Помоги проекту - поделись книгой:
– Пока я не готов назвать всех исполнительниц, но так и быть, открою один секрет. Вчера я обедал с Катрин Денев, она прочла сценарий, он ей понравился, и теперь я жду от нее окончательного согласия.
– Но ты же критиковал ее за то, как она сыграла в «Танцующей в темноте». Сказал, что тебе, как французу, невозможно поверить, чтобы Катрин Денев изображала работницу завода.
– Но ведь я и приглашаю ее совсем на другую роль. Да и фильм будет не как у Ларса фон Триера, хотя в нем тоже есть что-то от мюзикла. Нечто среднее между старым французским (в основном черно-белым) и цветным голливудским кино, немного в стиле Джорджа Кьюкора и Винсента Миннелли. История будет чисто французской, изображение и цвет – американскими.
– В «Крысятнике» с убийственным сарказмом изображена буржуазная семья. Похожа ли она на твою собственную, и чувствовал ли ты себя белой овцой в стаде?
– Разумеется, я тот монстр, который убил папу и маму. Еще учась в киношколе, – сам не знаю почему – сделал короткий фильм о мальчике, который убил своих родителей. Мальчика играл мой брат, а родителей – папа и мама. Мои родители – интеллектуалы из мидл-класса, учителя, преподавали биологию и французский язык. Папа синефил, любит классические вестерны Джона Форда.
– Как они относятся к твоему творчеству?
– Оба не очень верили в меня как в кинематографиста, но и не мешали. Сегодня родители бывают радостно удивлены, слыша о моих профессиональных успехах. Они не очень понимают тот тип кино, который я делаю, но принимают как должное. А когда папа читает отрицательную рецензию на какой-нибудь мой фильм, то не на шутку сердится.
– Тем не менее ты сломал семейную традицию.
– Выбор профессии был для меня своеобразным протестом. В школе нам задали тему «Портрет моего друга». Я воспринял это с юмором и изобразил учительницу – довольно уродливое существо. Меня, восьмилетнего, обозвали извращенцем. Позднее посредством кино я научился преодолевать свою замкнутость, выражать свое отвращение к уродству окружающего мира. То, что я не мог выразить никаким другим способом. Я научился делать и переживать в кино вещи, запретные в реальной жизни.
– В кино тебя поначалу восприняли как представителя гомосексуальной субкультуры. И все-таки ты заметно меняешься в более традиционную, классическую сторону – даже если это разочарует некоторых поклонников. Разве молодой публике интересно смотреть про шестидесятилетних? И разве ты не перестал быть культовой фигурой гей-кино, перемещая свой интерес в сторону женщин?
– Я никогда не занимался чисто гомосексуальными темами, всегда – бисексуальными. Женщины меня интересуют не меньше, чем мужчины – смотря какие.
– А считаешь ли ты себя частью французской кинематографической «семьи»? У тебя есть друзья-кинематографисты? Ходите ли вы друг к другу в гости, встречаетесь ли?
– Нет, мы, французы – индивидуалисты, у нас это не принято. Кроме того, если говорить о молодежи, она была парализована успехами «новой волны». Только сейчас можно сказать, что новое поколение расправилось с «папой» Годаром. Особенно много во французском кино талантливых женщин-режиссеров. Правда, иногда они делают чересчур политизированное феминистское кино и готовы вместе с «папой» уничтожить всех остальных мужчин.
– Как ты достаешь деньги на свои проекты?
– Я делаю по фильму в год – и многие во Франции не понимают, как мне это удается. Завидуют, считая меня баловнем судьбы. На самом деле я собираю деньги в Канаде или Японии, где мои фильмы гораздо более широко прокатываются. Во Франции же их не очень понимают. Здешние финансисты чрезвычайно консервативны. И когда я предлагаю психологический сценарий типа «Под песком», они говорят: нет, это не фильм Озона.
– Их консерватизм в том, что они ждут от тебя чего-то более авангардного и радикального?
– Парадоксально, но это так.
– Что ты делаешь, когда не работаешь? Или такого не бывает?
– У меня довольно странный образ жизни. Каждый месяц в какой-то стране происходит премьера моей очередной картины, и я еду туда для рекламной кампании. Например, в прошлом году я был – боже мой! – в Токио, Монреале, Нью-Йорке, Сан-Франциско, Мадриде, Лондоне, Вене, Мехико, Петербурге и Москве (дважды). Но это не значит, что я работаю двадцать четыре часа в сутки. Ездил отдыхать в деревню во Франции, летал в Кению. Больше всего, как «латинская натура», люблю лежать на диване и ничего не делать. Но если бы позволяли средства, снимал бы по два фильма в год.
«Я не даю никакого ключа зрителю»
– Правы ли те, кто считает события «Бассейна» и даже образ юной Жюли целиком продуктом творческой фантазии героини-писательницы? Или все-таки что-то произошло во французском доме с бассейном на самом деле?
– Я не даю никакого ключа, никакой интерпретации: предоставляю это зрителю. Каждый сам решает, что именно он увидел в фильме. Я же лично вижу последний кадр: Шарлотта и Людивин издалека смотрят друг на друга и машут рукой. Они почти сливаются, как в «Персоне» Бергмана. Это образ, вбирающий в себя всю картину, в ней встречаются молодость и опыт, растерянность и стабильность, страх перед жизнью и страх перед смертью.
– Выходит, это прежде всего драма отношений, слегка лесбийски окрашенных, а уже потом комедия или детектив?
– Это не лесбийский фильм. Героиня Шарлотты испытывает к девочке-француженке сложную гамму чувств: ревность, раздражение, тоску по молодости, по «свингующему Лондону», и все эти эмоции отражаются на ее лице. Для меня ключ к фильму – лицо Шарлотты.
– Какую сцену было труднее всего снимать?
– Сцену убийства. В каждом моем фильме есть убийство. Не знаю, почему я так кровожаден. Но, может быть, к следующей картине я стану взрослым настолько, что помилую всех своих героев. Когда Людивин убивает любовника тяжелым камнем, это воспринимается как реальность (точка зрения изменится только потом). Нужно было, чтобы, несмотря на гротескность ситуации, зритель почувствовал тяжесть этого камня, – пришлось даже заменить бутафорский камень, приготовленный для съемок, настоящим.
– А я думал, самой рискованной и трудной была сцена на балконе, когда Шарлотта Рэмплинг обнажает свою грудь перед стариком-садовником, чтобы скрыть следы преступления. Это ведь прямая цитата из «Тристаны» Луиса Бунюэля?
– Да, и было бы еще интереснее, если бы на месте Шарлотты оказалась Катрин Денев, которая тридцать лет назад играла Тристану. Но боюсь, сейчас бы она не смогла повторить эту сцену.
– Довольно жестоко требовать это от актрисы в определенном возрасте.
– Но Шарлотта сыграла ее блистательно – хотя она того же возраста, что и Катрин.
– Все же года на три моложе.
– Ну кто знает их настоящий возраст, этих женщин…
– Раз уже зашла речь о Бунюэле, не от него ли идет еще один мотив фильма: крест, который висит на стене и который каждый раз снимает Сара Мортон, заходя в комнату. В знаменитом бунюэлевском фильме «Виридиана» героиня, наоборот, вешала на стену крест, оказываясь в новом месте.
– В этом случае никакой связи с Бунюэлем. Это я снимаю крест, въезжая в гостиницу или квартиру.
– Ты атеист?
– Вовсе нет, я католик, но молюсь, только оказавшись в самолете.
– Ты сказал еще в период фильма «Под песком», что Шарлотта Рэмплинг стала твоей музой и alter ego.
– Да, с Шарлоттой у меня с самого начала установилась тесная связь – настолько, что я могу с ней идентифицироваться. В картине «Под песком» она играла практически саму себя, женщину на нее очень похожую, а у меня было ощущение, что я снимаю документальный фильм про Шарлотту Рэмплинг. «Бассейн» – совсем другое дело. Здесь Шарлотта играет «синий чулок», под которым, однако, обнаруживается нечто совсем неожиданное. Но и в этом случае я отождествляюсь с ее героиней, тем более что Сара Мортон, как и я, – творческий человек. Обо мне думают: такой себе успешный молодой режиссер… Но, как говорят англичане, не судите о книжке по обложке.
– А что скажешь про Людивин Санье, которую снимаешь уже в третий раз и в артистической жизни которой сыграл роль крестного отца? Кто-то из журналистов сказал, что в образе ее героини ты спародировал некоторых персонажей популярных реалити-шоу…
– В этом не было необходимости. Таких девчонок, как та, что сыграла Людивин, пруд пруди на каннских улицах. Но актриса она не простая. Очень умна, и хотя я ее действительно «сделал», она больше во мне не нуждается, поскольку я дал ей возможность без страха смотреть в лицо судьбе. В «8 женщинах» она не была такой гламурной, как ее партнерши, все время бегала в штанах и напоминала мальчишку. Между прочим, в «Бассейне» сначала предполагалось, что партнером Шарлотты будет парень, но потом я понял, что это клише французского кино (женщина в возрасте и молодой объект ее желания) меня не интересует. И я решил дать Людивин роль сексуальной и загадочной женщины – настоящей «героини».
– В общем, это настоящий фильм-дуэт?
– Да, и эта конструкция позволяет мне соединить две стороны моего кинематографического мира – театральную и гротескную (это Людивин) и интимную (Шарлотта).
– Ты впервые участвуешь в конкурсе Каннского фестиваля. Какой приз ты бы предпочел получить?
– Актерский. Мне кажется, мои актрисы его заслужили.
– Какая из них?
– Обе.
«Снимая любовную историю, вы оказываетесь в мире клише»
– Делая «5 × 2», события которого разворачиваются в обратном хронологии порядке, ты, видимо, опирался на прежние опыты такого рода?
– Конечно, я смотрел «Необратимость» Гаспара Ноэ, «Две подруги» Джейн Кэмпион и читал пьесы Гарольда Пинтера. Когда рассказываешь историю с конца, не надо все в подробностях объяснять, ибо финал публике уже известен. А я как раз и не хотел ничего объяснять – хотел, наоборот, задавать вопросы, ибо ответов я сам не знаю. Из-за того что зритель уже знает, чем все кончится, он сосредоточен не на том, «что», а на том, «почему».
– Если конец истории оказывается началом, что в этой ситуации становится истинным финалом фильма?
– В том-то и дело, что такая структура переакцентирует наше внимание на начало. А начало важно в любой истории, ибо зритель должен в нее поверить. К концу фильма он накапливает достаточно информации для того, чтобы увидеть в первой встрече героев, плывущих в открытое море, нечто большее, чем пляжный роман.
– Они плывут навстречу закату. Тебе не казалось, что этот кадр выглядит как клише?
– Делая любовную историю, вы так или иначе оказываетесь в мире клише, и вы должны любить эти клише.
– Почти во всех твоих фильмах есть образ воды: это может быть бассейн, море, океан… Это что-то подсознательное, связанное со средиземноморской ментальностью?
– Я никогда не анализировал почему, но это правда. Вода – это что-то чистое, открытое. В моем последнем фильме сюжет движется к открытости: море – это жизнь. Было бы еще более символично заставить героев войти в бурное море. Но в день съемок море было тихим, и я оставил все как есть. Моря нет только в «8 женщинах» – но это ведь совсем искусственная конструкция.
– В фильме прекрасный актерский дуэт. Как сумели актеры войти в придуманные тобой образы?
– Стефану Фрейсу труднее всего далась сцена, когда его герой испытывает ужас, став отцом. Мне пришлось убеждать его: представь, что тебя бросили родители, а другие люди взяли на воспитание. А Валерия Бруни-Тедески так вошла в роль, что, играя финал, все время плакала.
– Финал, тот, что «в жизни», или тот, что в фильме?
– Настоящий: ведь на самом деле все снималось в хронологическом порядке.
– Главная любовная история в фильме оттеняется двумя другими, отражается в них, как в зеркале. С одной стороны – родители героини, традиционная рутинная семья. С другой стороны – брат героя и его молодой любовник. Каков смысл этих противопоставлений? В том, что институт супружества себя исчерпал?
– Я ничего не имею против института супружества, если кому-то он подходит. Старшее поколение жило в атмосфере несвободы, даже развестись тогда было трудно. Они притерлись друг к другу, живут в моногамном браке, часто ссорятся, оскорбляют друг друга, выпускают наружу свою агрессию, но не расстаются. Молодые не хотят так жить – неважно, геи это или гетеросексуалы. Они считают себя свободными, но это не значит, что они более счастливы. Вопреки рассказам о прелести свободных отношений, мы видим в фильме, что его герои страдают и в такой форме союза.
– А ты сам предпочитаешь традиционный или свободный союз?
– Я бы хотел прожить не одну любовную историю, а несколько. Я бы определил любовь как работу. По тому, чтобы избавиться от иллюзий, перестать идеализировать друг друга и при этом сохранить чувство.
«Я устал от французских актрис»
Каждый раз при очередной встрече с Озоном я обнаруживал его все более взрослым, грустным, менее ироничным.
– В последнее время ты снимал камерные фильмы. «Ангел», даже если сравнить с бравурными «8 женщинами», – самый амбициозный из твоих кинопроектов. Что это – своего рода вызов?
– Каждый фильм режиссера – вызов, но «Ангел» – это еще и самый большой бюджет.
– Можно рассматривать твой первый целиком англоязычный фильм как путь в Голливуд?
– Это не голливудский, а английский фильм, и у нас даже нет пока американского дистрибьютора. Если бы картина снималась в Голливуде, меня заставили бы год переписывать сценарий, а на главную роль назначили бы звезду по своему усмотрению. Снимая на европейские деньги, мы могли себе позволить избежать компромиссов.
– В основе фильма – роман писательницы о писательнице. Почему ты обратился к книге Элизабет Тейлор и почему уже второй раз (после «Бассейна») героиня твоих фильмов – писательница? У нее были реальные прототипы?
– Прототипом героини книги была Мари Корелли, любимая писательница королевы Елизаветы, сочинявшая дамские романы, познавшая раннюю славу, а ныне забытая. Меня удивил и вдохновил роман Тейлор, но героиня фильма Энджел сильно отличается от той, что в книге. Та была некрасивая, невысокая, несексуальная – настоящий монстр. Я не считал правильным в двухчасовом костюмном фильме держать в фокусе внимания такую героиню. Поэтому я убил Энджел молодой.
– Поражает изобразительное решение фильма, чем ты вдохновлялся, работая над ним?
– С самого начала мы решили, что история должна быть рассказана не только через сюжет, но и через все остальные элементы фильма – прежде всего через драматургию цвета. Работая над костюмами, смотрели «Эпоху невинности» Мартина Скорсезе, «Далеко от рая» Тодда Хэйнса, американские фильмы 1940-х годов. У англичан неважный бытовой вкус, а поскольку наша героиня в своем роде безумица, мы могли как угодно фантазировать, одевая ее: это сумасшедшее зеленое платье в сцене в театре, шокирующие смеси ярких и пастельных тонов.
– Ты работал с великими французскими актрисами – от Жанны Моро до Катрин Денев, от Даниэль Дарье до Фанни Ардан. Что скажешь об английских?
– Британские актрисы более профессиональны благодаря театральному опыту, но по этой же причине иногда переигрывают, не всегда могут изобразить подлинное чувство и даже иногда оставляют впечатление фригидности. К счастью, после длительных проб мы нашли Ромолу Гараи – несомненно, лучшую из молодых английских актрис.
– Вернемся к французским. Почему среди «8 женщин» не оказалось Жанны Моро?
– Не знаю, так получилось, и она была этим огорчена, тем более что мы друзья. Для меня она как бабушка: я восхищаюсь ее внутренней силой, она все еще полна желаний. Когда я позвонил ей и предложил небольшую роль в фильме «Время прощания», она спросила: «Надеюсь, это не роль бабушки?» И согласилась «только для меня».
– Почему ты, молодой человек, делаешь фильмы о старости и о смерти? Почему тебя так интригуют старые актрисы?
– Во-первых, я сам не так уж молод. Успел пережить смерть близкого друга. Смерть – мое давнее наваждение. Уже ребенком я был заворожен мыслью о факте смерти. Потом узнал, что об этом много думали французские философы, в частности Монтень. Именно знание того, что ты умрешь, дает тебе энергию для жизни. Есть глубокая связь между смертью и сексуальностью. Недаром у французов бытует выражение «маленькая смерть», что означает оргазм. А что касается старых актрис, я учусь у них философии жизни, хотя многие и считают их монстрами.
– Ты говорил о том, что снимешь трилогию о смерти, началом которой был фильм «Под песком», а серединой стало «Время прощания».
– Возможно, я сделаю третий фильм о смерти – об утрате ребенка. Но не сейчас. Сейчас хочу заняться чем-то другим – может быть, поставить комедию или жанровый фильм.
– Какую из французских актрис, которую еще не успел снять, ты туда пригласишь?
– Я устал от французских актрис. Может, позвать русскую?
«Я научился выражать свое отвращение»
Мы давно не виделись с Франсуа. Раньше общались на ты, и я не чувствовал разницы в возрасте. Теперь он кажется (психологически) чуть ли не старше меня. Как-то само собой перешли на вы: эта перемена ощущается, даже если говоришь по-английски, где «ты» и «вы» звучат одинаково.
– В вашем послужном списке – популярнейший ретромюзикл «8 женщин» и костюмная драма «Ангел». В то же время вы сняли несколько лирических камерных фильмов о детях как желанных и чуждых ангелах в несовершенном мире взрослых. Последняя из таких картин – «Убежище». Итак, вы делаете два разных типа фильмов. Какой из них для вас важнее?
– Это вопрос, на который у меня нет ответа, потому что важность фильма зависит от чего-то другого, не от бюджета и не от темы.
– От чего же в таком случае?
– Об этом можно рассуждать только постфактум. Ты никогда заранее не знаешь, будет картина иметь коммерческий успех или нет. Бывает, что в проект вложены большие деньги, и все, конечно, ждут отдачи, а в результате выходит пустой номер. Зато, например, очень недорогой фильм «Под песком» с Шарлоттой Рэмплинг в главной роли оказался одним из самых успешных в моей карьере: у него был очень приличный бокс-офис во Франции. У меня есть ленты, которые французы приняли сдержанно, но я слышу от дистрибьюторов про их особенный успех в Японии или России. Разве можно эти вещи спрогнозировать? Я, во всяком случае, не умею.
– Стиль фильма «Убежище» кто-то из критиков определил как «беременный реализм». В то же время это символическая история о женщине-прародительнице всего сущего. Беременность становится для героини ключом к сердцу любого мужчины, в том числе гомосексуала, что можно рассматривать как анекдот, а можно – как личное высказывание. Почему вас повело в эту сторону?
– Я вообще не планировал эту картину. Но мне хотелось поработать с Изабель Карре, одной из самых талантливых актрис Франции. Выяснилось, что она беременна. В беременности есть что-то таинственное; как мужчина, я все время хочу потрогать женщину с большим животом, чтобы убедиться в реальности этого чуда.
– И как воспринималось чудо на практике?
Поделиться книгой: