Помоги проекту - поделись книгой:
– Вот что, Лешка, – сказал Иоанн ему, садясь в кресло, – коли будешь верно служить – стану жаловать тебя!
– Не будет у тебя слуги вернее меня! – снимая с него сапоги, отвечал Алексей. – Угодно ли что-либо тебе, государь?
– Нет, все прочь. Устал, – мрачно ответил великий князь. Адашев, обув его в домашние легкие сапоги и переодев, исчез так же бесшумно, как и появился. Так случилось это знаковое, великое для всей России знакомство…
В ночь на двадцать девятое декабря Иоанн не мог уснуть. В покоях тускло горели свечи. В одной рубахе он подошел к окну. Там, снаружи, стражники, несшие караул, зябли, грелись у костров. И внезапно Иоанна обуял страх. Он знал – завтра все решится. И рисковал он не меньшим, чем своей жизнью. И жизнью многих своих подданных. От этого холодок пробежал по нутру.
– Господи, защити, – прошептал он, и дрожащий вздох вырвался из груди.
Утром в сводчатых натопленных палатах проходило заседание думы. Иоанн в черном кафтане с непокрытой головой, бледный, сел на трон и бегло оглянулся. Бояре, дородные, бородатые, в шубах и высоких шапках, сидят на лавках, смотрят на него. Иоанн, борясь с неимоверным волнением, опустил голову и до боли сжал пальцами подлокотники.
Обсуждали недавние сведения о возможном наступлении казанских полчищ на Москву. Андрей Шуйский как негласный правитель государства держал слово, поднявшись со своего места и выйдя на середину залы – дородный, с толстой золотой цепью на плечах, кою носили ранее лишь великие князья, с тяжелым взглядом, от которого у Иоанна по-прежнему все застывало внутри. Оглядев присутствующих, Шуйский рек:
– Послы наши в Казани, как вы ведаете, донесли, что хан снова собирает войска, дабы идти на Москву. Да, мы ждали наступления летом, но оно не свершилось. Теперь надобно снова укрепляться в восточных подмосковных землях!
– Да! Верно! – согласились хором бояре.
– Снова Владимир, Суздаль, Муром, Галич и Кострому займут наши полки. Рати собирать надобно спешно! – продолжал Шуйский, задрав бороду, будто он и есть спаситель Русской земли. Он говорил и говорил, наслаждаясь этим триумфом и своей складной речью, как вдруг твердый мальчишеский голос внезапно перебил его:
– Полно, князь, полно, много слов, а пользы нет, – опершись рукой о подлокотник трона, сказал мальчик, – только говорить и умеешь красиво, а на деле скверно выходит!
Бояре переглянулись в смятении. Глаза Андрея Михайловича вспыхнули. Прочие Шуйские настороженно вытянулись. Все это было внезапно, будто бы даже беспричинно, словно мальчишка просто напрашивался на склоку.
– Что, государь? – спросил Андрей Михайлович, ошалев. Иоанн продолжал:
– Из тебя правитель, как из черта собака. Много слов услышал, а твои соправители, которые вместо того, чтобы приказы наши выполнять, воруют да грабят… Да что они. И ты сам с ними! Так я и говорю – тошно от слов твоих пустых.
Не найдя достойного ответа, Шуйский крикнул отчаянно:
– Как смеешь…?
– Да, – вздохнул наигранно Иоанн. – Прости меня, дорогой мой отче! Кто я такой, чтобы глотку твою затыкать? Я, букашка несмышленая, выблядок. Ты же правитель! И Москву в надежных руках своих держишь…
– Да ты ль в своем уме? – повысил голос Шуйский. – Я есть опекун твой! А значит, слово над тобой имею! А коли так будешь к опекунам своим…
– Молчать! – крикнул Иоанн, вскочив с трона. Вздрогнули притихшие бояре. Андрей Михайлович опешил. Услышав крики, в палату ворвались стражники, вооруженные саблями и пиками. В первых рядах верные соратники Иоанна – Трубецкой, Бутурлин, Воронцовы, но, увидев бешеные глаза государя, и они остановились в нерешительности.
– Слишком много взяли вы на себя, Шуйские, – глядя Андрею Михайловичу в глаза, продолжал юноша, – бесчинство и самовольство позволили себе. Не по праву, князь.
Продолжая с ухмылкой сверлить опекуна огненным взглядом, Иоанн, почувствовавший внезапную крепость духа, словно за спиной у него был заступник, медленно направился к Шуйскому. Андрей Михайлович молчал, злобно глядя на повзрослевшего вдруг «выблядка».
– Что прикажете делать? Может, уйти мне в покои, где не топят неделями и куда забывают подать еду? А может, сидеть и глядеть, как ты казну великокняжескую разворовываешь?
– Что? – едва слышно просипел Шуйский, оглядываясь на бояр. – Да что ты… Это ложь! Не было такого! Верой и правдой опекал тебя я…
– А кто давал тебе сие право? – крикнул в ответ мальчик. – Кто хотел, чтобы ты в опекунах моих был? И вы все…Новгород с Псковом себе прибрал, лишь нищих там оставил! Кто дал тебе в кормление те города?
– Ах ты щенок… – забывшись, зашипел князь.
– Эй вы! – крикнул Иоанн толпящимся в дверях стражникам и дворовым. – Слыхали, как говорит он с государем вашим? Где видано, чтобы так дерзили повелителю своему? Что же это за держава, в коей холопы со своим господином так язык распускают? Схватите его да отведите псарям на потеху! Пущай князя в тюрьму проводят! Там вспомнит место свое!
Ничего не успел сделать Шуйский, как верные дворяне Иоанна набросились на него и выволокли во двор. Бояре в смятении вскочили со скамей, бессильно озираясь.
Андрей Михайлович, когда спихнули его с крыльца, попытался сопротивляться, даже выхватил саблю, но один из молодцев огрел его по голове тяжелой оглоблей. Словно подкошенный, князь рухнул в снег, и налетели на него стражники и дворовые, начали его бить страшно. А когда окровавленное тело уже не могло им противиться, потащили его на псарню. По пути срывали с него дорогую одежду и бросали ее в снег.
Когда увидел Андрей Шуйский собак, которых спустили на него, вспомнил, как рвали эти гиганты своими мощными челюстями волков и медведей. Собаки скалились, обнажая ряд страшных зубов, меж щелей которых капала густая слюна. И вот он уже слышит, чувствует их теплое, дурно пахнущее дыхание…
Они бросились на князя стаей, как на охоте, и первый же волкодав вцепился в его лицо, заглушив истошный крик государева опекуна…
У ворот Кремля в окровавленном снегу лежало нагое изуродованное тело Андрея Шуйского. Бояре, вышедшие узреть могущественного правителя, молчали, с ужасом глядя на то, что осталось от великого Шуйского. Никто не смел что-либо вымолвить. Они уже боялись его – тринадцатилетнего мальчишку. Боялись, что кто-то донесет, очернит перед государем – и лежать ему так же, как и Шуйскому, без одежды, в луже собственной крови.
В окружении придворных вышел поглядеть на труп и сам Иоанн. На нем была черная лисья шуба, а на голове сверкала драгоценностями шапка, отороченная темной белкой. Равнодушно взглянул он на убитого и проговорил со вздохом:
– Что ж случилось-то? Я же велел псарям в тюрьму его вести! Эх, не поняли меня, видимо… Эх, что же это…
Бояре молчали. Было лишь слышно, как гуляет ветер среди высоких стен.
– Так будет с каждым! – внезапно разорвал тишину мальчик. – С каждым, кто попытается перечить мне! Я есть великий князь! Я ставленник Господа на земле Русской!
Иоанну отвечал лишь гул ветра да крики собравшихся на стенах и соседних крышах галок и ворон, учуявших кровь. Выдержав паузу, Иоанн добавил:
– И править теперь буду я…
С этими словами он, развернувшись, ушел. За ним следом семеня устремились пришедшие с ним придворные.
Ночью, когда Шуйских, имевших влияние при дворе, арестовывали и вершили над ними суд, малолетний сын убитого Андрея Михайловича уезжал в Белоозеро. Его спасал воспитатель – ветхий слуга Тимофей, верой и правдой служивший покойному всю жизнь. А бежать следовало, ибо не щадили даже слуг. Не забыл государь и о четырех богатырях, что избивали Телепнева и отталкивали государя от Аграфены, когда уводили они ее в монастырь. Хотели сперва повесить, но сложно было найти ту веревку, что выдержала бы их. Тогда молодцев этих четвертовали на площади, насадив после на пики их здоровенные конечности и головы.
– Ничего, Ваня, ничего, – обращался Тимофей к воспитаннику, укутывая его в теплый тулуп, – проживем с тобой как-нибудь! Главное – государева гнева избежать. А там, глядишь, минуют годы – будешь в почете при дворе, как раньше Шуйские были…
Мальчик молчал, повинуясь своему воспитателю. Тимофей запряг телегу. Начиналась метель. Лошадь храпела, мотала головой. Всюду было темно – нигде не горел свет.
– Эх, припорошит нас маленько в дорожке! Ну да ничего! Не помрем! – приговаривал Тимофей, усаживая воспитанника в сани и укрывая его овечьей шкурой.
– Ну, с Богом! Перекрестись, Ванюш! – крикнул старик. Мальчик послушно, не снимая варежки, коснулся лба, живота, затем правого и левого плеча. Перекрестился и Тимофей и, ударив лошадь плетью, крикнул:
– Но! Пошла! Пошла!
С трудом тащила лошадь тяжелые сани по глубокому снегу. А старик безжалостно погонял ее чаще и чаще. Наконец, пустилась быстро, как могла, и вскоре телега с беглецами скрылась в черной зимней ночи.
Глава 9
Утреннюю тишину леса внезапно нарушили крики охотников и топот лошадиных ног. Всадники: молодые дворяне – окружение государя, неслись впереди опытных охотников, не поспевающих за юношами. Все они ехали по трое в ряд на резвых аргамаках.
– Давай! Давай!! – со свистом и улюлюканьем кричали всадники. Вперед вырвался на белом жеребце сам государь Иоанн. Уже держал он в руке копье, которое должно было поразить молодого пятнистого оленя, пытающегося скрыться от преследователей в лесной чаще. Он то бежал прямо, то резко бросался в сторону.
Разгоряченный Иоанн метнул копье, но олень, словно чуя смертельный удар, отскочил, и копье воткнулось в землю. И в этот момент с Иоанном поравнялся Михаил Трубецкой, державший в руке новое копье.
– Давай его сюда! Мишка! Давай! Скорее! – крикнул ему государь, протягивая руку, но, кажется, Михаил сам был очень разгорячен погоней, глаза его сверкали и не отрывались от бегущего впереди зверя.
– Я приказываю, дай копье!! – в ярости крикнул Иоанн. Но оно вылетело из рук Трубецкого и, описав в воздухе дугу, воткнулось в землю. Увидев это, Иоанн резко остановил коня, вместе с ним встали и остальные всадники. Олень скрылся в густых лесных зарослях.
Взгляд государя, устремленный на Трубецкого, был тяжел, полон злобы. Удерживая коня, Иоанн крикнул:
– Охота окончена!
Расстроенные всадники, переговариваясь меж собой, развернули лошадей.
– Как смел ты ослушаться моего приказа? – крикнул в гневе Иоанн, глядя на Трубецкого. Михаил виновато пожал плечами:
– Прости, великий князь, бес попутал меня, решил, что сам дичь завалить смогу. Но, как видишь, промахнулся…
– Ты! – злостно рявкнул государь. – Ты ослушался меня прилюдно! Как смел ты, холоп! Я должен был бросить копье! Я!
– Прости меня, великий князь, но больно ловок зверь был, не взял бы ты его. Два копья прежде ты кинул – все мимо цели. Думал, может, я не промахнусь. И я промахнулся. Так что ж теперь нам из-за дичи кручиниться? – отвечал юноша. – Коли я твой любимец, с которым ты познал все прелести юности, так ты теперь мне не простишь этого копья одного?
Иоанн молчал, но глаза его продолжали гореть. Ничего не ответив, пустил он коня следом за охотниками. Еще не чуя беды, лихой Мишка Трубецкой усмехнулся, взглянув на копье, которое так и оставили воткнутым в земле – теперь никто не решился тронуть его без приказа.
У костра, разведенного на просторной поляне, сидели дворяне, охотники, слуги. Неподалеку были установлены шатры – привал, наверное, затянется надолго, и все уедут в Москву лишь утром.
Пахло дровами, дымом и жареным мясом. Охотники готовили угощения для застолья. В спешке устилали землю цветастыми коврами, сверху ставили покрытые богатыми скатертями столы и лавки. Государев стол, также украшенный великолепной скатертью, стоял поперечно боярскому столу – все, как и на частых пирах во дворце.
Алешка Адашев, помогая переодеться великому князю, пытался развеселить его, видя каменное лицо государя. Иоанн натянуто улыбался, и видно было – мыслями он далеко не здесь.
– Может, угодно в шатре трапезничать, государь, подальше от всех? – осторожно осведомился Алешка и поглядел на великого князя с теплотой и преданностью. Иоанн обернулся. За эти годы, что служил Алешка при нем, они сблизились. Добрый был он, верный – не обманул! Заранее будто знал, что надобно государю, был тут как тут! Не раз даже оставался спать с великим князем до поздней ночи, в темноте рассказывая ему много интересных историй – Лешка страсть какой был умный и начитанный! С ним было интересно и легко. Недавно и подросший брат его, Данилка, тоже стал стряпчим, но близким Иоанну он не был. Совсем разные они с Лешкой, совсем!
– Нет, со всеми трапезничать буду, – сказал Иоанн, – а ты отдыхай сегодня! Тут недалеко в деревне девки есть, мы уж разведали. Скатайся и ты…
– Нет, я, государь, женюсь скоро! – вздохнув, отверг Адашев. – Отцова воля. Говорит, Данилу, братца моего, женить не может оттого, что я холостой.
– Как невесту звать-то? – с интересом спросил Иоанн.
– Настасьей, – отвечал Адашев. – Только вот я ее в глаза еще не видел. А вдруг она косая или худая, как смерть…
Иоанн рассмеялся:
– Какая бы ни была, благословляю твой брак! Рад за тебя, Алешка…
– Спасибо, государь! Ну а ты когда себе невесту выберешь? Чай, пора?
Иоанн усмехнулся краем губ и ответил:
– Прежде чем жениться, много всего свершить надобно. Всему время свое!
Когда из шатра вышел великий князь, стол был накрыт, и все ждали появления государя. На нем был длинный парчовый кафтан с узкими рукавами, обшитый дорогими каменьями. Гости – бояре, князья, сидят, как и всегда, «по местам», то бишь, чем ближе к государеву столу, тем знатнее и тем больше заслуг у предков данного боярина.
Иоанн поклонился гостям, прочитал молитву и сел в кресло. Все поклонились ему в ответ, и лишь затем начался пир. Музыканты заиграли на домрах, балалайках и свирелях, хором запели народные песни.
На столе уже стоят в посудинах уксус, соль, перец, хрен. Стольники несут холодные закуски. Понемногу гости оживают, ведутся беседы. У менее знатных гостей, как полагается, нет столовых приборов или даже тарелки, но никого сие не смущает. Напротив, лезут руками в общую посудину, хватая всей пятерней квашеную капусту, соленые грибы, огурцы.
И вот уже несут на подносах жареных лебедей, словно живых, но вскоре срывают с них нацепленное декоративное оперение, разделывают и подают гостям – тоже по старшинству. Вино и мед льются рекой.
– Что скажете об охоте нашей, бояре-князья? – спрашивал юноша, принимая кубок с вином из рук стольника.
– Знатная охота вышла, государь! Знатная! – наперебой отвечали голоса. Повзрослев, Иоанн стал ненавидеть наглую лесть, но выслушивать мог ее в спокойствии.
– Несите еще больше вина! Несите! – кричал великий князь стольникам, после чего сам припал к кубку. К шестнадцати годам он уже имел обыкновение пить вино помногу. Но Иоанн знал меру. Захмелев, глядел он с улыбкой на своих подданных, которые, объедаясь обильными яствами и напиваясь до одурения, показывали себя такими, какими являлись на самом деле.
Подле Иоанна сидел сын Федора Воронцова, Ивашка, со своим двоюродным братом Василием. Этого юношу недавно привел к государю сам Воронцов, позаботился о том, чтобы и племянник его попал в окружение юного правителя.
– Ивашка, – позвал его великий князь, указывая на сидевшего поодаль понурого Трубецкого, – отнеси-ка Мишке чашу, скажи, я ему жалую!
Трубецкой обычно сидел подле государя, но сейчас Иоанн велел усадить его дальше, к охотникам. И теперь с наслаждением глядел, как мучается Мишка в немилости. Взяв чашу, Ивашка Воронцов поднес ее Трубецкому, который, приняв ее, поклонился Иоанну и, осушив до дна, снова опустился на скамью.
А пир продолжается. Несут на вертелах зажаренных вепрей и косулей, на огромных серебряных подносах осетра с чесноком и зеленью, щуку, сома. Все громче говор, смех, все чаще в кубки и чарки наливаются вина и мед. Музыка не смолкает, и вот, к изумлению уже объедающихся гостей, несут супы. Шатающегося, едва перебирающего ногами боярина слуги бережно вытаскивают из-за стола и отводят к ближайшим кустам, где боярин обильно блюет всем тем, что успел съесть и выпить, и вот, посвежевший, возвращается к столу, ибо не есть и не пить – нельзя. А тем временем те же слуги уводят еще одного «перебравшего» князя. Таких каждое застолье было великое множество.
Иоанн, достаточно охмелев, жестом подозвал Ваську Воронцова, что-то шепнул ему на ухо, и юноша, поднявшись, крикнул всем сидевшим за столом:
– Слушайте, охотнички, князья, бояре! Государь потешиться желает! Эй вы, принесите копья сюда!
Голоса и музыка смолкли, воцарилась тишина. Иоанн, поднявшись с кресла, принял из рук охотника копье и сказал:
– Не довелось мне сегодня зверя поймать! Может, нет дара охотничьего у меня? А? Что скажете?
– Нет! Государь – лучший охотник на Руси! Нет лучше охотника, чем ты! – отвечали ему голоса.
– Что же получается? – продолжал Иоанн, опершись на копье. – Вы говорите, что лучший я охотник, так почему Мишка Трубецкой в том усомнился?
Лицо Михаила тут же побледнело, а редкие голоса кричали:
– Не слушай дурака! Вели выгнать лжеца за клевету из-за стола твоего!
Иоанн с улыбкой взглянул на него и жестом подозвал к себе. Трубецкой поднялся и на ватных ногах приблизился к государю. Сидящие за столом молча и недвижно наблюдали за происходящим, тот, кто был пьян, вмиг протрезвел.
– Свечу ему принесите горящую! – велел Иоанн, глядя Михаилу в глаза. Тут же в руках Трубецкого оказалась толстая церковная свеча. Пламя ее трепетало на ветру, грозя угаснуть.
– Так не могу я гостя своего из-за стола выгнать, не по-христиански это! – говорил Иоанн, веля Воронцовым отвести Трубецкого на пятнадцать шагов от него. Все с интересом наблюдали за странной забавой великого князя.
– Держи свечу над головой, – сказал Трубецкому Васька Воронцов, а сам отошел в сторону. Мишка поставил свечу себе на голову, удерживая ее основания одной дрожащей рукой. Иоанн поднял копье и продолжил:
Поделиться книгой: