — и Приамурья, и берегов Охотского моря. Именно здесь, за частоколом нового острога, пленный шаман Томкони впервые рассказал русским о лежащей к югу «великой реке» — спустя пять лет этот рассказ обернётся первым походом якутских казаков на Амур. Но здесь же, в Бутальском остроге, казаки Дмитрия Копылова впервые расспросили и пленных эвенов «с Ламы из-за камени», то есть с морского побережья, расположенного «за камнем», хребтом Джугджур, отделяющим якутскую тайгу от Охотского моря.
Слово «Лама» русские первопроходцы заимствовали из языка «тунгусов», аборигенов Восточной Сибири. «Ламой» называли любую большую воду, например Байкал первопроходцы изначально называли «Лама-озеро». Почти сразу «Ламой» или «Ламским морем» назвали и то, ни разу не виданное русскими море, что лежало «за камнем», к востоку от Алдана.
Уже осенью 1638 года отряд Дмитрия Копылова попытался разведать пути на юг, к «великой реке» Амуру, и не восток, к «Ламе». Однако в преддверии зимы дальние походы сквозь совершенно неизвестные и «непослушные» земли были слишком опасны. Казаки решили отложить поиски до следующей весны. Именно той осенью, ровно 380 лет назад, в Бутальском острожке на берегу Алдана и задумали первый русский поход к берегам Охотского моря.
Весной следующего 1639 года перезимовавшие казаки разделились — два десятка во главе с Копыловым остались сторожить острог и собранную меховую дань, а тридцать один человек под начальством Ивана Москвитина отправились на поиски моря.
В ушедшем «на Ламу» отряде были казаки из Томска и Красноярска. Их командир, Иван Москвитин, числившийся «томским казаком», судя по прозвищу, был выходцем из столицы России или потомком москвичей. О том походе до наших дней сохранились короткие рассказы двух участников — самого Ивана Юрьевича Москвитина и рядового казака Колобова по прозвищу «Нехорошко».
К морю отряд двинулся не ранее мая, когда реки очистились ото льда. Плыли на большой лодке-«дощанике», сначала восемь суток вниз по Алдану до реки Мая. Затем семь недель поднимались по Мае против течения. Когда большой «дощаник» стало невозможно тянуть сквозь обмелевшие верховья Маи, то из его досок сколотили две лодки-«струга» поменьше. На них еще десять суток пробирались по притокам Маи меж всё более высоких, поросших густой тайгой гор Джугджура.
В горах оба «струга» оставили и сутки с грузами на плечах пробирались через тайгу к истокам рек, текущих на восток к неведомому морю. Путеводной оказалась река, которую казаки Москвитина назвали Улья, и это имя сохранилось на карте Хабаровского края до наших дней. У истоков Ульи опытные первопроходцы быстро соорудили новый речной корабль. Как позднее вспоминал сам Иван Москвитин: «На Улье зделали бударку, а Ульей рекою до моря плыли пять дён…»
Итого путь к «Ламскому морю» занял два с половиной месяца. Казаки вышли к охотскому побережью летом 1639 года в разгар нереста лососевых рыб. Такого явления они ранее не видели и были искренне поражены. Это заметно даже сквозь века — рядовой участник похода Нехорошко Колобов в своих показаниях, записанных спустя семь лет после событий, кратко упоминает случившиеся в те дни бои с местными племенами, зато подробно и вдохновенно толкует про рыбные богатства охотского побережья.
«На устье реки, поставя зимовье с острожком, — рассказывает Колобов, — на бою с тунгусами взяли в полон двух князцов… А те реки собольные, зверя всякого много, и рыбные. А рыба большая, в Сибири такой нет, по их тунгусскому языку кумка, голец, кета, горбуня, столько её множество, только невод запустить и с рыбою никак не выволочь. А река быстрая, и ту рыбу в той реке быстредью убивает и выметывает на берег, и по берегу её лежит много, что дров, и ту лежачую рыбу ест зверь, выдры и лисицы красные…»
На берегах Охотского моря отряд Ивана Москвитина провел двадцать месяцев. Рыбные богатства края позволили не только пережить две зимы, но и исследовать огромное пространство, почти две тысячи вёрст от устья Амура до Туайской губы, чуть южнее современного Магадана. Летом 1640 года казаки Москвитина, проплыв на утлых самодельных лодках вдоль охотского берега на юг, мимо открытых ими Шантарских островов, стали первыми из русских людей, кто увидел не только устье «Омура», но и «гиляцкую орду» — едва заметный на горизонте берег Сахалина.
Вернувшись летом 1641 года в Якутск, Иван Москвитин привёз подробное писание своих открытий или, как он определял сам: «Роспись всему моему ходу и всем ордам, и землям, и рекам, которые я проведал и под высокую руку царя всея Руси привёл…» Рассказы-«росписи» Москвитина и прочих участников похода были удивительно подробны, вплоть до сведений о набегах на устье Амура «бородатых людей»-айнов, проживавших тогда на севере ещё неизвестной Японии.
Иван Москвитин привез с собой из похода на Охотское море и три «кружка» серебра, как доказательство, что где-то за «Омур-рекой» водятся драгоценные металлы. Эти блестящие кусочки, переданные якутскому воеводе, стали одной из причин снаряжения в 1643 году первого русского похода на Амур.
За открытие новых, богатых соболем земель казакам простили несанкционированный поход к востоку от Лены и даже от имени царя, помимо жалования за два года службы, выдали премии — 5 рублей командирам и по два рядовым.
Однако главной наградой для участников первого похода к Тихому океану стала добыча, которую они привезли с собой — дюжина «сороков» соболиных шкур. Самых лучших из охотских соболей в Якутске оценили в целое состояние, по 10 рублей за шкурку. Для сравнения, рядовой казак тогда получал всего 5 рублей жалования в год, а хорошая лошадь в европейской части России стоила 2 рубля. Это означало, что все участники первого русского похода к берегам Охотского моря стали богатыми людьми, добыча позволяла им купить хороший дом в любом городе и безбедно жить много лет.
Драгоценные шкурки соболей и были главной причиной, гнавшей первопроходцев всё дальше на восток, в неведомые земли «встречь солнцу». Ради драгоценного соболя они не жалели ни себя, ни тем более других. Метод добычи «ясака», меховой дани, кратко описан самим Иваном Москвитиным в его отчёте о первом походе к Охотскому морю.
«Ивашко, с товарищи ходил на море на усть Охоты реки на Шелганскую землю, — записывали в Якутске со слов казачьего атамана о первом появлении русских людей у будущего города Охотска, — И как он, Ивашко, пришел на шелганов и их побил, а убил у них шездесят человек и языки поймал… И лутчево князца Томканея в полон взял и, взяв, в ево землю к ево людем посылал, чтоб оне были под государевою рукою и ясак дали. И те люди отказали, решив ясаку не давать и под государевою рукою не быть. И он, Ивашко, с товарыщи тово князца повесили…»
Рискованный поход Ивана Москвитина, сквозь неизвестные горы и две тысячи вёрст на утлых лодках вдоль берегов новооткрытого моря, в плане потерь оказался самым удачным за всю историю первопроходцев. Например, первый русский отряд, достигший среднего течения Лены, потерял половину людей. В первом русском походе на Амур погибло две трети участников. Из почти сотни «служилых людей» Семена Дежнёва обойти вокруг Чукотки и выжить посчастливилось лишь дюжине.
Отряд же Москвитина за почти два года походов и боёв потерял всего одного — казака Дружину Иванова весной 1640 года «тунгусы пальмами искололи». «Пальмой» или «палмой» в ту эпоху русские первопроходцы именовали распространённое у якутов и иных дальневосточных народов короткое копьё с наконечником в виде большого ножа.
Обитавшие на берегах Охотского моря эвены-«тунгусы» уже знали металлы, однако железное оружие у них было редкостью и ценилось очень дорого. Как вспоминал Нехорошко Колобов, рядовой казак из отряда Москвитина: «А бой у них лучной, у стрел копейца и рогатины все костяные, а железных мало; и лес и дрова секут и юрты рубят каменными и костяными топорками…» Но казаку по фамилии Иванов не повезло наткнуться на противника с железными «пальмами» — и он стал первым русским, погибшим на берегах Тихого океана.
Отряд Москвитина покинул охотское побережье весной 1641 года, после чего в течение шести лет русские люди сюда попадали лишь дважды, и то случайно. Спустя год после ухода Москвитина, к устью реки Охоты, пройдя через Оймякон, полюс холода, вышел отряд казака Андрея Горелого, 18 русских и 20 якутов. Здесь им пришлось выдержать неоднократные атаки оленьей кавалерии «злых тунгусов». «А бой у них лучной, стрелы и копейца костяные, а бьютца на оленях сидя, что на конях гоняют…» — так позднее вспоминал казак Андрей Горелый о том как якуты и русские вместе отбивали атаки эвенов.
После ухода казаков Горелова, русские не появлялись на Охотском побережье свыше трёх лет. Лишь осенью 1645 года на берегах «Ламского моря» зазимовал отряд Василия Пояркова, возвращавшийся из первого похода на Амур и теперь искавший пути возвращения на реку Лену.
Только через пять лет после эпопеи Москвитина, якутский воевода Василий Пушкин смог снарядить первую экспедицию, целенаправленно двинувшуюся к берегам «окияна». Сорок казаков во главе с Семёном Шелковниковым, пройдя по пути Москвитина, весной 1647 года достигли устья реки Охота, где и основали «острожек», будущий город Охотск.
Охотское побережье заметно отличалось от якутской тайги или колымской тундры. Массовый нерест лососевых рыб в устьях рек вместе с оленеводством позволял прокормиться здесь гораздо большему количеству населения, чем в континентальной тайге или заполярной тундре. В XVIIвеке на берегу Охотского моря, примерно в тысячу вёрст от Шантарских островов до современного Магадана, обитало порядка 10 тысяч «тунгусов-ламутов» — по меркам той эпохи и той местности это была высокая плотность населения.
Когда-то, за два-три поколения до прихода первых русских, оленья кавалерия эвенов, уже немного знавших металлы, частично истребила, частично вытеснила на север из этих «рыбных мест» предков коряков, живших ещё в настоящем каменном веке. Первобытные племена не имели письменности, и о тех жестоких войнах остались лишь упоминания в фольклоре их потомков.
Поделиться книгой: