Мучимые ересями

Как всегда, мысль о доказанных способностях его жены была глубоко утешительной и… пробила его дрожью одиночества. Для него всё ещё было чудом, что кто-то стал для него настолько глубоко, почти болезненно, жизненно важным за столь короткое время. И не только на прагматическом уровне. На самом деле, если он собирался быть честным с самим собой, уже в основном не на прагматическом уровне, совсем уже нет.

Он оглянулся через плечо туда, где за его спиной ехал Мерлин в мундире новой Имперской Черисийской Гвардии. Воронёные доспехи остались на месте, так же, как и чёрная форменная куртка, но золотой кракен на нагруднике Мерлина теперь плавал по сине-белому щиту дома Тейт в форме воздушного змея. Подразделение личной охраны Шарлиен носило такую же униформу, за исключением того, что на их мундирах вместо кракена красовался думвал Чизхольма.

— Впечатляет, не правда ли? — тихо сказал император, кивнув головой в сторону здания, маячившего перед ними, и Мерлин фыркнул.

— Как и Храм, — столь же спокойно заметил он. — Обёртки не так важны, как их содержимое.

— Это одна из тех мудрых сейджинских поговорок? — с усмешкой спросил Кайлеб.

— Нет, но, возможно, должно быть так. — Мерлин склонил голову набок, изучая внушительный фасад Здания. — Я бы хотел, чтобы Её Величество была здесь и сыграла роль экскурсовода, — добавил он.

— Я тоже, — признался Кайлеб и замолчал, так как они добрались до места назначения и остановились на площадке перед Зданием Парламента, которая была оцеплена кордоном вооружённых алебардами пехотинцев Королевской Армии.

Император спрыгнул с седла в сопровождении глазастых, тщательно подобранных солдат Имперской Гвардии из отряда Мерлина. Как заметил Кайлеб, эти гвардейцы были даже более бдительными, чем обычно. Никто из них не забывал о том, как удобно будет некоторым партиям, если с неким Кайлебом Армаком случится что-то фатальное.

Несмотря на низкую температуру, которая показалась Кайлебу и большинству его рождённых в Черис телохранителей откровенно леденящей, перед Зданием Парламента собралась внушительная толпа. Подавляющее большинство зрителей, стоявших там среди дымящихся клубов выдыхаемого воздуха, были простолюдинами, вероятно потому, что большинство столичных аристократов уже уютно устроились на своих местах внутри Здания, подумал Кайлеб с лёгкой завистью, когда аплодисменты начали нарастать. Энтузиазм толпы означал, что он должен был идти медленно, благосклонно, отвечая на их приветствия, вместо того чтобы спешить к ожидающему теплу Здания.

Его гвардейцы почти наверняка разделяли его желание как можно быстрее попасть внутрь и скрыться от ветра, но они не позволили ни одному признаку этого нетерпения отвлечь их от выполнения своих обязанностей. Они образовали вокруг него свободное кольцо, достаточно широкое, чтобы любой, кто мог прорваться через армейский кордон, не смог добраться до него с ножом. Конечно, дальнобойное оружие было более проблематичным, но Кайлеб испытывал некоторое удовлетворение от того, что Мерлин и Сыч, компьютерный подручный сейджина, снабдили его одеждой из той же самой «умной противопульной ткани» (что бы это ни было), из которой они сделали облачение архиепископа Мейкела. Даже если какая-нибудь недружелюбная душа с арбалетом или ружьём спряталась за одним из окон, смотрящих на Здание Парламента, ничто из того, что она могла сделать, не оставило бы на Кайлебе ничего, кроме одного-двух болезненных синяков.

«Ну, их и необходимости некоторых довольно изобретательных объяснений, я полагаю».

Его губы дёрнулись при этой мысли, а затем он испустил тихий вздох облегчения, когда ему наконец удалось проникнуть в успокаивающее тепло строения.

Внутри Здания Парламента было гораздо тише, чем снаружи, хотя он и не был уверен, что это было настолько уж большим улучшением. Как бы ни были счастливы члены Палаты Общин, сидевшие в западной части большого зала заседаний Здания, увидев его, члены Палаты Лордов, сидевшие на его восточной стороне, казалось, находили удивительно лёгким сдерживать любой неподобающий энтузиазм, который они могли испытывать.

«Я полагаю, их трудно винить за это», — подумал Кайлеб, когда к нему направился Спикер, чтобы официально поприветствовать. — «Они, должно быть, были уже достаточно несчастны, когда беспокоились лишь об одной Шарлиен. А теперь есть ещё и я… и любой из них, кто достаточно проснулся, чтобы почувствовать запах шоколада, должен знать, как работает Парламент Черис. Чего бы ещё они от меня ни ждали, это не будет тем, что улучшит их положение здесь, в Чизхольме».

— Почему-то, — услышал он тихий-тихий шёпот Мерлина себе на ухо, — Я не чувствую, что все проявляют интерес и любовь.

— Не чувствуешь? — фыркнул в ответ Кайлеб, а затем придал своему лицу выражение надлежащей формальности, так как Спикер поклонился ему в знак приветствия.

— Добро пожаловать! Добро пожаловать, Ваше Величество!

— Благодарю вас, милорд Спикер, — любезно ответил Кайлеб.

— Обе Палаты с нетерпением ждут вашего появления, — продолжил Спикер скорее более дипломатично, в чём Кайлеб был уверен, чем точно, по крайней мере там, где речь шла о Палате Лордов.

— Тогда не будем заставлять их ждать, — сказал Кайлеб.

* * *

«Он выглядит как император», — подумал Марек Сандирс со своего места среди коллег-аристократов, когда Спикер подвёл Кайлеба к кафедре, которая, в ожидании него, была задрапирована новым имперским флагом. Сам Сандирс предпочёл бы сидеть в западной части зала, среди простолюдинов, которые были его самыми верными союзниками. К несчастью, он был пэром королевства, а традиция требовала, чтобы он сидел среди своих собратьев-аристократов.

«Кроме того, это даёт им всем возможность напомнить себе — и мне, конечно — что, хотя я и Первый Советник, я также всё ещё простой барон».

Шарлиен несколько раз предлагала что-нибудь предпринять насчёт этого, но Зелёная Гора всегда отказывался. Он мог целый день мириться с претензиями снобистских графов и герцогов, если это было необходимо, а его решение остаться «простым бароном» было важно для его союзников-простолюдинов. Они понимали, что старший министр королевы должен быть дворянином, но находили «простого барона» гораздо более приемлемым, чем графа или герцога. Теперь он посмотрел на молодого человека в расшитой до бёдер куртке и свободных бриджах, которые всё ещё выглядели несомненно экзотическими для большинства чизхольмцев, стоящего там, где так часто стояла Шарлиен, с отделанной изумрудами цепью черисийского короля, сверкающей вокруг его шеи, и удобно откинулся на спинку своего кресла. Он почти ожидал, что Кайлеб явится в полном императорском облачении, и всё ещё не был уверен, что решение молодого человека не делать этого не было ошибкой, но барон вынужден был признать, что никогда в жизни не видел более царственного молодого человека.

«Одежда не делает человека человеком, а корона — королём», — напомнил он себе. — «Не по-настоящему, что бы там ни думали себе некоторые другие люди. Это должно исходить изнутри, из собственной силы, уверенности и силы воли человека, и у этого молодого человека этих качеств в избытке».

Он почему-то ожидал, что следующие полчаса доставят ему гораздо больше удовольствия, чем тем графам или герцогам, к которым он не принадлежал.

* * *

— Милорды и миледи, — сказал Кайлеб после того, как пышное, цветистое представление Спикера наконец закончилось, — я приветствую вас от имени Черис, и я привёз вам послание от вашей Королевы и Императрицы.

Он на мгновенье замолчал, позволив своему взгляду скользнуть по собравшимся членам палат Парламента. Даже те, кто, несомненно, меньше всего хотел услышать то, что он собирался сказать, внимательно слушали его, и он улыбнулся, когда его голос донёсся до каждого из этих ушей.

— Ваша Императрица — моя жена — попросила меня сказать вам, что она хотела бы быть здесь и поговорить с вами лично. К сожалению, большие проблемы и задачи, стоящие перед нашей новой Империей, не всегда позволяют нам делать то, что мы хотели бы делать. Королева Шарлиен — Императрица Шарлиен — осталась в Теллесберге, потому что она, и только она, имеет власть и полномочия принимать юридически обязательные решения от нашего с ней имени. В то время как я выступил в поход против наших общих врагов в Корисанде, она взяла на себя тяжёлое бремя управления обоими нашими королевствами, и мне нет нужды говорить вам, что эти государства не могут оказаться в более лучших руках.

Он снова помолчал, ожидая пока то, что он уже сказал, дойдёт до сознания присутствующих. В сказанном не было ничего нового, по правде говоря. И всё же это был первый раз, когда он официально объявил чизхольмскому Парламенту о своём признании Шарлиен в качестве полностью равного соправителя.

— Сейчас, когда мы стоим лицом к лицу с «Группой Четырёх» и материковыми государствами, находящимися под её властью, раскинувшейся от Наковальни до Залива Таро, Её Величество сталкивается лицом к лицу не только с политическими и финансовыми, но и с военными решениями, необходимыми для защиты нашего народа от наших врагов. Прямо сейчас наши войска должны завершить свои операции против Дельфирака в наказание за Фирейдскую Резню, и именно её обязанностью будет решить, какие ещё действия могут быть необходимы. Это не та задача, которую мог бы взять на себя кто-то другой, и я безоговорочно доверяю ей успешно выполнить её, но мы не должны обманывать себя, считая, что она найдёт её лёгкой.

— Милорды и миледи, опасности, с которыми мы сталкиваемся, решения, которые мы должны принять, цены, которые мы должны заплатить — уникальны. — Он медленно обвёл взглядом сидящих пэров и членов Палаты Общин. — Никто другой в истории Сэйфхолда не сталкивался с таким врагом, с каким столкнулись мы. Ни одно другое государство, ни один другой народ не оказывались в состоянии войны с Церковью, которая должна быть матерью для всех нас. Мы, объединённые народы королевств Черис и Чизхольм, знаем своего врага. В Черис мы были вынуждены защищаться от совершенно неоправданного — и необоснованного — нападения, организованного продажными людьми из Зиона, которые извратили всё, чем когда-либо должна была быть Мать-Церковь. Тысячи подданных моего отца — и сам мой отец — отдали свои жизни, чтобы остановить это нападение, защищая свои дома, и семьи, и веру в то, что мужчины и женщины должны поклоняться Богу, а не склонять головы к ногам четырёх развращённых, продажных, высокомерных, богохульных людей, чьи действия оскверняют облачение, которое они носят, и сам воздух, которым они дышат.

Он снова сделал паузу, всего на мгновение, а затем продолжил более мягким голосом, ясным и всё же достаточно тихим, чтобы его слушатели были вынуждены слушать очень внимательно.

— О да, милорды и миледи. Тысячи черисийцев погибли. Но также погибли и тысячи чизхольмцев. Чизхольмцев, чьё единственное «преступление» состояло в том, что «Группа Четырёх» приказала королеве Шарлиен присоединиться к злейшему врагу её собственного королевства в атаке на друга, который никогда не причинял Чизхольму никакого вреда. У неё не было выбора. Они говорили, обращаясь к авторитету Бога — по крайней мере, так они утверждали — и всему непререкаемому авторитету Инквизиции и Матери-Церкви. И потому она была вынуждена подчиниться их воле, и сколько ваших отцов, сыновей, мужей и братьев погибло вместе с моим отцом, потому что у неё не было выбора?

В Здании Парламента воцарилась мёртвая тишина, и он позволил ей затянуться. Затем он медленно выпрямился во весь рост.

— Милорды и миледи, даже не сомневайтесь в храбрости, которую продемонстрировала ваша Королева, приняв моё предложение о браке. Это было не то решение, к которому она пришла легко, но оно было правильным. Это было решение королевы, которая не хочет, чтобы жизнь её народа была принесена в жертву, выброшена, как будто это не более важно, чем решить, какую обувь надеть сегодня, по прихоти четырёх продажных и злых людей. Решение королевы, которая знала, что если бы честолюбие «Группы Четырёх» не было сдержано, если бы их разложение Матери-Церкви не было излечено, то Королевство Черис было бы лишь первой из многих жертв, а хранитель человеческих душ стал бы средством их уничтожения.

— Я знаю, что здесь, в Чизхольме, так же, как и в Черис, есть люди, которые боятся того курса, по которому мы обнаружили себя вынужденными плыть. Не думайте, что ваша Королева и я не понимаем этих страхов. Что мы их не разделяем. Чтобы противопоставить нашу собственную смертную волю, наши собственные смертные руки могуществу и величию Матери-Церкви? Чтобы противопоставить наше понимание Божьей воли тем, кто носит оранжевое? Чтобы мы бросили вызов тем, кто держит в железном кулаке свой власти восемь из десяти всех сэйфхолдцев? Конечно, мы тоже попробовали на вкус свой собственный страх. Конечно, мы пришли к этому моменту пребывая в потрясении, и только потому, что эти мерзкие люди в Зионе не оставили нам выбора… и потому, что другие люди в Зионе не остановили их. Только потому, что мы будем жить и умирать как мужчины и женщины, которые радостно поклоняются Богу, а не как раболепствующие рабы развращённой клики, которые поставили свою собственную власть, свою собственную жадность на место Божьей воли. Не сомневайтесь, мы никогда не преклоним колена перед Жаспером Клинтаном и его подельниками!

Спины по всему Зданию Парламента напряглись, и Кайлеб медленно кивнул им.

— Именно это было причиной, по которой ваша Королева согласилась стать моей женой. Причиной, по которой она согласилась объединить наши государства в единое великое целое. Причиной, по которой она тоже обнажила меч сопротивления. Это не война Черис. Это не война Чизхольма, не война Кайлеба, не война Шарлиен. Это всеобщая война. Это война всех детей Божьих, всех мужчин и женщин, которые верят в справедливость. Это война, в которую ваша королева отважилась вступить, хотя могла бы попытаться закрыть глаза на правду и избежать этого ужасного решения.

Даже некоторые пэры, казалось, сели выше на своих местах, а глаза их засияли ярче, но именно в глазах членов Палаты Общин Кайлеб увидел настоящий огонь.

— Ни в Теллесберге, ни где-либо ещё в королевстве Черис нет ни одной души, которая не поняла решения, принятого королевой Шарлиен, — тихо сказал он этим горящим глазам. — Никого, кто не понимает, какую опасность она предпочла встретить с широко раскрытыми глазами и высоко поднятой головой. И именно поэтому, милорды и миледи, королевство Черис приняло её в своё сердце. Они, как и вы, познали её, и, познав её, стали доверять ей. Любить её. Возможно, подданные другого государства могли бы усомниться в этом или нет. Возможно, они не захотели бы — или не смогли — поверить, что кто-то может так быстро завоевать сердце незнакомого и нового королевства. Но вы уже знаете её, видели, как девушка, которая была вынуждена преждевременно занять трон своего отца, росла перед лицом вызовов, с которыми она сталкивалась. Видели, как она выросла из скорбящего ребёнка в королеву, которая является Королевой во всей полноте власти и величия своего царствования. Вы знаете, что люди Черис увидели в ней — то, что я вижу в ней каждый раз, когда смотрю на неё — и потому вы знаете её, вы знаете, как она смогла так быстро завоевать своих новых подданных в Теллесберге.

По всему Зданию Парламента на лицах читалось трезвое согласие и удовлетворение, а также кивки и — тут и там — улыбки от воспоминаний и гордости. Кайлеб увидел их и улыбнулся им в ответ.

— Нам пока не дали времени выполнить соглашения, реорганизацию, которая была частью брачного соглашения между королевой Шарлиен и мной — между Черис и Чизхольмом. Давление событий, угроза наших врагов заставили нас двигаться даже быстрее, чем мы ожидали. Но эти договорённости слишком важны, слишком фундаментальны, чтобы их можно было отложить в сторону, и поэтому я поручаю вам, милорды и миледи, выбрать из вашего числа тех, кто будет представлять вас в нашем новом, имперском парламенте. Вы должны выбрать их в течение следующего месяца, и вы должны отправить их в Теллесберг, где они будут сидеть с мужчинами и женщинами, выбранными Парламентом Черис, под личным руководством Императрицы Шарлиен, и выковать этот новый имперский парламент. Я вручаю эту жизненно важную задачу в ваши руки, руки королевы-матери Эланы и барона Зелёной Горы. Я не боюсь, что вы подведёте меня, или Её Величество, в этом важном деле.

Он увидел изумление на лицах многих присутствующих и недоверие в глазах многих из них, когда они поняли, о чём он говорит. Когда они осознали, что он позволит Шарлиен создавать новые институты имперского правительства, даже не стоя за её плечом всё это время. Что он действительно настолько ей доверяет.

— По крайней мере, в ближайшем будущем, милорды и миледи, — сказал он им с кривой улыбкой, — моё собственное расписание обещает быть более занятым ратными задачами, чем делами зала для совещаний. Я хотел бы, чтобы это было не так, но то, что я хочу, не может изменить того, что есть. Но никогда не сомневайтесь, что чтобы ни сделала Императрица Шарлиен, какое бы решение она ни приняла, это будет также и моё решение, и, если я не могу присоединиться к ней в зале совета, я могу — и буду — поддерживать её вне его.

Когда он произнёс последнюю фразу, его голос стал жёстким, мрачным, почти грубым, а его карие глаза потемнели. Он обратил свой взор на собравшихся пэров Чизхольма, и никто из мужчин или женщин в Здании Парламента не понял превратно то, что он подразумевал… или его предупреждения. То тут, то там один или два из аристократов Шарлиен пытался с вызовом встретиться с ним взглядом. Но им это не удалось.

— Перед нами стоит грандиозный вызов и непосильная задача, милорды и миледи, — тихо сказал он в напряжённой тишине, — и я не верю, что Бог посылает великие испытания недостойным, или что Он выбирает слабаков для бремени, которое Он возлагает на мужчин и женщин. Он ожидает, что мы справимся с этими вызовами, распрямим наши спины под этим бременем, и так оно и будет. Мы стоим перед самым суровым испытанием, с которым кто-либо сталкивался со времён самих Архангелов, и мы будем достойны того вызова, который Он послал нам, того доверия, которое Он проявил к нам. Вот так обстоят дела. Мы не можем поступить иначе, и мы не отступим и не сдадимся. Мы победим, как бы ни был долог путь, как бы велика ни была цена, и да поможет нам Бог.

.IV.

Город Черайас,

Вишнёвая Бухта,

Королевство Чизхольм

Кайлеб Армак снова стоял у подножия трапа своего флагмана. Сегодня погода была другой — ещё холоднее, но с тяжёлыми тучами и сильной влажностью. Барон Зелёной Горы заверил его, что к вечеру пойдёт снег, и какая-то часть его с тоской желала, чтобы снегопад начался прямо сейчас. В конце концов, это не то, что кто-либо часто видел в Теллесберге.

К сожалению, он действительно не мог остаться, чтобы смотреть на снежинки. На самом деле, он провёл в Черайасе на полторы пятидневки дольше, чем позволяло его изначальное расписание. Гавань в этот момент была менее переполненной, так как Брайан Остров Замка́ захватил большую часть флота вторжения — и галеры Чизхольма, которые были добавлены к нему в качестве эскорта — и ушёл вперёд. «Императрица Черисийская» и остальная часть её эскадры должны были без труда догнать неуклюжий основной флот. Тем не менее было странно смотреть на воду Вишнёвой Бухты и не видеть черисийских транспортов, стоящих на якорях, и он не мог не чувствовать нетерпение. Лишняя задержка с его стороны, возможно, и не имела никакого значения по времени вторжения в Корисанд — на самом деле, он знал, что это не так — но это таким не казалось.

Не то чтобы он мог жалеть о лишних днях, проведённых здесь, в столице Шарлиен. Он провёл большую часть времени, совещаясь с Мареком Сандирсом, королевой-матерью Эланой и их ближайшими союзниками из королевского совета Шарлиен, и почувствовал постепенное расслабление мышц и позвоночника… особенно после своего обращения к Парламенту. Даже те, кто был ближе к Шарлиен, питали неизбежные сомнения относительно своего нового «императора». Кайлеб вряд ли мог винить их в этом. На самом деле, он был рад — и более чем немного удивлён, если честно — тому, как быстро им удалось выйти за пределы этого. Потратив на это время, он мог бы полностью оправдать свои собственные заслуги, но это было не всё, что ему удалось сделать с помощью Зелёной Горы и Эланы.

«Конечно, не все были в таком восторге от моего визита, не так ли?» — размышлял он с некоторым ликованием.

Несмотря на их внешнее проявление энтузиазма после его появления в Здании Парламента, его речь более или менее подтвердила худшие подозрения чизхольмской знати. Но если они и были встревожены, обнаружив, насколько полно их новый император разделяет точку зрения их королевы на правильный баланс между королевской (или имперской) властью и властью аристократии, они были осторожны, чтобы не показывать это слишком открыто. Палата Общин, с другой стороны, в тоже самое время, была прямо-таки буйной — можно сказать даже ликующей. И большая часть неуверенности и даже страха, которые многие чизхольмцы питали в отношении религиозных взглядов самого Кайлеба, была смягчена, если не полностью отвергнута, мессами, которые он посещал в соборе Черайаса вместе с королевой-матерью. Наиболее упрямым Храмовым Лоялистам было всё равно, что он делает, но его очевидное благочестие сильно успокоило тех, кто был обеспокоен рассказами о ереси, отступничестве и поклонении Шань-вэй, распространяемыми «Группой Четырёх» и их приверженцами.

«Как мало они знают», — подумал он, довольно резко, когда взглянул вверх на тёмно-серые облака, парящие над стальными зимними водами Вишнёвой Бухты. — «Как мало они знают».

С тех пор, как он прочитал дневник Святого Жерно, какая-то его часть обнаружила, что ему стало всё труднее соблюдать формальности церковной литургии. На самом деле, как он часто думал, церковные пропагандисты были гораздо ближе к истине, чем они когда-либо подозревали, когда обвиняли его в поклонении Шань-вэй. Если и был кто-то из так называемых «архангелов», достойных почтения, то это была она и члены первого командного состава колонии, которые стояли рядом с ней, бросая вызов мании величия «Архангела Лангхорна». Конечно, именно поэтому Лангхорн и убил их всех. Понимание того, что вся Церковь Господа Ожидающего, была одним огромным извращением, чудовищной ложью, намеренно рассчитанной на то, чтобы привязать всю планету к антитехнологическому мышлению и основанной на убийстве любого, кто с самого начала выступал против неё, делало сложным даже неискреннее выражение приверженности её доктринам.

«Но Мейкел был прав и в этом», — отметил про себя император. — «Люди могут сколько угодно лгать о Боге, но это не меняет правды. И поклонение тех, кому лгала Церковь, не менее реально не менее искренне, просто потому, что они не знают истины».

«И братья были правы насчёт «нетерпения юности», когда я касался по крайней мере одного аспекта», — мрачно признал он. — «Я действительно хочу сорвать маску, рассказать всем на Сэйфхолде правду. Мне противно этого не делать».

Возможно, так оно и было, размышлял он, глядя на переполненную людьми гавань. И всё же, как бы ему ни было тошно, он также знал, что Мейкел Стейнейр был прав и в том, что они не осмеливались открыть правду о божественности «Архангела Лангхорна». Не сейчас. По правде говоря, в этом вопросе архиепископ Теллесбергский и Братство Святого Жерно были настроены столь же решительно, как и сам Кайлеб. Но пока это нельзя было рассказать. Тираническая власть Церкви Господа Ожидающего должна быть сломлена прежде, чем ложь, на которой зиждилась эта власть, будет разоблачена. Каждый отдельный человек на планете Сэйфхолд был воспитан в Церкви, с детства приучен верить в ложь, и они верили. Попытка разоблачить эту ложь только даст «Группе Четырёх» и Совету Викариев бесценное — и почти наверняка смертельное — оружие.

Положение Церкви Черис в Чизхольме было несколько более шатким, чем её положение в самой Черис. Это было не слишком удивительно, учитывая тот факт, что у Чизхольма не было эквивалента Братства Святого Жерно. Некому было заняться подготовкой почвы, как это делали в Черис Стейнейр и его предшественники из братства. Тем не менее, Павел Брейнейр, ставший архиепископом Черайаса, когда Шарлиен приняла решение бросить вызов «Группе Четырёх», не произвёл на Кайлеба такого же сильно впечатления, как Мейкел Стейнейр. Конечно, Стейнейр являл собой трудный для подражания пример, и тот факт, что Кайлеб знал его буквально всю свою жизнь, только делал это ещё более правдивым.

Брейнэр казался чуть более робким, чуть менее готовым к лобовому столкновению с оппозицией и менее гибким. Кайлеб никогда не сомневался в искренности этого человека, но архиепископу Павлу недоставало той яркой, почти лучезарной заботливой ауры, которая окутывала любого, кто приближался к Мейкелу Стейнейру на десять шагов.

«Ну, конечно же, ему этого не хватает!» — выбранил себя Кайлеб. — «Как ты думаешь, Кайлеб, сколько всего Мейкелов Стейнейров в одном поколении? Проводи своё время, благодаря Бога за то, что у тебя есть, а не жалуясь о том, что ты не получил! И не держись того факта, что Брейнейр не выдерживает веса Мейкела против него самого».

По крайней мере, у него не было сомнений — или, если уж на то пошло, их не было у Мерлина — что поддержка Брейнейром доктрины Церкви Черис и осуждение извращения Церкви «Группой Четырёх» были неподдельными и искренними. Может быть, он и не был ещё одним Стейнейром, но, похоже, обладал собственной упрямой, непоколебимой внутренней силой. Если он и не высечет никогда искры той спонтанной любви, которую Стейнейр так легко вызывал в своей собственной пастве, то всё равно пойдёт до самого конца, сгорбившись под ударами, встречая все те шторма, которые попадутся ему на его пути. — «И это», — сказал сам себе Кайлеб, — «было всё, о чём любой император имел право просить любого человека».

Никто не мог сказать наверняка как бы отреагировал такой человек, как Брейнейр, на дневник Святого Жерно, если бы ему когда-нибудь представилась возможность прочитать его. Что только подчёркивало силу аргументов Стейнейра против того, чтобы слишком быстро донести истину до Сэйфхолда. Нет. Они должны были позволить этой лжи остаться, по крайней мере, ещё немного, пока Церковь Черис не станет думать, что она более не скованна тяжёлой рукой инквизиции.

«Но этот день настанет, Лангхорн», — пообещал Кайлеб призраку Эрика Лангхорна, в какой бы уголок Ада он ни был изгнан. — «Этот день обязательно настанет. Никогда не сомневайся в этом. Мы с Мерлином позаботимся об этом».

Он искоса взглянул туда, где стоял и терпеливо ждал капитан Атравес, чьи «неземные голубые глаза сейджина» настороженно выискивали любой признак угрозы, даже когда его невидимые воздушные сенсорные платформы делали то же самое, и почувствовал знакомый прилив изумления и уверенности. Разум, мысли и душа, скрывавшиеся за этими сапфировыми глазами, были даже старше самой лжи. Нимуэ Албан уже сознательно пожертвовала своей жизнью, чтобы победить её; Кайлеб Армак не сомневался, что сейджин, которым она стала после смерти, добьётся успеха, сколько бы времени это ни заняло и чего бы это ни стоило.

Мерлин взглянул на него, слегка приподняв одну бровь, как будто почувствовал давление взгляда Кайлеба. А, возможно, так оно и было. Кайлеб определённо не был готов сказать, где проходит предел эзотерических чувств ПИКА! Хотя теперь, когда император подумал об этом, более вероятно было, что Мерлин просто видел, как он смотрит через один из своих невидимых «сенсоров».

Эта мысль тронула его губы мимолётной улыбкой, и Мерлин улыбнулся в ответ, а затем снова сосредоточился на задаче сохранения жизни Кайлеба.

«А я должен перестать тратить время на то, чтобы оттягивать неизбежное, и заняться своей собственной работой», — твёрдо сказал себе Кайлеб. — «Просто всё дело в том, что… я не хочу».

Он признался себе в этом, а затем обратился к главной причине, по которой не хотел этого делать.

Королева-мать Элана прибыла вместе с бароном Зелёной Горы в доки, чтобы попрощаться со своим зятем. Теперь, когда он посмотрел ей в глаза — северные, такие же серые и чистые, как само Чизхольмское Море, глаза — он увидел то же самое осознание.

— Я не хочу уходить, — тихо сказал он ей, его голос почти потерялся в шуме ветра и воды, а также в журчании голосов наблюдающей толпы.

— Я знаю, Ваше Величество… Кайлеб. — Она улыбнулась ему, её серые глаза затуманились, а губы слегка задрожали, когда она улыбнулась. — Я тоже не хочу, чтобы ты уходил. Но если бы мы могли упорядочить мир так, как хотели бы, ничего этого не случилось бы, и мы с тобой могли бы никогда не встретится, не так ли?

— Писание говорит, что мир устроен так, как того хочет Господь, — ответил Кайлеб. — «И, по крайней мере, в этом оно не лжёт», — подумал он. — Я думаю, мы бы всё равно встретились.

— Может быть, и так, — сказала Элана. — Может быть, и так.

Она протянула руку, чтобы нежно коснуться его щеки, и он увидел, что её глаза смотрят глубоко в его собственные, ища эхо, отражение, её дочери. И он увидел, как её лицо просветлело, когда она обнаружила его… так же как он нашёл его двойника в её глазах.

— Позаботьтесь о ней, милорд, — сказал он, переводя взгляд на внимательное лицо Зелёной Горы.

— Конечно, Ваше Величество. — Зелёная Гора слегка поклонился, а затем выпрямился с хитрой и ехидной улыбкой на лице. — Можно сказать, что у меня имеется некоторый опыт в этом направлении.

— Имеется, даже так? — Кайлеб улыбнулся в ответ, а затем глубоко вздохнул. — А вот теперь, мне действительно пора идти. Если мы пропустим прилив, то, вероятно, не успеем на запланированное рандеву с основным флотом. И если мы этого не сделаем, капитан Жирард и адмирал Остров Замка́ никогда мне этого не простят!

— Ну, мы же не можем этого допустить, правда? — сказала Элана. Кайлеб посмотрел на неё в ответ, и она покачала головой. А потом, совершенно неожиданно, она обняла его и крепко прижала к себе.

Как и её дочь, она была стройной женщиной небольшого роста, а Кайлеб — мускулистым широкоплечим мужчиной. Эти плечи могли стать ещё немного шире, но её руки не могли полностью обхватить его уже сейчас. Но даже если эти руки были тонкими, почти хрупкими, он всё равно чувствовал в них силу самого Чизхольма. Его глаза расширились от удивления. Затем его собственные руки обняли её, и он почувствовал, что её голова покоится у него на плече.

Толпа зрителей издала громовой рёв одобрения, и Кайлеб задумался, поверит ли хоть один представитель аристократии, что это объятие было спонтанным и незапланированным. Он сомневался, что они это сделают, и ему было всё равно.

— Моя дочь сделала правильный выбор, — тихо сказала она ему, поднимая голову и снова встречаясь с ним взглядом. Блеснули слёзы, и он ослабил их объятия, чтобы вытереть их указательным пальцем правой руки. Она снова улыбнулась и покачала головой. — У меня никогда раньше не было сына, — сказала она.

— Всё меняется, — сказал он ей.

— Да. Да, вещи меняются. — Её ноздри раздулись, когда она глубоко вдохнула, а затем она отпустила его и снова отступила назад. — Но мы же не можем позволить вашему капитану и адмиралу расстроиться из-за вас, правда? Не из-за императора Черис!

— Нет, я полагаю, что не можем.

Он ещё раз коснулся её лица, кивнул Зелёной Горе, а затем повернулся и зашагал по трапу на свой флагманский корабль сквозь сырой северный холод и рёв одобрения зрителей.

.V.

Кабинет викария Жаспера Клинтана,

Храм,

Город Зион

Викарий Жаспер Клинтан, Великий Инквизитор Церкви Господа Ожидающего и Отец-Генерал ордена Шуляра, оторвал глаза от бумаг на своём столе и гневно нахмурил брови, когда дверь в его роскошный кабинет в Храме резко открылась. Старший священник, открывший её так бесцеремонно, резко поклонился, и глаза Клинтана опасно сверкнули. Отец Данилд Фармир был одним из его доверенных секретарей уже почти восемь лет. Он знал, что к своему патрону лучше не врываться, предварительно даже не постучав.

— Какого...? — громоподобно начал Клинтан, но старший священник имел неосторожность (или безрассудство) прервать его.

— Покорнейше прошу прощения за столь внезапное вторжение, Ваше Высокопреосвященство, — сказал Фармир, произнося слова так быстро, что они прозвучали почти как лепет. — Я бы никогда так не поступил, если бы это не было… то есть… я имею в виду…

— О, выкладывай уже, Данилд! — рявкнул Клинтан, и старший священник тяжело сглотнул.

— Ваше Высокопреосвященство, викарий Замсин здесь!

Нахмуренные брови Клинтана удивлённо взлетели вверх.

— Здесь? — повторил он, и его тон был настолько близок к недоверчивому, насколько это вообще возможно. — В моём офисе?

— Да, Ваше Высокопреосвященство! — отец Данилд почти судорожно кивнул, но в его голосе так же послышалось облегчение. Словно он был поражён тем, что ему удалось передать своё послание, не будучи испепелённым на месте молниями хорошо известного нрава Клинтана.

Генерал-Инквизитор откинулся на спинку своего кресла, пытаясь скрыть выражение изумления, пока его мозг лихорадочно работал.