Новые приключения Великого Комбинатора

Адам Казимирович Козлевич обожал свой новый автомобиль. В отличие от «Лоран-Дитрих» в его новеньком «мерседесе» была и пятиступенчатая коробка передач, и гидроусилитель руля, и даже стереомагнитола «Шарп». По которой группа «Комбинация» исполняла песню «Ксюша, Ксюша, Ксюша, юбочка из плюша» в тот самый момент, когда в гараж прибежал запыхавшийся Балаганов.

– Адам, собирайтесь. Командор приказывает срочно ехать в командировку. В Черноморск!

– Я никуда отсюда не поеду, – ответил Козлевич Шуре, гордо покручивая ус. – Здесь сбылась моя мечта – теплый гараж. Здесь я наконец-то почувствовал себя человеком, которому не надо на холоде и в грязи менять масло или прикручивать отлетевшую выхлопную трубу.

– А вы знаете, что испытывает человек, когда к его лицу подносят горячий паяльник? – тихо спросил Козлевича Балаганов.

– Едем, – тут же ответил ему Адам и завел автомобиль.

Через три часа красный «мерседес» с откидным верхом пересек Московскую кольцевую дорогу и взял курс на юг. Остап какое-то время оглядывался назад, словно опасаясь погони, но потом успокоился и даже задремал. Маша, сидя на переднем сиденье, курила «Мальборо» и радовалась неожиданному первому в ее жизни отпуску. Балаганов веселил ее анекдотами про новых русских.

– И все-таки, Остап Ибрагимович, какой точно маршрут нашего путешествия, – поинтересовался Козлевич, лихо обгоняя очередную фуру.

Остап проснулся и некоторое время крутил головой в разные стороны, словно пытаясь понять, где он находится.

– Какой наш маршрут… – наконец ответил он Козлевичу. – Вопрос, пожалуй, очень интересный. Я думаю, что сначала мы побываем в Старгороде и по старой памяти в Арбатове. Затем почтим память Михаила Самуэльевича Паниковского, побывав на месте его гибели. И только потом направимся в Черноморск, чтобы сесть там на борт круизного лайнера «Михаил Светлов».

– И куда же мы отправимся на этом лайнере, – поинтересовался Балаганов подмигивая Маше.

– Туда, куда хотел попасть раньше один я, – ответил ему Остап. – Туда, где все до сих пор ходят в белых штанах. Где растут пальмы с кокосами, кричат попугаи какаду и все танцуют самбу с утра до ночи. И это Рио-де-Жанейро!

– Ура! – закричала Маша. – А где это?

– Это на другой половинке Земли, – пояснил Остап. – Мы пройдем через проливы Босфор и Дарданеллы, чтобы на прекрасном, маленьком острове Санторини полюбоваться закатами. Затем увидим древний Крит, прекрасную Сицилию, суровую Мальту. И через пролив Гибралтар выйдем в Атлантический океан. Мы будем стоять на капитанском мостике, и огромные волны начнут перекатываться через палубу нашего корабля.

– Ой, а у меня морская болезнь, – сказала Маша. – Можно я тогда не поеду.

– Я, Остап Ибрагимович, тоже не поеду. Раз уж Маша не хочет, – сказал Балаганов, и Маша ему улыбнулась.

– И вообще, это же ваша мечта, – произнес тогда Козлевич, притормаживая на обочине. – Моя мечта – теплый гараж. И она на какое-то время даже сбылась.

Остап с грустью посмотрел на своих друзей.

– Ну что ж. Возможно, вы и правы. Каждому свое. Но и в Москву вам какое-то время лучше не возвращаться. Гражданин Корейко скоро поймет, если уже не понял, что ему подсунули вовсе не ту рукопись.

– А какую же тогда? – заинтересовался Балаганов.

– Мою, – ответил Остап. – Которую я писал три дня и три ночи. А настоящая рукопись теперь надежно хранится в Ленинской библиотеке города-героя Москва. Ее туда передал один весьма состоятельный человек, не будем здесь называть его фамилию. В ответ он получит бронзовую доску на стене той самой библиотеки.

– А что же тогда получим мы, – заинтересовался Балаганов.

– Уже получили, Шура. Уже получили. У меня в ногах стоит баул, а в нем находится ровно один миллион долларов.

– Ой, – испуганно ойкнула Маша.

– А миллион долларов – это сколько? – спросил Балаганов.

– Не так много, как хотелось бы, – ответил Остап. – Но вам на старость хватит. К тому же Козлевичу достанется автомобиль. Предлагаю, кстати, назвать его «Антилопа-Гну 2». А Шуре может достаться Маша. Если, конечно, она согласится.

– Я согласна! – тут же сказала Маша.

– То есть блюдечко с голубой каемочкой все-таки существует, – обрадовался Балаганов. – Тогда деньги буду делить я.

– Деньги уже давно поделены, – остановил его Остап. – За вычетом командировочных, расходов на бензин и средств на памятник Паниковскому, каждому достанется примерно по триста тридцать тысяч зеленых американских рублей.

– Автомастерскую себе куплю, – сказал, глупо улыбаясь, Козлевич. – И заправку.

– А мы с Сашей – домик на море. И у нас будет несколько милых детишек, – сказала Маша. – А вы, шеф, останетесь жить в этом самом Рио?

– Вряд ли, – ответил Остап. – Я решил много путешествовать и на старости лет стать писателем. Сочинить нетленку про наши приключения и получить Нобелевскую премию по литературе. Адам, заводите свой автомобиль, у нас впереди еще несколько тысяч километров. Вперед, друзья мои, в наше светлое будущее. Командовать парадом буду по-прежнему я!

Отрывки из рукописи, переданные Бендером Александру Ивановичу Корейко

Предсказание

Иван Бездомный снисходительно посмотрел на профессора:

– Ну хорошо. Я еще готов поверить в сварщика, который взорвет целый город, про то, что весь мир сойдет с ума. Но про москвичей, которых заставят носить маски с перчатками даже в метро и в ресторанах, это вы все врете.

Профессор ничего не ответил Ивану. Но тут в их разговор вмешался Берлиоз:

– Простите, а мне точно отрежет голову комсомолка?

– Да погодите вы, Михаил Александрович, со своей головой, – перебил его Бездомный. – Тут профессор такие байки рассказывает – закачаешься. Но нам все-таки нужны хоть какие-то доказательства!

– А не нужно никаких доказательств, – глухо произнес иностранец, с силой опираясь на трость. – Просто в одном большом китайском городе одна маленькая старушка приготовит себе на ужин летучую мышь.

Иван громко и недоверчиво хмыкнул, а Берлиоз достаточно нагло дернул профессора за локоть:

– И все-таки я вынужден повторить свой вопрос. Меня он чрезвычайно беспокоит.

Иностранец с недоумением поглядел на Берлиоза:

– А какая вам, простите, разница, кто вам отрежет голову? Даже если она будет беспартийной и посещающей церковь…

– Вы просто не понимаете остроты вопроса. Я все-таки председатель МАССОЛИТа, и абы кто не может отрезать голову человеку, занимающему столь высокий пост.

Иностранец понимающе улыбнулся:

– Не извольте беспокоиться. Тут с биографией девушки все в порядке. Комсомолка, член общества «Добролет», имеет третий разряд по стрельбе и значок «Ворошиловский стрелок».

Берлиоз глубоко вздохнул и отпустил локоть профессора. А Иван Бездомный, похлопав себя по карманам в поисках папирос, спросил нетерпеливо:

– И все то, что вы рассказываете, произойдет уже в следующем веке?

– Пожалуй, в следующем, – ответил иностранец. – Но люди будут такими же, как сейчас. Склонными верить в любую чушь.

– И в какую же чушь, извольте поинтересоваться, верим мы, – нахмурился Бездомный и подумал, что напрасно они с Берлиозом до сих пор не сообщили в органы о подозрительном иностранце.

– Например, в то, что можно изменить человека, поменяв одни иконы на другие. Или в то, что голова не может жить отдельно от тела.

Берлиоз при этих словах крепко вцепился в скамейку и задумался. А иностранец улыбнулся ему, показав при этом золотой зуб, и лукаво подмигнул.

– У вас есть еще вопросы ко мне, товарищи литераторы?

– Есть, – сказал Берлиоз, нервно подрагивая головой. – А эта, которая ворошиловский стрелок, она красивая?

– Какая вам разница? – удивился профессор. – Неужели не все равно, красивая или нет женщина отрежет вам голову.

– От красивой и умирать приятнее, – пояснил Берлиоз.

При этих словах Иван Бездомный широко улыбнулся и глаза его заблестели.

– Точно. Вот, помню, работала в нашей редакции девушка. Блестящая, как Мона Лиза. Только курила много. Я тогда чуть тоже голову из-за нее не потерял.

– У каждого из нас в жизни были, были красивые женщины, – поддержал ушедший в сторону разговор иностранец. – Из-за которых можно было запросто потерять голову. Ну раз уж мы тут так хорошо сидим, то может быть, вы желаете по кружечке холодного пива?

– К сожалению, в киоске есть только теплая минералка, – пожаловался Берлиоз.

– Ну это дело поправимое, – усмехнулся иностранец. – Вы какое пиво в это время суток предпочитаете?

– А что, можно любое? – недоверчиво спросил Бездомный.

– Сегодня все можно, – ответил ему профессор и щелкнул пальцами три раза. – Сегодня день такой. Особенный.

– Тогда чешского. Только что сваренного.

Тут из-за угла показалась толкающая перед собой тележку продавщица из киоска.

– Вот, пожалуйста. Чешское. Три часа назад сваренное по всем правилам на фабрике «Пльзень», – сказал профессор.

Иван Бездомный с изумлением смотрел на стоящие на тележке кружки и лежащую между ними воблу. Причем вобла приоткрыла один глаз и подмигнула Ивану.

– Этого не может быть!

– Может, может, – усмехнулся иностранец. – Давайте выпьем за то, чтобы никогда не терять головы. Ни при каких условиях. Что бы вам в нее ни засовывали. И чтобы если и терять ее, то только из-за красивых и умных женщин.

Михаил Александрович Берлиоз почему-то сильно покраснел после этих слов…

Еще раз про любовь

В квартире № 50 было тихо и, несмотря на потрескивание дров в камине, пахло сыростью. На продавленном кожаном диване расположился, внимательно рассматривая пятна на потолке, Азазелло. Возле камина, сняв носки, грел ноги Коровьев. Кот Бегемот в который уже раз чинил свой примус, ковыряя в его внутренностях отверткой. Где-то на кухне гремела посудой Гелла.

– Ни черта не горит, что бы я там ни крутил, – раздраженно сказал Бегемот, бросив отвертку в картину «Утро в сосновом лесу», висевшую над дубовым столом.

– Бегемот, не тронь Шишкина, – тихо попросил его Коровьев, внимательно рассматривая большой палец правой ноги. – Это моя любимая картина. Когда я был регентом…

– Все мы когда-то кем-то были, – философски заметил с дивана Азазелло. Вот я до демона был путевым обходчиком.

– Кем-кем? – заинтересовался Бегемот, вынимая отвертку из Шишкина.

– Путевым обходчиком. Стыки проверял, стрелки. Весь день на природе. Потом стрелку не туда перевел, поезд под откос. Дым, пожар, крики. Теперь вот последние сто с лишним лет демон.

– А я всю свою жизнь был котом, – сказал Бегемот. Сначала обычным, дворовым. Потом Мессир подобрал и дал мне примус. Вот чиню, паяю теперь все время. Инструкции-то к примусу нету.

– Кстати, а кто знает, где сейчас Мессир? – спросил Коровьев, бросая в камин сосновое полено.

Полено сразу вспыхнуло и показало Коровьеву язык.

– Буратино? – спросил Бегемот, но Коровьев ничего не ответил, задумчиво глядя на огонь, принимавший на тот момент самые невероятные формы.

– Шеф пропал, – сообщил с дивана Азазелло. – Впрочем, вы и сами об этом знаете не хуже меня.

– Шеф не может пропасть, – заметил Бегемот. – А если и может, то для этого должна быть весьма веская причина. Даже во время извержения Везувия Мессир, стоя на его вершине…

– Тоже мне, бином Ньютона, – ответил ему Коровьев. – Причина, не буду спорить, весьма веская. Мессир влюбился. Вот глядите. – Коровьев ловким движением руки вытащил из камина какую-то бумагу и протянул ее Бегемоту. – Характеристика. От Мастера.

Бегемот, взяв бумагу, сразу подтянулся и выпрямился во фрунт, словно гренадер. На его ремне откуда-то возникла шпага, на голове велюровая шляпа с петушиным пером, а усы выпрямились параллельно полу. Бегемот откашлялся и стал читать:

«Она была так красива, что уму уже, казалось, некуда было пристроиться. Когда ее попа рассекала московские улицы, у дворников-таджиков вертикально вверх поднимались метлы. Таксисты нажимали на клаксоны и предлагали подвезти забесплатно хоть до Владивостока. Ее ненавидели почти все встречные женщины, и их утешало только то, что она наверняка «дура, дура, дура». А она, разрезая своей полной, как две спелые краснодарские дыни, грудью время, пространство и мужские голодные взгляды, спешила в Политехнический на лекцию «О влиянии творчества Кандинского на Энди Уорхола».

И она прекрасно знала, что ум и красота вполне могут сочетаться так же, как бутерброд с атлантической сельдью и сладкий чай «Липтон».

Дворники-таджики, опуская потом свои метлы, говорили: «Вай-Вай, какая богиня, у нас в горах такая тоже была». А таксисты провожали ее, мигая дальним светом. И смешной полицейский, желающий получить ее телефон, но получив отказ, вдруг требовал предъявить документы и краснел при этом, как куст красной смородины в августе.

Она была умна и красива. И этим безумно раздражала и притягивала окружающих…»

– Ну и про кого это в сей бумаге было написано? – поинтересовался Азазелло, продолжая разглядывать потолок и думая о чем-то своем.

– Юлия. Москвичка. 23 года, – сообщил Коровьев.

– О-е, – сказал Бегемот, надев очки и возвращаясь к починке примуса. – Это теперь надолго. А ведь раньше были одни Маргариты.

В камине по-прежнему догорал так и не выструганный Буратино. Азазелло взглядом вывел на потолке новое пятно в виде обнаженной девушки. Бегемот, чертыхаясь и кляня все вокруг, снова погрузился в свой примус. Коровьев закрыл глаза и тихонько засопел. И только Гелла на кухне продолжала сердито греметь посудой…