Глоток горькой воды

Понятно, мучить его своими мечтами он не собирался. Но был ведь ещё скелет.

Эгберт задумчиво набивал что-то на компьютере, когда явился Конрад. По крайней мере, открыв дверь, он тут же продолжил заниматься именно этим.

— Разогрей чай сам, я ещё несколько минут занят, — бросил он.

— Статью готовишь? — понимающе кивнул Конрад.

— Ага. Не хочу мысль потерять.

Конрад щёлкнул кнопкой чайника и подошёл к скелету. Кварцеглониевая лампа на входе в комнату была включена, значит, можно даже руки не мыть: всё лишнее с тела гостя уже уничтожено, едва он переступил порог. Скелету ничто не навредит.

— Знаешь, — негромко, чтобы не мешать Эгберту, сказал Конрад, — до открытия торгового центра осталось всего два месяца. Тебя нашли на стройке, помнишь? Мы строили большой торговый центр, это как ярмарка, только в большом красивом доме. В Алкмааре же было много торговцев, ты должен понять, что я имею в виду. И вроде бы на ваших ярмарках тоже не только торговали, а ещё и развлекались — бродячие артисты там всякие, шуты, лазания по смазанным жиром шестам… Вот и у нас так. Я буду в этом центре главным начальником, знаешь. И я думаю, что было бы здорово познакомить с тобой мир именно на открытии. Тебя же нашли там, и кто-то очень хотел, чтобы из-за тебя стройка остановилась. Но у них ничего не вышло, вместо проблем мы получили радость — представляешь, теперь у нас есть ты. Ты очень важен для науки, никто никогда не видел ничего подобного. И тебя нашли именно мы, это так круто. Я хочу, чтобы ты был на открытии. Чтобы сотни людей, заходя впервые в наш торговый центр, проходили мимо тебя, видели тебя, восхищались тобой. Может, положить тебя на огромное стеклянное ложе? И подсветить красиво…

«Вода», — тихо шепнул кто-то в его голове. Конрад запнулся, а потом его глаза расширились.

Вода. Бассейн с диковинными рыбами, а над ним, на имитирующей камень подставке, — скелет, и воды омывают его ложе и падают вниз с тихим хрустальным звоном. Король возлежит на своём троне, и тяжёлые железные венцы с кровавыми рубинами украшают его головы. А вокруг — люди, они смотрят, восклицают удивлённо, тыкают пальцами в его сторону, качают головами… И в детских глазах восторг, а в глазах взрослых — скепсис, но и те, и другие долго ещё не забудут то, что увидели.

Возможно, до самой смерти.

«Или дальше», — хохотнул голос в голове.

— Ты тоже разговариваешь с ним? — спросил подошедший Эгберт. — Я не удивлён. Он такой… Не знаю, как объяснить, но каждый раз, когда поворачиваю его, хочется разрешения спросить.

— Король, — хмыкнул Конрад.

— Я думаю, вопрос в возрасте. Древность вызывает какое-то особенное уважение. Всё чудится, что он знает несравненно больше нас…

— Так он и знает. О своём времени. Ты говоришь, мы не помним ничего, а он-то помнит.

— Да. Жалко, что не расскажет… Идём чай пить?

— Пошли. Ты про него статью писал?

Они устроились в креслах за столиком, спрятанным за ширмой.

— Да, про него, третью уже. У нас там полемика с теми, кто исследовал три других алкмаарских тела. Ругают меня на чём свет стоит, пришлось отряхнуть пыль с моего первого диплома и вспомнить археологические раскопки, на которые я ездил. Я же по первому образованию историк, у нас раскопки сначала на студенческой практике были, а потом я ездил уже как реставратор, на старых раскопках такие как я часто нужны. Историки, конечно, знают, как доставать и хранить старые вещи, но иногда нет никаких шансов довезти их до экспертов. Тогда зовут нас, чтобы мы довели вещь до приемлемого для консервации состояния. Если раскапывают что-то совсем старое, вроде тех же алкмаарских торговищ, реставраторы обычно с самого начала в штате. Так что потрясанием регалиями меня не смутишь, я на раскопки два раза в год как на работу. Впрочем, это ж и есть на работу… Чего вода действительно такая горькая?

Конрад пожал плечами.

— Я уже привык, что иногда она горчит. К врачу ходил, говорит, всё со мной в порядке. Может, и правда вода какая-то не такая?

— Да я проверил уже. Вода как вода. Ладно, может, это с недосыпу. Ты с полицией разобрался?

— Ага, ищут того, кто нам подкинул нашу прелесть. Слушай, ему точно не вредно будет, если его выставить в зале?

— Не вредно, он в отличном состоянии. Конечно, кварцеглоний нужен, чтобы на него не попало ничего этакого, но можно же кварцеглониевую подсветку вокруг него сделать, она разноцветная бывает. И, ясное дело, разместить так, чтобы его руками не трогали. А то разберут на запчасти вмиг, ты же понимаешь, ни один учёный не в состоянии сделать то, что сделает пробежавший мимо ребёнок.

— Это точно.

Вода, каменное ложе, изображающее скалу в океане. Бассейн, рыбки, дети смеются и тянут руки. Войско медленно собирается вокруг своего короля…

Какое к чёрту войско? Конрад потряс головой. Надо выспаться наконец, он слишком много времени проводит на работе.

* * *

Как хорошо лежать здесь и знать, что час близится. Любовь уже коснулась вас, милые. Она отражается в ваших глазах, когда вы смотрите на меня. Она горчит на ваших губах.

Любовь уже с вами, а значит, скоро моё войско вновь станет огромным. Моё войско, идущее вперёд не разбирая дороги по приказу той, что больше всего в мире. Её воля вновь обращена к нам, значит, нам пора собираться и идти.

Зачем мы тебе, Мортис? Люди говорят, ни гномов, ни эльфов больше не осталось; те, кого ты ненавидела, подчинились твоей воле и сгнили в земле. Демоны, должно быть, всё так же заточены в преисподней, откуда им нет выхода. Чего же ты хочешь? Ради чего поднимаешь нас снова? Что нужно тебе?

«Любви», — жарко шепчет богиня в голове. И грусть охватывает сердце, которого давно нет в его теле. Ты осталась одна, и тебе так же плохо от этого, как бывало нам, когда мы подолгу не слышали твой голос.

Хорошо, госпожа. Я приведу к тебе тех, кто станет любить тебя так же сильно, как я сам. Я соберу войско, огромное, как Невендаар, чтобы оно согрело тебя своей любовью, своим почитанием. И никто из них никогда не предаст тебя, как сделал это твой презренный муж, хоть ты и пожертвовала ради него столь многим. Они не смогут. Они не знают, как это.

Шёпот в голове становится раздражённым. Ты разочарована тем, первым, кого коснулась, чтобы он помог мне выполнить твою волю. «Он не умеет любить, — Мортис не шепчет, а шипит, — не знает, что это такое».

Бедная моя. Ты можешь уложить его в землю бездыханным сама, тебе не нужен для этого верный Ашган; ты просто жалуешься, да? Хочешь утешения? Бедная моя. Но ничего, у тебя есть я, и эти двое скоро станут твоими, а потом я приведу тебе ещё тысячи верных. Что? Ты не хочешь ждать? Два месяца — это слишком долго?

Хорошо, госпожа. Я сделаю.

* * *

Конрад не мог нарадоваться на строителей. Одержимые идеей как можно скорее закончить работу и получить премиальные, они заявили, что переходят на четыре смены и отказываются от выходных. Теперь строительство не останавливалось ни на минуту. Руководство компании согласилось потратиться на повышенную оплату работы ночью, но зато открыть новый торговый центр со значительным опережением. Правда, строители жаловались на горькую воду, хотя им привозили только бутилированную, хорошего качества, да постоянно рассказывали какие-то страшилки, но, может, байки их развлекают после тяжёлой работы. В конце концов, тем, кто по доброй воле вкалывает круглые сутки, можно простить почти любые капризы.

Скелеты к ним, ты понимаешь, приходят. Конрад улыбался, слушая эти нехитрые сказочки. Глаза, конечно, светятся зелёным, и зловещий хохот, и запах гнили, и молоко сворачивается во всех окрестных магазинах. Давно ли вы, дорогие, молоко покупали? А ещё прилетает красная голая тётка, седая и со светящимися глазами, обнимает тебя, а ты шевельнуться не можешь. И деловитая такая: раздевает тебя, костлявыми пальцами своими ласкает, а пальцы то ледяные, а то огнём горят, и потом садится на член и трахается с тобой, недвижимым, до утра. А когда бьёт полночь, вокруг стройплощадки носится странный мужик на коне, пердящем огнём. С ума сойти, что работа по ночам с людьми делает.

Сдачу объекта передвигали уже дважды, и, наконец, Конрад очередной раз отправил начальству корректировку сроков и забежал в типографию — заказать нужные для открытия постеры. Надо было поторапливаться: последнюю высотку в округе сдали месяц назад, туда активно заселялись жильцы, и на стройку каждый день приходили с вопросами, когда можно будет делать здесь покупки.

Огромные прибыли были просто неизбежны, теперь Конрад понимал это ещё лучше, чем раньше, хотя экономическое обоснование для строительства торгового центра в новом районе читал давно. Информация о скелете просочилась наконец в прессу, и руководство «Джевеллина» публично признало, что находка есть и будет представлена публике, а также что новый торговый центр предоставит место и для научных проектов и инсталляций. В проект срочно вносили небольшие изменения, например, один из крупных торговых залов спешно переделывали под конференц-зал. Кто знает, может, здесь и в самом деле научные симпозиумы станут проводить.

Следователь позвонил, когда Конрад, вернувшись из типографии и переодевшись — было жарко, рубашку приходилось менять дважды в день, — стоял в ванной и недоверчиво разглядывал странное тёмное пятно на шее.

— Мы установили, кто хозяин машины, на которой вывезли скелет из болота, — сказал он. — Это сотрудник компании «Мерфолк», некто Эдвин Марклейн. Его не видели ни дома, ни на работе уже две недели, мы ищем его. Разумеется, в «Мерфолке» отрицают, что знали о чём-то. Нам нужны показания Марклейна, чтобы доказать, что это был не его личный умысел. Думаю, скоро мы их раздобудем — если, конечно, Марклейн жив. Если нет, расследование затянется.

Конрад поблагодарил, в очередной раз уверив следователя, что помнит о своём обещании не разглашать полученную информацию до суда. По крайней мере, теперь он может сказать начальству, что полиция не топчется на месте, а почти нашла виновного. А детали можно и опустить: главное — напустить на себя уверенный вид. Когда знаешь больше, чем говоришь, это получается лучше, чем когда прикидываешься, будто знаешь.

Конрад завязал галстук и побежал на встречу с арендаторами. До открытия торгового центра оставалось совсем немного времени, пора заключать договора.

* * *

Ночь такая красивая. Город светится, словно большая лампа, отчего звёзды кажутся блеклыми, а небо — светлым, но зато смотреть в окно можно бесконечно. Когда человек затихал в своей спальне, Ашган вставал со стола и подходил к окну, клал руки на стекло, и ему казалось, будто он чувствует ночную прохладу.

После захода солнца Мортис иногда пела. Тихо, проникновенно, как, наверное, матери поют колыбельные детям. Её песни всегда были полны тоски и одиночества, и Ашган утешал свою богиню, как мог.

Немёртвых осталось мало, но с каждым днём Ашган чувствовал всё больше и больше сознаний, которые тянулись навстречу шёпоту своей богини. Там, в болоте, где он пролежал столько времени, их было немного, всего сотни четыре. Они бились с демонами и победили всех до единого, но когда битва была окончена, ударили войска Империи… И Мортис ласково зашептала: «Пусть идут, оставьте их. Лягте в мягкую топь, усните, и пусть эти наглые живые идут по мёртвой земле. Пусть найдут хоть один колос пшеницы, хоть белку живую. Не волнуйтесь, милые мои, они все умрут, а вы отдохните и не тратьте на них силы». Тогда Ашган развернулся, не обращая внимания на летящие в него стрелы, и скомандовал хором, в две глотки: «Отступаем!»

Они слаженно, не разбивая строй, отошли к болоту и стали заходить в топь. Скелеты и тёмные лорды шли спокойно, лишь изредка позёвывая. Виверн пришлось гнать силой: хоть и неживые, они по привычке дышали, и перспектива оказаться под водой пугала их. Хуже всего пришлось оборотням; в конце концов, их усыпили магией и отнесли в болото на руках. Один за другим мёртвые слуги Мортис ложились на дно и тихо засыпали. Подобие жизни, теплившееся в телах, оставляло их, но кости не рассыпались в прах, как бывало, когда Мортис отпускала их навсегда.

Ашган уснул одним из последних, убедившись, что приказ богини выполнен. И спал до тех пор, пока госпожа властным окриком не разбудила его.

Он помнил, как сознание медленно возвращалось к нему. Как начали плясать перед глазами неясные тени. И наконец он понял: это не просто тень, а огромный железный крюк раскачивается над его головой.

«Хватайся», — прошептала Мортис. И он ухватился, хотя руки ещё слабо слушались его. Сам бы он не выбрался из болота, и понимание этого заставило его затрепетать от любви. Богиня позаботилась о нём, прислала ему кого-то, кто вытащит его и поможет.

«Кем-то» оказался человек, довольно тщедушный, в мятой одежонке. Он смотрел куда-то невидящим взором и двигался дёргано, будто кукла, которую только что оживили. Ашган вглядывался в него, учась снова различать цвета. Лес вокруг пока что сливался для него в одно большое зелёное пятно.

— У тебя есть тряпка? — очень медленно, чтобы дошло до спящего сознания, спросил Ашган.

Человек постоял, переминаясь с ноги на ногу, потом порылся в своей странной телеге, на которой стояла колода со здоровой палкой и висящим на ней крюком, и подал Ашгану не очень чистую тряпку. Тот аккуратно оттёр с костей болотную грязь — не полностью, конечно, но как вышло. Потом полез в телегу, осторожно пристроился за колодой и снова задремал.

Человек привёз его в огромный город, сгрузил на пустыре и долго оттирал песком. Часа за три до рассвета он уехал, а Ашган ещё немного походил, осторожно разминая ноги и присматриваясь к новому миру. Затем, подчиняясь госпоже, лёг и затих.

А потом его нашли. Он улыбался, вспоминая. Эти люди… Они милые. Из них получатся хорошие слуги богини. Хорошо, что именно они испили воды первыми.

* * *

В день открытия «Алкмаар-плазы» Конрад долго сомневался, надевать ли галстук. Чёрные пятна на шее, похожие на следы ухвативших его за горло пальцев, оказались очень нежными, и галстук стёр их до крови в первый же день. Конрад взял два выходных, надеясь, что внезапная рана заживёт, но она лишь увеличилась; из шеи сочилась кровь, смешанная с сукровицей. Врачи развели руками и прописали множество мазей, ни одна из которых не помогала. Конрад придирчиво рассматривал шею в зеркало, недовольно морщась: гнилостный запах раздражал его тонкое обоняние. Если надеть галстук ещё и сегодня, у него точно не разорвётся сонная артерия?

Конечно, к Эгберту он прибежал сразу, но тот уверял, что алкмаарская чума тут ни при чём. Те бактерии безвозвратно погибли, и ничто не в состоянии оживить их. Для успокоения Конрад всё же сделал развёрнутый анализ мазка из раны — ещё более подробный, чем тот, который уже делали врачи, — но никакие посторонних бактерий там не обнаружилось.

— А могла алкмаарская чума быть вызвана чем-то другим? — мрачно спросил он Эгберта, не желая на самом деле слышать ответ. — Не могли бактерии появиться уже потом? Что если они не возбудители?

— Да не знает никто, — огрызнулся Эгберт, осторожно потирая запястье. — Но в любом случае все летописи в один голос твердят, что Алкмаар вымер в течение нескольких дней. Ты же живой вроде, нет? Сколько у тебя это уже, неделю?

— Что с твоей рукой? — вместо ответа спросил Конрад.

Эгберт помрачнел и дал расстегнуть себе манжет.

Кожа на его запястье почернела и вспучилась, как будто обгорела. Едва различимый запах гниения исходил от неё. Сукровица сочилась, застывая корками, которые отваливались вместе с кусками кожи, обнажая ярко-красное мясо. Присмотревшись, Конрад увидел кусок белой-белой кости.

— Только здесь? — сглотнув, спросил он.

— Да. И довольно долго, — с нажимом произнёс Эгберт.

— Думаешь, это связано с… со скелетом?

— Думаю, нет, — быстро ответил Эгберт. — Ни у кого из тех, кто работал с алкмаарскими телами, не было ничего подобного, а первое из них нашли двести лет назад, тогда кварцеглоний вообще не придумали ещё, обычным кварцем воздух обрабатывали. Да если бы что-то такое было возможно, оно давно бы случилось уже.

Конрад не стал спорить, но попробовал убедить начальство не выставлять скелет. Конечно, его не послушали. Да он и сам не послушал бы на их месте: реклама, пресса, телевидение, ажиотаж разожжён…

Наверное, надо было настаивать, кричать, самому сделать что-то с прессой, запустить какие-нибудь мерзкие слухи… Но, чёрт возьми, Конрад гнил заживо, и это беспокоило его намного больше! Он обивал пороги больниц, сдавал анализ за анализом, поднял на уши с десяток профессоров, но все разводили руками: болезнь неизвестна, невозможно найти возбудителя, вы гниёте без причины. Ему предложили лечь в больницу, но честно предупредили, что не имеют понятия, как его лечить. Он, конечно, согласился. Когда его спросили, когда, хотел ответить: «Да прямо сейчас!», но голос в голове шепнул: «С понедельника, после открытия», и он послушно повторил эти слова. Ему даже бумажку выдали, что в понедельник с восьми утра его ждут в палате двадцать восемь, доктор Хейфлонг.

Воротник рубашки уже был грязно-бурым. Конрад подумал ещё немного и решительно снял её, распаковав новую — ярко-бордовую. Зеркало безжалостно показало новые пятна: на предплечьях и груди.

Что дальше? Мясо сползёт с костей? Рёбра обнажатся, и он увидит, как бьётся его собственное сердце? Или, может быть, смерть наступит раньше — например, от кровопотери?

Конрад криво усмехнулся и решительно нацепил галстук. Может, удастся умереть пораньше и не наблюдать всё это… разложение в подробностях.

Страшно не хотелось идти на открытие. А вдруг там случится… что-то, в чём на самом деле виноват именно он? Конрад ещё раз посмотрел в зеркало. На миг показалось, что глаза у него не карие, а ярко-зелёные. Что ж, если это его вина, значит, он тем более обязан там быть.

А в понедельник в больницу. И не выходить оттуда, пока эти бездари-врачи не поймут, что с ним происходит.

* * *

Огромный дворец, на который навесили гигантскую вывеску «Алкмаар-плаза», сиял множеством огней. Ашган лежал смирно на своём каменном троне и ждал. Оставались считанные минуты.

Тихо журчала вода, Ашган почти чувствовал её движение. Горьки воды, как слёзы жены, отвергнутой мужем, как слёзы вдовы на могиле, как слёзы воина, понимающего, что его смерть — не окончательно, и скоро его тело встанет, чтобы служить новой госпоже.

Горьки воды, которые вам всем суждено испить сегодня.

Наконец пробили большие часы на башне — совсем непохожие на те, что были в его старом дворце, но ладно. Этот дворец нравился Ашгану больше. Он такой просторный. Заиграла музыка, зазвучали какие-то глупые речи. Голоса усиливало и немного искажало не то заклинание, не то одно из устройств, до каких люди этого времени были большие охотники. И наконец — наконец! — двери открылись, и первые солдаты его будущего войска зашли.

Ашган смотрел на их радостные лица — лица, с которых скоро лоскутами сойдёт кожа, слезет подгнившее мясо, и сияющие глаза вытекут из глазниц. Останется лишь самая суть, та, что есть в каждом, — суть, что определяет, можешь ли ты стать слугой Мортис или представляешь из себя лишь бесполезный кусок мяса. Но эти люди были очень хороши. Почти каждый из них подходил.

У них были желания, страсти, мечты. Они мечтали о богатстве, власти, любви, счастье, — как и большинство существ, когда-либо населявших Невендаар. Они готовы были взывать к любому из богов, чтобы получить это.

Почему бы не к Мортис?

Ашган улыбался не скрываясь. Когда его госпожа зашепчет в их головах, она найдёт слова, чтобы они страстно возжелали идти за ней, но… Откровенно говоря, это будет всего лишь исполнение её каприза. Она хочет, чтобы её любили искренне. Что ж, она получит это.

Люди смотрели на него, и в их глазах было море чувств: интерес, восторг, недоверие, омерзение и ещё тысяча выражений. Как давно он не видел этого всего! Как давно…

Проснувшиеся немёртвые медленно шевелились, расправляя руки и ноги, и, помогая друг другу, неспешно выбирались из болота; он чувствовал их.

Пока-ещё-живые смотрели на него, и блики от текущей воды плясали на их лицах. Дети тянули к нему руки, зачёрпывали воду в ладошки, смеясь, умывали лица и слизывали капли.

Горька вода, но сладка будет любовь, милые.

По потолку неторопливо брёл первый паучок, примериваясь, откуда начать плести паутину нового дворца Алкмаара.

Я твой жрец, госпожа. Я король твоего народа. Я Ашган. Ты слышишь меня?

Пора, любимая.

Древний скелет, на который собрались посмотреть люди со всего города, вздохнул полной грудью — глупость, но приятно, — и величественно встал с трона.

* * *

Улицы Алкмаара опустели — как и тысячи лет назад. Не было паники, мародёров, грабящих магазины, суматошно бегающих повсюду людей. Все просто вернулись домой, оглушённые голосом своей богини, и медленно привыкали к новой истине.

К новой любви.

Мортис шептала каждому что-то своё, что-то личное, чем не поделишься ни с кем. Да и может ли теперь быть кто-то ближе, чем она?

Конрад снял галстук и выбросил в урну. Это теперь лишнее; и хорошо. Рубашка неприятно липла к телу. Кажется, кожа отвалилась полностью. Почему же не больно? Куда ушла боль, которая была ещё утром?

«Милый, — шепнул страстный голос в голове, — боли не будет больше никогда. Ведь я с тобой, и я люблю тебя»