Теперь — празднуйте

Дин Лейпек

Теперь — празднуйте

Глава 1

Едкий пар плыл по комнате, оседая на закопченных стенах тонким слоем ядовитых капель. В полумраке Мышка могла разглядеть только лицо Каирны, освещенное пламенем — черные брови приподняты, тонкий, слегка крючковатый нос сморщен, ядовито-зеленые глаза смотрят то в котел, то в книгу. Волосы Каирна собрала наверх, как всегда, когда варила зелье, но несколько угольных прядей все равно выбились и причудливо извивались, будто змеи, которые пытаются рассмотреть, что готовит их хозяйка…

Мышку передернуло. Она знала — захочет Каирна, и станут волосы змеями, и будут шипеть и извиваться, и норовить прикусить нерадивую Мышку за то, что в очередной раз что-то напутала… Она кинула еще один быстрый взгляд на ведьму. Огонь, лизавший дно котла, подсвечивал кожу красным — но все равно та казалась восковой. Каирна еще не была старой — а когда надо было поторговаться со сборщиком налогов насчет колдовской пошлины, то и вовсе становилась красавицей; и все-таки при одном взгляде было понятно — ведьма. Злая, мудрая ведьма.

Мышка вздохнула. Насколько она знала, все они выглядели так. Но ведь не сразу же такими рождались! И Каирна была когда-то маленькой девочкой — неужто ее щеки никогда не горели румянцем, как у Мышки, когда та с визгом сбегает с высокого склона холма? Может, это ядовитый пар от зелий так меняет людей — кожа желтеет, глаза горят ярче, губы наливаются темной кровью, волосы взбиваются вороньим гнездом на голове?

Мышка посмотрела на свои грязные, выпачканные сажей руки. Она уже третий год дышала всем, чем пахло в хижине ведьмы — но пухлые пальчики, загрубевшие от щелока и холодной воды, не становились длиннее или бледнее, да и нос, Мышка была уверена, так и остался вздернутой пуговкой между веснушчатых щек. Только на волосы и была надежда — рыжие с рождения, они чем дальше, тем сильнее вились, все больше напоминая выкрашенную оранжевым паклю. Может, потому Каирна и держала бестолковую Мышку у себя — видела в волосах предвестье будущей мудрости, колдовского таланта.

— Мышка, — позвала Каирна, и по тону стало понятно — услышала, что девочка отвлеклась. У ведьмы был очень тонкий слух — не отрываясь от книги или зелья, она всегда знала, что Мышка делала — или не делала. А может, в волосах Каирны и правда жили змеи, которые приглядывали за всем и нашептывали ей…

— Мышка! — прикрикнула ведьма — и девочка начала с усердием скрести котелок.

* * *

Гость пришел вечером.

В хижине стоял полумрак — Каирна экономила на свечах, пуская их в ход только во время колдовских обрядов, а лучины настрогать Мышка забыла. Поэтому притулилась у очага, в свете догорающих углей пытаясь заштопать дырку в чулке. Чулок был ее, Мышкин — Каирна никогда не доверяла девочке чинить свою одежду. Да та, кажется, и не рвалась у нее — наверное, держалась колдовством и наговорами. А может, просто боялась Каирны.

Ведьма сидела в кресле, в самом темном углу, и рыжий кот, разлегшийся у нее на коленях, блестел глазами всякий раз, когда смотрел на Мышку. Девочка кота опасалась — порой казалось, что в прозвище, которое дала ей Каирна, он усматривает свой, кошачий смысл.

Кот зевнул, и в темноте блеснули острые белые зубы. Мышка вздрогнула — и тут тихо постучали.

— Войдите, — сказала Каирна негромко, и дверь скрипнула, пуская немного сумеречного осеннего света в хижину. Мышка успела рассмотреть, что вошедший был с ног до головы закутан в плащ, большой капюшон скрывал лицо. Потом дверь захлопнулась, и снова стало совсем темно.

— Я слушаю, — раздался голос Каирны. Она говорила спокойно, с достоинством — ведьма всегда была обходительна с потенциальными клиентами, но умела подать себя. Незнакомец ничего не ответил, и тогда Каирна бросила Мышке:

— Сходи за водой.

Мышка безропотно встала, на ощупь пробралась к двери, подхватила ведро и вышла на холод.

Девочка хорошо знала, что от нее требуется. Ведро, которое она так и прозвала про себя — «гостевое», — всегда стояло пустым у двери на случай, если клиент захочет поговорить с ведьмой с глазу на глаз. Такое случалось часто — только за целебными снадобьями и житейским советом деревенские женщины приходили к Каирне, не стесняясь. Но гость был явно не из деревни — а значит, Каирна усадит его во второе кресло, и нальет вина, и выслушает, не перебивая. На все это потребуется куда больше времени, чем нужно Мышке, чтобы набрать ведро воды — поэтому девочка села на лавочку у колодца и замерла.

Она никогда не пыталась подслушать разговоры ведьмы с клиентами — знала, что, если Каирна поймает, шкуру спустит, а в том, что Каирна поймает, у Мышки сомнений не было. Но девочка не зря с девяти лет находилась в обучении у ведьмы — кое-чему она, все-таки, успела научиться. Например, слушать. Поэтому Мышка сидела, не двигаясь, и даже ногами не болтала, а осенний ветер шептал чудные вещи, колодезный ворот поскрипывал, и двое в хижине говорили — но так тихо, что слов Мышка разобрать не могла, как ни старалась. Лишь один раз Каирна слегка повысила голос, и сквозь ветер донеслось:

— Не смей! Это же переворот!

И Мышка очень удивилась. Чтобы Каирна повысила голос, когда ее никто не должен был слышать…

Девочка соскочила с лавки и отпустила ворот. Цепь звякнула, ведро рухнуло в черную влажную бездну, и эхо заплясало по замшелым камням.

Когда Мышка вернулась к хижине с полным ведром — замочив, как обычно, ноги до колена, — незнакомец уже выходил. Каирна, которая провожала его, сказала тихо:

— Если кто-нибудь узнает об этом…

Незнакомец обернулся, покачал головой — и ушел, а Каирна смотрела ему в спину, и лицо ее было неспокойно.

— Мышка, — позвала она, не глядя на девочку.

— Да, госпожа?

— Что ты слышала?

Девочка вздрогнула и опустила глаза на мокрые башмаки.

— Немного, госпожа.

Каирна кивнула — но, о чудо, не рассердилась. Только сказала:

— Что слышала, забудь.

И Мышка сразу поняла — надо забыть. И слова забыть, и незнакомца — и неспокойное лицо ведьмы, когда та смотрела ему вслед.

* * *

Короля любила вся страна. Девушки — потому что голубоглаз, белозуб и статен. Женщины — потому что рано овдовел, а снова не женился. Юноши — потому что на турнирах сидел не в зрителях, а на своем боевом коне. Мужчины — потому что много разъезжал по королевству и нигде не чурался выпить.

И ровно за тоже самое его ненавидели придворные. И траурный костюм, и боевого коня, и белозубую улыбку, которой король одаривал всякого, с кем говорил. Они все пытались интриговать, сколотить партии, женить его на подходящей невесте, настроить одно княжество против другого. Но король, как черт — везде был, все знал, и непременно улыбался, даже когда давал очередной прекрасной даме от ворот поворот. И дамы тоже его ненавидели, все до одной, даже те, кого еще ему не сватали. Впрок ненавидели, на всякий случай.

Но королю было все ни по чем. Потому что королю верно служили его конь — и любимый шут. Король и шут были совсем не похожи — один имел и широкие плечи, и статную спину, и открытое радостное лицо, а другой был худ, как палка, и все немного горбился, будто хотел снизу заглянуть в лицо.

Но никого ближе шута у короля не было. Может, будь жива королева — не приблизил бы он к себе старого друга, не стал бы доверять все тайны, пить вино из одного кувшина. Но молодая жена давным-давно умерла — а шут жил, здравствовал и пил королевское вино. А король улыбался, веселился и шутил — порой куда лучше своего друга.

Сказать по правде, с юмором у шута всегда было не очень.

* * *

Король сидел за столом и играл пустым кубком — катал его по кругу, и обод оставлял царапины на гладких досках. Одну ногу он закинул на другую и покачивал носком сапога в такт кружению кубка.

— Ты меня звал, — проскрипел голос сзади.

Король обернулся — и улыбнулся, белозубо, искренне.

— Садись, Годрик.

Шут подошел к стулу короля и сел на пол, заглядывая в лицо снизу-вверх. Король слегка наклонился — и вдруг безо всякой улыбки сказал:

— Я слышал о тебе нехорошие вещи.

Шут опустил голову. Бубенцы зазвенели.

— Какие?

— Что выходишь по ночам из дворца. Что ходишь к разным людям.

— А если и хожу, то что? — проскрипел шут равнодушно.

— Ты — мой друг. А друзьям не дают ошибиться.

Шут вскинулся, снова раздался звон, и бледные, рыбьи глаза уставились на короля.

— Конечно, — проскрипел он тихо. — И я никогда не дам тебе ошибиться, Эохейд. Ты же мой друг?

Король будто бы задумался — и вдруг улыбнулся, открыто, радостно.

— Друг. Давай забудем этот разговор? Лучше неси сюда второй кубок. Надо бы выпить, прежде чем выходить ко всем.

* * *

— Кто пригласил? — прошелестел первый министр, и снова кинул взгляд на гостью. Праздник еще не начался — король не торопился. Придворные и прочая знать, съехавшиеся со всех уголков королевства, прогуливались по тронному залу, обмениваясь фальшивыми любезностями и ядовитыми учтивостями. Придворные и знать ненавидели друг друга не меньше, чем короля — но уважали больше, потому что играли в одну и ту же игру. Король же игру не признавал, хуже того — презирал, высмеивал с высоты своего роста, с седла своего боевого коня. Но игра все равно шла, хотел он того или нет, играл или нет.

— Дурак наш и пригласил, наверное, — промурлыкал второй министр, сладко улыбаясь проплывавшей мимо любовнице. Любовница шла под руку с мужем, мрачным и суровым графом фон Руром, и потому только потупила взгляд. — Представилась баронессой Монпасси.

— Слышал про таких? — голос первого министра прошуршал, как пыль, поднятая суховеем.

— Слышал. Но последний раз живого Монпасси видел лет десять назад. И он больших надежд не подавал.

— Каких надежд?

— Да любых, — второй министр пожал плечами, одновременно подмигнув графине. — Помирал он. И, насколько я знаю, в конце концов благополучно и помер.

— Жена? Дочь?

— А есть разница?

На этот раз плечами пожал первый министр — но подмигивать никому не стал. В отличие от второго министра, он хорошо знал, как вести себя на публике — и потому на графиню даже не посмотрел.

Гостья, назвавшая себя баронессой Монпасси, стояла у самой стены, там, где было меньше всего света. Черная высокая прическа прекрасно сочеталась с бледностью припудренного лица, тонкие брови красиво выгибались над внимательными зелеными глазами.

«Хороша баронессочка», — лениво подумал второй министр, проходя мимо фон Руров и проводя пальцами по затянутой в бархат спине графини. Вдруг баронесса Монпасси посмотрела на него, пристально и чуть насмешливо — и второй министр слегка смутился. Понял, что та все видела.

В этот момент раздались фанфары, закричали герольды, и в зал вошли король и шут. Последний тут же попрыгал вперед и уселся на помосте перед троном, а король медленно прошествовал мимо придворных, мимо знатных дам и господ, мимо герольдов, пажей и стражи. Двигался он рассеянно, будто во сне.

«Не улыбается, — подумал первый министр слегка удивленно. — Чувствует? Или знает? Может, дурак нас предал?»

И он внимательно посмотрел на шута. Тот сидел, как ни в чем не бывало, положив ногу на ногу, да дергал себя иногда за кончики длинных, совершенно белых волос.

Король поднялся на помост. Замер, будто не зная, что делать. Обернулся на зал, испуганно озираясь, и, наконец, очень неуверенно сел на трон. Поднял руку и потрогал корону на голове. Еще раз обвел взглядом толпу в зале, потом посмотрел на шута — беспомощно, отчаянно посмотрел.

— Я не понимаю, что происходит, — пробормотал король, и голос был совсем на него не похожий — вялый, еле слышный.

Шут мгновенно вскочил на ноги.

— Все хорошо, ваше величество! — скрипуче воскликнул он, а король в ужасе отшатнулся.

— Это ошибка, — пробормотал он. — Я ничего не понимаю.

— Ваше величество, — продолжил шут громким шепотом, — пора начинать праздник. Гости заждались.

— Я ничего не понимаю, — повторил король, — и вдруг крикнул, глядя на шута:

— Что ты мне подлил?!

Гости вздрогнули, по залу прокатился ропот. Король сошел с ума?..

А шут вдруг усмехнулся — не по-дурацки, а очень умно усмехнулся, — и медленно вышел на середину зала. Остановился и обернулся к королю, который с перекошенным лицом весь подался вперед — будто хотел кинуться следом, но не смел.

— А ведь ты никогда не смотрел, что я тебе наливаю, — задумчиво проговорил шут — и поднял руку, подавая знак давным-давно подкупленной страже. И, когда стража выступила вперед, заговорщики тоже шагнули ближе к центру. Остальные тихо ахнули — но промолчали. Короля не любил никто.

— Ты никогда ни на кого не смотрел, — продолжал скрипеть шут. — Думал, что все про всех знаешь — а вот он я, — тут он широко развел руки. — И ты ничего обо мне не знаешь.

— Ты обманул меня! — крикнул король, видя, как стража за спинами гостей образует кольцо, из которого уже не сбежать.

Шут покачал головой. Звякнули бубенцы.

— Я говорил, что не дам тебе ошибиться.

И тогда король не выдержал. Вскочил, подлетел к шуту. Тот все еще стоял, широко раскинув руки. Король не успел остановиться, врезался, начал падать, и шут поймал его, крепко обняв.

— Сдавайся, — прошептал шут — но в зале стояла такая тишина, что слышно было каждый звук. — Сдавайся. И я сохраню тебе жизнь. Обещаю.

— Я расскажу всем! — крикнул король, вырываясь и отходя на пару шагов. Пошел по кругу, заглядывая в холодные, равнодушные лица. Крикнул:

— Слышите? Это обман! Он — это не я!

Кто-то засмеялся. Остальные молчали.

— Это не я! — завопил король, и в тот же момент фон Рур шагнул к нему из круга — король обмяк, посмотрел на графа снизу-вверх — и рухнул, сраженный тяжелым мечом. Корона упала с головы и со звоном покатилась по каменному полу.

Шут замер. Посмотрел на фон Рура и короля, раскинувшего руки на полу, точь-в-точь как до того стоял шут. Проскрипел медленно:

— Зачем?

Фон Рур пожал плечами. У заговорщиков давно был свой план — и мнение шута никого не интересовало. Он был одним из игроков — но далеко не главным.

Шут подошел к графу. Заглянул прямо в глаза, не горбясь, не заискивая. Проскрипел:

— Дай меч.

Фон Рур прищурился.

— Дай меч — он еще дышит.

Граф нехотя протянул клинок. Шут подошел к королю. Меч странно смотрелся в его руке — слишком большой, слишком тяжелый.

Внезапно шут откинул его в сторону. Сделал еще один шаг и опустился на одно колено рядом с королем.