Помоги проекту - поделись книгой:
Смерть могущественного брата Василия Немого не смогла сместить Шуйских, как ожидали заговорщики. Его место в думе, наравне с Дмитрием Бельским, занял Андрей Михайлович Шуйский, тот самый, которого Елена когда-то бросила в тюрьму из-за подозрений в измене и тот, который до нитки обобрал подвластные ему города Новгород и Псков. Дмитрий оказался слаб, нерешителен и не оправдал ожиданий союзников. Глинские поняли, что промахнулись, и, боясь мести за явное убийство Ивана Васильевича, покинули Москву. Скрытая борьба за власть продолжилась…
К тринадцати годам государь Иоанн Васильевич выглядел значительно старше своих лет. Высокий и хорошо сложенный, внешность имел приятную – большие выразительные глаза, тонкий, тяжелый византийский нос – наследство бабушки, Софьи Палеолог. На подбородке, щеках и над верней губой был виден юношеский черный пушок.
Повзрослев, уже знал Иоанн о своем предназначении. Знал, что он – хозяин земли Русской. Знал, что Шуйские отравили его мать, сослали мамку Аграфену в монастырь, где она тоже вскоре умерла, знал, что грабили они не только государеву казну, но и народ русский. И все больше их ненавидел.
На заседаниях думы не давал ему Андрей Михайлович Шуйский и слова сказать – все по-своему делал. Всюду посылал он за Иоанном своих людей – научать да предостерегать, чтобы батюшка Андрей Михайлович не гневался. Иоанн слушался…
Близок стал юному Иоанну, переживающему одиночество, митрополит Макарий, занявший место Иоасафа, великий книжник и умнейший человек своего времени. Шуйские вручили ему митрополичий сан, надеясь на союз с ним, но Макарий, видя беззакония, что творили они, не принял их сторону и стал распространять свое влияние на молодого великого князя. Высокий, со смиренным лицом и бархатным сильным голосом, он быстро вошел в доверие к Иоанну, наведываясь в государевы покои, подолгу разговаривая с ним о Боге, любви и величественной
– Неужто, владыка, царь выше, чем я, великий князь, сидит? – спрашивал его Иоанн удивленно. Макарий улыбался по-доброму и говорил мягко – рядом с ним душе становилось хорошо и спокойно.
– Царь есть помазанник Божий, – отвечал митрополит. – Пред Богом, государь, есть долг у русского государства. Нет после завоевания Константинополя мусульманами такой православной земли, как наша. Москва – его наследница. По вере и по духу. И титул царя есть Божье предназначение. Ибо ты – потомок византийских царей, хранитель православной веры, а Москва есть Третий Рим…
Иоанн задумался. Держава объединена уже его великим дедом и отцом, сброшено давно татаро-монгольское иго, Москва вольна сама назначать своих митрополитов. И вера, и обычаи миропомазания, и культура – все переняли у Византии, Второго Рима. Так кто же еще может быть Третьим, как не Москва?
– Выходит, и на Русской земле должен быть царь, – задумался Иоанн. – Но как решиться на это? Разве ж признают меня царем?
– Всему время свое, государь, – улыбался Макарий и осенял Иоанна крестом. – Веруй. Господь рядом с тобой.
– Верую, владыка, – целуя большой крест, протягиваемый митрополитом, говорил Иоанн. И уже вскоре после встречи с Макарием государь с другими благородными юношами мчался верхом по Москве, пугая горожан, едва не бросая их под копыта своего коня. С ним вместе был сын Федора Воронцова, Ивашка, Михаил Трубецкой и Афанасий Бутурлин – вот новое окружение государево, его верные друзья и подельники.
С криками, свистом и гиканьем неслись юноши по московским улочкам, в страхе горожане прятали своих детей.
– Дорогу! Прочь! – кричал Иоанн и плетью стегал коня. Нерасторопные горожане также могли получить удар плетью, если этого захотел молодой повелитель. И, будучи битыми, они молились за своего государя и просили Бога дать ему здоровья и многих лет. Покорный, рабский русский народ…
– Государь! – крикнул Бутурлин. – Айда за «медком»!
Улыбаясь, Иоанн развернул коня и помчался следом за товарищем. «Медком» юноши называли молодых девушек, которых они хватали на улочках и, развлекаясь, насиловали или же закидывали на своих коней и увозили во дворец, где продолжали свои игрища. Так юный Иоанн в столь раннем возрасте познал женщин, и они под страхом смерти не могли ему отказать – все это великий князь воспринимал как должное.
Вот и сейчас молоденькая девочка тщетно извивается в руках великого князя, плачет и умоляет отпустить ее, но раззадоренный Иоанн не слушает, рвет ей юбку и лезет под подол, стягивая с себя порты. Кто услышит ее мольбы о помощи в этом сарае? Да и родичи ее в страхе жмутся в дальних углах. Даже отец родной не спасет юную красавицу – не пустят сюда дружки! Она испуганно смотрит в глаза Иоанну, и страх ее еще больше раззадоривает его. Хищно оскалившись, он неумело и жестко впился в ее губы и шею.
– Замолчи, дура! – вытаращив безумные глаза, крикнул ей в лицо Иоанн и вдруг застыл – за стогом сена с вилами в обеих руках стоял черноволосый мальчик, ровесник великого князя, и пристально глядел на него. Иоанн вскочил, тут же надевая порты. Мальчик все стоял, направив на него вилы, но не решаясь напасть, а ревущая девица, видимо, его сестра, спрятав под полами распашонки окровавленные бедра, бросилась к открытым дверям, но столкнулась там с Мишкой Трубецким. Он деловито упер руки в бока, в одной из них сжимал плеть.
– Куда? Куда? – игриво расхохотался он и толкнул девицу так, что она опрокинулась на пол. Улыбка сошла с его лица, когда увидел он растерянного Иоанна и застывшего с вилами мальчика.
– Ах ты щенок, на кого руку вздумал поднять? – гневно прошипел Трубецкой, направившись к мальчику. Тот заметно испугался, но не напал на Трубецкого с вилами, а бросил их в него и пустился бежать.
– Мишка, хватай его! – гневно крикнул Иоанн.
– Архипушка! – взвыла девица, когда Мишка нагнал мальчика и сильным ударом в ухо свалил его с ног.
Иоанн устыдился того, что мальчик увидел его страх и смятение и сказал боязно:
– Хватай его да утопи в Москве-реке. И поехали отсюда!
– А как же «медок», государь? Не пропадать же добру! – весело возразил Трубецкой, вытаскивая кричащего мальчишку за ухо во двор. Там ему в ноги бросился престарелый сухой мужичок. Позади столпились пожилые завывающие бабы.
– Возьмите, что хотите! Но не губите сына моего! Один он у нас! – молил мужик.
– Сын твой государевой потехе мешал! Дерзость такую прощать не следует! И сам отойди, а то стегану как… – грубо ответил Трубецкой, но мужичок и не думал уходить, едва не вцепился князю в ноги. Выбежала из сарая в объятия ему та самая девочка, которую насиловал Иоанн. Сам великий князь безмолвно стоял позади.
– Дочка моя! Дочка, – залепетал седовласый, подняв голову.
– Ай, тятя, помоги, больно как! – выл мальчишка, а Трубецкой, словно нарочно, выворачивал ему ухо еще сильнее.
– Архипка! Архипушка! – взвывал мужик беспомощно. Иоанн сжалился, помрачнел.
– Брось его! Поехали отсюда! – приказал он, садясь в седло.
Трубецкой разжал пальцы, и отрок тут же пустился наутек и вскоре скрылся за углом ближайшей избы. Раздался насмешливый гогот товарищей великого князя, садящихся на коней. Когда уезжали они, горожане крестились, благодаря Бога, что уберег сегодня от беды.
Так развлекался юный государь…
– Да, братья мои, – вздохнул удрученно Андрей Михайлович Шуйский, собрав родичей своих за столом, – Федька Воронцов большое влияние имеет на государя нашего. Слишком большое. И сына своего к нему приставил. Чтобы веселее грабилось да грешилось! Тьфу!
Андрей Михайлович хмуро глядел на своих родственников, почесывая свою седеющую рыжую бороду. Шуйские почувствовали, что их влияние на государя слабеет, сам Иоанн растет и собирает вокруг себя свой круг приближенных. Дело осложнялось тем, что митрополит Макарий, которого Шуйские возвели на митрополичий престол, не принял их сторону, помногу сидел в покоях государя и о чем-то с ним разговаривал.
– Нужно от Макария избавляться, – процедил он сквозь зубы.
– Пока нельзя, – сказал Федор Скопин-Шуйский, – второго митрополита за год изведем. И потом – что он нам? Будет на рожон идти против нас – как щепка отлетит…
– Да, – согласился Иван Михайлович, – первым делом Воронцова на место поставить нужно. Я уверен, Глинские с ним что-то промышляют!
– Я видел их людей в Москве, – шепнул Скопин. Андрей вспыхнул:
– Как? Я запретил им быть здесь! Знают же они, коли приблизятся они к государю – срублю их литовские головы!
– Нет ничего, что могло бы доказать их присутствие в Москве, – пожал плечами Иван Михайлович. – Бог в помощь нам, братья. Завтра покажем Федьке Воронцову, как супротив Шуйских плести заговоры!
– А если Ивашка, выблядок этот, заступится за них – недолго ему государем называться. Есть его брат двоюродный, Владимир Старицкий, – заявил Андрей Михайлович, – его на стол посадим. И никто нашу власть не отнимет! Хватит, двести лет наши предки московским князьям в ноги кланялись. Не переломятся спины в поклоне – не той крови мы, Шуйские, чтобы бородами своими полы подметать! И никто – ни литовцы Глинские, ни Воронцов этот, гад ползучий, ни сам Макарий нам не помешают!
Бояре с радостной улыбкой кивнули. Наконец-то в их руках та самая власть, которой грезили их отцы и деды, и за нее они готовы были драться до конца…
На следующий день в думе они сами разожгли запланированную распрю. Федор Воронцов, сидящий возле государя, с надеждой поглядывал на юношу и на митрополита, надеясь на их заступничество. Шуйские открыто обвиняли его в злоупотреблениях властью. Ни Иоанн, ни глава думы Бельский не могли ничего ответить им. Более всех говорил сам Андрей Михайлович.
– Как смел ты лукавостью своею заставить государя любить тебя! И теперь ты назначаешь в думу своих людей, жалуешь им боярские саны, хотя сам такой власти не имеешь! Все сделал ты, безбожник, лишь для того, чтобы править единолично!
– Государь! – Воронцов бросился на колени перед Иоанном, вжавшимся в трон, на котором сидел. – Лукавый завладел его разумом! Говорит то, чего не ведает!
– Побойся Бога, Андрей Михайлович! – сильным голосом крикнул Макарий, вставая со своего места. К Воронцову бросился Андрей Шуйский, схватил его за кафтан, начал оттаскивать от трона, приговаривая:
– Не извивайся перед великим князем, иуда! Уйди прочь!
– Государь! Прости им! Не вели меня казнить! – визжал Воронцов, прикрываясь руками. Рассвирепевший Андрей Михайлович в полную силу ударил его кулаком в голову, затем принялся топтать ногами, скалясь, словно собака. Начал бить Воронцова и Скопин. Били сильно – все лицо было залито кровью.
– Все вон отсюда! – начал выгонять бояр Иван Шуйский, и бояре в страхе поспешно покидали палату. Был вытолкнут за дверь и беспомощный Дмитрий Бельский. Прибежали вооруженные люди Шуйских.
– Я приказываю! Хватит! – кричал Иоанн надрывисто, вскочив с трона, но его никто не слушал. Митрополит бросился к нему, прижал к себе, пытаясь скрыть от глаз юноши это страшное избиение.
– Увести! – приказал Андрей Шуйский, пнув окровавленного Воронцова. Его подхватили под руки и выволокли из покоев.
– Нет! – бросился за ними Иоанн. – Оставьте его! Я государь! Я приказываю!
Но тон его был слишком жалок, голос слишком слаб. Никто его не боялся. Потому что боялся он сам.
– Что? – схватил Иоанна Андрей Шуйский, прожигая своим взглядом насквозь, – изменников жалеешь? Сам хочешь за ним пойти? Подданных своих предаешь?
– Оставь великого князя, грешник! – Макарий притянул Иоанна к себе, но боярин Головин, сторонник Шуйских, схватил митрополита за мантию, с силой толкнул его, но пальцы вовремя не разжал – и ткань священного одеяния разорвалась. Макарий, упавший навзничь, неистово начал креститься:
– Господи!
– Крестись, сколько душе угодно! И тебя приструним! – пригрозил Андрей Шуйский и широким шагом покинул палату. За ним последовали остальные. Остались лишь Макарий и государь.
Трясясь от пережитого страха, Иоанн обнимал свои колени, глядя перед собой мокрыми от слез глазами. Снова Шуйские. Снова они отшвырнули его, как беспомощного щенка, когда он, государь, начал противиться им.
«Больше такого не будет… Я великий князь… Я есть государь… Я – правитель»…
Пока шел суд над Воронцовым и определялась его судьба, Иоанн решил на некоторое время покинуть Москву. Он отправился в Троице-Сергиеву обитель на богомолье. Как раньше ездил он с матерью, теперь сам объезжал монастыри – хозяин земли Русской. Перед этим поручил Макарию спасти Федора Воронцова.
– Сбереги его, владыка. На тебя уповаю. Не дай им лишить его жизни. Близок он мне. Как и ты, – говорил митрополиту Иоанн со слезами на глазах. С улыбкой кивнув, Макарий перекрестил его, благословив в дорогу.
Вместе с Иоанном Шуйские отправили своих доверенных людей. «Чтоб ни на миг с государя глаз не спускать!»
Весело едут возки, поскрипывая. Листва деревьев, тронутая золотом осени, пестрила на холмах. Желто-красный ковер устилал жухлую траву, готовящуюся к зиме. Когда Москва осталась позади, возок, охраняемый всадниками, ехал мимо небольших селений. Крестьяне, увидевшие вереницу богатых повозок, тянущихся добротными, ухоженными конями, кланялись, падая наземь. Молча Иоанн наблюдал, как при виде его трепещет люд – с детьми бабы выбегали из домов, чтобы своими глазами узреть правителя, мужики бросали вилы, лопаты, поленья, падали на колени, крестились, что-то кричали. Кто-то бросился к возку, но сын боярский дернув крестьянину навстречу коня, резко остановился, загородив тому дорогу, и отогнал мужика плетью…
За поселком установлены колья, на которых насажены были трупы, и птицы уже облепили их, учиняя над ними свой пир. «Они еще и казнят без ведома моего!» – со злостью подумал Иоанн, двинув желваками…
Юношу тянуло к Троице-Сергиевой обители с неведомой силой, словно не княжеские хоромы, а это святое место было его настоящим домом. Когда-то его крестили в Троицком соборе, затем он часто с матерью бывал здесь. Вспомнив о ней, сердце мальчика тяжело заныло – как не хватало ему ласки, любви, заботы! Всего того, что давала ему мама. И лишь когда он слышал церковное пение, чувствовал запах ладана, слушал легкую тишину собора – князю было спокойно, хорошо…
Присев у гробницы преподобного Сергия, Иоанн начал молиться, закрыв глаза, прислонившись левой рукой к раке с мощами, а другой осенял себя крестом. Закончив молитву, он поцеловал раку, поднялся и, отойдя к стене, стал молча глядеть на иконы, скрестив на груди руки. Тяжела была его дума. Как опасался он, что Шуйские, пока Иоанна нет в Москве, казнят верного ему Федора Воронцова!
Но в Москву он не торопился. Это была не обычная поездка в монастырь. Иоанн знал, что пора приструнить Шуйских. Требовалось время, чтобы обдумать, как. Это словно почувствовали и противники Шуйских. Они ждали государя в Можайске, куда Иоанн отправился спустя несколько дней.
Когда был он на богомолье в Можайском монастыре, Иоанну шепнул старый боярин Иван Григорьевич Морозов, мол, дядья Глинские хотят встретиться с государем, да надобно так, дабы никто из людей Шуйских о том не узнал. Молодой монах встретил государя и, низко поклонившись какими-то тайными путями проводил в келью, где государь увидел своих дядьев – Юрия и Михаила Глинских.
– Здравствуй, государь наш, – поклонились они, – не гневайся, что далеко так позвали тебя. Не скакал ли кто следом за тобою?
– Нет, – ответил Иоанн. – Я бы увидел…
– Это хорошо. А то сам знаешь, что может быть, если Шуйские узнают о нашей встрече, – взволнованно говорил Михаил, – нас из Москвы князь Андрей выгнал, сказал, что, коли мы нос свой туда сунем, не сносить нам своей головы.
Иоанн молча слушал, как дядья по очереди, перебивая друг друга, жаловались на свою тяжелую долю, что обращались с ними, словно они не родственники великого князя, а последние холопы, что нет мочи сидеть в далекой деревне, что бабушка государя Анна Глинская слезно желает видеть своего внука, что сердцу ее неспокойно.
– Мы-то думали, что Дмитрий Бельский, когда займет место брата своего покойного, возьмет власть в свои руки, – с сожалением говорил Юрий, – а он и слова вымолвить не может, просто в думе сидит и молчит. Это лишь потому, что князь Андрей ему там сидеть позволяет!
– Тебя-то он как? Не притесняет ли? Не обижает? – озабоченно спросил Михаил.
– Надоел, черт, – фыркнул Иоанн, скрестив на груди руки, – была бы воля – сам бы избавился от него…
Михаил и Юрий переглянулись и кивнули друг другу.
– Так вот и должна быть лишь твоя воля! Ты государь! Прояви себя! – настаивал Михаил. – Сделай так, дабы никто из них не смел и слова сказать после! Ты же великий князь! Но пользуются изменники юностью твоей, безнаказанно грабят землю твою, монастыри же пустеют, как только запускают в святые владения они свои хищные лапы! Кровь проливают подданных твоих, казнят невиновных!
– Пора вооружиться мужеством и крепким словом! А там и мы тебе поможем, – добавил Юрий, глядя племяннику в глаза. Иоанн задумался, сдвинулись его брови.
– Но как мне вернуться сейчас в Москву? Я не готов…
– А ты не торопись туда. Езжай, как будешь готов, – шепнул Михаил. – Подле тебя всегда будет в поездке Иван Григорьевич Морозов, верный тебе и нам боярин! Пусть Шуйские думают, будто он их волю выполняет. А ты во всем слушай его. Он старый и мудрый. Теперь уезжай обратно. И помни, Иван, будь осторожен!
Великий князь вернулся в Москву, когда кончилась осень. В Кремль въезжал он верхом. Его конь копытами раскидывал брызгами только что выпавший снег.
Красные башни Кремля, во многих местах облупившиеся, грозно возвышались на фоне тяжелого серого неба. Иоанн, вскинув голову, с тоской поглядел на них и круживших над ними черных ворон – кажется, пока тут засели Шуйские, он все здесь возненавидел. Унылыми казались и потускневшие соборы, и слободки под стенами Кремля, и заснеженные, обезлюженные, грязные улицы.
Бояре и придворные встречали Иоанна с поклоном. Был среди них и Андрей Шуйский. Позади него стояли остальные Шуйские.
– С возвращением, великий князь, – сказал Андрей Михайлович, с улыбкой глядя на юношу. Иоанн пристально смотрел на него, ожидая поклона. Но князь не поклонился.
– Ну что, не серчали здесь без своего государя? – спросил юноша, слезая с коня.
– В надежных руках оставил ты Москву и державу свою! – уверил его с улыбкой Андрей Михайлович, сложив руки на своем округлом животе. Словно нарочно, взгляд Иоанна останавливался на всем дорогом, что было надето на князе – на драгоценных перстнях, золотой цепи, великолепных кожаных сапогах.
«Все наворовал, ирод», – думал он тут же. А Шуйский нагло улыбался ему.
– Что с Воронцовым решили? – спросил Иоанн, отдавая поводья конюху.
– По просьбе твоей оставили мы его в живых, – надменно отвечал Андрей Михайлович, – и по настоянию митрополита, защищавшего его на суде. Но отправили мы его в Кострому. Нечего ему в Москве делать!
Все замолчали, словно ждали, что ответит государь. Но юноша молчал, сверля Шуйских взглядом. Подувший ветер припорошил бояр снегом с крыш.
– Ладно. Устал я с дороги. Прошу простить. – Иоанн сам поклонился Шуйским. – Пойду в покои. И потом, отчего мне печься о Москве? В надежных руках она!
Улыбка сошла с лица Андрея Михайловича, Шуйские тут же зашептались взволнованно, почуяв неладное. Иоанн же, развернувшись, направился в терем. Все молчали. Было слышно лишь кряхтенье холопов, разгружающих телеги, да фырканье и ржание лошадей.
Тогда-то и представили Иоанну нового стряпчего[12] – мальчика Алексея Адашева. Он был ровесником государя; вошел в покои, светлый, кудрявый, светящийся, с большими посаженными далеко друг от друга глазами, в коих читалась какая-то печальная доброта. Поклонился и тут же покорно принял шубу. Иоанн, уставший с дороги, смерил его пристальным взглядом, затем отвернулся безразлично и начал расстегивать охабень[13].
– Откуда ты? – спросил деловито.
– Из дворян костромских, великий государь, – отвечал Адашев, глядя государю в глаза и принимая охабень (шубу унес спальник).
Поделиться книгой: