Тварь из бездны времен

Вдруг она начала подниматься на ноги, с явным намерением заставить его встать вместе с ней и ощутить ледяные потоки воздуха, несшиеся прямо на них через замёрзшую пустыню.

В лодке она отчаянно пыталась заставить его сесть, а теперь она делала ровно противоположное, и это немного его разозлило; в холодном потоке воздуха не было ничего такого, что оправдывало бы мужчину, который пытался укрыться от ветра. Конечно, это не трусость. Огромная глыба прямо перед ними могла обеспечить защиту, пусть и незначительную, от пронизывающего ветра. Если бы он был один, все могло сложиться совершенно иначе — и, конечно, сложилось бы. Он остался бы на равнине среди снега и льда, потому что он был человеком, наделенным чрезмерным безрассудством и глупостью.

Но было, безусловно, разумнее остаться в убежище из валунов, пока они не смогут решить, что им делать и как спастись от холода — и от смерти.

Дорман крепко сжал запястье Джоан и заставил ее снова сесть.

— Подожди, — сказал он. — Мы обязаны немного подумать о нашей самой серьезной проблеме. Не знаю, что с теплой одеждой, но, может, здесь есть что–то, чем нам удастся ее заменить. Без спичек нам никак не развести огонь.

Взгляд, который он устремил на Джоан, казалось, напутал ее своей суровостью, потому что девушка немного отодвинулась от Дэвида. Несмотря на то, что Дорман очень сильно старался скрыть от нее свои подозрения относительно мрачных перспектив, которые их ожидают, он не мог предельной серьезностью улучшить ситуацию — ситуацию, которая через час–другой, в крайнем случае, может утратить для них значение.

Пытаясь успокоить ее, он постоянно прилагал усилия, чтобы преодолеть нерешительность; теперь Дорман поднес к глазам бинокль, который, в отличие от сумки, мог лишь утонуть вместе с ним: настолько крепко держался на поясе водонепроницаемый корпус. Дорман ничего не почувствовал, когда очнулся в море, стараясь удержаться на воде — крепление оказалось надежным и не разболталось.

Он был очень легкий, каким и полагается мощному биноклю, а также компактным — просто прекрасный оптический прибор. Но когда Дэвид смотрел на равнину, то не чувствовал восторга, который он всегда испытывал от точности и безупречной работы прибора. Его обеспокоили только далёкие склоны, казавшиеся такими же близкими, как ровные пространства снега и льда, окружавшие валун.

Долгое время Дэвид смотрел молча; он видел только плоские поверхности поднимающихся и опускающихся склонов, ни один из них не был достаточно высоким, чтобы нарушить однообразие равнины, Дорман мог охватить взглядом огромные расстояния — три или четыре мили пространства открывались ему при малейшем повороте бинокля.

Затем он резко опустил прибор, повернулся и коснулся плеча Джоан.

— Там человек в толстых мехах, пересекает равнину в четверти мили от нас, — сказал он.

Она недоверчиво посмотрела на него.

— Дэвид, пожалуйста… не пытайся обмануть меня, только для того, чтобы я почувствовала себя лучше. Нам никогда не могло так повезти.

— Там один человек, — сказал Дорман. — Повезло ли нам — я не знаю. Мы не знаем. Мы не знаем, кто он и как он отнесется к нам.

— Как он выглядит?

— Большой, крепкого телосложения, примерно моего возраста. В нем нет ничего необычного — кроме того, что я не могу разглядеть черты его лица.

— Тогда откуда ты знаешь, что он примерно твоего возраста?

Это был глупый вопрос, банальный, неважный, и Дорман знал: только напряжение, в котором она находилась, заставило ее заговорить об этом.

— Просто у меня сложилось такое впечатление, — сказал он. — На самом деле для этого нет оснований. Молодой или старый, он может быть недружелюбным… опасным. Он может…

Дорман резко остановился и посмотрел на нее со странным выражением в глазах.

Без меховой одежды мы замерзнем до смерти через два или три часа, — сказал он. — Этот человек носит меховую одежду и это должно означать, что он знает, где мы можем взять еще меха. Но если он враждебен и откажется помочь нам… — Дорман заколебался, надеясь, что может не продолжать.

— Я знаю, что тебе придется сделать, — сказала Джоан, избавляя его от этой необходимости. — Либо его жизнь, либо наши…

— Только если он откажется нам помогать, — сказал Дорман. — Если мне придется убить его, чтобы выжить, я сделаю это. По крайней мере, попытаюсь. Он может убить меня. Ты понимаешь? То, что я говорю, шокирует

тебя?

— Должно быть, — сказала Джоан, — если бы тебе пришлось принимать такое решение в другое время, в другом месте. Но не здесь, Дэвид, не в этой ужасной пустоши, о которой мы ничего не знаем. Мы не знаем, каким диким, первобытным, жестоким он может быть. Хорошо — если он, в самом деле, не нападет на тебя, я полагаю, он не имеет права отказать нам в помощи, независимо от того, какой он бесчувственный. Но если он окажется опасным и тебе придется… Теперь это меня не шокирует, Дэвид.

— Если это заставит тебя чувствовать лучше… — сказал Дорман. — Может быть, мне удастся убедить его помочь нам, если я одержу победу в поединке…

Джоан покачала головой.

— Этого не будет, Дэвид. Либо его жизнь, либо наши — если он откажется сказать нам, где мы можем добыть себе теплую одежду. Не спрашивай меня, откуда я знаю. Мы оба знаем это, иначе мы не говорили бы так.

Дорман больше ничего не сказал. Было достаточно правды в ее словах — и он осознал, что не стоит сбрасывать со счетов ее мнение и пытаться спорить с ее интуицией.

Он поцеловал ее, прежде чем спустился с уступа, снова крепко обнял на мгновенье, поцеловал ее волосы, губы и глаза.

— Я только что выиграла поединок битву с собой, Дэ вид, — сказала она. — Я просить тебя просто остаться

здесь и позволить мужчине идти своей дорогой. Я бы лучше замерзла до смерти с тобой, чем осталась бы одна. Тогда я подумала, насколько лучше бы было, если бы ни один из нас не умер…

— Я бы не стал тебя слушать, — сказал он.

— Я тоже это знала, конечно. И это помогло мне примериться с моим разумом.

— Я вернусь, — сказал Дорман. — Не выходи из–за валуна. Я не хочу, чтобы он тебя видел.

— Хорошо, дорогой. Но будь осторожен…

Дорману потребовалось всего мгновенье, чтобы перебраться от уступа к валуну, обойти его и выйти на замерзшую равнину. Как только Дэвид оказался в нескольких футах от валуна, он наклонился и поднял один из многочисленных больших и круглых камней, лежавших у основания огромной глыбы.

Глава 5

Когда Дорман двинулся по ледяной равнине, он мог рассчитывать только на силу своих рук и на тяжелый камень, если ему придется сражаться; легко было рассуждать о том, что все легенды на его стороне.

Все героические мифы, все рассказы о подвигах с незапамятных времен воздавали должное мужчинам, которые храбро сражаются за свою жизнь, вооруженные только грубым оружием или вообще без оружия. Вовсе обязательно быть великаном–убийцей, чтобы противостоять Голиафу, как противостоял прославленный тезка Дэвида Дормана. Одно уже то, что Дэвид даже не носил пращи и ничего не знал об особенностях своего противника — каким бы бесконечно хитрым и безжалостным тот ни оказался — уже давало ему право думать, что стал славным продолжателем древней традиции.

Но он не испытал никакого удовлетворения от этой мысли, вовсе никакого. Как он мог быть уверен, что человек, которого ему, вероятно, удастся одолеть в рукопашном бою — если случится чудо — не носит при себе оружие. Вполне возможно, что это не сильный и смелый мужчина, а какой–то бедный, перепутанный нищий, лишенный каких–либо примечательных качеств, в том числе и добрых чувств, отличающих истинных самаритян. Означает ли это, что неведомый человек заслужил, чтобы на него напали и убили?

Отказать в помощи напутанным чужакам, даже зная, что незнакомцы могут умереть — это, безусловно, не слишком хорошо. Но это, в самом деле, не преступление; вряд ли следовало за такое карать смертью.

Дорману потребовалось приложить усилие воли, чтобы выбросить подобные мысли из головы. Ему было необходимо напомнить себе, что он будет бороться за нечто большее, чем его собственное выживание; он будет отстаивать жизнь Джоан, так же, как свою, а на другой чаше весов будет жизнь неизвестного человека, который, если он окажется презренным и жестоким, просто лишится права на жизнь.

Это, конечно, выходило за рамки спора. И иногда о таких вещах совсем не обязательно думать — просто нужно действовать. Необходимо забыть, что у тебя есть совесть, чтобы избежать губительных колебаний.

У человека есть врожденный инстинкт самосохранения, как сказала Джоан. И это, вероятно, так и будет продолжаться, пока звезды не упадут с неба.

Он прошел треть пути по направлению к движущейся фигуре и остановился на мгновенье, чтобы еще раз поднести бинокль к глазам и посмотреть вдаль. Человек, казалось, приближался очень медленно. Он пробирался через то, что казалось необычайно массивным сугробом, и останавливался время от времени, чтобы наклониться и очистить пространство перед собой широкими взмахами рук.

Дорман не мог точно определить, в каком направлении он двигался, потому что один раз человек вернулся и пошел снова под углом к прежнему пути, который он, казалось, избрал минутой раньше.

Рядом с ним виднелось несколько неровностей ландшафта, которые могли обеспечить убежище, в том числе три огромных, покрытых снегом валуна и то, что представлялось длинным каменным строением с неровными, словно обломанными краями. Его вершина выступала над поверхностью льда, как колючки гигантского дикобраза, позолоченные солнцем, и в основании сооружения, которое не полностью скрывал лед, виднелись глубокие щели, из которых исходило тусклое мерцание. Казалось, солнечный свет разбился на ряд крошечных огоньков, танцующих в глубинах расщелин, в которых в противном случае царила бы непроглядная тьма.

Было что–то странное и мрачно угрожающее в строении, которое при обычных обстоятельствах вызвало бы у Дормана любопытство и заставило бы исследовать объект с близкого расстояния. Но сейчас все внимание Дэвида было приковано к закутанному в мех человеку.

Дорман был совершенно уверен, что человек двигался к какой–то цели, которая была крайне важна для него, цели, которая была, очевидно, скрыта от глаз резким подъемом равнины в ста футах или около того от места, где мужчина упорно работал.

Он как будто призадумался на мгновенье, решая, как лучше продолжить работу; возможно, все дело в том, что его продвижение затрудняли каменное строение и массивные сугробы. Но сейчас мужчина двигался мимо постройки неуклонно, не просто направляясь к высокому склону, а продвигаясь прямо к некой точке на возвышенности с непреклонной решимостью. Именно такую решимость, сказал себе Дорман, следует проявить и ему — как можно скорее.

Он опустил бинокль и снова начал приближаться к мужчине, крепко сжимая камень. По крайней мере, это было оружие, но он не заблуждался: оно не будет иметь никакого значения в том случае, если у одетого в мех человека есть ружье или пистолет.

Огнестрельное оружие? Возможно ли это, если Джоан права и они на самом деле вернулись в ледниковый период? Нет и еще раз нет — если она была права, конечно. Но как он может быть уверен в чем–либо, когда в один миг он бултыхался в заливе, а в следующий момент или почти тотчас же — брел по ледяной равнине в своей пляжной куртке, которая осталась совершенно сухой?

Если они оказались далеко в прошлом, разве они могли так скоро натолкнуться на другого человека? Разве все антропологи не сходятся на том, что в далеком прошлом все население земли не превышало полумиллиона мужчин, женщин и детей? Сто тысяч — наиболее вероятная цифра. Наиболее вероятная.

Ему понравились эти слова, и он повторил их. Нигде нет безопасности, но если бесплодная пустыня, которая простиралась перед ним, была густо населена — где–то там, за холмом, к которому брел закутанный в меха мужчина — тогда коэффициент безопасности значительно снизится. Дэвид был в этом уверен, как не был уверен ни в чем другом.

С ростом человеческого населения возрастал и уровень насилия, и даже в доядерный век ему страшно было представить разрушения, которые могли вызвать огромные скопища дикарей ледникового периода, объединенных в племена, беспощадные в своей свирепости.

Они оказались бы в большей безопасности в мире, откуда полностью исчезли люди, если бы находились в полном одиночестве посреди ужасного опустошения — последние мужчина и женщина на Земле. Безусловно, лучше замерзнуть насмерть, чем умереть от каменного топора, брошенного врагом, или поджариться на медленном огне, чувствуя, как исчезает надежда на спасение.

Но сейчас было неподходящие время, чтобы занимать себя такими мыслями, и Дорман заставил себя думать только о том, как близко он сможет подобраться к одетому в мех мужчине, не привлекая к себе внимания. Ему следует вести себя как можно осторожнее, чтобы звук шагов не выдал его раньше времени. Но это не помешало путнику резко повернуться и долго смотреть на него пока он не окликнет его повышенным голосом в дружеском приветствии.

Все зависело от этого от его способности убедить одетого в мех мужчину в своем дружелюбии, преодолеть его возможную враждебность, прежде чем страх и подозрение заставят незнакомца броситься вперед и сразиться на равнине с появившимся из ниоткуда врагом, возможно, размахивая грубо сделанным топориком из камня, или ужасающей булавой или каким–то другим первобытным оружием, остро наточенным и способным убить.

Если одетый в меха мужчина повернется и преждевременно заметит его, велика вероятность, что произойдет нечто подобное. Если, конечно, мужчина не жалкий трус, и он не убежит в диком ужасе, исчезнув за склоном холма, скрывшись от преследования и не дав ненавистному незнакомцу возможности спастись от холода.

Но мужчина не повернулся, а Дорман теперь подошел на такое близкое расстояние к нему, что начал думать, будто его страх был безосновательным.

Это была вполне естественная ошибка, за которую его вряд ли следовало винить. Есть случаи, которые можно предвидеть. Но есть и другие, настолько маловероятные, что о них и не задумываешься, пока они не произойдут.

Одетый в мех мужчина, видимо, столкнулся с некоторым препятствием под ногами во время своего медленного продвижения по снегу и льду — возможно, острый камень врезался ему в пятку или глубоко вонзился в стопу — и развернулся, приподняв правую ногу.

На мгновенье он замер с опущенной головой, разглядывая свои ноги. Но теперь он поднял взгляд и посмотрел на равнину. Дорман почувствовал, как во всех его мышцах усиливается напряжение; он готовился к столкновению, которого не надеялся избежать, если его голос прозвучит не так громко, как следовало бы. А он все еще не подошел достаточно близко. По крайней мере, он мог попытаться. Возможно, если он закричит во всю силу своих легких…

Но закричал одетый в мех мужчина, прежде чем Дорман успел приложить ладони ко рту и набрать в легкие побольше воздуха. Он проковылял вперед несколько футов и взмахнул руками, а его голос так вибрировал, так насыщен эмоциями, что Дорман был уверен: он услышит каждое слово, даже если оно прозвучит с боль–того расстояния.

— Я к вам подойду. Стойте, где стоите — или продолжайте идти. Но если пойдете, будьте осторожны. Земля здесь ненадежна.

Он остановился на мгновенье, а затем продолжил, повысив голос:

— Слава богу, мы не одни! Я не знаю, кто вы, но по виду вашей одежды могу догадаться…. Самое лучшее сейчас — выяснить, где мы находимся.

Это было невероятно, но благодаря внезапной вспышке интуиции, которая помогла преодолеть интеллектуальные препятствия, Дорман сразу понял, к чему ведет мужчина в меху. Просто две головы лучше одной. Он сказал «мы» — выходит, у него тоже есть спутник, а может, и несколько спутников — и все они могут объединить усилия и попытаться выяснить, что именно произошло.

У него не осталось никаких сомнений, что этот человек был американцем, потому что его юго–западный акцент казался очень заметным. И его слова вообще не имели ничего общего с речью варвара времен неолита, которая была бы совершенно непонятна человеку из двадцатого века. Конечно, так долго раздумывать об этом просто нелепо. Но его облегчение и благодарность были столь велики, что Дэвиду захотелось рассмеяться.

На мгновенье его на самом деле охватила радость дикая, но снимающая напряжение. Затем он, не обращая внимания на предупреждение своего нового друга о «ненадежности» земли подо льдом, двинулся вперед чтобы присоединиться к мужчине. Дэвид шел настолько неосторожно, что дважды едва не споткнулся. Он почувствовал, что их дружба уже скрепилась, она уже тверда и непоколебима. Иногда такое может произойти быстро, когда вселенная содрогнется и все знакомые ориентиры исчезнут, а голос, твердый и взволнованный, обратится к тебе с какого–то еще сохранившегося маленького острова, где царит здравый смысл.

Пока Дэвид не оказался в нескольких футах от своего нового друга, он не мог понять, насколько велик был мужчина. Дорман всегда отличался крепким сложением, но с детства больше интересовался научными занятиями, чем спортивными, одетый в меха мужчина был выше его, по крайней мере, на пять дюймов, и, по крайней мере, на четверть шире в плечах.

Его рука мгновенно взметнулась; мужчина крепко схватил Дорман а за руку и пожал — сильно, но не чрезмерно, что только усилило уважение Дормана. Рукопожатия, от которых трещат кости, всегда его возмущали; он никогда не мог понять, почему эти чрезмерные жесты иногда считаются признаками искренней дружбы.

— Я Харви Эймс — из Аризоны, — сказал великан. — Случилось что–то очень страшное. Я не думаю, что сейчас подходящее время, чтобы говорить об этом. Вы выглядите полузамершим и, похоже, очень устали. Я бы выглядел и чувствовал себя так же — если бы был одет в пляжную куртку и сандалии. Мы должны раздобыть вам какую–нибудь теплую одежду, и поскорее.

— Со мной есть еще кое–кто — в такой легкой одежде, — Дорман услышал свой голос прежде, чем его новый друг обратил внимание на состояние, которому позавидовал бы только совершенно голый человек, и то вряд ли. Сейчас началось онемение больших пальцев ног, но мучительная боль все еще ползла вверх по обеим ногам и до самых плеч. Его легкие тоже сжимал холод, и боль колола в груди всякий раз, когда он делал глубокий вдох и задерживал его на мгновенье.

— Я ношу еще одну шкуру под этой, такую же тяжелую, — быстро сказал Эймс, не отрывая глаз от пляжной куртки Дормана, от того места, где она была туго подпоясана и могла скрывать небольшое оружие. — Если на вас есть нож, мы могли бы разделить эти меха и сделать три одеяния.

Дорман покачал головой.

— Я мог бы воспользоваться ножом, если бы вы оказались тем, за кого я вас принял — носящим мех варваром. У меня есть только этот камень, да и он не был бы особо хорошим оружием. У меня нет навыков метателя камней.

Он показал своему новому другу камень, а затем бросил его на землю; камень заскользил по льду, пока не скрылся в сугробе.

Со мной женщина, — продолжал он, поворачиваясь и показывая в направлении, откуда пришел. — У нее есть защита от ветра, потому что она сидит на корточках позади того большого валуна, который тяжело заметить отсюда. Но я полагаю, вы сможете это сделать. Она ждет меня, чтобы…

Вы не должны мне ничего говорить, я могу догадаться, сказал Эймс, прервав его. — Она ждет, когда вы вернетесь с дорогой меховой шубой. Не существует более верного способа понравиться женщине. Я всегда это знал, конечно. Но я в этом убедился окончательно в течение последних двух недель. Со мной тоже есть женщина.

На мгновенье его глаза весело прищурились. Затем мужчина снова стал серьезным.

Вас бы оправдали за мое убийство, — сказал он, если бы я не оказался менее цивилизованным глупцом из Аризоны. Не один варвар эпохи неолита не расстался бы со своими мехами без борьбы.

— Я не собирался бороться с ним, а попытался бы содрать мех у него со спины, — сказал Дорман. — Но я полагал, что смог бы уговорить его отвести нас в заваленную мехами хижину, где мы могли бы помочь себе сами. Если бы он отказался и проявил недружелюбие, то возникла бы ужаснейшая проблема…

— Конечно, я знаю, — сказал Эймс. — Я бы тоже очень не хотел ничего подобного делать. Но иногда у тебя просто нет выбора.

— Я совершенно уверен, что в конечном итоге я бы умер. Поэтому я очень рад, что все сложилось иначе.

На мгновенье Эймс застыл, пристально разглядывая Дормана.

— Ясновидение всегда пугает меня, всякий раз, когда я сталкиваюсь с ним — потому что я совсем не обладаю этим даром и не уверен, что признаю его. Но эта заваленная мехами хижина… Ну, это не так далеко от истины; когда ты убиваешь животных ради еды, остается довольно много шкур. Мы занимаемся этим уже в течение двух недель и бросаем шкуры в глубокую яму, которую выкопали прямо снаружи нашего… я полагаю, вы можете называть его иглу. Мы построили дом сами, из кусков льда.

Небольшая радостная улыбка снова искривила губы Эймса.

— Не очень хорошая идея держать шкурки внутри, когда они не обработаны подобающим образом, и две шкуры, которые я ношу, воняют, с этим я ничего поделать не сумел. Но они согревают меня и согревают Тлану

И это главное. Те, которые мы прикопали, должны и вас согреть, а их извлечение не займет много времени. Свежий лед сковывает все, что мы закапываем, за полдня, но мы вырыли эту яму, чтобы не задумываться о подобных вещах. Мы просто хотели верить, что теплая одежда у нас всегда будет.

В его глазах сверкнули мрачные искорки.

— Я не так хорошо управляюсь с луком и стрелами. Лук, который я сделал, довольно груб, а животных не слишком много. Если у нас закончится пища, то от тепла нам будет немного пользы.

Затем Эймс сделал поразительную вещь. Он сунул руку под наружную шкуру и вытащил пистолет. Это был длинноствольный «сорок пятый»; мужчина потряс им, держа указательный палец на спусковом крючке.

— Он висел у меня на бедре, когда… это случилось, — сказал Эймс. — Я горный инженер и ходил с оружием, потому что… ну, никогда не знаешь, что может случиться. Несколько мерзавцев есть в каждой команде из пятидесяти человек. У меня осталось только три пули. Я использовал остальные, прежде чем сделал лук.

Он вернул пистолет, судя по всему, в кобуру, привязанную к плечу или бедру и полностью скрытую под мехами.

— Я подстрелил зверя, который выглядел как огромный муравьед с белоснежной шерстью, — сказал он. — Конечно, этого не могло быть, потому что здесь нет насекомых. А еще медведя — небольшого, черного с белыми полосами на спине. Я поначалу решил, что это очень большой прямоходящий скунс. Я сделал лук, когда мне пришло в голову: только сумасшедший израсходует всю обойму.

— Теперь эти пули на вес самого лучшего золота, — добавил он с усмешкой.

Эймс выпрямился и снова окинул взглядом всю равнину.

— Твоя спутница молода, надо предположить — если только ты не был с незамужней тетушкой, когда небо обрушилось на вас, как это случилось с нами.