Помоги проекту - поделись книгой:
Во-первых, в глубине сознания шевелится мысль: «Какой же я мерзавец!» Ведь убийство другого человека — это, как ни крути, смертный грех. А если жертва еще и страдает? Слабый палач начинает ненавидеть и презирать самого себя. У сильного включается защитная реакция, и он начинает еще больше презирать свою жертву. Особенно, если она обладает хоть каплей самоуважения. А если жертва не сопротивляется, то палач чувствует себя еще большим мерзавцем. И это какой-то замкнутый круг. Это невыносимо!
В «Записках палача» Сансона читаем:
«Пал король. Какое кому дело до палача, его печалей и жалоб…»
А чуть ниже написано:
«В эту минуту, в которую я пишу эти строки <…> я увидел моего отца. Я услышал шум его шагов по паркету <…> История последнего столетия, только что истекшего, в котором столкновение политических страстей доставило столь много жертв эшафоту, служила содержанием наших разговоров, но часто также, как далеко ни нужно было переноситься нам, мы бросали наши взоры из границ этого ада и говорили о временах, в которых Сансоны были людьми».
Так вот, доктор Гильотен подумал о палачах-людях и предложил заменить их механизмами. Подобный взгляд на проблему (что палачи — тоже люди) до этого никому и в голову не приходил.
Много лет спустя, в 1969 году, Александр Галич написал такие слова:
Когда судья выносит приговор, все понимают, что кто-то должен привести его в исполнение. Если приговор — тюрьма или каторжные работы, кто-то должен этапировать осужденного на место отбывания наказания, а потом стеречь его до конца срока. Если же приговор — это отрубание руки или, например, четвертование, то кому-то приходится браться за топор. Поэтому если в стране существует смертная казнь, то там есть и палачи. В большинстве своем это настоящие специалисты, оказывающие свои «специфические» услуги с профессиональным спокойствием и деловитостью. И все же не совсем обычное ремесло накладывает отпечаток и на их характер, и на судьбу.
Средневековых палачей обычно представляют в виде мускулистых громил. И действительно, этим людям была необходима немалая физическая сила, но вот скрывать свои лица у них не было нужды. Своих палачей население знало в лицо и по имени, поскольку в каком-нибудь небольшом средневековом городе сохранить инкогнито было невозможно. В большинстве стран Европы палачи считались ремесленниками — вроде плотников или кузнецов. Своей профессией они обычно гордились, и ее передавали по наследству. Во многих странах возникали трудовые династии «заплечных дел мастеров», а некоторым из этих династий удалось добиться богатства и даже славы.
Во Франции к палачам относились иначе — их сторонились и боялись, но вместе с тем эта профессия давала прекрасные возможности для заработка. Во Франции тоже существовали палаческие династии, и наиболее известной была династия Сансонов.
Но вот что произошло потом?
Забегая вперед, скажем, что, когда гильотина заработала на полную мощь, палачи сильно пострадали. Революция и гильотина подточили основы их профессии. Если прежде палач был уникальным специалистом, от которого требовалось филигранное исполнение единичных заказов, то после революции людей стали казнить конвейерным способом при помощи машины, управлять которой смог бы любой мясник.
И вот она — обратная сторона медали. Предложение доктора Гильотена было гуманной заботой о человеке, причем как о преступнике, так и о палаче. Но, с другой стороны, казни стали массовыми, и необходимость в палачах-профессионалах отпала.
«Моя машина»
Опять же забегая вперед, зададимся вопросом: почему за страшной машиной смерти закрепилось название, производное от фамилии доктора Гильотена?
Попробуем ответить на этот вопрос.
В конечном итоге депутаты голосовали по четырем статьям, предложенным депутатом Гильотеном: об установлении однообразного способа казни, независимо от принадлежности осужденного к тому или иному сословию, о запрете конфискации имущества казненных, о выдаче семье тела казненного для погребения и о запрете упоминания о казни в свидетельстве о смерти, так как провозглашался принцип, что позор за содеянное не должен ложиться на членов семьи.
Помимо этих предложений, как мы уже знаем, Гильотен, исходя из принципов гуманности, особенно настаивал на необходимости избавить осужденного от медлительности, нерешительности и неловкости палача. Для этого он предложил производить обезглавливание неспособной на ошибку машиной.
Во время прений разгоряченный доктор Гильотен, отвечая на возражения, неосторожно воскликнул:
— Свистит лезвие, падает голова, брызжет кровь — и нет человека. Вы глазом не успеете моргнуть, как я обезглавлю вас с помощью моей машины, и вы ничего не почувствуете, кроме легкой прохлады на шее…
Эти слова запротоколированы. Они были сказаны 21 января 1790 года.
Большинство депутатов примолкли. Люди были озадачены. Но, с другой стороны, в газете, опубликовавшей на следующий день отчет о заседании, утверждалось, что реакцией на речь Гильотена стал всеобщий хохот.
Наивный доктор Гильотен сказал: «Я обезглавлю вас с помощью моей машины…»
МОЕЙ МАШИНЫ!!!
И вот это-то неосторожное высказывание и оказалось роковым для имени этого принципиального гуманиста.
Понятно, что употребив выражение «моя машина», он оговорился. Он хотел лишь сказать, что машину нужно будет ввести в употребление. Сам он не имел никакого плана подобного аппарата. Никаких чертежей. Доктор Гильотен высказался лишь за обезглавливание посредством механического приспособления, ибо подобные машины давным-давно, еще в Средневековье, использовались в других странах.
Если бы он сказал не «моя машина», а, например, «моя идея состоит в том…» или «мне думается, что было бы хорошо…». Но он сказал именно так: «Я обезглавлю вас с помощью моей машины», и эти его слова вошли в историю. И все дальнейшие абсурдные выводы делались исключительно на базе этих его слов.
Как говорится, «нам не дано предугадать, как слово наше отзовется».
Словно про доктора Гильотена это написал Тютчев в 1869 году.
Одно неверное слово может оскорбить, ранить или обидеть человека. Одно неверное слово может погубить репутацию, может повернуть всю жизнь не в ту сторону. Одно неверное слово может даже определить разницу между началом переговоров или началом военных действий…
Для доктора Гильотена безобидные по своей сути слова стали катастрофой.
История — это как лезвие бритвы.
А тогда, в январе 1790 года, неосторожное восклицание Гильотена послужило неистощимой темой для шуток: инструмент, еще не изобретенный, был тут же окрещен в одной роялистской газете именем «гильотина».
Ашилль Шеро, автор книги «Гильотен и гильотина», пишет:
«Серьезная газета «Le Moniteur» не забыла упомянуть об «аплодисментах, которые вызвал порыв Гильотена в лоне Учредительного собрания». В этой же газете было помещено письмо анонимного корреспондента, справедливо жалующегося на шутки и неприличные тривиальности, которые позволили себе некоторые бульварные листки по поводу механического отрезания головы. «Господин Гильотен, — было сказано в этом письме, — пожалуй, первый, кто заговорил о гуманной казни и о позорных муках с неподдельным интересом. Новшество ставит механику на место исполнителя <…> и оно достойно веков, в которых мы будем жить, и нового политического порядка, в который мы вступаем» <…>
Газета «La Gazette de Paris» рукоплескала «великим принципам криминальной юриспруденции, разработанным Гильотеном».
Газета «Le Journal de Paris» отмечала «чувства человечности, которые дышат в предложении Гильотена, которые легко проникают в каждую душу»».
И так далее… И тому подобное…
Наконец, журналист Луи-Мари Прюдомм написал:
«Это предложение было сделано доктором Гильотеном. Предложенная им машина была названа гильотиной. На эту тему родилась песня на мелодию менуэта Экзоде».
Кстати, песенок было много. Вот одна из них:
Таково творение Гильотена, созданное не без размышлений и чтения, творение, которое народная благодарность или легкомыслие окрестили производным именем женского рода, как будто это его дочь, — гильотина! «С помощью моей машины, господа, я отрубаю вам голову в мгновение ока, и вы не чувствуете никакой боли» — эти слова вызывают у всех смех. Несчастный доктор! На протяжении двадцати двух лет он, негильотинированный, не будет слышать ни о чем другом, как о гильотине, не будет видеть ничего другого, кроме гильотины, а после смерти будет блуждать многие столетия безутешной тенью по эту сторону Стикса и Леты[3].
Итак, доктор Гильотен действительно первым предложил введение механического обезглавливания, но орудие для этой цели изобрели другие люди. Однако, неосторожно употребив слова «моя машина», доктор Гильотен подписал себе приговор.
Странный Гильотен, уважаемый врач, был обречен насмешкой Судьбы на самую странную посмертную славу, которой только удостаивался скромный смертный.
Решение Национального учредительного собрания от 21 января 1790 года
Выше мы приводили слова историка Ашилля Шеро по поводу того, что 10 октября 1789 года доктор Гильотен впервые прочитал шесть статей, «которые он написал, и которые были как бы дополнением к глубоким и существенным изменениям, внесенным в уголовную юриспруденцию».
Что тут имеется в виду?
Этот историк утверждает, что нашел в архивах документ, подготовленный депутатом Гильотеном. Там шесть статей, и по крайней мере одну из них он зачитал остальным депутатам 10 октября 1789 года.
Потом, уже 21 января 1790 года, Национальное учредительное собрание вновь вернулось к предложениям депутата Гильотена.
Вторично возобновленный 21 января 1790 года проект получает одобрение; что касается первых четырех статей, их принимают с некоторыми редакционными поправками, но без упоминания о принятом едином способе казни. Статья, предложенная доктором Гильотеном, где фигурировало следующее положение — «преступник будет обезглавлен с помощью простого механизма», — была отложена.
Вот что говорилось в найденном Ашиллем Шеро документе.
Национальное учредительное собрание принимает следующее постановление:
СТАТЬЯ I.
Преступления одного и того же рода караются одинаковым наказанием, независимо от ранга и рода деятельности виновного.
СТАТЬЯ II.
Поскольку преступление имеет личный характер, казнь виновного и любые тяжелые приговоры не будут влечь за собой бесчестья для его семьи. Честь тех, кто с ним связан, отнюдь не запятнана, и все они сохранят равный и полный доступ ко всякого рода профессиям, служебным местам и званиям.
СТАТЬЯ III.
Конфискация имущества осужденного никоим образом не должна иметь места, и приговорить к оной нельзя ни в каком случае.
СТАТЬЯ IV.
Тело казненного должно быть выдано его семейству, если оно того попросит. В любом случае, оно получит обычное погребение, и в регистре не будет никакого упоминания о роде смерти.
Эти четыре статьи должны были быть представлены на королевское утверждение, чтобы потом их разослали по судам и муниципалитетам.
Потом к ним добавились еще две статьи.
СТАТЬЯ V.
Никто не может упрекнуть гражданина в казни или позорных приговорах одного из его родителей. Тот, кто посмеет это сделать, будет наказан судьей. Приговор, который будет вынесен, следует вывесить на пороге преступника. Он должен находиться на обозрении в течение трех месяцев.
СТАТЬЯ VI.
Во всех случаях, когда закон выносит обвиняемому смертный приговор, казнь должна быть одинаковой, независимо от характера преступления, в котором человек признан виновным. Преступник будет обезглавлен, и это свершится под действием простого механизма.
Историк Ашилль Шеро пишет:
«Я жду, что читатель спросит меня про речь Гильотена, произнесенную им 1 декабря 1789 года <…> К глубокому сожалению, эта речь, похоже, потеряна для потомства. Во всяком случае, многочисленные поиски на эту тему не дали никакого результата. Ни «Le Moniteur», ни какая-либо другая политическая газета той эпохи не включила ее в свои колонки, а Национальный архив даже не ответил на наш запрос».
Что же получается?
А получается, что депутат Гильотен подготовил очень важные предложения, которые были включены в решение Национального учредительного собрания и привели к тем самым «глубоким и существенным изменениям, внесенным в уголовную юриспруденцию», о которых говорит историк Ашилль Шеро.
Национальное учредительное собрание долго дискутировало по этому поводу.
Не имея речи Гильотена, мы не знаем текст, который он произнес перед взволнованным Собранием об этой механике, но он должен был быть похож на «Пришел — Увидел — Победил» Юлия Цезаря, чтобы знаменитый депутат мог потом сказать: голова летит, кровь хлещет, человека больше нет.
Жан Блок-Мишель, автор большого эссе «Смертная казнь во Франции», утверждает, что статья, где фигурировало следующее положение — «преступник будет обезглавлен с помощью простого механизма», — была отложена.
Да, она была пока отложена, и к ней вернулись лишь после того, как политик и юрист Луи-Мишель Лепелетье де Сен-Фаржо добился принятия первых двух статей Уголовного кодекса.
Забегая вперед, отметим, что в первой статье обозначили, что наказания, назначаемые виновным, — это «оковы, ссылка на каторжные работы, лишение свободы, тюремное заключение, высылка, поражение в гражданских правах, выставление у позорного столба». Во второй статье говорилось, что «смертная казнь будет состоять исключительно в лишении жизни, к осужденным не будет применено никаких пыток». А вот третья статья была сформулирована так: «Каждый осужденный будет казнен посредством отсечения головы».
Эта последняя статья послужила поводом для долгого спора. Некоторые, из соображений гуманизма, предлагали сохранить виселицу. Кто-то предлагал привязывать осужденного к столбу и душить «с помощью ворота». Со своей стороны, герцог де Ларошфуко-Лианкур высказался в пользу обезглавливания, и после этого данная статья была принята, равно как и следующая: «Казнь должна иметь место на открытой для публики городской площади, куда приглашаются и присяжные».
Можно задаться вопросом, почему, коль скоро «механизм», предложенный доктором Гильотеном, еще не был принят, а такой вид казни, как обезглавливание мечом, казался весьма жестоким, Собрание столь упорно пыталось его принять. Нужно не забывать, что именно такова была казнь, предназначенная для благородных преступников. Пришедший к власти класс в ослеплении требовал для себя привилегий, в коих до сих пор ему было отказано: одной из них и было право умереть от удара меча по шее, а не на виселице.
Завершение политической карьеры депутата Гильотена
В феврале 1790 года депутат Гильотен был назначен секретарем Национального учредительного собрания.
Примерно в это же время он предложил создать Комитет по здоровью (Comité de santé), который состоял бы из медиков, входивших в число депутатов, а также еще из десяти видных представителей этой профессии.
Этот Комитет должен был заниматься всеми вопросами, касающимися обучения и врачебной практики в городах и в деревнях.
17 июля 1790 года депутат Гильотен произнес большую речь в память о Бенджамине Франклине, умершем 17 апреля 1790 года. В память о том самом Франклине, с которым он был хорошо знаком. О том самом Франклине, которого Робеспьер назвал «человеком, который по заслугам сделался самым знаменитым ученым Вселенной».
Это было последним действием Гильотена в качестве депутата Национального учредительного собрания.
В 1789 году вышла в свет странная книга. Ее название — «Новая арабская сказка». Без указания автора, без выходных данных издательства. Но она интересна тем, что в ней зашифрованы различные политические деятели тех времен. Например, Нарфес там — это Неккер, Ирамба — это Мирабо, Скирос — это аббат Сийес и т. д. Под именем Тижлен так скрывается Гильотен, и о нем говорится так:
«Тижлен не помышляет ни о завоевании голосов, ни о закладывании фундамента репутации; он убежден, что самоуверенность, желание блистать характеризует некоторые нации, он сохраняет хладнокровие, недоступное современному подходу, и, никогда не отступая от своих принципов, он идет к цели <…> Он мало рассчитывает на красноречие, на честь писать ходатайства; но когда у него созрела идея, он предлагает ее, объясняет, показывает ее полезность, и ему неважно, что его соперники облекают ее в свои цвета и выдают за плод своих политических размышлений <…> Он знает, что люди принимают скромность за бессилие, умеренность — за посредственность, мудрость — за неопытность; но он стремится быть полезным гражданином, а вовсе не государственным деятелем, служить своей стране и не создавать себе репутацию».
Анализируя этот текст, историк Ашилль Шеро пишет:
«Вот он, начертанный рукой мастера-современника, моральный портрет Гильотена; вот человек, которого немыслимая роковая судьба навеки приковала к машине разрушения!»
Мы отметили роль, которую Гильотен играл в Национальном собрании в связи с реформами в уголовной юриспруденции и Уголовном кодексе <…> Но на этом не остановилась работа этого достойного депутата от Парижа, и если он не имел в своем послужном списке, как Мирабо, Верньо, Дантон и т. д., таких замечательных речей, которые поставили этих великих трибунов на первые места среди ораторов, если он и удовлетворился более скромной ролью, то он всегда был готов, когда это было нужно, либо предложить меры большой общественной пользы, либо использовать свой депутатский мандат для борьбы с анархией и гражданской войной.
Конец Национального учредительного собрания
Завершение политической карьеры доктора Гильотена было напрямую связано с концом Национального учредительного собрания (Assemblée nationale или Assemblée nationale constituante), которое самораспустилось на заседании 30 сентября 1791 года.
На следующий день в силу вступила Конституция 1791 года и стало действовать Законодательное собрание (Assemblée nationale législative), установленное этой самой Конституцией.
Учредительное собрание постановило, что ни один из его членов не мог быть избран в новое Законодательное собрание. Поэтому, когда 1 октября 1791 года новый орган собрался на заседание, он полностью состоял из неопытных людей <…> Эта ошибка была равнозначна проигранной битве в войне за свободу Франции.
Поделиться книгой: