Помоги проекту - поделись книгой:
Депутация от торговок представилась Национальному учредительному собранию, и было заявлено, что столица Франции находится в отчаянном положении. Аристократов обвинили в заговоре с целью уморить Париж голодом. Тут же последовала и жалоба на унижение, которое потерпела национальная (трехцветная) кокарда от придворных чинов. Торговки произносили все более и более возмутительные речи, а потом приняли решение предложить королевской страже принять трехцветную кокарду (вместо белой). Предложение было принято. Торговки пришли в восторг от своей первой победы.
Казалось, гроза начала утихать, и было решено отправить во дворец совместную депутацию от возмущенных торговок и от Национального учредительного собрания. Она должна была доложить королю о бедственном положении жителей столицы и просить его распорядиться о доставке хлеба.
Однако королевская стража не допустила торговок за ограду дворца, вследствие чего озлобление толпы дошло до бешенства. Начались уличные драки. Угрозы и проклятия сыпались на офицеров королевской стражи. Людовик XVI в страшном волнении за безопасность королевы приказал допустить к нему депутацию, принял ее ласково и дал предписание за своей подписью немедленно сделать распоряжение о ввозе хлеба в Париж.
Депутация торговок немедленно отправилась с полученными документами в столицу, но большая часть пришедшей в Версаль черни осталась на площади перед дворцом. Чтобы успокоить буйные толпы, Национальное учредительное собрание обещало их накормить, но городские власти не дали распоряжения о раздаче хлеба, и голодная толпа, приведенная в ярость долгим ожиданием, уже готова была начать грабежи.
Внутри дворца все были в страшной тревоге, в Париж было отправлено приказание начальнику национальной гвардии Лафайету срочно прибыть в Версаль. Лафайет отвечал, что он ведет своих солдат, но поспеет только к ночи.
Между тем торговки успели «установить контакты» с солдатами Фландрского полка, и те пообещали действовать в пользу толпы. Таким образом, на помощь Фландрского полка двор уже не мог рассчитывать, и оставалось лишь одно средство спасения для короля и его семейства: немедленный отъезд в какой-либо провинциальный город, жители которого были преданы короне. Экипажи были уже готовы, оставалось только королевскому семейству сесть в них, пользуясь наступившей темнотой, но тут около дворца появились национальные гвардейцы. Расставленные часовые получили приказание не пропускать придворные кареты за ворота, и отъезд короля был остановлен.
Внутри дворца на часах были оставлены верные своему долгу швейцарцы. Прибывший с национальной гвардией Лафайет успокоил короля и королеву.
Около трех часов утра все, казалось, успокоилось. Национальное учредительное собрание закрыло заседание, успев распорядиться об отведении помещений в церквях, казармах и кофейнях торговкам, но для всей толпы все равно не нашлось ни места для ночлега, ни продовольствия. Люди расположились на площади около разведенных костров, которые однако постоянно гасли от начавшегося дождя.
В пять часов утра свирепого вида мужчины стали будить задремавших товарищей и собрали к шести часам в одном из дворов Версальского дворца большую толпу самых отчаянных злодеев. На дворе этом охраны почему-то не было, и решетку сломали без особого труда.
Во главе демонстрантов шли рыночные торговки — крупные женщины с сильными руками. Похоже, что вместе с ними были мужчины в женских платьях <…> Лафайет, командир национальной гвардии, последовал за ними с большинством своих людей. Он не был уверен в своих подчиненных и был очень встревожен тем, что произошло.
Когда масса черни проникла на лестницу, на которой стояло только два часовых-швейцарца, то один из них выстрелил и убил мятежника. Толпа со страшным остервенением бросилась на часовых и растерзала их. Ближайшим к лестнице покоем была спальня королевы, и мятежники бросились туда, но швейцарцы успели устроить заграждение, и королеве с ребенком удалось перейти на половину короля. Положение верных швейцарцев стало отчаянным в виду наступавшей на них громадной толпы вооруженных мятежников. К счастью, Лафайет уже проснулся и привел во дворец национальную гвардию, которая остановила чернь.
Опасность вроде бы миновала, но по всем дворам и коридорам дворца разгуливали мятежники и громкими голосами требовали выхода короля.
Людовик XVI вышел на балкон, и собравшиеся на дворе вдруг закричали: «Да здравствует король!»
Выглядит это, если честно, совершенно невероятно.
А потом мятежники потребовали, чтобы к ним вышла королева. И когда Мария-Антуанетта, дрожа от страха, вышла в сопровождении маркиза де Лафайета на балкон, эти сумасшедшие заорали: «Да здравствует королева!»
Понять что-либо невозможно и сейчас, а тогда депутат Гильотен, находившийся в Версале, подумал было, что это — раскаяние народа.
Лафайет вызвал офицера королевской стражи, надел на него трехцветную кокарду и поцеловал. И безумная толпа тут же неистово закричала: «Да здравствует королевская стража!»
В ответ на это король объявил, что он немедлено переезжает в Париж.
6 октября 1789 года в Версале в Национальном учредительном собрании происходило бурное заседание.
Некоторые статьи составленной депутатами Конституции король соглашался утвердить, но требовал непременного условия оставления за ним исполнительной власти. Когда воля короля была доложена Собранию, один молодой депутат, до этого времени еще совершенно никем не замеченный, который не обладал ораторским талантом, но всегда был сторонником самых крайних мер, заявил, что оставление за королем исполнительной власти равносильно уничтожению Конституции. Этим депутатом был адвокат из Арраса, и имя его было Максимилиан Робеспьер.
Это был небольшого роста человек с очень неприятным голосом и тяжелым для слуха выговором. Члены Собрания обращались с ним презрительно, но Мирабо почувствовал в нем энергию и сказал, что этот человек выдвинется и далеко пойдет.
Что же получалось?
Получалось, что после похода рыночных торговок на Версаль и переезда короля в Париж, после всех сделанных уступок революция должна была, казалось бы, окончиться. Порядок должен был бы восстановиться, но на самом деле было совсем не так, и более проницательные люди во всех действиях черни видели только пролог к будущей кровавой трагедии.
Король уступил и, по сути, с тех пор содержался в Париже как в плену.
Многие, сознавая себя не в силах бороться с выпущенными на свободу хищниками, видя, что всякий признак власти уничтожается, что после первых уступок своевольным притязаниям черни наступит время полного господства кровожадных инстинктов, поспешили оставить Париж. Как же повезло тем, кто тогда вообще предусмотрительно уехал из Франции! Возмутительные сцены в Версале, наглое поведение черни и принуждение короля переехать в Париж оскорбили многих членов Национального учредительного собрания и даже побудили самых непримиримых отказаться от звания депутата.
Депутат Гильотен не отказался. Он был одним из тех, кто сопровождал королевскую семью в Париж. Король с королевой и семейством ехали в карете, окруженной поющими и пляшущими женщинами и некоторыми депутатами, следовавшими за каретами верхом. Жозеф-Игнас Гильотен не умел держаться в седле, и он ехал в одном из сопровождавших короля экипажей. Он был явно растерян и совершенно не представлял, что последует дальше.
А Национальное учредительное собрание пока сочло нужным остаться еще на несколько дней в Версале, в прежнем месте своих заседаний. Но вскоре и оно переехало в Париж.
На заседании 9 октября обсуждался порядок уголовного производства: по предложению Лафайета было определено учредить гласный суд, и подсудимому дали право избирать себе защитника.
10 октября 1789 года
А на следующий день, 10 октября 1789 года, члены Национального учредительного собрания долго шумели и не хотели расходиться с заседания. Жозеф-Игнас Гильотен внес на обсуждение важнейший закон, касающийся смертной казни во Франции.
Среди коллег он пользовался репутацией честного ученого и филантропа, и его даже назначили членом комиссии, которой было поручено пролить свет на «колдовство, волшебные палочки и животный магнетизм Месмера» <…> Его выслушали с уважением.
Депутат Гильотен встал перед законодателями, на секунду запнулся, а потом сказал:
— Чтобы быть достаточно убедительным сегодня, я провел немало времени в беседах с месье Сансоном…
При упоминании этого имени в зале мгновенно наступила тишина, словно все одновременно вдруг лишились дара речи. Шарлю-Анри Сансону было пятьдесят лет, и он был потомственным палачом города Парижа. Через некоторое время он получит прозвище «Великий Сансон», ибо именно он казнит самого короля.
Он был сыном палача Шарля-Жана-Батиста Сансона, умершего в 1778 году, и теперь наступило его время. Но семейное ремесло вызывало у Шарля-Анри сильное отвращение — он хотел стать врачом. Однако по настоянию родственников, после того как его отца разбил паралич, ему пришлось оставить медицину и принять на себя обязанности палача, чтобы обеспечивать семью средствами к существованию.
Семья Сансонов удерживала монополию на осуществление казней во Франции с 1688 года. Должность передавалась в семействе Сансонов от отца к сыну, а если рождалась девочка, то палачом обречен был стать ее будущий муж (если, конечно, таковой находился). Впрочем, эта работа была весьма и весьма высокооплачиваемой и требовала совершенно исключительного мастерства, поэтому своему «искусству» палач начинал обучать сына, едва тому исполнялось четырнадцать лет.
Доктор Гильотен хорошо знал Сансона и частенько захаживал в его дом на улице Шато д’О, где они беседовали и нередко музицировали дуэтом: Гильотен неплохо играл на клавесине, а Сансон — на скрипке. Во время разговоров Гильотен заинтересованно расспрашивал Сансона о трудностях его работы. Надо сказать, что Сансону редко доводилось делиться своими заботами и чаяниями с приличным человеком, поэтому долго тянуть его за язык не приходилось.
Так Гильотен узнал о традиционных приемах милосердия людей этой жуткой профессии. Он узнал о том, что, например, когда осужденного возводят на костер, хороший палач обычно подставляет багор с острым концом для перемешивания соломы, точно напротив сердца жертвы — чтобы смерть настигла его до того, как огонь с мучительным смаком начнет пожирать его тело. Что же касается колесования, этой невиданной по жестокости пытки, то тут Сансон признался, что палач, всегда имеющий в доме яд в виде крошечных пилюль, как правило, находит возможность незаметно подсунуть его несчастному в перерывах между пытками.
Гильотины прошлого
Забегая вперед, отметим, что Шарль-Анри Сансон напишет потом воспоминания, которые выйдут в России под названием «Записки палача», и там будет сказано следующее:
«Французская революция, долженствовавшая уравнять всех граждан перед лицом закона, должна была почти в то же время, в случае преступления, сделать их всех равными перед лицом смерти. 21 января 1790 года появился следующий указ: «Во всех случаях, когда правосудие произнесет смертный приговор против обвиненного, то казнь будет одинакова, какого бы рода преступление ни было; преступник будет обезглавлен при помощи простой машины». Сия машина, которая должна была носить имя не своего изобретателя, а доктора Гильотена, ее усовершенствовавшего, есть гильотина. Этот ревностный гражданин, движимый чувством человеколюбия, предметом коего было сократить и сделать менее мучительной казнь осужденных, усовершенствовал только орудие, уже известное в Италии с 1507 года под именем mannaia».
Как видим, палач Сансон прямо указывает на то, что Гильотен не был изобретателем гильотины. Он ее якобы усовершенствовал.
Но тут Сансон ошибается. Гильотен ничего не усовершенствовал, да он и не мог это сделать даже при всем желании, ведь он не был ни инженером, ни механиком. Он просто очень интересовался конструкциями, существовавшими задолго до него.
Сансон говорит про орудие, уже известное в Италии с 1507 года под именем «mannaia». На самом деле первые механические устройства для обезглавливания появились в Европе (Италия, Англия, Чехия) уже в конце XIII века. В Италии такое устройство действительно называлось «mannaia» (дословно — топор). Известно, например, что с его помощью 29 октября 1268 года был казнен на рыночной площади Неаполя последний законный отпрыск императорского дома Гогенштауфенов Конрадин Швабский.
Другим предком гильотины являлась так называемая «Виселица из Галифакса» (Halifax Gibbet), применявшаяся в Англии. «Виселица из Галифакса» представляла собой монолитную деревянную постройку с двумя стойками по 15 футов, увенчанными горизонтальной балкой. Клинком был топор, который скользил вверх и вниз по пазам в стойках. Скорее всего, создание этой конструкции датируется еще 1066 годом, хотя первое достоверное упоминание о ней относится к 1280-м годам. Казни проходили на рыночной площади Галифакса по субботам, и машина оставалась в использовании до 30 апреля 1650 года.
А первым несомненным свидетельством существования протогильотины является хранящаяся ныне в Британском музее гравюра «The Execution of the Execution of Markod Ballag near Merton, Ireland in 1307» («Исполнение казни Маркода Баллага близ Мертона в Ирландии 1307 года»). Как видно из названия, имя жертвы — Маркод Баллаг, и обезглавлен он был оборудованием, которое удивительно похоже на позднюю французскую гильотину.
В XIV веке в Германии изобрели механизм, позволявший вколачивать молотом тяжелый и острый железный топор в шею осужденного. В 1564 году в Шотландии начали использовать приспособление, сконструированное на основе «виселицы из Галифакса», — оно получило название «девица» (maiden). Однако такой вид казни не получил там широкого распространения.
Отметим еще раз, начиная со Средних веков казнь через отсечение головы была возможна только для богатых и влиятельных людей. Считалось, что обезглавливание — более великодушно, и, конечно, менее болезненно, чем другие методы. Остальные виды казни, предполагавшие быструю смерть осужденного, при недостаточной квалификации палача часто вызывали длительную агонию. Протогильотины же обеспечивали мгновенную смерть даже при минимальной квалификации палача.
Впрочем, «виселица из Галифакса», несомненно, была исключением из правил, так как использовалась для исполнения наказания для любых людей, независимо от их положения в обществе, в том числе и для бедных слоев населения.
Ашилль Шеро, автор книги «Гильотен и гильотина», пишет:
«У нас есть гравюра, датированная 1555 годом и взятая из книги Акилле Бокки[2] <…> Изображенное на ней действие — это казнь с помощью гильотины; не скажу, что это аналогия, но сходство почти полное. Кроме габаритов и некоторых строительных деталей, все то же. Вот две стойки, установленные на эшафоте и удерживаемые поперечиной; горизонтальный тесак, удерживаемый сверху либо веревкой, либо крюком; палач стоит, опираясь левой рукой на верхнюю часть машины, готовый либо перерезать веревку, соединяющую тесак, либо привести в действие какой-нибудь механизм, вызывающий падение. В глубине, слева, можно видеть магистратов, которые, без сомнения, вынесли приговор; наконец, несчастного осужденного со связанными за спиной руками ведут на смерть солдаты. Эта машина для обезглавливания, которую, как уверяет Бокки, использовали еще у спартанцев, гораздо проще нашей и менее эффективна: это гильотина-эмбрион, лишенная подвижной доски. Осужденный лежал там плашмя — животом на помосте; его шея покоилась между двумя стойками; горизонтальный тесак <…> должен был производить ужасающие рубцы; но в 1555 году на это не обращали внимания».
Так что, подчеркнем это еще раз, Гильотен ничего не изобретал и ничего не усовершенствовал, а так называемые «гиль отины» существовали задолго до него.
В своих «Записках палача» Шарль-Анри Сансон называет Гильотена «ревностным гражданином, движимым чувством человеколюбия». А рассказывая об орудии, уже известном в Италии с 1507 года под именем «mannaia», он ссылается на «одного человека, посетившего Италию».
В примечании к «Запискам палача» сказано, что Жан д’Отон, французский хронист и поэт, монах-бенедиктинец и придворный историограф и летописец Итальянских войн, автор «Хроник Людовика XII», говорил об этом устройстве в 1507 году так:
«Палач брал веревку, к которой был прикреплен большой блок с острым ножом, опускавшийся вниз, между двумя столбами, и тянул ее таким образом, чтобы нож упал между головой и плечами осужденного. Голова падала на одну, а туловище на другую сторону».
В своих «Записках палача» Шарль-Анри Сансон допускает много ошибок. Умер он в возрасте 67 лет, впервые опубликованы они были в 1830 году. Считается, что их перед публикацией редактировал Оноре де Бальзак. И потом они много раз переписывались и переиздавались под разными названиями. Так что бесспорного доверия к «Запискам палача» быть не может.
В «Записках палача», изданных в Санкт-Петербурге в 1863 году, читаем:
«Когда доктор Гильотен предложил этот род казни собранию уполномоченных, которого он был членом, то на его счет много шутили: доктор, предлагающий машину, лишающую человека жизни! Однако же они должны были принять ее».
А строчкой ниже Шарль-Анри Сансон упоминает имя «Луи, знаменитого анатома», но об этом человеке мы расскажем чуть позже.
Суть предложения доктора Гильотена
Но 10 октября 1789 года Жозеф-Игнас Гильотен сказал членам Учредительного собрания следующее: он выступил с предложением ввести единый для всех приговоренных к смерти «самый надежный, самый быстрый и наименее варварский» способ казни через обезглавливание с помощью особого механизма.
Историк Ашилль Шеро по этому поводу пишет:
«10 октября 1789 года Гильотен поднялся на трибуну, прочитал шесть статей, которые он написал и которые были как бы дополнением к глубоким и существенным изменениям, внесенным в уголовную юриспруденцию».
Эти слова мы поясним чуть ниже, а пока отметим, что в октябре 1789 года до глубоких и существенных изменений в уголовной юриспруденции было еще очень далеко.
Во Франции не было гражданских законов. Их заменяли: римское право, которого народ не понимал; древнегерманское, годившееся во времена феодализма, и бездна обычных прав (их насчитывали до 400), в каждой провинции свое особенное; да еще нужно присоединить к этому указы (ordonnances), издевавшиеся над всяким законом и обычаем и снимавшие всякие преграды министерскому произволу. Уголовного права также не существовало.
Уголовное судопроизводство во Франции было тогда «крайне тягостно». Смертная казнь была слишком часта, а ход дел отличался, как и при инквизиции, неповоротливостью и излишней жестокостью.
Судов и органов с судебной властью было слишком много. Судебными должностями торговали, как дефицитным товаром. Сами судьи не были независимы. Они нередко отличались невежеством и обычно принадлежали к некоей замкнутой касте. Судов для быстрого решения мелких дел вообще не существовало. Со всех сторон раздавались требования мировых учреждений. И ко всему этому присоединялся остаток феодализма — помещичий суд. Фактически, это было полное беззаконие мелких местечковых деспотов.
В подобной обстановке то, о чем говорил доктор Гильотен, было сродни революции.
Почему?
Да потому, что он заявил, что, по его глубокому убеждению, гуманный вид смертной казни должен был стать прелюдией к ее полной отмене.
10 октября 1789 года депутат Гильотен говорил о том, что даже такой «привилегированный» вид казни, как обезглавливание мечом, имеет свои недостатки. Он говорил:
— Завершить дело при помощи меча можно лишь при соблюдении трех важнейших условий: исправности инструмента, ловкости исполнителя и абсолютного спокойствия приговоренного. Кроме того, меч нужно выправлять и точить после каждого удара, иначе быстрое достижение цели при публичной казни становится проблематичным: бывали случаи, что отрубить голову удавалось едва ли не с десятой попытки…
Вопреки протестам юристов — таких, например, как д’Агессо, — к концу предреволюционной эпохи наличествовало четыре разновидности казни, определяемые не только особенностями совершенного преступления, но иногда и личностью преступника. Нужно воздать должное доктору Гильотену: он первым выразил перед лицом Национального собрания протест против такого порядка вещей.
Понятно, что доктор Гильотен пересказывал то, что ему поведал профессиональный палач Сансон.
Андрей Всеволжский в своей статье 2003 года «Приглашение на казнь», посвященной Гильотену, утверждает:
«На том историческом заседании постановили рассмотреть, исследовать и уточнить проект «чудодейственного» механизма. Им помимо Гильотена вплотную занялись еще три человека — лейб-медик короля хирург Антуан Луи, немецкий инженер Тобиас Шмидт и палач Шарль-Анри Сансон».
Это абсолютно неверно.
На самом деле, Гильотен был гуманистом и противником смертной казни. И его основная мысль заключалась в том, что смертная казнь, если уж она так важна для дела Революции и от нее невозможно вообще отказаться, тоже должна быть демократизирована. Он сказал, что до революции во Франции способ наказания зависел от благородства происхождения: преступников из простонародья обычно вешали, сжигали или четвертовали, а дворян «удостаивали чести» обезглавливания мечом. Так вот доктор Гильотен заявил, что то же четвертование или сожжение — это просто варварство, достойное лишь самых диких и необразованных народов, и эти безобразные виды казни следует отменить.
Осужденный на смертную казнь дворянин имел право выбора — принять смерть от шпаги или от секиры, а простолюдин должен был умирать на колесе, разорванный живым на части, если только его не приговаривали к виселице. Такому человеку еще везло, так как его не раздирали на части четыре лошади, после чего на все его разорванные члены лили расплавленный свинец…
От себя добавим, что в 1610 году убийцу короля Генриха IV Франсуа Равайяка казнили так. Сначала он подвергся всевозможным оскорблениям от толпы, и нужна была военная сила, чтобы довести его живым на место казни. Потом его положили на спину на эшафот и крепко прикрепили цепями все части тела. Затем к его руке привязали орудие коварного преступления и жгли ее серным огнем, затем клещами рвали в разных местах тело и лили в раны расплавленный свинец, масло и серу. Потом руки и ноги Равайяка привязали к четырем сильным лошадям. Палачи подрезали осужденному сухожилия и кнутами заставили лошадей тянуть в разные стороны сначала небольшими рывками, а потом изо всех сил, пока эти части не оторвались. Когда четвертование было закончено, люди всех званий бросились с ножами, шпагами, палками и стали бить, рубить и разрывать то, что еще недавно было Равайяком, на части. Потом эти окровавленные части таскали туда и сюда по улицам, и это не только не было запрещено, но даже было поощряемо. И лишь когда народ полностью натешился в своем остервенении, все части тела Равайяка были собраны и сожжены, а прах развеян по ветру.
Фальшивомонетчиков варили живьем в кипящем котле, еретиков сжигали. И только преступники благородного происхождения пользовались «привилегией»: им отрубали голову мечом. Правда, и в этом случае казнь могла оказаться долгой и мучительной. В частности, это испытал на себе в 1626 году Анри де Талейран-Перигор (он же граф де Шале), участник заговора против кардинала де Ришелье, ставившего целью низложение Людовика XIII и возведение на трон его младшего брата Гастона. Считается, что тогда другие заговорщики попытались спасти графа де Шале. По их поручению палача подпоили, и он не сумел добраться до Нанта к назначенному дню. Однако строгий, но справедливый король нашел выход. «В тюрьме всегда сыщется висельник, который пожелает ценой чужой жизни выкупить свою собственную», — сказал он. И такой висельник нашелся. «Не затягивай, дружище», — шепнул палачу 26-летний граф. Однако вышло иначе. Палач-дилетант не знал, что меч перед казнью полагается наточить. Первым ударом он лишь сбросил несчастного на помост, после чего начал беспорядочно бить его по шее. Из толпы, пришедшей поглазеть на зрелище, стали подавать советы…
Короче говоря, «палач» сумел только с 34-го удара отделить голову графа де Шале от туловища. До 29-го он еще кричал…
Доктор Гильотен говорил 10 октября 1789 года, что казнь, если уж без нее нельзя обойтись, не должна быть такой мучительной. И еще, что крайне важно, она должна быть одинаковой для всех.
Никакой гильотины Гильотен не изобретал, да и не был он изобретателем. Он говорил об идеалах справедливости и о гуманизме. Он просто предложил поправки в Уголовный кодекс. Их главный смысл: отныне всех приговоренных к смерти, должны казнить одним способом, независимо от социального происхождения, и способ этот — устройство, гарантирующее легкую смерть без страданий.
По сути, это было предложение, направленное на равенство всех граждан перед законом. И поэтому крайне нелепыми видятся, например, такие слова: «Машина инженера Гильотена, изобретенная им для убиения скота, превратилась в «машину смерти»».
Какого инженера? Причем здесь убиение скота?
Эту, извините, чушь написала в своей книге «Из поколения в поколение» советская писательница Г. И. Серебрякова. И уж, право слово, лучше бы она писала только романы о Карле Марксе и Фридрихе Энгельсе.
Пожалейте, люди, палачей…
10 октября 1789 года, после доклада депутата Гильотена, Национальное учредительное собрание долго шумело. Потом долгое время шли прения.
Смертная казнь тогда была одним из самых обсуждаемых вопросов, и доктор Пьер-Жан-Жорж Кабанис говорил, что она является «социальным преступлением, которое не предупреждает ничего».
1 декабря 1789 года Жозеф-Игнас Гильотен выступил в Национальном учредительном собрании с речью об Уголовном кодексе. Напомнив о декретах по правам человека, он сказал:
— Закон либо карает, либо защищает, и он должен быть равным для всех граждан без каких-либо исключений.
А потом он добавил:
— Преступления одного и того же рода должны наказываться одинаково, независимо от ранга и состояния виновного. Во всех случаях, когда закон выносит смертную казнь, казнь должна быть одинаковой, а ее исполнение должно осуществляться не человеком, а простым механизмом.
И это, кстати, тоже очень важный момент, хорошо характеризующий доктора Гильотена.
Про мучения жертв много писано. Но вот думал ли кто тогда про роль палачей?
Никому до них не было никакого дела.
Понятно, что любой человек хочет чувствовать себя правильным и достойным. И, естественно, любой человек старается выбирать ту роль, в которой он чувствует себя наилучшим образом. То есть в какой-то момент выгоднее быть жертвой, в какой-то — палачом, а в какой-то — спасителем.
Палач выгоден тогда, когда быть слабым невыгодно. Быть слабым — значит быть уязвимым. А невыгодно обычно тогда, когда уже насиделся в роли слабого (в роли жертвы). В какой-то момент падает последняя капля, и человек звереет. И человек запрещает себе быть уязвимым. У палача вокруг всегда одни жертвы. Сначала это приятно, это возвышает, но потом палач встречается со своей задавленной уязвимостью. И вот тут-то ему становится страшно.
Поделиться книгой: