Андрей Белянин
Четырнадцатый апостол (сборник)
«Стихи не пишутся согласно общему алфавиту…»
Стихи не пишутся согласно общему алфавиту.У них совершенно иная концепция происхождения.Рифма вправе себя не осознавать, даже быть забитой,Но вечно испытывать к слову детсадовское влечение.Я не верю жонглерам своих же интимных строчек,Продающим билеты на встречу с бульварной поэзией.Жизнь – вдох, смерть – выдох. И далее многоточие –Танец капелек крови на синем бритвенном лезвии.Когда первая пуля срывает с губ короткое имя,На расстреле не плачут, верно? Или мне показалось?Или это не дождь полился из небесного вымени,Или шесть выстрелов за цикл стихов – такая малость…Что потом не заметишь, как сквозь тебя прорастают травы,Как профиль твой повторяет случайное облако на закате.И пусть все религии мира дружно окажутся правы,Касаясь земли и праха в изголовье твоей кровати.Но если ты веришь в рифмы – забудь и брось!Не пачкай души своей модненькими «лавсториями».Стихи всё равно пробьются через бетон или костьЛба моего, набитого ветром и аллегориями, –Взлетят к серебряной выси, подброшенные пинком!Пока остаётся в руке пистолетный ствол, как последняя лира…А ты осторожно выскрёбываешь розовым ноготкомДве буквы в объятиях сердца, на северном склоне мира…«От снов твоих жестоко уходить…»
От снов твоих жестоко уходитьВ прозрачный лес и каменное пламя,В заката обагрившееся знамяИ в облака, которым вольно плытьОт края и до края, бесконечно…Я буду там, как самый белый конь,Поверивший в любимую ладоньИ позабывший, что ничто не вечно.Разлука, задушившая любовь,Всегда найдёт серьёзные причины,А слёзы, недостойные мужчины,Моих ресниц не испугают вновь.Я буду жить в предчувствии огняНастолько долго, как угодно Богу.Благослови венец мой и дорогу.Как я любил… Не забывай меня…«Мне „Чёрный лекарь“ прописал покой…»
Мне «Чёрный лекарь» прописал покой,Торжественную музыку Ванессы,Пьер Бомарше – творения и пьесы,И суеты на сердце никакой…Я медленно смакую каждый сон,Навеянный искусственною скрипкой,Где в чистоте восторженной и зыбкойРассудок с сердцем дышат в унисон.Вот кареглазой каплей по стеклуСтекает дар креплёных лоз Тамани,Он никого ничем уже не ранит,Лишь превращает прошлое в золу.Я пережду. Проверенный букетУже спасал ни одного поэтаОт опиума или пистолета,Или чего похуже… Мой совет –Глоток вина! А после не спеша,Ещё пока хоть что-то есть в стакане,Пока вся память о любви не станетБагрово-чёрной, как моя душа!
«Желтоглазая тоска…»
Желтоглазая тоскаС непонятною корыстьюВ хрупкой плоскости вискаНоет раненою рысью.Процарапывая след,Хочет вырваться на волю.В удивлённом вскрике нетНи отчаянья, ни боли.Кровь течёт под образа –Это кошка тихой сапойЗакрывает мне глазаМягкою кровавой лапой…«До сих пор от твоих поцелуев схожу с ума…»
До сих пор от твоих поцелуев схожу с ума.До сих пор лишь стихами полнеет моя сума.До сих пор небогат и по небу хожу пешком,Облакам их кудри расчёсывая гребешком.До сих пор хмелею, отражаясь в твоих слезах.До сих пор все мои акварели ищут твои глаза.До сих пор моими рифмами кормят чужих коней,А шашка, пившая кровь, тихо висит на стене.До сих пор я боюсь смотреть на улыбки детей.До сих пор в моих снах призраки чёрных теней.До сих пор отпускаю ушедших с любого числа.Моя телефонная книга, словно перо, бела.До сих пор бьюсь о стенку ничейной ролью.До сих пор один – ненавижу делиться болью.Этот выстрел короткий в висок, в упор –Крест мой, суд мой и приговор.До сих пор…«Старик Хайям!..»
Старик Хайям!Прими и мой поклонС долины Рейна, где на дне фужера,Лозой увитый, виноградный склонСверяет боль на вкус и страх на веру.Багровый цвет германского винаОкрашивает душу и мотивы.«Мой милый Августин…» ещё раз и до дна!В поэзии важны аперитивы.Как пили в дни печали и сомненийТабидзе, Пушкин, Лермонтов, Рубцов,Губанов… список мог бы быть полнее,Но я же тоже пьян, в конце концов…И это не попытка приписатьсяК когорте высших, ибо кто есть кто?!В бутылке рейнского ещё минут на двадцать,А после всё. И я, как Жан Кусто,Уйду под воду, буду нем и нежен.Уверую в земную благодать,Вернусь в Россию, встречу город снежный,Пойму, как освятила Божья МатьМои кресты, нездешние березы,Чужую прорубь, жаждущую тьмы,И выдохну нахлынувшие слезы,И буду петь в предчувствии зимыО Фрейбурге, Шварцвальде и трезвоне,С шести утра стучащемся в окно,Где призрак Гёте, сидя на балконе,Из моих снов отхлёбывал виноИ диктовал возвышенные строкиО том, что мир торжественен и дик.А с неба улыбался синеокийМой первый сын моих грядущих книг…«Истину знают лишь умершие…»
Истину знают лишь умершие.Живущие лишены такой сказочной роскоши.Каждый жезл имеет своё навершие,Словно густая печать богини Мокоши.Это язычество, вышедшее из бездны,Из-под контроля какого-то чёрного дна.И если побыть хоть на минуту трезвым,То кажется непробиваемою стенаМоих возвращений. Лазоревейшие далиУже не для нас, потому что такая тьмаВокруг, и вот уж разрозненные деталиНе сходятся в пазл, а впрочем, суди сама.Развей свои строки по высокогорным склонам,Разлей свои слёзы вдоль горизонта, иРасхожие фразы покажутся смысла полны,И воздух разреженный лепит слои свои.Строчку к строке. Восприятие к восприятию,Так стволы сосен накручивают круги.Я тоже запомню, что веки ты красишь под платьеИ обручальное золото не украшенье руки.Выстрел всегда и везде надёжнее стали.Даже не проверяй, можешь верить на слово.Сходи в музей, посмотри на старинные эмали,Признай, что у них всё легко и счастливо.Прости, что у нас иначе. Просто прости.Нет? И не надо. Правильно. Да?Расставания в англицком стиле не в чести,Увы. Как и прочая фальшивейшая ерунда.Это как бы в геометрической теореме,Краткая чёрная точка в зените над пляжем Лидо.Жизнь расчерчивает нашу судьбу по схеме:Вдох. Любовь. Выдох.«Где ты была? Где были наши души…»
Где ты была? Где были наши душиСто лет назад? И был ли я так слеп,Что в небесах, на море и на сушеЯ строил не дворец, а тусклый склеп?Бродил, не веря, что ты дышишь рядом,Плутал во мраке суетных картин,Касался женщин равнодушным взглядомИ, с кем бы ни был, был всегда один…Я не искал ни солнца, ни просвета.Но если б знал, что есть на свете ты, –Бежал бы вспять крутой тропой поэта,Рассеивая в снах твои черты,А имя прошептали б мне цветы…И мы с тобой вдвоём вернулись в лето…
«Пусть тусклый питерский дождь…»
Пусть тусклый питерский дождьТоской освежает душуИ так методично глушитОзноба слепую дрожь.Но горло не греет шарфОбрывочных воспоминаний,Рисунков, обид, признаний,Как боли на брудершафт.Где финская синь в глазахОбломком холодной сталиЛаскается, но не жалит.Где водкою глушат страхПред тем, кто, воспетый в медь,На лепицуанском звереСрок жизни твоей отмерит.И, кажется, не успетьС Пальмирой сойтись на «ты»В поэзии или прозе,В один поцелуй на морозе,Пока разведут мосты.А после – хоть шторм, хоть штиль,По-русски, рванув рубаху,Всё сердце нанизать махомНа Адмиралтейский шпиль!«Не молись звезде до заката…»
Не молись звезде до заката.Закатилась твоя звезда.Отправляйся, казак, до хаты,Пока с фронта идут поезда.Пока ветер свистит на стыках,Пока можно ещё успеть –Не ругаться, не врать, не хныкать,А суметь обмануть смерть.Ненадолго, хоть на полгода,Чтоб безносая не смогла,Не почуяла в непогодуВсей любви твоего тепла,Твоих рук – золотого поля,Твоих губ – неземной исток.Я иду за звездой и больюНа Восток…«Плачь, флейта дождя…»
Плачь, флейта дождя…В далёком ТайванеНеизвестный крестьянин создал тело твоё их хвоща полевого.Наполнил рисом, а музыка радости и изгнанияРодилась сама без чьего-либо высшего веления или слова.Капли падают. Разбиваются не дыша,Будто поток слёз всесокрушающий ломает стены темницы.Какая же боль из сердца уходит, боясь помешатьКрылышку ангела рыжего, коснувшегося этой страницы…Смотрел в зеркало. Совершенно пустые глаза.Раньше в них отражалось небо, улыбка сына, астраханское лето.Сине-зелёная сталь. А были – изумруд и бирюза…И только вопросы, исключающие саму возможность ответа.Потому что истины нет. Есть ненависть, боль и страх.Вечные «если бы, если бы, если бы…», смерть остальное стёрла.Плачь, флейта дождя… Нежно качаю тебя в руках,Словно баюкая боль своего же изломанного горла…«Прости, малыш. Я был глуп и слеп…»
Прости, малыш. Я был глуп и слеп.До последнего верил, что всё это злая шутка.А теперь душа моя – чёрный склеп,Внешне роспись и золото, а глянешь поглубже – жутко…Я не плачу на людях не из-за гордости, нет…Я забыл это слово, как честь, как достоинство, веру.Слёзы душат во сне. Их не видно, и весь секрет,Чтобы утром проснуться, а глаза были красными в меру.Оля стала большой и красивой, тоже любит тебя.Вот так младшие сёстры становятся старшими махом.Она меня поднимала, сердце моё теребя,Когда я кричал от разлуки и бился лицом о плаху.Дашке – четыре. Не дочка – казак, огонь!Вы бы с ней вместе седлали коней и – в поле,Гуляли по парку, держались ладонь в ладонь,Вас было бы трое… Но всё выжжено лавой боли.Дед ушёл за тобою. Если увидишь его, присмотри…Оперировали. Но сердце встало через два дня.Хоронили на том же кладбище. И теперь я боюсь зари.Худшие вести приходят с рассветом, лучом маня…Тебе хорошо там? Заботится ли Господь?Кто подтыкает тебе одеяло и на ночь читает сказки?Пусть всё, что доныне терзает мою плоть,Приходит к тебе, как улыбки, цветы и краски.Мы встретимся. Время? Да что оно – только миг!На Кавказе и в Сербии коротких дорог не счесть, иТы же, услышав мой простреленный крик,Скажешь: «Папа вернулся!Теперь мы опять будем вместе…»«Мальчик мой – Иванушка. Никогда не называл тебя так…»
Мальчик мой – Иванушка. Никогда не называл тебя так,Любил до безумия, а старался держаться строго…Господи, прости, какой же я был дурак,Но ведь ему хорошо там, у престола Бога…Господи, защити его лучше, чем сумел я…Я не сумел ничего, я опоздал на вечность.С моего горла не уходит его петля,И моя боль убедительна, как бесконечность.Господи, сердце сорвано, я не дышу от слёз,Вижу во сне глаза его и глажу рыжие волосы.А над его могилою вечная горечь звёздИ ветер степной с охрипшим от горя голосом…Господи, не оставь его ни на единый миг,У детских печалей всегда такая тонкая кожа…Со мной теперь только память, как солнечный блик.Мальчик мой – Иванушка, сын раба твоего, Боже…«Люли, люли, люленьки…»
«Люли, люли, люленьки. Летят сизы гуленьки. Летят гули вон, вон. Несут Ване сон, сон…»Мальчик мой рыжий, как тебе там спится?Сколько слёз в моём сердце, не знает никто.Сколько сил мне нужно, чтобы не спиться.Не примерить до срока берёзовое пальто.Я гляжу на сестрёнок твоих тревожно,Только их руки держат меня над бездной.Жить без тебя приходится, но жизнь невозможна,И любые молитвы к Всевышнему бесполезны.Говорят, я не встречу тебя там. Никогда.Даже если пойду на фронт и умру в Донецке.Раз встречу назначат в пятницу, вечно будет среда.И я не увижу глаза твои детские-детские…Всегда наивные, ясные, счастливые от души.Полные рёва или такого же чистого смеха.А в кармане моём перекатываются ломаные гроши,Оплата последнего выстрела, ставшего эхом.И скоро, скоро, год или тысяча лет ещё –Ты сбежишь на пару минут из райского сада,Обнимешь меня, ткнувшись лбом в плечо,Сказав, что всё хорошо, что плакать уже не надо…Я поверю. Прижму к сердцу, шепну – беги,Туда, где рассвет, где кущи, где мёд и лира.Господи, сбереги, его, сбереги!И вернусь молча к чёрным своим конвоирам… «Люли, люли, люленьки. Летят сизы гуленьки. Летят гули, вот, вот. Ваня папу ждёт, ждёт…»«Мне сейчас не хватает тех, кого рядом нет…»
Мне сейчас не хватает тех, кого рядом нет.Кто в дом не войдёт, не оставит в прихожей след.Не пройдет на кухню, не выпьет со мною чайИ не спросит осмысленно (невзначай),Как живу, как пишется, как вообще в душе?Какие рифмы качаются на толедском ноже?Какая боль подкрадывается тайком во сне?Почему я всегда хожу на кладбище по весне?Ведь зимой холоднее под снегом, в стылой земле,И тёплое сердце лёд сжимает ещё больней,До крови, которая видна поверх всех страниц,На фото моих героев, во всех выражениях лицОдин, пересекающий всю вселенную, шрам.И тогда мне кажется, что стихи мои просто хлам,Недостойный того, чтоб им набили подушку,Положили рыжему ангелу под розовое ушко,Где в его снах, раскрашенных солнцем и синевой,Мы с сыном, держась за руки, вместе идём домой.Нам улыбается небо и брови щекочет бриз.Мой мальчик уйдёт наверх.Я – вниз…«Уехать в деревню, тихо…»
Уехать в деревню, тихо,Чтобы не знал никто,Подальше от смут и лиха,Старое цапнув пальто.Некую сумму денег надо.Шашку на стену.Белёный дом с парадным,Бритву и пену.Лермонтова взять стихи,Другого не стоит.За какие ж его грехиУбили? Пустое…Наутро вставать с рассветом,Просить воды из колодца,Совсем ни на что не сетовать,Ни с чем не бороться.Осенних цыплят считать,Пить чай с имбирём.Признавать или не признаватьСамозванца царём?Идти в воскресенье в церковьМаленькую, как прихожая.Покаяться – слушал Меркьюри,Все грехи подытожить.Плакать о человечности,Слёзы всегда легки…Но не писать для Вечности!Ни строки!
«Вот улица, где жили мы когда-то…»
И. Бродскому
Вот улица, где жили мы когда-то…Я вспоминаю дом, деревья, даты.Четыре дня безудержного рая,Хожденья по рифмованному краюСтихов и поцелуев, тем и нот.Ночных огней упругий хороводИ эхо от последнего «прости»…Фрегат воспоминаний отгрустил.Посаженный на цепь, он видит сны.Его крыла опущенно-честны.Лишь образы, не знавшие оков,Всё рвутся к сердцу стайкой мотыльков.И надо бы, не пробуя спасти,Их раздавить, как бабочек, в горсти…«Здравствуй, осень. Дай пожить…»
Л. Губанову
Здравствуй, осень. Дай пожить…Дни летят и сроки ближе,Жизни тоненькую нитьС каждым сном всё чётче вижу.С каждым утром жду звонка,Всё ли собрано в дорогу?Как светла и как легкаЭта переписка с Богом…Я пишу ему стихи,Книги, графику, картиныНа листочке от ольхи,На струне от клавесина.Он поймёт и всё простит.И, дай бог, ещё не скоро –Осень, осень, не грусти –Мы вернёмся к разговору…«Всё как всегда, пронзает тьму…»
Всё как всегда, пронзает тьмуЛуны точёный круг,Но непонятно почемуПечальны все вокруг.Милорд уехал на войну…И в чём его винить?В том, что далёкую женуНе может позабыть?В том, что покинул всех друзейИ сжёг мосты дотла?Что без милорда пуст музейИ не идут дела?Милорд уехал на войну,Он сделал всё, что мог.Да не поставится в винуИ нам тяжёлый вздох.Нам горько провожать его,И времена не те…Девиз «Всё или ничего!»На дедовском щите.Милорд уехал на войну –Красавицы в слезах!Надежды их идут ко днуПри полных парусах.Ему теперь одна постель –Сухая мурава,Ему январская метельИ небо в головах…Да будет проклята война!Мы все теперь одни.Он не вернётся, ночь темна,Господь его храни…«Каждый раз, когда ты на меня молчишь…»
Каждый раз, когда ты на меня молчишь,Я понимаю, что вселенная умерла,Ни дождя, ни птиц, гробовая тишь,Если смотришь на солнце – мгла…Я виновен во всем, я не прячу глаз,Я свиваю нервы морским узлом,У моих молитв столько лишних фраз,И считать ли боль наименьшим злом?Биться грудью о вечную мерзлоту,Резать кожу свою на лоскуты,Привкус фальши катая комком во рту,Отправлять тебе парусные листыС постраничным признанием, не дыша,Не касаясь руками остывших век –Ощущать, как неровно идёт душаПо канату, под ветер и мокрый снег…
«Утро. Будильник. Работа. Накатанные пути…»
Утро. Будильник. Работа. Накатанные пути.Гитара. Фламенко. Уроки. Всё и за всё плати.У брата проблемы. Важно. Любит жену, не бьёт.Дура она, но беременна. Кровь из него пьёт.Ссора с подругою детства, а надо в один дом.Теперь угрожает. Пишет. Морально убить потом.Кот овладел игрушкой. Мягкой. Такой маньяк.Лучше баккарди со спрайтом. Лишь иногда коньяк.Роллы и цезарь с курицей. Хоря дома одна.Мама покормит. Напомнить! Взять оливку со дна.Новая песня Налича. Прикольно. Айпод. Звук.Вывесить фото ВКонтакте. Проверить и «Мой Круг».Выстоять службу в праздник. Надо. Душе светлей.До именин осталось сколько-то трудодней.Ответить на эсэмэску: «И я тебя…» Так? Так.Театр с другою подругой. С хорошей. С которой в такт.День на исходе. Ночь. Набрать хоть немного строчек.Вместо любимого имени – прочерк, прочерк, прочерк…«Короткий дорожный роман…»
Короткий дорожный романВ манере столичной богемы.Густой алкогольный туманСмягчает саднящие темы.«Простите. Ну что вы… Итак?»Мы словно герои из сценки,И вечер смеётся в кулак,И ночь уточняет расценки.Оттенки двусмысленных фразБез лести и без назиданья,Разбросанная напоказВзаимная жажда желанья.«Позвольте? Мне нравится. Да-а…»Мы всё понимаем, не дети.Других будут мчать поезда,А нам выходить на рассвете.Укутывать плечи в печальПод серою шалью ландшафта.«Пока. До свиданья. Мне жаль…»Какая фальшивая правда…
«Не пиши стихи о стихах…»
Не пиши стихи о стихах.Эта тема, увы, не ах…Никого не волнует труд,Когда строчки до срока мрут,Не родясь, а тетрадный листНавсегда беспорочно чист.Никого не волнуют сны,Чьи пророчества неясны.Ни усталость, ни талый снег,Ни дождя скороспелый бег,Никакая печаль в глуши,Никакие раны души.Ничего, что в тебе рвалось,Вызывало любовь и злость,Заставляло кричать и выть,Упираться, бороться, плытьПоперёк волны и ножа,Где последний рубеж – межа,За которым слова тихиИ уже не нужны стихиМноготочьем в конце строки.И шаги в темноту – легки…«Море шепчет не о душах умерших…»
Море шепчет не о душах умерших,А легко, беззаботно, не думая, о своём.В розах Испании вечно вьётся шершень,То ли грозится ужалить, то ли поёт.Ритмы гитарные, все в каталонских изгибах,В душу врываются жадным поцелуем лени…Шаловливое «сеньёре» сродни «сахибу»,Так же пленительно и так же в сахарной пене!Как, может, и всё побережье на Коста-Браво,Где ночи не синие, а багряные, словно вино,Здесь столетья назад отгорела корсарская слава,И чугунные пушки Тоссы молчат об ином…О туристах, фотографах, парах, случайных прохожих,О художниках, жуликах, чайках, дождях и грозе,О представлениях, о тысячеязычных рожахИ о том, что они канут в вечность, как канули все!Но песок, столь же крупный, как соль астраханского лета,Хоть на миг, но запомнит твой шаг к набежавшей волне.Всё, что ты забываешь, со мной растворяясь во снеИ продолжив мечту в чуть прохладном дыханье рассвета…«Не будет этого. Этого. И вот этого. Никогда!..»
Не будет этого. Этого. И вот этого. Никогда!А что же будет, скажи мне? Неведомые города,Шпили, башни, высокие стены и акведуки,Мосты над рекой, словно скрещённые руки.Будет небо. Честно. Вот небо будет всегда.Синее, голубое, чёрное ли, ерунда!Небо – будет! А значит, нам стоило жить,Вывернуть всё наизнанку и перепрошить.А значит, снова и снова влюблённым сердцамИдти улочками Вероны до кладбищенского венца.И снова в Дании будет страдать человек,Но та, что ушла с водою, не высушит слёзы с век.А двое разных близняшек, одинаковых лицом,Обманут смерть хеппи-эндом, счастливым концом.И я буду петь про то, как на шпагах играет кровь,Как бывшая явь переходит в чужую новь,Как разорванная резким выдохом тишинаМою душу слизывает с хрустального дна,Погружая в Вечность. И вот тогда-то, тогдаНе будет когда-то обещанного Никогда.Просто вместо квадрата Малевича будет – свет!А иначе не стоило. Иначе и смысла нет…«Не будет этого. Этого. И вот этого. Никогда!..»
Теперь ты знаешь, что чувствует львица,Когда гиены толпою трусливо хохочут ей вслед.Нельзя повернуть головы, даже покоситься,Они не её противники, не её добыча и не её обед.Иди своею дорогой. Непризнанной и незваной.Под твоей царственной поступью будет гудеть земля.Перед тобой склонятся степи или саванны,Изысканные жирафы поэзии и волжские тополя.Катай обалдевшее солнце белою ночью,Словно огромная кошка, играй в синем бархате снов.Никто тебе не поверит, даже увидев воочию,Ибо звери такого формата – крушение всех основ.Ибо боятся сильных. Поэтому и толпою.Для львов в современном мире не так уж и много мест.Прими своё одиночество и привыкай к конвою,Неся меж лопаток выжженный пальцами Бога крест…«Чёрное перо…»
Чёрное перо… Упало с неба и закрыло мне глаза.Я и не знал, что слишком долго пролежал,Мешая травам выпрямляться в полный рост.Но я не гость и этот мир не мой погост.Здесь только ночь, а всё иное не в чести.Здесь очень трудно удержать судьбу в горсти.Над головою брызжет небо в три верстыДа семицветных радуг звонкие мосты!Тянусь ладонью к ним… Но чёрное пероТак давит веки, и ресницы не поднять.Илья-пророк грохочет в медное ведро,Но ни одна из капель не вернётся вспять.Да и кому, кроме земли, нужны дожди,Все эти вечные «простила, но не жди…»?Я и не жду, я ухожу так далеко –Чтоб ты не слышала, как сердца рвётся ком.Чтоб не боялась, будто я к тебе вернусь,И не тебе, а только мне досталось пустьЧёрное перо! Его ничем уже не сдвинуть, не смахнуть.Ему души моей вовеки не понять,И, если б можно было выбирать свой путь,Я бы, наверно, отказался умирать…Когда осталось меньше года до весны!Когда на Рождество цветные снятся сны!Когда протягиваешь душу на руках,Чтобы Всевышний убаюкал в облаках!Не золотая, так хотя бы серебро –Прими Господь её… Но чёрное перо…«Время в Риме передачей ременной…»
Время в Риме передачей ременнойВращает зубчатые шестерни Колизея.Город равноапостольный дышит попеременноЗеленью вечных олив и рычанием «харлеев».Здесь легко забываются сны и реальность.Белым домашним вином смочив губы,Не веришь потугам статуй хранить конфиденциальностьПод вспышками фотокамер, наглых и грубых.Выхватывающих у истории лица, спины и груди,Лапающих богинь и ласкающих ягодицы героев.Мир колонной троянской катится, но куда, люди?Вопрос без ответа и ночь фиолетом кроетКирпичные крыши развалин Форума. Гатти –Это римские кошки, согласно легенде, имПринадлежит этот город, и верные их кровати –Резные обломки мрамора, к утру уходящие в дым,В пыль, в ветер, в само послевкусие словаДанте, обращение в ад и в небо к святому Петру.Этим городом нельзя надышаться. Снова и сноваЯ брожу его улицами, веруя, что никогда не умру.А стану лишь цикадой, жасмином, ступенью в храме,Деревом виллы Боргезе, осой в величавой сини,Запыленным крутым завитком коринфского ордена.Вот только успеть бы вернуться, рассказать бы о Риме маме,Пусть она далеко-далеко в одинокой России,Но там, где мама, по сути, и есть Родина,А все остальное – лишь только слова красивые…«Римская вилла, спящая под Тоссой…»
Римская вилла, спящая под Тоссой.Выкрученные руки Капитолия.Камням, как известно, не задают вопросов.Камни, как правило, не чувствуют боли.Всё зарастает травой забвения.Может, имя травы и есть вечность?Храм дохристианского вдохновения,К загадке, есть ли в богах человечность?Есть ли в Юпитере черты Сына?Есть ли в Минерве черты Богоматери?В развалинах ветер гуляет пустынныйИ старые камни целует старательно.Он их помнит, знает, встречал давно.Он их ежедневно щекою касается,Здесь запахом плоти пахнет виноИ жертвенный дым по спирали взвиваетсяВ синее небо, в морскую тишь,В крики чаек, в рыбацкие хриплые песни, иНа разбитой мозаике остался лишьСлед узкой стопы юной Тессии…Вагонное окно
Бродники слагают бредниО бродячих богдыханах,Звон заутрени к обеднеСтоит крону из кармана.Но в неверящей ВеронеИ в тоскующей Тоскане –Всё равно мечта догонитИ обнимет, и обманет!Расцелует до истомыПод латинское капрезе.Мимо Рима едем с ромом,На дрезине в старый Дрезден.Отыскав на прахе в ПрагеОттиск милого мизинца.Но в её солёной влагеНичего не отразится.И в Соренто после ссорыНе споют над нами «любо!»,Пресловутый чёрный воронКормит клювом мои губы.Так Балканы прячут в лапахСкулы Косова косые,И выталкивает клапанС болью – кровь, любовь, Россия…
«Римская вилла, спящая под Тоссой…»
Мюнхен. Пиво как основа,Либен фройлян, битте шён!Доннер веттер! Вот он снова,Францисканский капюшон.Кухен. Кирхе. Много киндер.Туалетн. Херрен. ЗдесьБыли Гёте, Моцарт, Шиндлер.Я? Натюрлих, ваша честь!Левенбрау. Дункель, тёмный.Данке. Найн. Еще одну!Нах драх остен! И бездомныйВзгляд мой катится ко дну.Где глювайн (четыре евро)Греет душу изнутри.Где закат не бьёт по нервам,А чарует – на, смотри!Ист фантастиш! Старый город.Крепкий Пилзнер. Слабый шнапс.В предвкушении распоротЭтот жизненный коллапс…Нах банхоф. И тянут шпалыДалеко, в другую жизнь.Русь. Развал. Народ усталый.Путин. Водка. Застрелись…Гауди
Сначала тебя должен сбить трамвай.Потом ты умрёшь неузнанным в больнице для бедных.И только тогда ты покажешь Богу свой каменный рай,А Он не станет решать, где ярко, где плоско, где бледно.Он будет за руку водить тебя по этажам,Рассматривая твой храм, достроенный через годы,Где тихая Богородица, младенца Христа прижав,Заслоняет Покровом от солнца и непогоды.Страшные рыцари в латах верно держат пост.Сейчас они защищают, а раньше распяли Сына.И цветовою гаммой храм похож на погост,Серо-буро-коричневый, словно степная глина.Но задери голову, и в куполе видно всё!Всё, от малой песчинки до тайн Вселенной.Пусть так хоть единожды каждого вознесётВ мечты над толпою и жизнью тленной.Ты хоть на миг понимаешь, что всё это сделал ты?Квинтэссенция камня и страсти, как факт единеньяс Богом.Где в каждом цветке орнамента видны Его черты,Он укрывает тебя недостроенным сводом, по-отеческистрогоИ нежно, и мягко, и ласково – ибо, поверь, Рай!На щеке Барселоны в капле, в слезе ли медной?Да, да, я забыл, конечно, ещё должен быть трамвайИ нелепая смерть неузнанным в больнице для бедных…«В тумане возвышенном Верона дышит сонно…»
В тумане возвышенном Верона дышит сонно,Плавно вздымаясь, как грудь твоя на рассвете.Карие очи её черепичные и небо её бездонно,И ангелы замерли у подоконников, как шаловливые дети.У дома Джульетты, зацелованного тысячами посланий,Пока никого. И никто не хватает за талию её статую.Влюбленно-восторженный символ идолопочитанияВидит в бронзовых снах Флоренцию, Геную или Падую.Честно, не помню, куда там хотела сбежать эта пара?Жёлто-зелёные вина Сан-Пьеро мне этого не сказали.Большое болтливое солнце, как древнеримская тиара,Освещает арену, раскинувшись, будто бы в кинозале,В центре волшебного города, древнего и средневекового.Современны здесь только твои поцелуи и ласки.Я не спешу будить тебя, предчувствуя зарождение дня нового,И новой, вечно живой, шекспировской дивной сказки!Не уходи. Побудь рядом сейчас и в ином воплощении,На каждом белом палаццо, на грани реки и суши.За миг до рассвета, целуя плечи твои, полные всепрощения,Покуда Вечность, чаруя, венчает наши тела и души…
Париж
Жёлтые листья клёнов на чёрном лице брусчатки.Ни о чём возвышенном не думаешь, просто горишьИ бродишь по улочкам ван-гоговских отпечатков.От бистро до бистро, словно карт-бланш!Жаль, что франков нет и все платят в еврах…Башня Эйфеля по ночи вся в orange!Берёт свою мзду в валюте и человеческих нервах.Отдаётся всякому, кто на неё ни влез.Китайцев или индусов вообще немерено!И Булонский парк, тот, что в прошлом «лес»,По-прежнему тих, и проветренно верен вам.Лувр кварталами мнётся от Мадонны к Венере.У Джоконды – давка, во взоре – уи, трэ маль…Дышится трудно, однако, по крайней мере,Понимаешь её снисходительность и печаль…Выпьем за гордые крылья богини Ники,Мост царя Александра и вечную веру в Россию!Аэропорт. Меж облаков золотисто-кинжальные блики.В месиво снега и нежность руки мессии,В негу объятий любимых берёзок и сосен иВ талую горечь подъездов и пропасть крыш,Где лишь во сне вспоминать монпарнасскую осень,Париж…«Только здесь понимаешь, как важна смерть…»
Только здесь понимаешь, как важна смерть…Что есть жизнь, как не подготовка к кончине?Так изумительно толедская жёлтая твердьЛожится на тонкую музыку Генри Манчини.Но столь болезненны эти обломки стен,Огрызающиеся на реку в беззубом оскале,Что ты попадаешь в древневековый пленЧерни и золота, вниз вдоль клинка, по стали.Здесь нет фламенко, но частые черепа.Здесь не яркая Сангрия, но вино дель Торо.И ночь неулыбчива, и фиеста слепа,Как Алькасар, презирающий каждую гору.Но запах Испании застыл именно в этих краях!Где снова и снова гитара поёт о смерти.Край жизни на лезвии хищных навахЕдиножды! Без псевдобуддистской круговерти.Мне кажется, тут будет легко умирать.В небо душа, а кровь, по камням, в реку.И может быть, кто-то примет душу мою поиграть,Как играет младенец Иисус сердцем Эль-Греко…«Я хочу в этот город…»
Я хочу в этот город.Я прожил здесь тысячу лет и хотел бы ещё.Но я вряд ли молод,На погоду ноет колено и сильно болит плечо.Я не верую в сны.Это рваные плёнки фантазий и окриков свыше.От весны до весныМои лошади с крыльями бродят по крышам.Лад убитых стиховНа гитарный, увы, не похож ни на йоту.Нормативно-легкоПеть, как все, и совсем не работать в субботу.Я не помню себя.Это значит, что сам я себе не настолько и нужен.Но любить, не любя,Лучше выспренной грусти на завтрак и ужин.Море – это слеза.Но, в отличие от моих слёз, в нём ни капли фальши.Посмотри мне в глаза,Ты тоже не хочешь, чтобы стихи писались и дальше.Я выступил к башне.Не затем, чтобы вниз, высокомерной рожей…Разбившись однажды,Я самый нелепый раб твоей рифмованной пашни.Смогу ли поверить в тебя и снова взлететь, Боже?Не важно…
«Дождь, заливающий старый Котор…»
Дождь, заливающий старый КоторТак, точно кровь вымывает из жил.И я, словно раненый черногор,Опозоренный тем, что себя пережилНа долгих семнадцать лет или зим,Поскольку – положено до тридцати!А я задержался, и клоунский гримНавеки становится клеймом моим.До тридцати я обязан был лечьВ чёрную землю между камней.Нарваться на пулю или на меч,Но оборвать монотонность дней.До тридцати – сыновей и дочь!До тридцати – дом в горах и вино.До тридцати – целовать ночьС неполной луной, уйдя на дноБока Которской! Турецкий флотЗубы сломает о мой хребет,Мне, как все пишут, сегодня прёт!И смерть поправляет на лбу беретЧёрный, с красным и золотым.Все наши герои уснули здесь.Слава – пороховой дым!Родина – совесть, судьба и честь!В чёрных горах я найду приют.В синее небо душа вспорхнёт.Когда-нибудь, ясно, меня убьют,Так будет, и чуда не произойдёт.Но если Богу угоден каприз,Допустим, на небе нет больше мест.Пусть сбросит к святому Луке, вниз,Держать на плече черногорский крест…«Пенелопа тебя не ждёт…»
«Пенелопа тебя не ждёт…»Не страдает, не пьёт, не пишет.Пенелопе не нужен мёд,Её мысли светлей и выше.В них восходы и первый снег,Запах роз и сонет Шекспира.В них дыханье нездешних негИ нездешнего мира лира.Её так утомил прибой,Ей так скучно смотреть на море.Пенелопа живёт собой.Это данность. Это не горе.И когда ты сойдёшь в портуНа родную землю Итаки,Постарайся забыть на бортуСвои принципы или страхи.Эту женщину надо вновьЗавоёвывать жаром сердца.Невозможно поймать любовьВ кошельковую сеть сестерций.Пенелопа тебя не ждёт.Не ищи в ней ключи от рая.Поцелуй, как прощанья лёд.Море, парус и Навзикая…Пиросмани
Если пытаешься понять эту страну,То сначала выучись, как батоно Нико,Окунать кисти рук своих в тихую старинуИ завязывать слёзы на узелок.Рисовать не красным, а чёрным вином.Особенно небо! Чтоб знать его истинный цветНад пенным Кахети с опрокинутым дном,Ты должен от гари отмыть рассвет.Пойти меж рядами пирующих кинто,Ни на миг не показывая, как хочешь есть.Спрячь кусок лаваша под своё пальтоИ старайся как можно дальше отсестьОт любого знамения на край земли,Где гуляют по лесу олени, неся рога,Где давно позабыты святые слова молитв,Беспощадно меняя тембр, логику и берега.Привыкай к аромату продажных роз,Связанных с нежным именем Маргарита.Завяжи с современностью. Не принимай всерьёзЭто пошлейшее, киношное «чито-дрито».Оплачивай каждый упрямый шаг в вечность.Пей бессмертие с хрупкого виноградного листа.Выкупи хриплым кашлем право на человечность,Каждой буковкой подписи на уголке холста.Прими всю эту землю, всю вековую грусть её,С её высокими песнями, наперекор судьбе!У престола Всевышнего – моли простить Грузию,На долбаном английском молящуюся о тебе…Венеция
Я никогда не писал об этом городе ни строки, и напрасно,Поскольку последний великий поэт, здесь склеивший ласты,Любил чёрный юмор, наглеющих чаек стихами кормяс руки.А рифмы его так метались, словно отчаявшиеся мотылькиВ своём вечном стремлении суицида и смерти на острие свечи,В закоулках Сан-Марко, распускающего магические лучи,От серебряных лож до свинцовых туч над поникшею головойТого, кто не сам покинул родину, но и здесь не нашёл покой.Потому что в этом городе, увы, этого слова попросту нет.Есть только Смерть в чёрной маске, спешащая на обед,Есть белый Доктор, который приходит, чтоб ей помочь.Есть Кот, он разный, он сам по себе и предпочитает ночь.Есть Дон Жуан, который при шпаге и в красивом плаще,Есть Коломбина – любовь, флирт, игра на грани и вообще.Меня в нём нет. Даже если сегодня на узеньких улицах есть я.Что делать, но каменный лев с распахнутой книгой не мой маяк.Пока над гранёной палаццо Дожей слепой пролетает дождь,А здания жёлтою граппою лечат кашель и немоту, и дрожьСвоих отражений в грязных каналах, облизывающих мосты.И гондольеры с профилем дьявола переворачивают, как листыГрамоты нотной, зелёную воду веслом за чёрной кормой.Подобно тому как тот же поэт, сердца комок отправив домой,Велел оставить тело своё навеки в этом грешном песке,Любой, проходящий в тумане краем канала, идёт на волоскеОт жадных приливов, сметающих жертвы кинжалови бритв.А город уводит в хмельную ночь другой стихотворный ритм.Под ржание четверых лошадей с когда-то отрезанной шеейДержу пистолет у виска, смотрю на воду, принимаю решенье…«„Я не люблю Париж!“ – упрямо твержу сам себе…»
«Я не люблю Париж!» – упрямо твержу сам себе,Шатаясь улочками узкими, подмигивая голытьбе,Которым и два евро – уже повод присесть в бистро,Где ароматы вин – кисло, а запах эскарго – остро,Где улыбаются каждому, кто хоть чуть-чуть не пьян,Где живёт Азнавуром старенький эмигрантский баян,Называют пуделя в шутку Ришар, а бульдога – Габен,И клошары вдоль Сены всё так же живут в обменМеди на кофе, столь чёрного, что впору им рисовать,Чёрный мост, чёрный сон, почерневшую Божью Мать,Но к фонарному столбику лепится лучшая из наяд Дега,По-балетному в небо ночное взлетает птицей её нога,И целуются девушки две за румяным фужером в кафе,И я снова рифмую неправильно длинную строкук строфе,У которой начало вроде бы есть, но и сам я не вижу конца,Так Париж заключает сердца и поэзию в круг кольца,Без которого я, увы, живу на земле уже столько лет и зим,Без которого мир мой истоптан, замусорен и невообразим,Но, когда в моих венах гуляет хмельное вино Luberon,Когда сердце падает в ноги, словно просится на поклон,Этот город, где всякая боль улыбается, вечное c’est la vie.Я сдаюсь, я верую, и я преклоняюсь Любви…«Юность вольную кляня…»
Юность вольную кляня,В ночь, сбежавшую от быта…Дай мне боже след коняС неподкованным копытом!След, наполненный водойСлёз моей заблудшей Музы.Кривокрылый козодойПеревьёт узлы на узы…Вечный след, в котором векНевесом, как купол в храме.Где я кисточкой для векПодведу ресницы драме,Следу прошлого тепла,Привкусу гортанной боли…Пусть грехов моих золаСлужит пищей травам в поле.Раз уж выбирать погост,То как в рифмах к новым Эддам –В Млечном луге, став меж звёздОдиноким конским следом!«Я смешон, любимая?..»
Я смешон, любимая?Так смешон…Словно горб, откинутыйКапюшон.Разбросаю числаВкруг столаИ помчится выстрелВдоль ствола.Вырвется сиреневыйБоль-огонь,Обожжёт безвременноМне ладонь.И в глазах раскаяньяБольше нет.Но уже не ранит, аСтынет свет.И слеза скользящаяМчит, кружа,Как в лицо летящаяТень ножа…«Говорят, не было ни Монтекки, ни Капулетти…»
Говорят, не было ни Монтекки, ни Капулетти.Так, война кланов, но важно не это.А то, что действительно жила девочка на свете,Которую и звали-то совсем не Джульетта.Так вот, девочка и вправду умела любить,А в те времена многие умирали рано.Не будь этой любви – и могла бы жить,Не платить за смерть из собственного кармана.И мальчик был. Не Ромео, любой другой.Где-то они встретились, в Венеции, Риме или России.Кто знал, что одна улыбка может грозить судьбой?!Они никого ни о чём таком не просили.Но эта вспышка, выстрел сразу по двум сердцам,Одним движением – и души наверх, к Богу!Наверное, даже Всевышний всплакнул Сам,Подталкивая обоих нежно к райскому порогу.Что ещё Он мог сделать, если была любовь?Расцветить утро, чтоб небо не было хмуро.Разрешить им шагать невесомо по головам цветов.А всё остальное – выдумки и конъюнктура…Сентябрьское
