Петля Линча

За столом администратора никого. Жму на звоночек. Из зала ресторана, вход над которым украшает герб «Роза и Чертополох», доносится тихая музыка. Играет рояль. Что-то знакомое… Шопен? Бах? Россини? Я ни черта в них не разбираюсь.

Белая рекламная штука, что похожа на складной стул, демонстрирует меню.

«Сегодня у нас:

Копченый лосось

Паштет из куриной печени

Жареные хвосты лобстеров

Гриль из свинины».

Не выношу лобстеры.

— Привет, я магу табе памочь? — у хозяина огромные рыжие баки, точно у какого-нибудь капитана ирландского китобойного судна. На футболке — эмблема Белхейвенского пивного завода.

— Гаваришь, брат? Дейтсвительно, пахож. Нет, враде не видел.

И странное произношение. Северные острова?

— А вот ты мне знакома. Где-то…

— Нет, вы меня с кем-то путаете. Спасибо за помощь, мне пора.

Слева от двери еще одна реклама:

«Семьдесят фунтов за комнату на двоих. Размести сколько угодно детей до пяти лет на двух кроватях».

Мой пытливый мозг живо начинает трамбовать афганских детишек — не спрашивайте, почему именно их, — на злосчастные кровати. Мелюзга активно почкуется по закону геометрической прогрессии, пока не заполоняется всю черненую коробку. О-ох… Ну-ка, ребятки, брысь!

Поздний вечер. Лиловое небо с кляксами облаков, ряды рыжих фонарей вдоль улиц. Эми уже с корзиной попкорна: бродит у ступенек кинотеатра, и болотно-зеленые волосы подруги болтаются на ветру, точно какой-нибудь флаг растаманского пиратского корабля.

Каждые пять секунд девушка запускает руку в емкость и тащит ко рту экс-кукурузину: «Хрум!».

— Привееет! — машет попкориной. — Я тут уже прикупилась. Возьмешь только попить? Да? Нет, да, нет, да? Иначе я останусь завтра без обеда. Пожаааалуйста. Тут Ариадна с Блавандой, кстати.

— Красивые сапоги, Ада.

— Угум.

Ариадна — блондинка с третьим размером груди и соответствующим самомнением. Она встречается с двадцатитрехлетним парнем, менеджером в «Бизнес-центре на валу», и очень этим гордится.

Блаванда — на самом деле, Лаванда. У нее постоянно такое выражение лица, будто девушку вот-вот стошнит вам на ботинки; Рвотинка-блевотинка беременна, но упорно молчит от кого. Раньше… мы крепко дружили, и Лаванда часто гостила в нашем доме.

Сейчас она кажется мне чужой и холодной, словно какой-то внеземной разум.

Алые кресла, багровые гардины, кровавые стены; золотистая люстра из тех, что должны, нет, просто обязаны висеть в особняках знати. Такой у нас театр.

На экране римлянин — да, этот, с торсом чемпиона по гребле на байдарках, — расследует пропажу какого-то там знамени. Эми не смотрит — строчит каждые две минуты сообщения и улыбается. Опять, идиотка несчастная, влюбилась в Норманна Изеншоу, которого никому не показывает? У них, как же это… гусиная песня. Куриная. Лебединая!

— Ум! Вишневый, — сижу и глупо улыбаюсь, грызя сладкую попкорину, случайно попавшую в нашу корзинку.

— Уу-у! Дай половинку.

— Уже съела.

— Корова!

— Муууу!

— Эй, потише нельзя? — ворчит сзади парень лет восемнадцати. Жаль, он мне понравился.

— Привет, маленькая индианка.

Вздрагиваю и просыпаюсь. Римлянин в фильме нещадно дубасит бородато-беспомощных пиктов.

— Люк?! — неразличимый силуэт на фоне экрана. Горло сдавили ароматы сигарет «Жимолость» и одеколона «Крюндиг» с цитрусовыми. Эта смесь насквозь пропитала армейскую куртку Люка — потому я и хожу в ней, а еще специально курю и душусь, только чтобы не терять частицу брата.

— Сестренка, ты чего? — Эми явно испугана.

— Эй, ты не стеклянная! — блеет зануда сзади.

— Я… — смотрю на Эми, на то место, где видела Люка. Люди вокруг начинают шуметь. В кинотеатре жарко и душно; мне нужно на улицу. К брату…

— Да сядешь ты?

— Что за дура?

— Иди к мамочке!

Бегу к сцене. Боковая дверь, коридор, возмущенные крики за спиной.

Створка черного хода лязгает закрытым замком. Черт! Сзади топот ног — служащих или охранников. Здесь нечем дышать… Слышу свой хрип будто издалека, будто уплываю куда-то…

Толчок — створка распахивается в другую сторону, и я выскакиваю в переулок. Воздух!!!

— ЛЮК!!! — кричу изо всех сил, но кому? Тут пусто. — Почему ты избегаешь меня?! Люк…

Куртка осталась в гардеробе, так что меня скоро начинает колотить озноб. Куда теперь? Глухие — без окон — стены домов, синие мусорные баки и спуск на Бридж-стрит — больше ничего.

Выбегаю на улицу. Прохожие боязливо поглядывают на футболку с Тинки; одна женщина оттаскивает ребенка, который потопал с улюлюканьем в мою сторону.

Тут слишком много людей… Мне тесно.

Иду к центру. Обняла себя за плечи, и тщетно пытаюсь согреться.

Справа ресторан индийской кухни «Магна Тандори». Эми как-то решила поразвлечься: затащила туда и любопытничала у всех, что значит имя Майя.

Чуть дальше слева «Зеленый магазин»: темно-изумрудные двери и рамы, салатовые стены. Прямо на окнах хозяева нарисовали слоганы вроде «Никаких испытаний на животных» или «Честная торговля». За стеклом, тем не менее, все вперемешку — тапки, футболки, открытки, бокалы, статуэтки и фото пропавшей женщины.

Пальцы совсем онемели от мороза.

— Люк? — выдыхаю облачко пара, и оно тут же осыпается искрами ледяных кристаллов. Неужели так похолодало?

Часы на магазинчике «Mod» показывают четверть одиннадцатого.

Может быть, брат пошел в другую сторону?

Бреду по Бридж-стрит к реке. На окне адвокатской конторы «Адам Дуглас и сыновья» — то же сообщение о пропавшем человеке.

Выхожу на набережную. Реку укрыл туман; мутные огоньки фонарей висят в воздухе будто сами по себе. Мир теней и эха.

Ариадна как-то показывала фото своего путешествия в Чехию — сейчас мне кажется, что Бервик со стороны реки очень похож на те снимки, на Прагу.

— Люк?

«Форд» послушно тормозит перед надписью «Slow» на брусчатке и, громыхая, взбирается на мост.

Я совсем замерзла и постоянно кашляю, но продолжаю идти — словно что-то тянет вперед.

У меня все в порядке. У меня все в порядке. Надо только не забывать дышать.

— Где ты, Люк…

— … боюсь за нее. Она так изменилась за последний год.

— Она же подросток. Ты чересчур…

Это родители шепчутся внизу. Думают, что я не слышу, но у нашего «вигвама» слишком хорошая акустика. В голове картинка гостиной: диван с пятном шампанского, мама вяжет что-то шерстяное и ненужное, папа переключает каналы с изможденным лицом.

— А эти драки? Фил, она же всегда в синяках. А оценки? Раньше она была отличницей, а теперь мистер Ходжсон пишет, что постоянно оставляет ее после уроков.

Не помню, как я вернулась. На телефоне десяток пропущенных звонков от Эми и мамы; волновались, наверное.

Мы живем в Ньюфилдс. Тесный кубик из двух этажей: вверху я и Люк, внизу родители. Четыре таких прижавшихся домика ступеньками спускаются по холму; дальше сетка и обледенелый берег с полотном железной дороги.

— А ее прическа? А одежда? Зачем она нацепила куртку Люка?

— Милая, она просто привязалась к нему. Разве ты бы не мечтала о таком старшем брате?

— Не знаю… — мама вздыхает. — Ты веришь, что он пропал?

— Да нет, конечно, Люк всегда был горазд улизнуть куда-нибудь, а потом свалиться, как снег на голову…

Люди глухие. Стоите ли перед ними, истекая кровью, кричите ли о помощи — в ответ услышите только: «Какой замечательный сегодня денек, не правда ли?»

Люк никогда бы не уехал без меня — мы все делаем вместе. Делали…

Подхожу к окну. Темное небо, мерцание фонарей, ряды даунхаусов с уныло-бежевой черепицей. Если прижаться к пластику — так что смешно расплющит нос — справа видно кусочек моря. Маленький спасительный огрызок, вроде тех полостей воздуха подо льдом, где можно дышать, когда провалился в реку. Пара дюймов — не больше — только высунуть нос.

— Вуф!

— Привет, Рауль, — спаниель топочет по лестнице и, вытянув язык, прыгает передо мной.

— Вуф! Вуф!

Треплю шерстку песика, а сама думаю о брате.

Зачем он ходил в библиотеку? …

В интернете почти никакой информации, только статья про историю линии на сайте графства. Нудно и вся суть в последнем абзаце:

«Ветка была закрыта для пассажирских перевозок в 1930 году; после национализации британских железных дорог в 1965 и прихода на пост президента компании Ричарда „Топора“ Бичинга были окончательно прекращены грузовые рейсы, пути демонтированы, а станции проданы в частную собственность».

Значит Вулер и Акелд перестали существовать в шестидесятые годы. Где же Люк взял билет?

— Или это не его. Да, Рауль?

— Вуф!

Скверное февральское утро. Скверное настроение. Тусклое небо осыпается шелухой снежинок; мне холодно, и никак не спрятаться от ветра. Он забирается под куртку, которая слишком велика, прячется ледяным комком за пазухой, кусает уши и нос… Господи, да что же это!

Слева от здания станции — река в низине и высокие арки железнодорожного моста-виадука. Мне всегда кажется, что по нему вот-вот помчится старинный поезд — чадя клубы дыма, трубя паровым свистком… Сейчас там пусто.

В школу я не пошла — не сумею успокоиться, пока не выжму все из зацепки.

— Здравствуйте, помогите, пожалуйста…

Белокурая кассирша стучит ногтем по надписи «Билеты не возвращаем».

— Нет, вы не поняли, просто расскажите, откуда он? Что-нибудь…

— Девочка, тебе нужно обратиться в другое место.

— Но…

— Одна что ли тут?! — недовольный голос сзади. Я и не заметила, как собралась очередь. Пальцы с билетиком начинают коченеть.