Сказки про Ивана-Царевича и Иванушку-Дурачка

Иван кивнул:

– Давай. Так что же ты тут ваяешь?

– Так я ж сказал, что космос. Мир, понимаешь, творю. Из говна и стали, как бог.

– Нет, не понимаю – помотал головой Иван – объясни.

Миша усмехнулся:

– Чё, решил, что у меня крыша поехала, как у этого завода? Не боись, я нормальный, хотя, конечно, и с прибабахом, как без этого. Вот ты в Риме был?

– Был – ответил Иван.

– А в Ватикане был?

– Ну да, разумеется.

– Ну вот! – радостно провозгласил Миша – Я тут, как Микеланджело устроился. Свою капеллу решил сварить. С одной стороны будет Творение, с другой Страшный суд, а посередине все остальное.

Иван обалдел:

– И это ты один все хочешь сделать? Из этого ржавья?

– Ну не только из ржавья. Мне брат помогает, дает команду, чтобы привозили, что требуется. И мужиков гонит, если надо что-нибудь поднять, леса поставить или кран, если надо. А к зиме крышу должны залатать и стены кое-где, а то заметет меня здесь к едреней фене.

– Постой, но ты ведь где-то учился?

– Еще как учился! В Питере, в Академии, в «Репе», то есть. Лучшим был, между прочил. Меня мой профессор, старый хрен, все в «негры» к себе звал, горы золотые сулил. Ты, говорит, лет через пять академиком у меня будешь. Да я послал его и махнул сюда, брату под крылышко.

Иван слышал, конечно, про Мишиного брата и сейчас подумал, что тот и вправду чем-то напоминает Папу Римского образца шестнадцатого века.

– Он хороший мужик – продолжал Миша – хотя все его тут и боятся до усрачки. Он мне денег дал, так я везде съездил, все видел. И знаешь, что меня ошарашило больше всего? Индусы! Вот наворотили!..

– А можешь рассказать что-нибудь про свою работу? Или показать, а? – попросил Иван.

– Года через три заходи, сам все увидишь. Знаешь, у нас говорят, что дураку полработы не показывай – хохотнул Миша, но потом добавил – Ты не обижайся, Иван, это я в шутку.

– Ну хоть расскажи! Как ты это все себе представляешь?

– Да черт его знает – ответил Миша, становясь серьезным – Трудно все охватить. Но так, в общих только чертах…

– Ну давай, расскажи. Вот ты говорил про Микеланджело, так у тебя так же будет, пророки, сивиллы, мышцы, торсы?..

– Ну уж нет! – рявкнул Миша – Мне Микеланджело с его голыми мужиками не указ. Я современный художник. Со-вре-мен-ный, понимаешь? Это мое время, и я его покажу. И ему покажу!

– Ладно, не торсы, что тогда?

– Объемы и провалы, вот что. И ритмы, чтобы все крутилось, дрожало, резалось.

– Абстракция? – осторожно произнес Иван.

– А как же! И еще какая! Такой еще не было, понимаешь? Да вообще таких здоровенных скульптурных композиций еще не было. Ансамбли да, были, а вот чтобы все в одном кулаке – Миша показал свой здоровенный волосатый кулак – такого не было. Ты пойми, абстракция, это образ Хаоса, а Космос, это кусок хаоса, приведенный в порядок. И чем художник больше, тем больший кусок хаоса он ухватит. А современный художник должен быть на грани, понимаешь. И у меня так будет. Шаг в одну сторону – Богородица, шаг в другую – яма, ничто или же Хаос. Но нужно помнить, что Хаос, это то, из чего только и можно творить. И он везде – Миша широко развел, а потом соединил руки – а я его приберу и кое-где подточу. Вот так вот.

– Слушай, тебе трактат нужно написать.

– А на хрена? Если не получится, если люди не ахнут, то тут уж пиши не пиши, ничего не поможет.

– А лабораторию можешь показать?

Миша помолчал, а потом резко поднялся на ноги:

– А давай. Но учти, этого еще никто, кроме брата, не видел, понял? Никто! И ты посмотри и сразу же забудь. Уяснил? – Иван кивнул – Тогда пошли.

Мишины рисунки Ивана поразили. Там и вправду в эскизной форме было то, о чем Миша говорил. Графика была четкая, жесткая, с мощной светотенью, так что Иван сразу представил себе, как это будет выглядеть в материале, тем более что кое-где для масштаба были пририсованы фигурки людей. Увиденным Иван был потрясен. Он сразу припомнил то двойственное ощущение, которое он испытал, разглядывая как раз недавно подновленные, странно и кричаще яркие фрески Микеланджело. Все вокруг восхищались, а в особенном восторге был младший Иван. Поэтому Иван спрятал подальше свое разочарование, охал и ахал вместе со всеми. Но чувство неудовлетворенности, которое Иван списывал на свою искусствоведческую темноту, осталось. И вот теперь, глядя на поразительную графику горбоносого и краснолицего бородача, он испытывал настоящий катарсис.

– Слушай, Миша – неожиданно для самого себя сказал Иван – да ты же чертов гений!

Миша спокойно кивнул:

– Брат то же самое сказал. Слово в слово. А еще сказал, что собственноручно меня закопает, если я этого не сделаю, понял? – и засмеялся.

Потрясенный увиденным, Иван начал прощаться, почувствовав вдруг неловкость от того, что оторвал мастера от его фантастической работы. Миша был доволен произведенным его эскизами эффектом, но Ивана не удерживал, и даже вполне светски проводил до выхода из цеха. Милка со своей сворой была тут как тут, преданно глядя на Мишу в ожидании каких-нибудь распоряжений.

– Славная она псина – сказал Миша, глядя на остроухую Милку – Своих держит вот как, а чужим здесь всегда п….ц. Ей не важно кто, кошки, собаки, люди, рвет только так. Тут бандиты приезжали, думали стрелку устроить, так им, мудакам, отстреливаться пришлось. Хорошо, что стреляют они херово, никого из Милкиных не задели. Я брату звякнул, так эту сраную братву прямо за забором мордой в грязь и положили. А они, козлы, после Милкиного приема ОМОНу обрадовались, как маме родной. Мне брат с мясокомбината подкидывает для Милки кой-чего, так что она не от голода такая строгая, а из уважения, понял? Но подвала даже она боится, представляешь? Стечкина с Калашниковым не испугалась, а подвала боится и своих к нему не пускает.

– Какого подвала? – спросил Иван.

Миша помрачнел:

– Да есть тут под заводом подвал. Считай, что еще один завод, только пошире. Так я все щели заварил, какие нашел. А Милка и самих этих щелей боится. Помнит, сука, что-то…

– А ты в этом подвале был? – спросил Иван, насторожившись.

– Сунулся поначалу, так едва ноги унес…

– А что там такое?

– Сам не знаю, но страшно было очень… Ну, бывай! Жду через три года – и Миша, ухмыльнувшись, легонько пожал Ивану руку.

Идя к оставленной невдалеке машине, Иван думал о Мише, о его фантастическом замысле, о страшном подвале и о бесстрашной Милке, которая боялась не Калашникова, а этого подвала. А потом он вдруг вспомнил, что фамилия Мишиного брата, а, стало быть, и самого Миши – Архангелов. Довольно редкая фамилия, надо сказать. Так что же это получается, охнул про себя Иван, ведь если гениальный Миша носит фамилию Архангелов, то он, стало быть, Михаил Архангелов! Микель Анджело, если говорить не по-ненашему… Ну и ну…

33.

Все поле на дне неглубокой, но очень и очень широкой лощины было изрыто и истоптано. И повсюду лежали тела изуродованных людей, у многих из которых были отрублены, у некоторых оторваны головы, руки или ноги. Побоище произошло, видимо, совсем недавно, так как лужи пролитой крови еще не успели высохнуть. Потрясенный Иванушка замер, так как зрелище было ужасающее. Потом он увидел, как с противоположного холма в лощину спускается черный всадник. Издалека Иванушке показалось, что едет он на верблюде, но, приглядевшись, он понял, что это все-таки конь, но необыкновенно большой и длинноногий. Наездник был под стать своему коню, тоже ненормально высокий и столь же ненормально худой. На голове у него была надета плоская широкополая шляпа, а в руке он держал громадное копье. Доехав до середины поля боя, всадник остановился, а его конь стал яростно бить копытом, взметая вверх комья черной земли и куски человеческих тел. Всадник чуть приподнялся на стременах, ударил древком копья оземь и оглушительно рявкнул: «Встать, мерзавцы!» После этого все поле вдруг зашевелилось, из-за того, что тела поверженных воинов стали медленно приподниматься. Те, кто был лишен конечностей, рылись в земле, вытаскивая из грязи свои руки и ноги. Страшнее всего выглядели обезглавленные, шарившие вокруг, наощупь отыскивая свою отрубленную голову. Остолбеневший Иванушка не мог оторвать взгляда от этого зловещего копошения и в полнейшем изумлении наблюдал, как один за другим поднимались мертвецы, приторачивая и вправляя на место свои изувеченные конечности. «Поторапливайтесь, сволочи!» – страшно прокричал всадник, и Иванушка увидел, как он и его конь постепенно из черных становятся красными, как бы наливаясь жаром. Внезапно копье, которым потрясал теперь уже огненно-красный всадник, полыхнуло открытым огнем. «Становись!» – крикнул всадник. При этом окрике воины заметались, занимая места в боевом порядке. И вскоре на поле друг напротив друга выстроились две армии, солдаты которых были вооружены, кто копьем, кто мечем, кто винтовкой с примкнутым штыком а кто автоматом. Огненный всадник тронул коня и медленно пересек лощину, поводя своим полыхающим копьем то в одну, то в другую сторону. Иванушка пригнулся и отступил назад, боясь, что всадник его заметит. Но тому не было до Иванушки никакого дела. Он гарцевал взад и вперед между изготовившимися к бою армиями, все ускоряя бег своего коня. Доскакав в очередной раз до середины поля, он поднял коня на дыбы и прокричал: «Чаша вашей ярости еще полна! Так пейте же из нее, ибо срок искупления для вас не настал! Рубите и режьте друг друга, пронзайте и рвите свою плоть, как рвали плоть живых и невинных! Вперед, подлецы!» А-а-га-га, раздался тысячеголосый вопль и обе армии бросились в бой. Всадник захохотал и, давя копытами своего коня бегущих воинов, скрылся за холмом. В лощине закипело яростное сражение, смотреть на которое Иванушка не стал, а повернувшись, быстро зашагал прочь. Вот ведь ужас какой, думал Иванушка, ошарашенный увиденным и слыша за спиной вопли, стоны, выстрелы, взрывы, звон и скрежет металла, ударяющего о металл. Отойдя немного, он заметил впереди множество людей, беспорядочно расположившихся на припорошенном снегом поле. Иванушка подошел ближе и увидел что-то вроде лагеря, в котором собралось очень пестрое общество. Тут были мужчины, женщины, старики, старухи и даже подростки. Нигде не было видно ни палаток, ни костров, а одетые в лохмотья люди, кто сидел, кто лежал на земле. Некоторые бесцельно бродили, грубо, хотя и как-то лениво бранясь с теми из лежащих, кого они задевали. Иванушке эти люди сразу не понравились. Было в них что-то гадкое, хотя выглядели они довольно жалко. Тут и там Иванушка заметил составленные в пирамиды лопаты и кирки. Никакого желания общаться с кем-либо у него не было и он решил обойти лагерь стороной, но к нему неожиданно подбежал оборванный долговязый подросток и громко спросил: «Ну чо там, не кончили еще?» «Да нет – неохотно ответил Иванушка – только начали – а потом спросил – Чего вы тут сидите-то на снегу?» «Ждем, чтобы закапывать – отозвался подросток и сплюнул – А эта сволочь все не навоюется». «А как вы тут оказались?» – сам не зная почему, продолжил Иванушка разговор. «Да согнали нас жердями отовсюду! Мародеры, говорят, а у самих рожи, как у чертей. Вот и сидим, чтобы прибраться за этими – он кивнул в сторону лощины – Уж сколько сидим-то, аж перегрызлись все… – подросток снова сплюнул сквозь зубы и спросил – А ты чего, тоже к нам намылился?» «Нет – сказал Иванушка – я домой иду» «Ишь ты – хмыкнул подросток – домой он идет, умник. Ну иди, иди, пока не сдохнешь уже окончательно, козел». Иванушка повернулся и, отойдя немного, почувствовал, как ему между лопаток ударил не то камень, не то комок мерзлой земли. Он обернулся и увидел хохочущего оборванца. Вот народ, вздохнул Иванушка, и откуда только такие берутся? Я, наверное, все ж таки умер, раз все иду и не устаю, и есть мне не хочется почему-то. Одет он был также, как и тогда, когда вышел поутру на разноцветный сверкающий луг, только топорик куда-то подевался. Маруся не успела рассказать Иванушке про Сашу Дванова, приберегая своих любимых Платоновских героев до того момента, когда ее необыкновенный муж сможет понять их ни на что не похожую красоту, живым воплощением которой был для нее он сам. И хорошо, что не успела, а то бы Иванушка непременно вспомнил сейчас этих странных скитальцев, оказавшихся, как и он сейчас, посреди молчаливой целины равнодушной к человеку природы. От этого Иванушка мог бы по-настоящему загрустить и, чего доброго, взял бы да и остановился… Но он шел, думая о Марусе, которая его заждалась, наверное, о Василисе Прокофьевне, которая может двигать горы, об отце, задумчиво глядящем на реку, и о реке, не спускающей тысяч своих глаз с Емельяна Ивановича… От этих мыслей у Иванушки прибавлялось сил, и он широко вышагивал по чуть схваченному заморозком полю с похрустывавшими под ногами стеблями картофельной ботвы. Постепенно темнело. Но это было вовсе не из-за того, что где-то заходило солнце, нет, просто Иванушка двигался к темноте, которая была впереди и в которую ему предстояло войти.

34.

Просматривая утром ленту новостей, Иван наткнулся на сообщение о том, что в одном из дворов центральной части города образовался провал, в котором целиком исчезла детская площадка. Случилось это глубокой ночью, так что никто не пострадал, кроме одинокого алкаша, закемарившего на лавочке в этом самом дворике. Бедолага проснулся от грохота и обнаружил, что в полуметре от него разверзлась земля. От ужаса пьяница буквально обезумел и поднял жуткий крик, перебудив жильцов ближайших домов. Вскоре прибыл наряд полиции, а за ним и «Скорая помощь», в которую погрузили рыдающего и бьющегося в нервном припадке алкоголика. Провал сразу же огородили и вскоре прибыли сотрудники МЧС, энергично взявшиеся за обследование провала, а также фундаментов ближних домов. В сообщении говорилось, что домам ничего не угрожает и что провал произошел на месте стоявших здесь когда-то лабазов, под которыми были многоярусные подвалы, и что обрушились перекрытия только верхнего яруса. Иван представил себе, какой ажиотаж в сообществе городских диггеров должно было вызвать слово «многоярусные», от которого прямо-таки несло возможностью богатого хабара. Материал сопровождался фотографией, где была видна целехонькая детская площадка с горкой, домиком и песочницей, оказавшаяся на глубине семи метров и освещенная мощными софитами. Сюрреализм прямо, подивился Иван, разглядывая фото, и решил, что на все это надо бы поглядеть поближе и немедленно отправился к Юрию Андреевичу. Тот его уже ждал и сразу же повел в выставочные залы, где и познакомил со здоровенным бородатым парнем, представившимся Кузьмой. Кузьму они застали перед экспонатом, представлявшим собой большое, около метра в диаметре, идеально отполированное круглое бронзовое зеркало с рваной дырой посередине. Дыра была такая, как будто в зеркало угодил бронебойный снаряд.

– Это и есть щит Персея? – пробасил Кузьма, указывая пальцем на привлекший его внимание экспонат.

– Именно так – суховато подтвердил Юрий Андреевич.

– А я думал, что врут – сказал Кузьма и сделал попытку потрогать гладкую поверхность зеркала.

– Руками не трогать! – зло прошипел Юрий Андреевич.

Кузьма огорченно вздохнул:

– Классная вещь. Откуда взяли-то?

– Вот что, Кузьма, ты тут не на экскурсии, а у нас очень мало времени. Сейчас вы с Иваном Ивановичем поедете к провалу. Машина вас уже ждет. Там оборудование, пропуска и деньги, если придется кого-то подмазывать.

– А оружие есть? – неожиданно для Ивана поинтересовался Кузьма.

– Никакого оружия! – отрезал Юрий Андреевич – Только разведка, ясно? При малейшей опасности пускаете газ и немедленно назад. Ты меня слышишь?

– Да слышу, слышу, не кипишитесь.

– Что-о? Опять феня?

– Ладно, ладно, извините – хмыкнул Кузьма.

– Если наломаешь дров, то ответишь по полной. Вылетишь с работы в два счета. А дальше сам знаешь, что будет.

– Да ладно, не волнуйтесь вы так – примирительно сказал Кузьма – Я все понял.

В машине Кузьма провел для Ивана краткий инструктаж, который закончил так:

– Ты, Ваня, здесь для мебели. А поэтому следуй за мной в кильватере и ни шагу в сторону. Будешь проявлять характер, так мигом получишь по сопатке. Усек?

Предъявив пропуска, они прошли за ограждение и по приставной лестнице спустились на провалившуюся детскую площадку.

– Кузьма, ты что ли? – раздался откуда-то сбоку громкий голос.

Обернувшись, они увидели, что из-под обвалившегося кирпичного свода. с которого свисали обрывки корней деревьев, выбирается одетый в перепачканный комбинезон и защитный шлем с включенным фонариком надо лбом улыбающийся крепыш.

– Как видишь – не особенно приветливо отозвался Кузьма.

– А это что за перец? – крепыш кивнул на Ивана.

– Сопровождающий – буркнул Кузьма, вглядываясь в глубину провала, ярко освещенную расставленными вдоль стен софитами.

– А-а, недреманное око? – развязно хохотнул крепыш – Правильно, за тобой надо приглядывать. Ты, дядя, глаз с него не спускай – обратился он к Ивану – помни, с кем имеешь дело…

– А ты бы заткнулся, Федя – огрызнулся Кузьма и двинулся под низкий кирпичный свод.

– Поторопись, следопыт херов, через три часа начнем засыпать гравием – крикнул им вслед крепыш, но Кузьма даже головы не повернул и прибавил шагу. Они шли под кирпичными сводами неширокого коридора, пол которого был покрыт кучами разнообразного мусора, страшно затруднявшего движение. Тут были обломки мебели, вороха какого-то гнилого тряпья, ящики, забитые проржавевшими железками вроде чайников, кастрюль, каких-то ободов и мотков проволоки.

– Стаскивали в подвал, что попало, помоечники, жлобье – бормотал Кузьма, выдирая ногу из очередного клубка ржавья и тряпья. Но шел он быстро и ловко, так что Иван едва за ним поспевал. Потом коридор повернул направо, и они попали на каменные ступени, ведущие вниз. Здесь был последний софит, в свете которого можно было различить, что лестница уходит глубоко вниз, теряясь в темноте. Кузьма включил фонарь на своей каске и двинулся по крутым ступеням. Иван тоже включил свой фонарь и последовал за Кузьмой, опираясь на шершавую стену с выщербленными кое-где кирпичами. Потом они снова ступили на ровный пол и их фонари осветили помещение со сводчатым потолком. Кузьма шел уверенно и почти бесшумно, злобно оглядываясь, когда Иван задевал что-нибудь ногой. Некоторые казематы были захламлены, другие, напротив, были когда-то тщательно вычищены. Это была анфилада разного размера помещений с низкими сводчатыми потолками, с которых свисали корни деревьев, проросшие сквозь кладку. Там где корни выдавливали кирпич, на сводах виднелись трещины и Иван подумал, что эти корни, наверное, и стали причиной обрушения. Как будто услышав его мысли, Кузьма сердито процедил сквозь зубы: «Корни эти не трогай, а то хоронить нечего будет». Это не был какой-то лабиринт, напротив, это было обычное складское помещение, хотя и очень обширное. Кузьма крутил головой, высвечивая своим фонарем стены и углы подвалов в поисках каких-нибудь боковых ходов или дверей, но ничего не находил. Наконец, они добрались до конца анфилады. Это помещение оказалось просторнее других и все было заставлено пустыми деревянными бочками. Кузьма огляделся и принялся одну за другой эти бочки переворачивать. Иван последовал его примеру, ни о чем не спрашивая. Повезло Ивану. Опрокинув очередную бочку в самом дальнем углу подвала, он увидел, что в квадратную плиту пола заподлицо втиснуто круглое кольцо. «Кузьма» – негромко позвал Иван. Кузьма быстро подошел, расшвыривая по дороге бочки, и Иван подивился его бычьей силе. «Так – сказал Кузьма – теперь мы будем очень аккуратными». Он отстегнул от пояса небольшой альпеншток и осторожно подцепил кольцо, опасаясь, видимо, что ржавчина могла его разрушить и тогда придется выламывать плиту. Но кольцо оказалось целым. Больше того, под слоем грязи, слегка ободранной концом альпенштока, сверкнул желтый металл. «Да ладно» – пробормотал Кузьма и потер кольцо перчаткой. Кольцо было в полной сохранности и тускло светилось желтизной. Кузьма почесал бороду и посмотрел на Ивана: «Золотое оно что ли?» Иван присел на корточки и тоже потрогал холодный металл. «Что-то новенькое» – проговорил Кузьма и, приподняв кольцо, взялся поудобнее и стал медленно тянуть его на себя. Плита подалась и откинулась в сторону, удерживаемая широкой петлей. «Это не камень» – сказал Кузьма, ощупывая края открывшегося люка. Они с Иваном переглянулись. «Да ладно» – снова буркнул Кузьма, оттирая крышку. И петля и сам люк были золотыми или позолоченными. Фонари высветили каменные ступеньки лестницы, ведущей в глубину. Кузьма посмотрел на часы. Потом он включил рацию, но связи не было. Кузьма выругался и о чем-то задумался. «Так – сказал он наконец – идем дальше. Там машина наша осталась, так что вряд ли начнут сыпать вовремя, хотя Федя еще тот мудак». Ивану стало не по себе, но он промолчал, а Кузьма начал медленно спускаться в неширокий (Иван определил на глаз, что его сторона была примерно в семьдесят сантиметров) квадратный люк. «Жди пока здесь» – тихо скомандовал Кузьма и скрылся. Иван ждал, наклонившись над отверстием люка и светя вниз своим фонарем. «Давай сюда – услышал Иван глуховатый голос Кузьмы – Только шею не сверни». Это был дельный совет, так как лестница была с высокими и осклизлыми ступенями. Иван растопырил руки, упершись в стены прохода и стал медленно спускаться. Он ступал осторожно, но в какой-то момент его нога соскользнула и он, потеряв равновесие, опрокинулся на спину и, больно ударившись копчиком, вперед ногами съехал по лестнице вниз. «Цел?» – зло спросил Кузьма. Иван не ответил, неловко поднялся и осмотрелся. Это была круглая комната с низким куполообразным потолком, посреди которой имелось массивное прямоугольное возвышение. Кузьма бродил вдоль стен, высвечивая своим фонарем предметы, стоящие в полукруглых нишах каменной кладки. Иван никак не мог понять, что это за возвышение посередине. Он подошел ближе и увидел, что возвышение покрыто заплесневелой полуистлевшей тканью с вышитыми золотом крестами, звездами и какими-то буквами, мерцавшими в свете фонаря. В памяти всплыло словосочетание «гробовая парча». Гроб это, что ли? Но трогать ткань Иван почему-то не решался. Кузьма, между тем, закончил обход и тоже подошел к возвышению. «Что там в нишах?» – тихо спросил Иван. «А ты сам посмотри» – мрачно ответил Кузьма и стал внимательно рассматривать покрывало. Иван подошел к одной из ниш и в первый момент не сообразил, что в ней находится. Это был довольно большой и, видимо, стеклянный цилиндр, стенку которого Кузьма уже протер. На Ивана смотрела маленькая заспиртованная обезьянка. Нет, она, конечно, не смотрела, а только пучила мертвые глаза, странно оживающие в белом свете Ивановой лампы. «Дальше смотри» – услышал Иван голос Кузьмы. А дальше было то же самое – запаянные в колбы трупы домашних животных и еще каких-то непонятных существ, вглядевшись в которых Иван вскрикнул и отшатнулся. Это были младенцы. Всего в этой жуткой круглой камере с куполом Иван насчитал одиннадцать ниш, в двух из которых были цилиндрические колбы с телами младенцев, а в остальных помещались животные, включая крупного попугая. Иван растерянно посмотрел на покрытый парчой прямоугольник, а Кузьма резким движением сдернул покрывало, открыв стеклянный запаянный гроб, в котором находилась богато одетое женское тело. Как и колбы, гроб был заполнен какой-то жидкостью и герметично запаян. «Оп-па – хмыкнул Кузьма – А вот и хозяйка». Иван подошел ближе. Покойница была одета в роскошное платье по моде восемнадцатого века. Унизанные перстнями руки были сложены на груди, шею украшало тяжелое драгоценное колье, а в волосах мерцала диадема. На лицо покойницы Иван старался не смотреть, отметив только правильность его черт. «Вот это натюрморт – мрачно сказал Кузьма – Что делать будем, начальник?» Иван не знал, что нужно делать, так как ни о чем подобном никогда не слышал. Больше всего его поразили заспиртованные младенцы. Кунсткамера какая-то, думал Иван, или мавзолей. Сама собой напрашивалась версия, что это и в самом деле мавзолей. Что могло до такой степени потрясти, а то и вовсе свести с ума неизвестного богача? Иван еще раз взглянул на наряд покойницы. Точно, начало или середина восемнадцатого века. Оспа, решил Иван, самая обыкновенная оспа, вот что. Он снова подошел к колбам с младенцами. Так и есть, у каждого на шее была тоненькая цепочка с золотым крестиком и были они наверняка погодками. Вот так, была семья, а потом в одну неделю никого не стало, как тут не тронуться рассудком. И обезумевший отец решает, что нужно окружить своих любимых их питомцами… «Э –позвал Кузьма – Чего молчишь?» А с Иваном творилось что-то странное. Он вдруг ощутил, что все его органы чувств необычайно активизировались. Сильнее запахло плесенью и землей, а обостренный слух стал улавливать какое-то непривычное количество звуков. Все вокруг шуршало, скреблось, царапалось. Он молчал, удивленно прислушиваясь к захлестнувшей его слух звуковой волне. И тут посреди всего этого шелеста и медленной возни он услышал что-то инородное. Не то гул, не то плеск, но в этом звуке ясно чувствовалась угроза. «Бежим!» – крикнул Иван и бросился к лестнице. «Ты чего? – насмешливо спросил Кузьма – Клаустрофобия разыгралась?» «Обвал!» – крикнул Иван, полностью подчинившись своему, невесть откуда взявшемуся чутью. Кузьма прислушался и пожал удивленно плечами. От лестницы Иван обернулся: «Надо уходить, Кузьма! Немедленно уходить. Там – он ткнул пальцем в потолок – обвал. Я слышу, понимаешь? Слышу!» Вернее было бы сказать «чувствую», но тогда пришлось бы что-то объяснять, что-то доказывать… Скользя по ступеням, Иван выбрался из люка и заорал во все горло: «Быстрей, идиот, шевелись! Сейчас все это обвалится к чертям!» У него хватило выдержки, чтобы дождаться появления из люка недовольного Кузьмы. «Слышишь, диггер ты хренов?» – прошептал Иван. Кузьма прислушался, потянул носом, как пес, и мигом посерьезнел: «Валим!» Они побежали по уже пройденным ими казематам, перепрыгивая и сметая рухлядь, попадавшуюся под ноги. Дважды Иван упал, мгновенно испугавшись, что повредит свой фонарь. Но Кузьма его не бросал, мощным движением поднимая Ивана на ноги и таща за собой. Добежав до лестницы на первый уровень, они остановились, прислушиваясь. Треск, шорох и запах сырой земли усилились. А потом Иван услышал журчание. «Вода! Слышишь?» Кузьма кивнул и, зайдя вперед, потащил Ивана наверх. Здесь катастрофа была налицо. Стены покрылись трещинами, а сзади послышался грохот. Оглянувшись, Иван увидел, что огромный кусок кирпичного свода обрушился прямо на лестничный пролет, который они только что миновали. Кузьма тоже обернулся и Ивану показалось, что на его лице промелькнул испуг. Пол весь был залит водой, но Иван не мог сообразить, откуда она течет. Они уже видели свет софита, когда прямо перед ними стена дала трещину, из которой ударила неширокая, но сильная струя. Трещина расширялась на глазах, а потолок вдруг просел и вниз полетели выпавшие из кладки кирпичи. «Вдоль стены держись!» – крикнул Кузьма, снова ухватив Ивана за руку. А ведь он бы меня не бросил, промелькнуло в голове Ивана, на себе бы тащил, но не бросил бы, вот так Кузьма… Это были метры сущего ада. Стены как будто сужались и воздух наполнился какой-то едкой мокрой пылью. Дышать стало невозможно, но одевать противогаз времени не было и они, задержав дыхание, рвались вперед. Наконец, впереди замаячила детская площадка, воздух стал чище и они побежали быстрее. Сзади слышался гул обвала. Оглянувшись на бегу, Иван не увидел ничего, кроме мутного и непроницаемо густого облака пыли. Выбежав на детскую площадку, Иван в изнеможении плюхнулся на край песочницы и посмотрел вверх. На краю провала стояли люди, размахивая руками и что-то крича. «Пошли, Иван – тяжело дыша, сказал Кузьма – А то как бы эта красота снова не поплыла – он помедлил – к хозяйке». Иван кивнул, отметив, как при слове «хозяйка» его что-то как будто кольнуло. Он удивленно взглянул на Кузьму, но ничего не сказал и потащился к приставной лестнице.

35.

Не доходя до темноты, отсекающей половину всего видимого пространства, Иванушка заметил чуть в стороне какую-то деревушку. Деревушка показалась ему самой обыкновенной, даже как будто знакомой и Иванушка пожалел только о том, что в ней не было церкви, на куполах или шатре которой можно было бы отдохнуть взглядом. Кто ж это поселился возле самой темноты, удивлялся Иванушка, направляясь к деревне. И вдруг прямо у него на глазах за уже недалекими домами возникла пятиглавая церковь с красивой шатровой колокольней. И эту церковь Иванушка уже как будто видел, но только не помнил где. От удивления Иванушка даже остановился. Что за чудеса, подумал он, так ведь не бывает, чтобы только захотел и сразу же увидел наяву. Но все было по-настоящему и не хватало только ворон или грачей. И тут же в небе над деревней беззвучно закружила стая ворон, а по полю стали расхаживать большие грачи, то и дело опускавшие клювы к мерзлой земле. А что же это они не каркают, удивился Иванушка, глядя на ворон, и прислушался. Но нет, ничего не было слышно. Иванушка все стоял, глядя на откуда-то знакомую деревню с церковью, на молчаливых ворон и на непроглядную темноту, разделившую весь мир пополам. Он нерешительно сделал несколько шагов к деревне, которой сперва так обрадовался. И тут же ему показалось, что и деревня чуть сдвинулась, а между крышами домов и церковью на секунду образовалась чуть заметная черная щель. Это что же, картинка такая, недоумевал Иванушка, силясь что-нибудь еще вообразить, чтобы проверить, не прекратились ли чудеса. Но его воображения хватило только на корову, которая тут же и появилась, тупо уставившись в припорошенное снегом поле. Эх, вздохнул Иванушка, сюда бы Марусю, вот она навоображала бы. Он попытался представить, чего бы могла навоображать Маруся, но у него ничего не получилось. Тогда он принялся воображать свих любимых людей, но снова потерпел неудачу. Но зато неожиданно между ним и деревней с церковью возникла знакомая ему с детства река и костерок возле нее. Это было приятно. А потом появился, заслонив реку и деревушку, завод, заблестел своими окнами, задымил трубами, а на его крыше почему-то вырос огромный подосиновик, точь-в-точь такой же, какой Иванушка нашел, когда был еще совсем маленьким. Но этот гриб был огромным, выше заводских труб и даже выше дыма, который из этих труб поднимался. Появление гриба совсем почему-то не обрадовало, а напугало Иванушку и из его испуга выскочила злющая цепная собака, порвавшая ему когда-то штанину. На собаку Иванушка рассердился и перед ним сразу же возник дощатый забор с остроконечными штакетинами. Забор был прямо перед ним, заслоняя все, кроме шляпки страшного гриба. Иванушка попытался представить себе калитку в заборе, но вместо калитки забор украсила гадкая надпись и еще более гадкий рисунок. Какой же я все-таки бестолковый, расстроился Иванушка, мне идти надо, а я забор нагородил. Тут же поверх забора в несколько рядов протянулась колючая проволока. Ах так, решил Иванушка, ну тогда я все это сейчас поломаю! И он быстро двинулся к забору, выставив вперед плечо. Но ничего поломать у Иванушки не получилось, так как он со всего разбега ввалился в темноту. Темнота была полная, кромешная, так же как и тишина. Как же я пойду в темноте, подумал оробевший Иванушка, кто ж ее знает, сколько ее тут собралось… И в эту секунду вдали блеснул огонек. Иванушка зашагал быстрее, как бы боясь, что огонек куда-нибудь от него убежит. Но огонек никуда не бежал, а приближался с каждым Иванушкиным шагом и скоро превратился в квадратное окошко с кривоватой крестовиной рамы. Самого дома в уже совершенно полной темноте видно не было, но окошко тихонько светилось, придавая Иванушке бодрости. Подойдя вплотную к окну Иванушка вдруг застеснялся заглядывать в него, а чуть отвернулся и легонько постучал по стеклу. Никто не ответил, и он уже снова было собрался постучать, как вдруг рядом с ним приотворилась дверь, которой он в темноте не заметил. «Кто таков?» – послышался из-за двери низкий и неприветливый старушечий голос. «Иванушка я – ответил Иванушка – Можно я зайду?» «А, Ивашка притащился! Ну заходи» – в голосе старухи слышалась насмешка. Злая бабка, с грустью подумал Иванушка и боком протиснулся в дверь, не решившись пошире ее открыть. В комнате он огляделся, не веря своим глазам. Никакая это была не избушка, а целый зал, во всех направлениях перерезанный лестницами, терявшимися где-то в высоте. Посередине этого странного зала в огромном кресле-качалке сидела здоровенная толстая бабка, держащая в руках длинную изогнутую палку. На столике возле бабки стояла керосиновая лампа с почерневшим от копоти стеклом, освещая или скорее подсвечивая это странное помещение. «Ну что, Ивашка, нагулялся?» – спросила неприятная толстая бабка и широко улыбнулась, как бы нарочно показав рот, в котором криво торчали длинные редкие зубы. «Я вообще-то Иванушка – сказал Иванушка, огорченный непонятностью увиденного и грубостью противной бабки – Меня все так зовут. А Ивашкой только ругают. Некоторые». «Ладно, не журись, Ивашка – прошамкала бабка – Я вам, убогим, всем рада. Проходи – и она махнула своей кривой палкой в сторону лестниц – там для всех вас, дураков, место найдется». «А вы кто?» – спросил растерянный Иванушка. «Сам скажи!» – окрысилась бабка. Иванушка помялся, а потом прошептал: «Вы Баба Яга, что ли?» Старуха хихикнула, застучала своей палкой по полу и закачалась в кресле: «Нашелся-таки один умный среди дураков! Вот потеха…» «Но по сказке вы должны меня хотеть съесть – немного приободрился Иванушка – А я вас должен перехитрить». «Да уж ты перехитришь, дубина стоеросовая» – снова развеселилась старуха и вдруг поднялась с кресла и захохотала. Она стала вдруг огромна, как и зал, в котором она обитала. Нет, она была больше этого зала. Под ее плечами гнулись и крошились перекрытия, как щепки разлетались лестницы со своими балюстрадами. Где-то в самой вышине затрещало и оттуда посыпались куски досок, а потом и бревен. А старуха все хохотала… Наконец, она успокоилась, мгновенно уменьшилась и бухнулась в свое кресло-качалку. «Там все поломалось, наверное» – сказал Иванушка, глядя в темноту над собой. «Ничего там не поломалось – буркнула старуха – это я так, страху на тебя нагоняю, а то ты уж больно борзый, Ивашка. Испугался?». «Я Иванушка – насупился Иванушка – И я вправду испугался немного. Но мне же сказали, что будет страх, так что уж пугайте, если вам надо». «Надо-не надо… Я вот тут нарочно посажена, чтобы темноту стеречь. А в этом деле без страха не обойтись, ясно тебе?» «Не очень – честно признался Иванушка – А для чего ее стеречь? Вон ее сколько вокруг, на всех, небось, хватит». «Дурак ты, Ивашка!» «Хватит уже меня ругать, ладно? – попросил Иванушка – Я вам ничего плохого не делаю, а про темноту вы сказали непонятно, вот я и спрашиваю». Старуха хмыкнула: «Ты откуда такой взялся-то?» Иванушка вздохнул и рассказал то, что рассказывал «доктору». «Так-так – зашамкала старуха – Так ты, значит, из тех, кого надо напоить-накормить и спать уложить?» «Не, я есть не хочу. И спать тоже не хочу. Мне идти нужно, а у вас темно…» – и Иванушка снова вздохнул. Старуха внимательно на него глядела, как будто что-то решая, а потом сказала: «Света я тебе дать не могу, а вот горсточкой темноты поделюсь». Она вдруг размахнулась и наотмашь ударила своей палкой Иванушку. Изумленный Иванушка устоял на ногах, но в глазах у него стало темнеть. А потом он почувствовал сильный толчок и вывалился на белый снег. Перед Иванушкой была снежная гора, вершина которой скрывалась в огромном туманном облаке. Обернувшись, он увидел темноту, непроглядную темноту, занимавшую ровно половину видимого ему пространства. Иванушке захотелось дотронутся до этой темноты, но он почему-то не решился и снова посмотрел на снежную гору, у подножия которой он стоял. Склон горы был довольно пологий и снег на нем лежал невысокими сугробиками, плавно переходящими один в другой. Не потонуть бы в этом снегу, подумал Иванушка и сделал осторожный шаг вперед на скрипнувший под его ногой снежный ковер. Но плотно слежавшийся снег только сверху был мягким, так что Иванушкина нога лишь на несколько сантиметров погрузилась в него. Почувствовав, что не вязнет в снегу, Иванушка двинулся смелее. Тут же понизу подул несильный ветерок, поземкой заметая Иванушкины следы. Идти по склону некрутой горы было довольно легко, так как ноги не скользили, но и не тонули в снегу. И скоро Иванушка, обернувшись назад, уже не увидел никакой темноты, так же как не увидел и своих следов, аккуратно заметаемых поземкой. Он вошел в то, что снизу казалось ему густым клубящимся туманом, но на самом деле было лишь легкой серебристой дымкой. Впереди Иванушка увидел какую-то постройку и немного ускорил шаги. Скоро он дошел до низкой каменной ограды, за которой был яблоневый сад. Покрытые снегом ветки больших яблоневых деревьев были необычайно красивы. Иванушка остановился и залюбовался заснеженным садом, среди ветвей которого кое-где виднелись почему-то не снятые золотисто-оранжевые яблоки. Вот ведь красота какая, подумал Иванушка. За садом виднелась треугольная крыша дома с высокой печной трубой, из которой в туманное небо поднимался легкий белый дымок. Этот дымок Иванушке очень понравился, и он огляделся, надеясь найти калитку в ограде, чтобы пройти к дому. О том, чтобы просто перелезть через низенькую стену Иванушка даже и не думал, настолько драгоценной ему казалась белизна снежного покрова вокруг подножия стволов больших и развесистых старых яблонь. Иванушка пошел вдоль ограды и, наконец, увидел приземистую каменную арку, дойдя до которой ограда прерывалась. Чуть наклонившись, Иванушка прошел под аркой и направился к заснеженному крыльцу большого каменного дома, в одном из стрельчатых окон которого был виден свет. «Здравствуйте – сказал Иванушка, взойдя на крыльцо дома с уютно дымящей высокой трубой – можно к вам зайти?» Он прислушался, но за дверью было совершенно тихо. Иванушка увидел, что возле притолоки висит толстый разноцветный шнурок с кисточкой на конце. Он легонько дернул за этот шнурок и услышал, как за дверью что-то мелодично прозвенело. Иванушка стал ждать, любуясь заснеженным садом с мерцающими на ветках золотистыми яблоками. Потом дверь отворилась и Иванушка увидел на пороге невысокую темноволосую женщину, кутавшуюся в длинную белую шаль. Женщина удивленно смотрела на Иванушку и молчала. Иванушка помялся немного, а потом вполголоса сказал: «Здравствуйте, я Иванушка». «Что? Кто?» – как бы не расслышав, спросила женщина. «Иванушка – улыбнулся Иванушка – Мне дымок из вашей трубы очень понравился». Женщина вдруг засмеялась. «Кто там?» – послышался из глубины дома мужской голос. «Да вот, Иванушка к нам пожаловал – сквозь смех отозвалась женщина, чуть повернувшись вглубь дома – Ему наш дымок понравился». «Дымок? Какой дымок? Ах, ну да… Иванушка, ты говоришь? Какой Иванушка?» «Незнакомый какой-то, но очень большой и симпатичный, по-моему». «Так пусть заходит!». «Милости прошу!» – весело сказала женщина, чуть отступив назад. Иванушка потопал ногами, стряхивая снег, и прошел в дом. Там было очень хорошо, так хорошо, что Иванушка, привыкший уже ко всяким неприятностям, даже растерялся, а потому невежливо спросил: «Чего это у вас так тут хорошо?» Женщина снова рассмеялась и, взяв Иванушку под руку, провела его через прихожую в просторную комнату с мягким ковром на полу и большим камином, в котором, чуть потрескивая, горели недавно положенные березовые поленья. Женщина попросила Иванушку присесть, где ему захочется, а сама села возле камина в широкое старое кресло с кружевной салфеткой на изголовье. Иванушка огляделся, ища мебель понадежнее, и выбрал стоящий у стены большой кожаный диван с высокой спинкой, окаймленной широкой дубовой панелью. Диван легонько застонал под его тяжестью, но потом утих и Иванушка, обнадеженный молчанием старого дивана, удобно на нем устроился. От камина веяло теплом, сидящая возле камина в красивом широком кресле женщина в белом платке приветливо, хотя и немного лукаво улыбалась, за стрельчатыми окнами был виден заснеженный яблоневый сад… Иванушка вдруг почувствовал неимоверную усталость и, прислонившись к спинке старого дивана, незаметно для самого себя задремал. Ему приснился юноша, который уговаривал Иванушку пойти поскорее в рай. Юноша с кем-то горячо, хотя и беззвучно, спорил, но Иванушке во сне так и не удалось разглядеть, с кем именно. Потом в Иванушкин сон влезла Баба Яга, издевательски напомнив ему, что орехов-то Маруся так и не дождалась, хотя без этих орехов она и жить, наверное, не сможет… Иванушка застонал во сне и проснулся. В комнате было тихо и тепло. Камин разгорелся, женщина в кресле скинула свой пуховый платок и теперь сидела, заложив ногу на ногу и курила папиросу, вправленную в длинный мундштук, время от времени выпуская изо рта маленькие колечки голубого дыма. На ней было черное бархатное платье, а на шее поблескивала нитка жемчуга. Напротив женщины в таком же точно кресле сидел длинноносый мужчина с прядью черных с проседью волос, падающей ему на лоб. Мужчина был в старом халате и домашних туфлях без задников, но при этом в белоснежной рубашке с широким отложным воротником. Мужчина с интересом разглядывал Иванушку.

– Я заснул – сказал Иванушка – Извините.

– Устали, наверное – участливо отозвался мужчина.

– Не знаю. Раньше шел и не уставал, а здесь так хорошо – пробормотал Иванушка, смущенный пристальным взглядом мужчины.

– Давно вы в пути?

– Давно, наверное. Я не знаю.

– А куда направляетесь?

– Домой иду, да вот никак не дойду.

– Великий сюжет – произнесла женщина с улыбкой. Иванушке очень нравилось, что она часто улыбается.

– А вы тут всегда живете? – спросил он.

– Всегда – ответил мужчина – работы много, так что нам пока не до путешествий.

– А где вы… – начал Иванушка, но сообразил, что работает мужчина наверняка в этом самом доме, и постарался спросить по-другому – То есть, что вы работаете – он забыл, как надо было это сказать, чтобы было правильно, запутался и смутился.

– Что я работаю? – переспросил с улыбкой мужчина, но потом вдруг задумался – А вы, пожалуй, правы. Ведь если говорить, что ты что-то «создаешь» или «творишь», то это звучит самонадеянно, напыщенно, а в итоге и несколько пошловато, согласитесь. Но вот со словом «работа» таких проблем не возникает. Как ты думаешь? –весело обратился он к женщине, не ответив на Иванушкин вопрос, что именно он «работает».

Та наклонила голову, соглашаясь, и обратилась к Иванушке:

– А где вы проживаете, позвольте спросить?

Иванушка сказал, где он живет.

– Ого, далековато – отозвался мужчина, а женщина удивленно подняла тонкие дугообразные брови. Потом она встала и объявила, что Иванушке с дороги непременно нужно попить чаю и что-нибудь поесть.

– Спасибо – застеснялся Иванушка – Только я чаю сейчас не хочу.