Ксюша

- Это папа ей привез. Перед тем как исчезнуть. Она с ним не расставалась. И похоронили с ним же.

Снимая мясо на доску, Антон убрал сковороду с конфорки и подошел ко мне, вставая между разведенных ног:

- Я видел тебя тогда, горе твое видел. Мне в память врезалось монолитом. Поэтому да, права ты Ксюша, все у нас не правильно. Но мне кажется, не может судьба просто так нас лбами сталкивать. Не может, просто невозможно. - Прижался лбом к моему лбу и закрыл глаза. - Я до сих пор ту девочку в тебе вижу. Я надеялся, верил, что ты её выплакала, но вижу, что нет. Если хочешь, мне поплачь, я рядом буду. Тогда был, но не мог помочь, сейчас это в моих силах.

- Я так по ней скучаю-ю-ю-ю. - Проревела ему в лицо, роняя крупные горькие слезы. - И по Ба. Я одна в целом мире, Антон, одна. У меня никого не осталось. Никого-о-о...

- Не одна. Я рядом. Надолго ли, решим. Сейчас рядом.

Обнял, утыкая лицом в голую грудь, позволяя выплакаться, поделиться с кем-то своим горем, болью, что много лет носила с собой как набитый камнями рюкзак. Беззвучно дрожала, сжатыми пальцами щупая его кожу, не веря, что кто-то рядом, кто-то! А не беззвучная тишина.

Сколько моей боли видела эта квартира и ни разу ничьи глаза. Кроме его. Тогда, на кладбище.

Дыхание сбилось почти сразу, комом встал в горле спазм, мешая вдохнуть, вобрать в себя воздух, пропитанный солью слез.

Он ничего не сказал, только оторвал от себя, рванув в коридор и возвращаясь обратно с ингалятором. Подставив его к моим губам, позволил накрыть его ладони своими и, нажимая на баллон, повторял:

- Дыши, Рыбка. Дыши, моя маленькая. Я с тобой.

Глава 17

Унес ее в кровать, позволив вытирать слезы о мою руку, и только когда уснула, тихо, дергано, перевел дух. Плачет она, а душа в клочья у меня рассыпается. Выплакала, выкричала, и уснула, кроха.

Зимнее солнце уже село, и комната погрузилась бы во мрак, если бы не гирлянда под полотком, которая в своем собственном ритме мигала, то совершенно затухая, то задорно вспыхивая.

Укрыл ее одеялом, прижимая к себе и уткнувшись в волосы носом, размышлял о том, как она жила. Видел картинки, как одиноко бродит по квартире из угла в угол, не в силах найти место, как заламывает руки и сидя на коленях, утирает горькие слезы. Так было. Я не сомневался, и жгучее желание не позволить этому повториться горело в груди.

Не смогу.

Я ей, по сути, всем обязан. Тем, что в голове тогда появилось, тем, что по жизни достиг, и сейчас, вернувшись к ней, уже повзрослевшей, я будто у судьбы выиграл в карты.  Она мой приз, смысл, к которому я шел так долго.

Смял ее неосознанно, опасаясь, что проснется, но она только всхлипнула и прижалась лбом к моей груди, поджимая к себе руки и утопая в моем захвате. Маленькая моя.

Захотелось с ней все заново. И для себя, трудоголика, лишенного домашнего тепла, и для нее, погрязшей в одиночестве. И вроде весь мир вокруг, а для меня он в крупицу сжался, в маленькую квартирку, где в постели я и она, под теплым пледом и светом гирлянды.

Диван только ее этот…

Согнул ноги в коленях, не в состоянии их вытянуть, упираясь в ручку, и вздохнул, рассматривая фотокарточки, бережно приколотые прямо к обоям.

Рыбки.

Вот Наташино фото. Я даже платье ее это помню, на чьем-то дне рождении было. Смеется, держит в руках бокал с соком и шутливо отмахивается рукой.

Ксюша. В зеленом платьице и очень хмурая, с букетом ромашек на лавочке во дворе.  И даже бабушка их, что всегда пугала меня до дрожи, своим слишком разумным взглядом, который подмечал каждую деталь. Это ведь она меня первая с сигаретой поймала. Родителям, правда, ничего не сказала, лишь вздохнула разочаровано.

Не последняя конечно сигарета была, но каждый раз ее лицо перед глазами вставало и этот расстроенный взгляд.

Она у них одна была. Про родителей Наташа никогда не говорила, только отшучивалась и уходила. Все думали, что они пропали. Просто исчезли, в одно прекрасное утро, собрав чемоданы и переступив порог. На деле же, они их просто бросили, оставив на престарелую тогда уже мать.

Свинство.

Предательство и потери – вот и вся жизнь Ксюшина. Не удивительно, что она в хорошее верить не хочет. Может даже не может. Сказки для нее только в детских книгах существуют.

«Давай не будем портить сказку обещаниями»

Для нее это впервые, и она просто трусит.

Думает, наверное, что переболела бы, отпустила, пережила, а мне кажется, в конец бы рассыпалась, уйди я сейчас. Сломалась бы, решив, что самое лучшее в ее жизни уже произошло.

Рыкнул, сжав челюсть до скрипа.

Невыносимо было думать, что она может исчезнуть, пропасть, растворится в суете дней. Это какой-то пиздец.

Потер лоб ладонью, стряхивая с глаз мерзкое липкое чувство, что беспощадной мразью прилипло к коже. Ее не станет. У меня не осталось сомнений, что она сломается, сдастся.

Посмотрел на спящее личико и задышал чаще.

Не могу. Не могу, рвет изнутри! Как будто закипел и сейчас рвану!

Моя! Не допущу, не позволю! Спасу и в объятиях задушу, все, чтобы она осталась со мной.

Будто слыша мои мысли, Ксюша слабенько заскулила и захныкала, заметавшись на постели.

- Отпусти! Отпусти меня! Нет! – Сел, не понимая, что я сделал. Или не я? – Нееет! Ты ее не тронешь! – Закричала так громко, что сама проснулась и резко села, обнимая себя руками и вновь заплакав.

- Ксюш. Ксюша, что тебе приснилось? – Обнял и она ответила, буквально бросившись в мои объятия, вздрагивая и сжимая плечи пальчиками так бешено, что у меня вновь заныла печенка.

- Он! Он мне снился!

- Кто?  - Вытекла из моих рук и со стоном упала на подушку, сглатывая колючий, судя по всему, ком:

- Андрей.

Кулаки сами собой сжались, услышав из ее уст чужое имя, но пыл остудил контекст. Она кричала, значит что-то плохое, страшное. Лоб блестел, покрытый испариной, но холодный, прямо ледяной.

- Это он… Из-за него Наташа умерла?

Несколько секунд пытался въехать, причем здесь Наташа и какой-то Андрей, а осознав, взбесился.

Андрей Бояров.

Тот самый мажор, сынок богатого папочки, который даже учился в закрытой школе. Его редко во дворе видели, но летом, он возвращался и отрывался на полную. Собирал в кучу всех кого хоть немного знал и закатывал тусовки в огромной квартире единственного на районе коттеджа, пока родители улетали на моря.

Напивался как свинья, употребляя все что возможно, и не выходил из этого коматоза по нескольку недель. Сменялись люди, приходили совершенно посторонние, пили его алкоголь, ели его еду, но ему срать было. Выродок. С ним постоянно терлись какие-то левые ребята, кто-то из нашего двора и откровенные наркоманы, которые ждали лета как манны небесной, чтобы затусить у Андрюши на хате и сторчаться к херам.

У него не было тормозов. Они слетали окончательно уже после третьего-четвертого дня загула, и отсутствовали вплоть до возвращения родителей, которые прокапывали сыночка и отправляли обратно в закрытую школу только для элиты.

К этому привыкли. С этим ничего нельзя было сделать. Папа всегда откупал сыночка, расталкивая взятки по карманам всех отделов милиции, чтобы его ребенка не трогали.

Наташа никогда там не была. Ни разу.

Никто точно не знает, где они встретились, но закончилось все тем, что Наташи не стало, осталось лишь крохотное письмо. Его передавали из уст в уста. Я запомнил дословно.

Глава 18

«Передайте Ксюше, что я всегда буду рядом. И пусть сейчас я совершу этот поступок, пусть помнит, что я всегда с ней»

Ни слова больше.

Это потом, угашенный мажор трепал языком налево и направо разбалтывая подробности того, что произошло. Он изнасиловал ее, зверски. Смеялся что целка и в упоротых соплях, гордо сообщал что обкончал с головы до ног.

«Во все дырки!»

Вскрытие показало, что девушка забеременела. И видимо Наташа на тот момент, уже об этом знала.

Не хотел думать, почему она совершила подобное, но краем мыслей понимал – не хотела стать обузой, не хотела рожать от насильника, не хотела жить с этими воспоминаниями. И убила себя. Встала на табуретку и, накинув петлю, просунула в нее голову.

Разбирательства были недолгими.

Весь город гудел от этой истории, все просили правосудия и даже готовы были на самосуд, но Бояров, науськанный отцом, все отрицал. И свою вину за самоубийство, и факт изнасилования и даже признался, что якобы врал всем, рассказывая подробности. ДНК тогда не делали, прямых доказательств не было, только поруганная девичья честь, которую никому не приписали.

Папаша раскидал взятки, списал сынка как недееспособного дурочка и, отправив в дурку, благополучно продал недвижимость и покинул стоявший на ушах город.  На костре же гореть не хотелось.

Остались только Ба и Ксюша Рыбки. Валентина Петровна, кажется так ее звали… Но все звали ее Ба, и свои и чужие дети.

- Я знаю, что это из-за него. Я его видела.

- Что? – Повернулся, не веря своим ушам.

- Я его видела. Он терся у моего дома и ждал, а когда я возвращалась с работы, поймал у подъезда. – Она говорила ровно, но я видел, как стучит венка на шее, выдавая испуг. – Он рассказал мне тогда все. В подробностях. – Ксюша сморщилась, будто от боли и отвернулась к окну. – Рассказал, как насиловал ее. Как ему понравилось, и что он сделает тоже самое со мной.

Выдохнул, сбрасывая взрыв от желания прямо сейчас размазать ублюдка по стене, а Ксюша все говорила:

- Он говорил, что я расплачусь за ее долг, за годы, что он в дурке пролежал. Пьяный, грязный, с гнилыми зубами. Я тогда испугалась. Заорала так, что соседи выбежали, и он убежал, крича, что вернется.

У нее по рукам побежали мурашки. Огромные и колючие.

- Он будто ждал. Пришел через пару дней после смерти Ба. Я тогда ее только похоронила. Я вижу его иногда, он теперь везде мне мерещится, будто из-за угла выглядывает и тут же наброситься как подлый бешеный пес. И растерзает. И Наташа сниться, точнее то, что он с ней делал. Я хочу ее спасти, но у меня не выходит…. Не получается….

Поднялся с постели и набросил рубашку, лежавшую на стуле. Поправил брюки, надел носки и все это под немым взглядом Ксюши, которая, казалось, смотрела и не видела.

- Я до машины. Сейчас приду. – Вышел в прихожую, сорвал с крючка ключи, не сдержав злость, и вышел, несколько раз проверив, закрыл ли замок квартиры.

Уже в машине стучал кулаками по рулю, пытаясь выплеснуть хоть малую долю злости кипящей лавой внутри. Я в ярости был. За всю жизнь не был так зол, как сейчас.

Гандон! Уебок! Тварь!

Даже лицо его толком не помнил, но дали бы его сейчас – разорвал бы на тряпки, на лоскуты, избавляя мир от этого куска дерьма. Сломал бы его и заставил грязь под ногами жрать, проталкивая в горло. Мысленно уже слышал, как хрустят его кости, но лицо Ксюши, вставшее перед глазами, сбило пыл.

Все равно эта тварь сдохнет. Собаке собачья смерть. Под забором, в гнилых струпьях. Не хочу пугать девочку, не хочу напоминать ей об этом хоть как-то.

Выдохнул. Достал телефон и включил, и, проигнорировав рабочие звонки, набрал хорошо знакомый номер.

Глава 19

- Собирайся.

- Что? – Ксюша сидела на постели, потирая припухшие глаза.

Подошел к ней, боясь застудить снежным воздухом, что принес в квартиру с улицы, и сел перед ее коленями.

- Прости меня, девочка моя, но не дам я тебе эти четырнадцать дней. Мне они не нужны, да и ты я вижу, через силу не терпишь. – Она приоткрыла рот, и я с запозданием продолжил: - Собирай все, что тебе нужно, все ценное, документы, технику, если что-то взять хочешь, хотя у меня все есть. За остальным приедем попозже, а сейчас давай, быстренько. К нам скоро приедут, а ты в этом халатике, который кроме меня никто видеть не должен.

- Что? Антон!

Не стал с ней спорить, что-то доказывать, приводить аргументы, просто запустил пальцы во взъерошенный затылок и притянул к себе, целуя мягкие, сладкие губы. Мне мало ее было, я дышал, и надышаться не мог. Все эти слезы ее, испуги, они меня  земли под ногами лишали, будто я совсем беспомощный, пока она плачет.

Я даже не раздумывал больше. Это правильно. Все правильно, что между нами происходить и так тому и быть. А рисковать ею, ради каких-то условных доказательств – тупость. Нахер их. В топку. Сжечь эти стены, что между нами и смять ее, сладкую, так чтобы косточки захрустели, и она меня ногами обняла.

Прижала к себе, честно, как она умеет.

- Но я не хочу переезжать… - Заупрямилась, стоило только отпустить, но глаз не открыла и взволнованно облизала губы.

- А я даже думать не хочу, что это гавно шляется у твоего дома. Нет, Ксюша, и думать забудь. Собирайся. – Потянул ее за руку, поднимая с постели и подтолкнул к комоду, шлепнув по попке для скорости. – Я сейчас погрею мясо, ты пока сумку собирай. Поедим и ко мне.

- А кто должен был приехать?

- Мой друг. Спец по охране. Установит сигналку на квартиру, чтобы ты меньше переживала.

- Антон, ты уверен? – Стоит растерянная посреди комнаты, и неловко сжимает свой локоток, сведя коленки вместе.

- Посмотри на меня. – Подняла глаза, секунду подумала и кивнула:

- Вижу. Уверен.

- Прекращай сомневаться в моих решениях, женщина!

- Как скажите, доктор Скольников! – Крикнула в ответ и зашуршала шмотками.

Серега обещался приехать через час, за тридцать минут обезопасить дверь, а остальное доделать уже с утра. Конечно, моему звонку он был не рад, и, судя по шуму на фоне, продолжал отгуливать второй праздничный день.

Да насрать. Главное чтобы квартира до завтра простояла в целости, а Ксюши здесь и духу не было. Запереть ее у себя дома, означало, что все, пути назад нет. Она моя, я ее, и это грело. Сильно, сука, грело! До пульсации по венам и вспышек в голове.

- Я готова. – Девушка стояла в пороге, одетая в простые джинсы и зеленый джемпер, кажется, так эта штука называлась.

Волосы собрала в маленький непослушный хвостик, который тут же рассыпался, и потупила глаза.

- Садись. Съедим, наконец, мясо.