Помоги проекту - поделись книгой:
— Ну, любезный, ты, я вижу, мастер описывать красавиц!
— О, достойнейший из достойнейших! — Фанхас схватился за бороду. — Разве не провел я среди них всю свою жизнь?
— Ладно, ладно, иудей! Показывай, что там у тебя еще есть!
— Не утомил ли я моего повелителя? — выводя гостя в коридор, забеспокоился работорговец. Кто-кто, а он хорошо знал, как надо держать себя с высокопоставленными посетителями. — Нижайше прошу прощения! Есть у меня породистые кормилицы. Вход к пышнотелым — в дальнем углу. Нубийские красавицы тоже есть. Но если будет на то высочайшее согласие, мы по дороге завернем к обольстительным белокожим певицам. О, это чудо из чудес! Они нам сыграют и споют. Достойнейший из достойнейших отдохнет от трудов праведных!
— Что ж, пожалуй… — согласился повеселевший Фадль.
Помещение для певиц было не похоже на то, в котором ютились девушки из Табаристана. Просторная, убранная подушками и коврами комната выглядела богато, воздух был напоен ароматом мускуса и сандала, рабыни пестро наряжены. На той, что сидела поближе к дверям, была надета тонкая розовая гиляля, поверх которой наброшена легкая накидка, выкрашенная диким шафраном в приятный желтый цвет. Волосы у девушки были черные, как безлунная летняя ночь, тщательно ухоженные, окуренные благовониями, кожа лица поражала белизной и была чиста, словно горный хрусталь. Голову прикрывала расшитая вуаль, с висков свешивались две тоненькие короткие косички, на концах которых красовались рубины, на лбу — затейливая тугра, а шею обвивала нитка сердоликовых бус.
— Встань, Карнафлэ! — ласково приказал Фанхас, едва переступив порог. — К нам пожаловал достойнейший аль-Фадль ибн ар-Рабиа. Ты, разумеется, слышала о нем, дитя мое. Поцелуй руку нашего повелителя!
Рабыня с округлыми бедрами приподнялась с ковра, на котором сидела. Но она не рассчитала сил и снова опустилась на подушку.
Поэт сказал:
Девушка оперлась на руку и грациозно поднялась. С виноватой улыбкой подошла к гостю, склонилась для поцелуя, но тот убрал руку, с нескрываемым восхищением оглядывая рабыню: ее лицо, грудь, талию, обтянутые шелковыми шальварами ноги.
Фанхас был на верху блаженства: барыш предвиделся знатный.
— Желает ли мой повелитель побеседовать с Карнафлэ? — предложил он. — Моя воспитанница неплохо владеет арабским языком.
Фадль обратился к девушке с церемонным приветствием. Она ответила в том же духе, применив витиеватый классический оборот речи. Он уловил легкий акцент и спросил работорговца:
— Она из Басры? По внешности никогда бы не подумал…
— Нет, нет, мой повелитель! До уроженок Басры мы не дошли, — заверил Фанхас и принялся пространно рассказывать историю рабыни: — Карнафлэ — грузинка. Ее купили давно, но детство, как изволил заметить достойнейший из достойнейших, она действительно провела в окрестностях Басры. Ребенком Карнафлэ была похожа на тех неотесанных, полудиких девочек, с которых начался сегодняшний осмотр. Ничтожный слуга моего гостя первым заметил красоту и способности бедной крошки. Ей ведь тогда было лет десять, не больше. Ах, как она была грязна и измучена! Я приучил ее к чистоте, нанял одного учителя по арабскому языку, другого — по чтению корана и основам стихосложения. Карнафлэ подросла. Стало ясно — это будет цветок, которым можно свести с ума любого мужа, какой бы пост он ни занимал в халифате. Я упросил сладкоголосого Ибрагима аль-Мосули научить Карнафлэ пению. Именно упросил. Певец затребовал кругленькую сумму, но я не поскупился. Каждое утро моя воспитанница занималась музыкой. Мой повелитель знает, как трудно чужеземке усвоить нашу манеру пения. Ныне Карнафлэ — самая изысканная рабыня в Багдаде. Я уверен — у нее нет достойных соперниц даже при дворе эмира правоверных!
Молча слушая Фанхаса, набивавшего рабыне цену, Фадль наблюдал за девушкой. Когда мужчины завели между собой разговор, Карнафлэ, как и требовалось, учтиво отошла в сторону. Затем сняла висевшую на стене лютню. Невзначай соскользнувшая накидка обнажила нежное, розовато-белое, соблазнительное предплечье и кисть, украшенные суварами и думлюджами.
Когда работорговец наконец догадался умолкнуть, Фадль проговорил:
— Ты уверял, любезный, будто она разбирается в поэзии, умеет исполнять стихи.
— Что прикажет мой повелитель? Может быть, достойнейшего из достойнейших не затруднит взглянуть на вышивку, что покрывает ее накидку. Это собственное сочинение Карнафлэ.
Фаворит престолонаследника шагнул к рабыне. Золотыми буквами арабской вязи на накидке было вышито четверостишие:
— Отличная вышивка! — воскликнул Фадль. — Но у красавицы, как я погляжу, столь же восхитительно и все остальное. Какие у нее глаза! Как оттеняет тугра их блеск! Насколько изобретателен был тот, кто надумал украсить лоб женщины драгоценными камнями!
— Я полагаю, достойнейший из достойнейших намекает на несравненную Алийю? — вставил Фанхас.
— Намекаю? Ах, да… Не правда ли, любезный, удачная мысль посетила младшую сестру эмира правоверных?
— Такая удачная, что и слов нет! Но если мой повелитель пожелает, я расскажу ему, как это случилось.
— Что ж, любопытно.
— Говорят, будто у Алийи при всех ее достоинствах, подобных которым трудно сыскать, есть один недостаток — большой лоб. О, достойнейший из достойнейших, как это ужасно! Сестра эмира правоверных — и вдруг с большим лбом, который портит ее красоту, безобразит, наконец уродует! И вот Алийе пришла великолепная мысль: носить украшения не на голове, как это делается повсюду, а прямо на лбу! Ни одна женщина в мире не смогла до этого додуматься! [5]
Фадль не сводил восхищенного взгляда с Карнафлэ. Девушка, как ни в чем не бывало, настраивала лютню. Участь ее была решена.
Фанхас подал едва уловимый знак второй рабыне. Та раскачивающейся походкой прошла мимо мужчин и остановилась вполоборота перед зеркалом, слегка изогнувшись. Пурпурное платье ее переливалось.
— Взгляни, мой повелитель, еще на одну красотку! — проговорил работорговец. — Сусанна, подойди к нам! — позвал он ласково. — Полюбуйся, мой повелитель, ее личиком! Никак, плутовка, ты успела подмазаться?
Фаворит престолонаследника повернулся и чуть не ахнул от изумления. За какую-то минуту рабыня мускусом вывела на щеке строку, написанную по-арабски. Это казалось почти невероятным: она могла писать, лишь глядя в зеркало, где буквы отражались перевернутыми, а строка была ровная и четкая:
— Великолепно! — похвалил Фадль, думая о сюрпризе, который он преподнесет первому престолонаследнику. — Чем же нас порадует последняя красавица?
Не желая упускать высокопоставленного покупателя — неизвестно ведь, кому попадешь в руки! — третья девушка взяла из вазы самое крупное яблоко, обмакнула палочку для благовоний в чашу с тетиной пахучей жидкостью, стоявшую рядом на низком столике, что-то написала на розовой шкурке и, ни слова не говоря, протянула яблоко Фадлю. Тот прочитал вслух:
Фаворит престолонаследника знал стихотворение, принадлежавшее Абу Дахбалю аль-Джумахи; как ему было не понять намека, если дальше шли строки, с детства засевшие в памяти:
— Больше я никого не хочу смотреть! — воскликнул Фадль.
Удачная покупка раскрывала перед ним новые возможности в борьбе за власть. Мухаммед аль-Амин любил оргии. Что ж, фаворит престолонаследника придаст его оргиям еще больший блеск! Не вследствие собственной склонности к распутству, а ради достижения политических целей и поддержания престижа.
— Надеюсь, пение девушек столь же прекрасно, как их внешность, умение писать стихи и манера держать себя, — выходя из комнаты, сказал он семенившему следом работорговцу. — Покупаю троих.
Глава XIV
ТОРГИ
Фанхас провел фаворита престолонаследника в гостиную и, низко склонившись, вытянул вперед обе руки:
— Садись, мой повелитель! Если на то будет твоя воля, я покажу остальных рабынь. Но, верь мне, лучших ты уже видел, отличил и, надеюсь, оценишь по достоинству.
Он хорошо знал, как важно похвалить выбор покупателя.
— Приступим к торгам, любезный, я очень тороплюсь, — ответил Фадль, опускаясь на подушку и не обращая внимания на услужливо пододвинутый столик с винами и шербетами. — Сколько же ты хочешь за своих рабынь?
— О, достойнейший из достойнейших, стоит ли нисходить до разговоров о презренном металле? Красавицы самой судьбой предназначены высокочтимому престолонаследнику. Мои рабыни — его рабыни. Мы верные слуги Мухаммеда аль-Амина, и он может, по собственному усмотрению, платить нам пли не платить.
— Мы все его слуги и служим ему верой и правдой, — торжественным тоном отпарировал Фадль. — Однако право купли-продажи есть неотъемлемое право каждого свободного человека.
— Упаси аллах! Я и не пытаюсь отрицать то, что утверждено шариатом! — воскликнул Фанхас. — Но достойнейший из достойнейших понимает — мне неудобно назначать цену. Пусть ее назначит мой повелитель. Ему лучше известно, сколько могут стоить подобные рабыни.
— Нет уж, иудей! Это твое дело. Требуй по справедливости.
— Как я, ничтожный, могу! Мой удел — слушать и повиноваться. Высокочтимый престолонаследник не пожалеет о золоте, которым одарит бедного работорговца. Девушки восхитительны, и это главное. А больше мне отсыпят монет пли меньше, все будет принято с благодарностью. Но думается мне, Мухаммед аль-Амин захочет уплатить не меньше, чем сам эмир правоверных.
По тону, который прозвучал в последних словах, было трудно определить, шутит Фанхас или говорит серьезно. Впрочем, шутить таким образом было бы слишком грубо. Фадль начал терять терпение.
— Сколько же заплатил эмир правоверных? Говори!
— За лучшую рабыню, мой повелитель, сто тысяч динаров[6].
По губам работорговца скользнула язвительная улыбка. Разве гость скажет, что рабыни, которых он торгует, дешевле? Это равносильно признанию, что они хуже, менее красивы, а ему наверняка приказано купить самых лучших.
Но провести Фадля было не так-то просто.
— Неужели ты не знаешь конца этой истории? — снисходительно спросил он, делая вид, что очень удивлен. — Ну хорошо, я тебе расскажу, иудей. Слушай! Было это в самом начале правления Харуна ар-Рашида. Увидав необычайно красивую рабыню, эмир правоверных приказал заплатить за нее сто тысяч динаров. Сумму ты назвал совершенно точную. Цена, конечно, небывалая. За такие деньги можно купить десятки отменных рабынь. Тогдашний визирь Яхья ибп Халид, как и следовало ожидать, попытался отговорить халифа. Но напрасно. Харун ар-Рашид был непреклонен. Тогда визирь пустился на маленькую хитрость: вместо золотых динаров он взял из казны серебряные дирхемы — это значит полтора миллиона монет — и велел рассыпать их перед ложем халифа возле ривака. Утром Харун ар-Рашид проснулся и встал, чтобы идти в бассейн совершить омовение. «Что здесь происходит?» — спросил он, спускаясь со ступеньки и шагая по дирхемам, устилавшим пол. «О эмир правоверных! — воскликнул находившийся рядом Яхья ибн Халид. — Эти монеты приготовлены, чтобы заплатить за рабыню. Мы пересчитывали их целую ночь». Тогда халиф, которому дирхемы доходили до щиколотки, понял чрезмерность цены, и покупка не состоялась.
Фанхас выслушал историю с непроницаемым видом.
— Если высокочтимый престолонаследник не пожелает заплатить столь щедро, как его отец, может быть, он снизойдет до суммы, которая не показалась чрезмерной халифскому визирю? — спросил он с поклоном. Намекая на злейшего врага, работорговец бил по самолюбию Фадля.
— Сколько же заплатил за рабыню Джаафар ибн Яхья? — поинтересовался фаворит престолонаследника.
В груди его клокотал гнев, но лицо было спокойно.
— Сорок тысяч динаров[7], мой повелитель. Я думаю, первому престолонаследнику халифата не положено платить меньше. И все же, сколько бы он ни заплатил, девушки будут доставлены во дворец немедленно.
Фадль был недоволен ходом торга. Получалось так, что Мухаммед аль-Амин жалеет деньги. Допустить этого было нельзя. Популярность не заработаешь скупостью… Вместо доброй молвы поползут слухи… Для того чтобы привлечь к себе внимание, заставить говорить с восхищением, приобрести сторонников, нужно было быть щедрым, даже расточительным.
Для Фанхаса, прекрасно знавшего секреты багдадского двора, ссылка на Джаафара ибн Яхью была последней попыткой заставить гостя раскошелиться. И попытка эта удалась.
— Я полагаю, рабыни моего покровителя, да будет милостив к нему аллах, покрасивей рабынь визиря, — проговорил Фадль, сознавая, что рост популярности Мухаммеда аль-Амина — еще одиин шаг на пути его собственного преуспеяния. — Хорошо, иудей, ты получишь свои деньги. Сто тысяч не такая уж большая цепа.
— О, мой повелитель! — воскликнул Фанхас, едва сдерживая охватившую его радость. — Я не сомневался в щедрости высокочтимого престолонаследника! Он безмерно великодушен к тем, кто предан ому душою и телом.
— Благодари аллаха, иудей! — отрезал Фадль, поднимаясь с подушки. По его знаку конюший, что прибыл со свитой, побежал седлать лошадей. — Немедленно отправь рабынь во дворец да пришли за золотом.
— Будет исполнено, мой повелитель. Не изволь беспокоиться, золото не к спеху… — лебезил Фанхас, надвигал чалму на глаза: он боялся обнаружить свои чувства.
Глава XV
НЕУДАВШИЙСЯ АРЕСТ
Едва ворота Дар ар-Ракика распахнулись, как Фадль услышал шум, крики и увидел столпившихся солдат. Одеты солдаты были несколько странно: длинные плащи до самых пят, словно для маскировки, на головах высокие тюрбаны, поддерживаемые изнутри спицами, — такие носили при халифе Абу Джаафаре аль-Мансуре[8]. Что бы все это могло значить?
Из толпы неожиданно донесся истошный вопль:
— Пустите меня! Что вам нужно?! Я человек аль-Фадля ибн ар-Рабиа!
При упоминании своего имени фаворит престолонаследника насторожился и, бросив поводья, решительно направился к месту происшествия. Свита последовала за ним. Увидев, как богато одет подошедший незнакомец, солдаты расступились. Двое из них держали связанного по рукам и ногам человека, который барахтался на земле. Это был Абуль Атахия. «Придворный поэт?! Как это могло случиться? В чем дело?» — удивился Фадль. Подыскивая, к кому бы лучше обратиться с вопросами, которые вертелись на языке, он глянул влево, затем вправо, и взгляд его невольно остановился на женщине, что стояла поодаль и выкрикивала, чтоб задержанного связали покрепче да скорей уводили. Заметив, что за ней наблюдают, женщина плотней прикрыла лицо шелковым покрывалом.
Абуль Атахия во весь голос продолжал вопить, что он человек аль-Фадля ибн ар-Рабиа.
— Что ты привязался со своим аль-Фадлем? — прикрикнул державший его солдат. — Тебе придется давать ответ самому халифу!
Фаворит престолонаследника опустил глаза и в тот же момент встретился взглядом с придворным поэтом. Абуль Атахия взывал о помощи. Поняв, что стихотворец может рассказать многое, Фадль вмешался:
— Отпустите этого человека! Кто приказал его задержать?
— Эмир правоверных! — прохрипел солдат, не оборачиваясь и туже затягивая веревки.
— Где приказ? По какому праву вы действуете?
— Мы охранники эмира правоверных! — услышал Фадль сбоку и, повернувшись, увидел подходившего арифа — человека могучего телосложения и огромного роста. Такие редко встречались в Багдаде. — Мы получили приказ арестовать негодяя! — низким басом прохрипел ариф.
— Вы самозванцы! — выкрикнул фаворит престолонаследника. — Стражники Харуна ар-Рашида имеют на спине государственную эмблему, а у вас ее нет!
Ариф раскатисто загоготал, затем повернулся спиной и приспустил плащ. Между лопаток показалась вышитая надпись:
Ариф сделал еще одно движение — теперь уже рукой — и солнечный луч упал на длинную саблю, висевшую у него на поясе.
Фаворит престолонаследника был достаточно опытен, он не смог удержаться от улыбки: устрашающую надпись ввел еще Абу Джаафар аль-Мансур. И саблю на перевязи также. А наследники аль-Мансура, некоторые по крайней мере, оставили эту форму для солдат.
— Ну и старье ты надел! — воскликнул он громко. — Ты мне лучше покажи имя нынешнего халифа!
Ариф молча сбросил плащ. На плече, в самом верху, блеснула вышивка, сделанная золотыми буквами:
Насмешливо покачав головой, ариф отвернулся и, прикрикнув на солдат, которые все еще возились с отчаянно брыкавшимся Абуль Атахией, приказал связать его так, чтобы тот не мог шевельнуться.
Свита Фадля была готова по первому его знаку ринуться и освободить придворного поэта. Но фаворит престолонаследника колебался. Голос его звучал не так уверенно, как прежде.
— Бедняга уверяет, что он человек аль-Фадля ибн ар-Рабиа… Э, кто возьмется подтвердить, что он не лжет? — небрежно бросил ариф. — Да что там толковать! Мы имеем приказ об его аресте.
— Я возьмусь подтвердить, — мгновенно изменившимся тоном проговорил Фадль. — Я утверждаю, что этот человек принадлежит к свите аль-Фадля ибн ар-Рабиа. Я требую освободить его!
Ариф опешил. Он никак не ожидал, что ему станут приказывать, да еще таким тоном. «Кто знает, может быть, это какой-нибудь эмир», — рассудил он про себя и, что-то вспомнив, глянул туда, где стояла женщина, закутанная в покрывало. В удивлении он заметил, что она обратилась в бегство, и подумал: «Видать, и вправду это эмир, коль от него тотчас бегут! Надобно быть осторожней…».
За разыгравшейся сценой молчаливо наблюдал Фанхас, вышедший проводить фаворита престолонаследника. Ему было не по душе, что Абуль Атахию арестовывают возле его дома. Ну хоть бы чуточку подальше! Он даже хотел вмешаться, ведь слуг много, достаточно кликнуть… Но чем поэт мог прогневить халифа? Не опасно ли вставать на его защиту? Да и стоит ли? Надо будет выполнять обещание, данное насчет барыша… А если Абуль Атахию арестуют, барыш останется неразделенным. Уже выгода! К тому же будет соблюдено распоряжение сейиды, которое передал Хайян со слов Атбы. Опять жди прибыль! Двойной барыш! Упустить такое счастье было бы глупо.
Поделиться книгой: