Вилла Гутенбрунн

— Мисс Люси… Мисс Люси! — жалобный голосок Кэт заставил Люсинду вздрогнуть и подскочить.

Оказывается, они пробыли тут уже час. Нет, гораздо дольше… Бедняжка Кэт дрожала от холода, хотя была плотно закутана, а руки засунула в меховую муфту. Сама Люсинда все еще чувствовала, как в ней неистово бурлила кровь; лицо ее пылало, было жарко, даже струйки пота стекали по спине. Люсинда провела рукой по лбу — она была без перчаток. Лоб тоже был влажным.

— Ну, вот! — громко произнесла она и, по давнишней привычке, убористо расписалась в левом нижнем углу полотна. — Кэти, посмотри же… Что, тебе нравится?

— В-великолепно, мисс, — стуча зубами, выговорила Кэт. — Я ув-верена, ч-что это л-лучшая ваша к-картина… Т-только вот м-мистер Уолтер убьет меня, если вы зах-хвораете…

Люси рассмеялась. Она была довольна собой — пожалуй, никогда она еще не испытывала такого душевного подъема. Да и результат стоит любых испытаний. На полотне зимний парк Доблхоф с заснеженным розарием выглядел даже более сумрачным, холодным и величественным, чем в натуре. Пожалуй, надо будет чуть-чуть подработать покрытое свинцовыми тучами небо, но в остальном Кэт права — великолепно.

— Кэт, бедняжка, что нам с тобой сейчас действительно нужно, так это выпить по бокалу горячего глинтвейна, — весело сказала Люсинда. — Идем скорее!

Неловкими от холода пальцами Кэт помогла Люси натянуть меховые перчатки — и только тут Люсинда вспомнила: Михаэль! Создание картины так увлекло ее, что она и думать забыла, зачем это все затевалось. Почувствовав какое-то неясное разочарование, Люси оглянулась.

Михаэль стоял совсем рядом, буквально за ее плечом. Он уставился на картину тяжелым, мрачным взглядом, его брови были сдвинуты, зубы сжаты, на скулах вздулись желваки… Слегка оробев, Люсинда окликнула его, но ответа не получила. Что же с ним такое? Тут только она невпопад вспомнила, что Михаэль, должно быть, ужасно продрог — ведь он, одетый в тонкую суконную форму, простоял неподвижно на пронизывающем ветру несколько часов!

Его лицо было совершенно белым, будто лист бумаги, даже губы побледнели. Люсинда дотронулась до его безжизненной руки.

— Михаэль, что с вами?

Он нервно вздрогнул от ее голоса — точно проснулся — расширенными глазами посмотрел на нее с каким-то испугом. Затем глубоко вздохнул, совсем как тогда, у рояля.

— Прошу прощения, мэм. Вам угодно возвращаться? Я в вашем распоряжении, — Она видела, как он дрожит, как дрожат его руки.

— Михаэль, из-за меня вы с Кэт совсем замерзли, но я так увлеклась… Надеюсь, вы извините меня. Писать с натуры — это слишком волнующе, я просто не могла остановиться. Вы, как музыкант, должны меня понять, — Люсинда улыбнулась, надеясь вызвать у него хоть какой-то отклик. Ведь он так пристально смотрел на ее картину, он, несомненно, оценил ее!

— Разумеется, мэм, как вам будет угодно, — ровно ответил Михаэль, не поднимая глаз. Больше он ничего не прибавил.

* * *

Она возвращались в отель, и Люсинда кипела от возмущения. Нет, просто чудесно, что она написала эту картину… Но Михаэль! Он не сказал ни единого слова по поводу ее искусства, даже из вежливости. И ни одной искры восхищения не мелькнуло в его глазах, скорее, она заметила в нем какую-то злость… Но почему? Почему на все ее знаки внимания, попытки поговорить с ним как с человеком он реагирует, словно деревянный чурбан? Разве она хоть раз нагрубила ему, унизила? Наоборот, она благодарила и щедро вознаграждала его за услуги шофера и носильщика — он невозмутимо принимал деньги со словами: «премного благодарен, мэм». И все.

Вечерело, и мороз крепчал. Люсинда велела Кэт отнести мольберт с холстом и кистями к ним в комнаты, а затем они отправились в город — выпить великолепного баденского глинтвейна. Главная площадь сверкала разноцветными огнями, посреди высилась разукрашенная рождественская елка. Вокруг располагались несколько прелестных кафе. В сопровождении Михаэля они подошли к одному из них; всю дорогу Люсинда молчала, старалась не смотреть на Михаэля, и не замечала, что он по-прежнему дрожит, словно в лихорадке. Но теперь, пересилив себя, Люсинда приветливо заговорила с ним:

— Михаэль, я уверена, вы до сих пор так и не согрелись — а все из-за меня. Хотите выпить с нами бокал горячего глинтвейна?

— Премного благодарен, мэм, но мне не положено. Прошу извинить, — прозвучало в ответ.

В ней снова поднялась волна ярости. Ах, вот как! Она почему-то почувствовала себя вконец униженной этим равнодушно-вежливым отказом, и ей, в свою очередь захотелось унизить его, указать на его место! Он не принимает хорошего отношения, ну что же — Люсинда будет говорить с ним исключительно как со слугой!

— В таком случае, будьте любезны ждать нас здесь. Я еще намерена прогуляться по городу до ужина, — высокомерно бросила она, и ласково обратилась к горничной: — Идем, Кэти, ты, я вижу, совсем замерзла.

Кэт бросила на госпожу встревоженно-вопросительный взгляд, не понимая, что на нее нашло, но та уже открывала стеклянную дверь. В большом нарядном зале было тепло, весело, играла музыка; Люсинда разглядела через окно застывшего в неподвижности Михаэля и едко усмехнулась.

* * *

В тот вечер в нее словно бес вселился — ей хотелось помучить Михаэля, вдоволь насладиться своей властью над ним. Они с Кэт гуляли по городу, любовались старинной архитектурой, ходили из лавки в лавку; Люсинда покупала подарки родным и друзьям, книги, открытки, веера, альбомы и прочее. Всеми этими покупками она нагружала Михаэля, хотя прекрасно видела, что его бьет озноб, что он устал и плохо себя чувствует. Если бы только он сказал ей об этом прямо, они, конечно же, сразу вернулись бы в отель. Но Михаэль молчал или, как испорченная шарманка, повторял свое: «да, мэм, разумеется, мэм, как вам будет угодно, мэм». Ну, так она тоже не умеет читать чужие мысли! Он не хочет говорить с ней по-человечески, значит — пусть терпит. В конце концов, она щедро оплачивает свои капризы!

— Мисс Люси, мне кажется, Михаэль болен, — тихо прошептала ей Кэт, когда они остановились на Театральной площади. — Взгляните, он едва может идти. Не лучше ли нам…

— Я еще думаю зайти вон в ту кондитерскую, — с полнейшим равнодушием перебила Люсинда. — Ты же помнишь, там делают восхитительные пирожные? А потом можно и возвращаться…

Продолжая щебетать, Люсинда увлекла Кэт внутрь фешенебельной кондитерской, но успела заметить, как Михаэль в изнеможении прислонился к стене. Его сотрясал кашель; на миг ее сердце дрогнуло, к тому же Люсинде было не по себе под недоумевающим взглядом Кэт: наперсница, знающая ее как свои пять пальцев, наверняка не понимала, с чего госпожа проявляет такую нечуткость. Внезапно Люсинда почувствовала усталость от всего этого. Каким пустяками она, в сущности, занимается! Она спросила несколько пирожных, и, пока хозяин упаковывал их в нарядную коробку, Люси вспоминала сегодняшний день — чудесно начавшийся, он закончился так… глупо.

Она повернули к «Вилле Гутенбрунн»; Михаэль шел неподалёку от Люсинды, кашлять он почти перестал — зато теперь у него появился лихорадочный румянец и капельки пота на висках. Он по-прежнему молчал, и Люсинда с усмешкой представила, что, вели она ему, больному, в лихорадке, ходить за нею по городу всю зимнюю ночь, он ведь повторит свое: «да, мэм», и будет идти, пока не свалится без сознания. Зачем он так упорно отклоняет все попытки обращаться с ним по-человечески? На это не могло не быть причин; должна же у него в жизни существовать хоть какая-то любовь, привязанность, нежность? Есть ли у него семья? А что, если взять, да и спросить напрямик, отбросив приличия? Тут уж он не сможет отделаться своим излюбленным «да, мэм, разумеется, мэм»!

Они снова шли через площадь — там громко играла музыка, пели рождественские песни. До отеля оставалось совсем немного: пройти узкой улочкой, затем пересечь оживленную дорогу, полную экипажей, автомобилей, повозок…

Вдруг Михаэль резко дернул ее за руку и крепко прижал к себе: из-за угла вынырнула коляска, запряженная парой лошадей. Ехала она не слишком быстро, но, конечно, сбила бы ее. Сзади испуганно взвизгнула Кэт; Михаэль выругался и прикрикнул на извозчика по-немецки — тот натянул поводья и подбежал, кланяясь.

— Он спрашивает, не нужно ли доставить вас к доктору, мэм, — перевел Михаэль. Его голос снова звучал бесстрастно.

Опираясь на его руку, Люсинда восстановила дыхание: все произошло так быстро, она даже испугаться толком не успела. Зато теперь ноги начали дрожать.

— Нет, благодарю. Скажите ему, что я не пострадала.

Всю дорогу до виллы Михаэль поддерживал Люсинду под локоть, но лучше бы он этого не делал: его прикосновение вызывало у нее пугающую слабость и головокружение; к тому же она чувствовала, как горяча его рука, и корила себя: да он на самом деле болен! А она заставила его стоять в легкой одежде на холоде и ветру несколько часов, потом нарочно устроила долгую прогулку по городу!

Привратник отворил перед ними дверь. Михаэль передал покупки Кэт и повернулся к Люси:

— Возможно, мэм, все-таки стоит вызвать доктора — этот бездельник слишком перепугал вас.

Да черт с ним, с этим происшествием, это он, Михаэль, его близость, его горячая рука вызывали в ней нервную дрожь! Слава Богу, он ничего не понимает. Люсинда постаралась овладеть собой; внезапно Михаэль снова закашлялся и непроизвольно схватился за грудь…

— Доктор нужен не мне, а вам, Михаэль, — быстро заговорила Люси. — Будьте добры немедленно…

— Дорогая мисс Уолтер, ваша горничная сказала, вас чуть не задавила коляска! — господин Франц спешил к ней. — Какой кошмар! Я сейчас же позвоню знакомому доктору! Вам надо принять успокоительное…

Не слушая взволнованное кудахтанье управляющего, Люси подошла к Михаэлю.

— Вы должны согреться и лечь в постель. — и, слегка запинаясь, она прибавила — Михаэль, я надеюсь, вы извините меня за сегодняшнее…

Михаэль поднял на нее глаза.

— Если только я сегодня больше не нужен вам, мэм. Спасибо, мэм.

— Идемте, идемте, мисс Уолтер, я сам отведу вас наверх, — суетился господин Франц. — Ступай, Михаэль, мисс Уолтер сегодня нуждается в хорошем долгом отдыхе.

* * *

На следующий день, в канун Рождества, Люсинда почти по-детски волновалась в ожидании предстоящей встречи с Михаэлем. Почему-то ей казалось, что именно сегодня он заговорит с ней сам или хотя бы не станет избегать ее внимания. Ведь Михаэль — ей так хотелось в это верить — искренне заботился о ней вчера! Воображение нарисовало блаженную сцену: вот они едут в горы, прогуливаются наедине по узким тропкам и наконец-то беседуют откровенно… Люсинда расскажет Михаэлю, как ее поразила его игра на рояле, ну, а потом… Люси увлекли эти мысли; что именно случится потом, она не думала и не хотела думать. Пусть просто один раз будет так, как она хочет! Люсинда понимала: глупо мечтать, что Михаэль вдруг признается ей в любви, поцелует, упадет к ее ногам! Это было бы просто нелепо! Конечно, никакие поцелуи с ним невозможны, но… Она вызывала в памяти его правильное, точеное лицо, бледную кожу, светло-карие глаза. Красив ли он? Да нет же, на первый взгляд Михаэль, хотя и недурен собою, все же мало примечателен. Для Люсинды его притягательность была загадкой… А к разгадке она и близко не приближалась.

«Все-таки, я позволяю себе слишком много думать о нем», — в который раз напомнила она себе — и посмеялась над собой.

* * *

— Господин Франц, вы не знаете, где мой шофер? — как можно беспечнее спросила Люсинда.

Она прождала все утро и уже несколько раз посылала Кэт справиться о Михаэле у швейцара, но никто ничего не знал.

Управляющий виновато развел руками.

— О Господи, мисс Уолтер, я совсем забыл! Вся эта суета, Рождество, музыканты, праздничный ужин… Не извольте беспокоиться, я тотчас пришлю к вам другого шофера!

— Но… Что такое? Где Михаэль?!

— Ах, мисс, простите, Бога ради. Михаэль захворал. Автомобиль, разумеется, в вашем распоряжении, я сейчас же скажу, чтобы Отто или Ганс…

Люсинда порывисто поднялась.

— Мне не нужен новый шофер, — она постаралась, чтобы ее голос прозвучал естественно. — Что с Михаэлем? У него был врач?

Господин Франц пожал плечами.

— Лихорадка у него, кашель, доктор сказал: на пневмонию похоже. Вот я и решил отправить его в госпиталь, от греха подальше. Но, право же, мисс Уолтер, все это не заслуживает вашего…

Люсинда, не дослушав, выбежала из кабинета управляющего.

Она выскочила бы из отеля, в чем была, если бы не Кэт, которая поймала госпожу на пороге и едва не силком закутала в теплое пальто. Люсинда почти бежала по залитым солнцем улицам, торопясь, задыхаясь, путаясь в длинной юбке, спотыкаясь о камни мостовой. Кэт на ходу говорила что-то про извозчика, но Люсинда не слушала. Она должна скорее добраться до госпиталя и увидеть Михаэля.

Их встретила молоденькая сестра: она испуганно вскочила при виде элегантной молодой дамы, которая устала и запыхалась настолько, что едва могла говорить. Люсинда слишком плохо знала немецкий, у нее получилось лишь сбивчиво объяснить, что она пришла справиться о Михаэле, шофере из отеля «Вилла Гутенбрунн»… Только сейчас она поняла, что даже фамилии Михаэля не знает.

Сестра провела ее к доктору; тот тоже не понимал английского, но, к счастью, говорил по-французски. У Михаэля они нашли пневмонию, притом запущенную, с осложнениями — так всегда бывает, когда болезнь переносят на ногах.

— Уж мне эти молодчики-трудяги, — добавил доктор, маленький сморщенный человечек с блестящей лысиной. — В могилу себя готовы свести, лишь бы не лечиться! Вот обратился бы вовремя, за неделю бы на ноги поставили. Так ведь нет, у них только и разговору: работа! А мы потом расхлебываем… Что за народ!

— Предположим, этим людям надо на что-то жить и кормить семьи! — более резко, чем собиралась, ответила Люсинда.

— Это, конечно, так, ничего не попишешь. Только вы все-таки скажите своему знакомому, фройляйн, пусть будет осторожнее впредь.

…Михаэль лежал на узкой койке у самого окна. Он словно и не удивился, увидев ее. У него был сильный жар; дыхание с хрипом вырывалось из груди… Люсинда постояла рядом, затем робко присела на стул. Что говорить? Просить прощения за вчерашний день ей почему-то показалось глупым.

— Вам скоро станет легче, — сбивчиво начала она. — За вами будет самый лучший уход, я прослежу. Правда, обидно встречать Рождество в таком месте…

Михаэль улыбнулся ей — терпеливо и ласково, точно ребенку. Она первый раз увидела его улыбку.

— Все хорошо. Не стоит так беспокоиться… Люсинда.

Он закрыл глаза и как будто задремал; затруднённое дыхание стало ровнее. Люсинда посидела еще немного и медленно пошла к выходу из палаты, не замечая, как прочие больные провожают ее взглядами. Она едва верила сама себе: Михаэль наконец-то улыбался, улыбался ей! И назвал ее по имени.

* * *

Она вышла из госпиталя и зажмурила глаза от солнца. Время подошло к полудню; Кэт терпеливо ждала, пока мисс Люси будет готова возвращаться в отель, а та все стояла у дверей госпиталя. Она была так счастлива, что это было почти больно; а еще она пыталась понять, как быть дальше… Ее отец, семья, жених… Их жизнь в Лондоне. Она не представляла Михаэля среди всего этого, он был бы там чужим.

«Да что это я так переживаю, точно он уже предложил мне бежать и тайно обвенчаться!» — одернула себя Люси, будучи не в силах сдержать смех. И правда, к чему строить планы? Важно, что он сказал ей: «Люсинда», а все остальное — остальное решится потом.

* * *

А назавтра Люсинда стояла в просторной приемной госпиталя, и сестра — уже другая, пожилая, уверенная в себе — смотрела на нее с искренним состраданием. Когда Люси, тревожно-счастливая, одетая в лучшее свое платье и изящные ботинки, появилась на пороге и попросила проводить ее к Михаэлю, сестра внимательно вгляделась в ее лицо и предложила присесть. Затем она вышла, но вскоре вернулась; в ее руках был стаканчик с каким-то питьем. Люсинда осталась стоять. Сердце заколотилось от испуга, к горлу подступила тошнота… И потом до нее донеслись слова, глухо, точно сквозь вату. Михаэлю ночью стало намного хуже, он задыхался, бредил, потом у него пошла горлом кровь — и утром он скончался.

— Выпейте, фройляйн, — мягко повторяла сестра, поднося к ее губам стаканчик. — Выпейте, вы слишком взволнованы.

Люсинда почти не сознавала, что происходит вокруг — лишь понимала, что полулежит в кресле, а Кэт сидит рядом на корточках и крепко-крепко сжимает ее руки. Над ней раздавался сочувственно-ворчливый голос доктора, ласковые увещевания медсестры. Но она не понимала ни слова из того, что ей говорили. Зачем они вообще что-то говорят?!

Она сама убила Михаэля — это так же верно, как если бы она навела на него револьвер и спустила курок! Она, Люсинда, из глупой гордости и тщеславия потащила его вчера в розарий, а потом заставила морозным и ветреным днем ходить с ней по городу, наслаждаясь его унижением! Еще и радовалась, видя, что ему худо! Самым ужасным и несправедливым ей казалось, что судьба, так жестко поступившая, не дала им даже одного дня времени. Будь у нее хотя бы день, просто один день… Да лучше бы она вчера прямо сказала Михаэлю о своих чувствах, извинилась бы за то, как вела себя с ним! Он бы, возможно, простил ее перед смертью… А если бы простил, разве было бы ей легче сейчас?

Люсинда не заплакала, не закричала, не упала в обморок. Кэт поглядывала на нее с беспокойством, но все попытки заговорить с ней Люсинда пресекала. Она не отсылала Кэт — та слишком тревожилась за нее — но не могла ни говорить, ни шевелиться. Много часов подряд Люсинда стояла у окна, выходившего на парк Доблхофф, и до боли в глазах вглядывалась в его очертания, окутанные белой дымкой. И даже когда на город спустилась ночь, она продолжала неподвижно стоять и смотреть. Снизу доносились веселые звуки рождественских гимнов.

* * *

Господин Франц очень не хотел показывать мисс Уолтер комнату Михаэля. Ну, мыслимое ли дело — благородной утонченной леди переступать порог каморки, которую занимал бывший шофер? Но Люсинда настояла на своем, и управляющий виллой, скрепя сердце, провел ее по коридору к черной лестнице. Здесь, под лестницей, виднелась низкая неприметная дверь; Люсинда оглянулась на господина Франца и Кэт.

— Вы оба можете быть свободны. Я хочу войти туда одна.

— Но, мисс Люси… Стоит ли вам…

— Вы можете быть свободны, — повторила Люсинда таким ледяным тоном, что Кэт и управляющий сразу же ретировались.

Комната Михаэля напомнила ей монашескую келью, настолько просто и аскетично она была обставлена. Узкая кровать, некрашеный стол, стул с прямой спинкой, небольшая железная печурка, рассохшийся шкаф — в нем, помимо форменной одежды, находился лишь скромный серый костюм да несколько перемен белья. На столе и стенах не было ни единого портрета или фотографии; она увидела старые потрепанные книги на немецком, вероятно, купленные у букинистов, да отдельной кипой лежали ноты. Люси перебрала их: она узнала произведения Моцарта, Баха, Генделя, Скарлатти. На самом верху лежала «Апассионата» Бетховена, которую Михаэль играл тем вечером в холле… Люсинда закрыла лицо руками, стараясь не разрыдаться. С того момента, как она узнала о смерти Михаэля, она еще не пролила ни слезинки, и вот…