Осиное гнездо

— Ура! Слава Ленину, вернее, слава Богу. Соломко, подь сюда, я тебя обыму и расцелую. Показывай потайную тропинку.

Соломко улыбнулся и направился в кусты. Женщины последовали за ним. Он водил их два часа вокруг да около и в конце концов, сжалившись над измученными женщинами, привел их на то же место уже в вечерних сумерках, откуда они двинулись на поиски Дмитрия Алексеевича. Марунька схватилась, было за голову, но тут произошло чудо: ее дорогой муж Дмитрий Алексеевич, стоял на ступеньках собственной персоной и призывал свою любовницу спуститься с этажа в столовую поужинать.

— Эй, дорогуша! кушать подано, — сказал он, как всегда коротко и сердечно.

Марунька думая, что эти слова относятся к ее персоне, бросилась обнимать колени мужа.

— Митинька-а-а! Ты? Христос воскресе! Я уже уверена была, что ты пал смертью храбрых! — и она встала, повисла у него на шее.

Дмитрий Алексеевич моргнул Григорию Ивановичу, и тот сам взялся проводить подругу великого человека на ужин. Всякий раз, в трудную минуту, Дмитрий Алексеевич уединялся здесь с какой-нибудь молодой особой. И в этот раз он не мог отказаться от подобной услуги. Неожиданное появление Маруньки вместе с матерью не привело его в замешательство. Он знал: друзья всегда выручат.

Марунька, его законная жена и мать троих детей, сделала все что было в ее силах, чтобы отыскать мужа, она готова была рисковать жизнью ради его спасения, руководствуясь единственной целью: уберечь его от неприятности. И только от неприятности. Если бы кто подумал, что она преследует корыстные цели, бережет его для своего тела, гонимая ревностью, тот впал бы в глубокое заблуждение, ибо жена прожившая бок о бок с мужем в течение двадцати с лишним лет, как бы срастается с ним подобно привитой ветке, что дает еще лучше плоды, чем старое дерево.

Дискалюк понял это и ему стало стыдно за свой поступок, за то, что он уже вторые сутки не мог выпутаться из объятий современной рыжей одно ночки, которая пропила с ним так много денег, что их хватило бы на ремонт моста через речку Шопурку. Она не только нанесла ему экономический, но и моральный ущерб, назвав его слюнявым, жирным вепрем, не способным к настоящей, современной телесной любви.

«Если бы Марунька потребовала пасть перед ней на колени, я бы это сделал, не задумываясь, — размышлял он в туалете, куда он направился умывать руки, очищая свою совесть, разъедаемую мирскими соблазнами. — Нет, надо успокоиться. Это не дело. Что толку от той рыжей дурнушки? Минутное наслаждение сменяется многочасовым угрызением совести. Для Маруньки я всяк хорош. Годный, не годный к утехе, все равно свой, родной, а эти коротко юбочные, их и услаждай, и деньги выкладывай, да еще и недовольство проявляют. В этом плане лучше быть каким-нибудь начальником, иметь свой кабинет, прихожую, а в прихожей молоденькую секретаршу. Та никогда перечить, или высказывать недовольство не станет: она зависима от тебя. Вон Валерка четверых детей нашлепал, а какая у него секретарша, пальчики оближешь. Угу! Надо перестраиваться. В ускоренном темпе. Молодец Устич, вспомнил про меня, а то бы я так и остался на бобах. Что будет дальше, посмотрим».

— Мы уже забеспокоились, — сказал Тафий, входя в туалетную комнату. — Идемте, все ждут. Вашу кралю я накормил и отправил домой отсыпаться, у нее глаза слипаются.

9

Когда все сидели за столом и Тафий наполнил бокалы шампанским, Марунька произнесла тост.

— За тебя, мой дорогой, — сказала она, — за твое драгоценное здоровье. Я мчалась аки птица, гонимая попутным ветром. И нашла своего соколика. Сам Устичко забеспокоился, приходил трижды к нашему дому и трижды я его принимала в прихожий, жалею, что ни разу чаем не напоила. Так вот, значит, дорогой, Родина тебя требует, Устич тебя призывает, президентом будешь здесь в Бычкове. Я сама выпросила тебе эту должность. Если же эта должность окажется захваченной Раховцами, тады останемся в Ужгороде, а ты будешь ходить в замах президента Ужгорода. Кажись, Устич и стремится эту должность занять.

— Никого не арестовали в Ужгороде, ты не слышала? — спросил Дискалюк.

— Кажись нет. Весь обком чичас занят распределением должностей. Я так поняла с разговора с нашим другом Устичем.

— Это хорошая новость, — сказал Дмитрий Алексеевич.

— Я предлагаю немедленно расправиться со всеми блюдами, проверить состояние шофера, сесть в машину и мчаться на захват, вернее на освобождение Ужгорода от дерьмократов, — не унималась Марунька.

— А где мой водитель, гад этот, предатель?

— Никакой он не преседатель-датель, он весь покусанный, поколоченный, в кровоподтеках, — сказала Марунька.

— Так ему и надо псу эдакому. Удрал с машиной, а мне пришлось самому добираться автобусами. Это же надо?

— Митрику, да водитель ентот за тебя пострадал, яво дерьмократы так отколотили — страх Божий. Они яво видать приняли за тебя и не пощадили, поганцы.

— А вы как добирались, никто на вас не нападал в дороге?

— Мы с флагами ехали как дупломаты. У нас по правому борту телепался красный коммунихтический флаг, а по левому белый дерьмократичесий флаг. Получилось: и нашим и вашим.

— Молодец невестушка, хвалю, — сказала мать Дискалюка.

— Придется и обратно с флагами возвращаться, — рассмеялся Дискалюк.

— Конечно, конечно, а то как же, — обрадовалась Марунька. — Нам при въезде в Бычково такое уважение жители выказали, я даже испужалась. Меня за Нэнси Рейган приняли. Даже плакаты такие были. Нэнси — жена мериканского президента, представляешь? Так что я еще ого-го и за Марийку Тэтчер могу сойтить.

Ужин кончился, Дискалюк с Маунькой сели в машину и под покровом ночи, умчались в областной центр брать власть.

На следующий день Дмитрий Алексеевич с трудом разыскал Устича, страшно обрадовался и начал клясться в своей верности и преданности своему другу.

Устич долго морщился, роясь в бумагах и наконец поднял голову и произнес:

— Я направляю тебя в Рахов, ты будешь там самым главным, остальные районы уже укомплектованы. Главные должности захватили бывшие секретари райкомов партии. Надо торопиться, чтоб не проморгать.

— Но, каким образом, ты ведь никто, или как поют в гимне — ничто. От чьего имени ты дашь команду? Пока что первым лицом в области был и остается первый секретарь обкома Бандровский. Только он может дать такую команду. И никто больше. Я конечно, очень тебе благодарен за заботу обо мне, но… не получится ли так, что вместо должности на меня наденут наручники?

— Бандровского теперь нет. Он из подвала не вылезает. Жена туда ему кашу носит. Хочешь, я с тобой поеду в этот Рахов, и от имени новой администрации области порекомендую тебя председателем исполкома, а это теперь будет главное лицо в районе. Первого секретаря партии мы прогоним: партии капут. Кто у вас там, Борисов? Я его знаю. Он известный трус. Впрочем можно и его принять в депутаты. Но все мы должны сделать так, чтоб за нас скорее проголосовали, иначе будут голосовать за других, понял? Сейчас любой может выдвинуться и послушные народные массы единогласно проголосуют «за». К этому их приучили коммунисты.

— Так мы с тобой их и приучали к послушанию и уважению к представителям народной власти, или, как было принято говорить к слугам народа, — сказал Дискалюк, обнажая неполное количество зубов во рту.

— Вот, вот, ты, я вижу, в ситуации разбираешься и должен понимать: промедление — смерти подобно. Помнишь, как Ленин торопился захватить власть и выиграл?

— Помню, как же не помнить: я партийную школу окончил и не где-нибудь, а в Москве. Я курсовую работу писал по этой теме. Только она назвалась так: «Угнетенные массы приветствуют вождя мировой революции в Петрограде».

— Ты и умрешь коммунистом, а я вот нет, — сказал Устич настолько смело и открыто, что Дискалюк заморгал глазами.

— Я хоть и предал партийный билет огню, но Ленинские идеи у меня здесь, — сказал Дискалюк показывая на сердце.

— Ладно, ленинец, садимся в машину и едем в Рахов брать власть, ибо в других районах области она уже захвачена. Еще немного и ты останешься на бобах.

— У меня есть предложение, — сказал Дискалюк.

— Давай выкладывай.

— Необходимо взять с собой двух милиционеров в качестве личной охраны. Это для веса, для солидности. У тебя есть такие полномочия?

— Гм, это идея. У меня есть деньги. Я возьму две милицейские машины. Одна будет впереди с мигалками, а вторая сзади, замыкающей. Весь Рахов будет стоять на ушах, вот увидишь. Этот Борисов в штаны напустит, ручаюсь, — расхохотался Иван Борисович. — А что касается полномочий, то я только борюсь за первое место. Надо организовать выборы. Как только я стану депутатом Верховного совета Украины, власть в области будет в моих руках.

— За наше удачное мероприятие, — предложил тост Дмитрий Алексеевич.

— Выезжаем завтра на рассвете.

— Я тоже так думаю. Часам к десяти будем на месте.

10

Жители Рахова были взбудоражены ревом трех машин стремительно въехавших в город, первая из которых ослепляла пешеходов не только мигалками, но и передними фарами, включенными на всю мощность. Как и положено, велосипедисты останавливались, замирали на месте, а пешеходы, их в городе всегда было большинство, рассыпались в разные стороны и одна единственная машина, двигавшаяся с минимальной скоростью по причине ветхости, при виде мигалок остановилась почти на середине пути. Водитель сидевший за рулем со всей силой жал на тормоз, забыв выключить сцепление, до тех пор, пока машина сотрясаясь не замерла, выпустив несколько порций черного дыма из выхлопной трубы.

— О, какой дым, весь город заполонил, и запах у него ядреный, должно большой начальник за рулем сидит, — сказала одна старуха с клюкой своей подруге, которая хромала на левую ногу, но опираться на палку решительно отказалась.

— А чо рев такой вдали? — спросила та, останавливаясь, — могет страшный суд близится?

Работники райкома партии, самого высокого здания в четыре этажа в городе, прилипли к окнам на всех этажах и замерли в ожидании Ноева потопа. Бывшее Первое лицо на третьем этаже стало искать норку, как мышка при виде голодного кота. Валерий Иванович сперва полез под стол, но секретарша вошла, чтобы доложить, что едут и обнаружила его.

— Валерий Иванович! вы тут как на ладони. Если хотите укрыться — полезайте в платяной шкаф, он в прихожей, а я скажу, что вы заболели. На двери шкапа два замка, а ключи у меня, я закрою вас на два оборота. Почивайте там, пока опасность не минует, — пропищала она и повернулась, чтобы уйти.

— Подожди! Ты сможешь укрыть меня в шкафу?

— Смогу. Вылезайте оттуда и срочно полезайте в шкап: дорога каждая минута, — сказал она подавая руку своему могущественному начальнику.

Тем временем эскорт машин замедлил ход и у здания Всенародной любви, которое народ в скором времени переименует в Осиное гнездо, свернул направо, оккупировав небольшой дворик. Милиционеры вышли первыми и бросились открывать двери черной «Волги», откуда бодро вышли два человека, оглянулись по сторонам, а Устич, глянув на шпиль все еще заколоченной церквушки, перекрестился левой рукой. Какой именно рукой он крестился, никто не запомнил, а вот то, что он перекрестился, все обратили внимание. И, сначала ахнули, а потом облегченно вздохнули.

— Товарищи! — призвал бывший заведующий идеологическим отделом Герич. — Раз крестится, значит, головы сечь не будет: Божеский человек. А нам самый раз отречься от земного бога, Ильича−палача. Давайте превратим его в дьявола.

— Ура! — произнесла Дурнишак и тоже перекрестилась.

В это время внизу, перед входом, Дискалюк сжал кулак и тоже начал креститься.

— Во, мусульманин пожаловал, — сказала уборщица с третьего этажа, — кулаком крестится. Он не наш человек.

— Наш, наш, — поправил ее Ганич, зам председателя исполкома. — Это обкомовский хамелеон, а вот второго я вижу впервые.

В это время на площадку второго этажа ступила нога милиционера, а дальше четкие солдатские шаги направились к кабинету председателя Тернущака. Ганич тут же поспешил в кабинет, который он теперь временно занимал, поскольку председатель Тернущак слег в больницу с очередным сердечным приступом по той причине, что чувствовал: скоро его лишат должности.

— Андрей Федорович! — обратился Устич к Ганичу. Ганич поднял руки вверх и мужественно произнес:

— Сдаюсь, можете приступить к допросу. Я ни в чем не виноват. Я выполнял указание партии. Это вы Борисова спрашивайте, он за все несет ответственность. Это он приказал закрыть последнюю церквушку и устроить там склад тухлых яиц. Прошу учесть, что я всего лишь заместитель председателя, а председатель на почве идейных шатаний повредил сердце, да и с мозгами у него проблемы, поэтому как только стало известно, что строительство коммунизма прекращено, слег в больницу. Он и сейчас там пребывает. Намедни он мне сказал по телефону: первый раз в жизни отдыхаю. А когда лишат должности, сообщи, я приму меры.

— А где этот выродок Борисов, главный партийный босс?

— Этажом выше, этажом выше, Дмитрий Алексеевич знают, я его не так давно видел. У него что-то левый глаз дергается.

— Пойди, притащи его за шиворот, — сказал Устич Дискалюку. — А ты, Андрей Федорович, срочно собирай депутатов и всех работников исполкома и райкома партии. Посади их в актовый зал и поставь охрану у дверей.

— Это указание сверху? — поинтересовался Ганич.

— Да. Давай действуй.

— Меня — того? — Ганич провел ребром ладони ниже подбородка.

— Посмотрим на твое поведение.

Андрей Федорович пулей выскочил из кабинета, направился к замам, а замы направились к зав. отделами, зав отделами направились к своим помощникам, помощники к заместителям помощников, а заместители к простым работникам, именуемым слугами народа. Нижние чины слуг народа бросились извещать депутатов, а также оккупировали третий этаж, где находились великие люди района и все так же сновали с кожаными папками по коридору, заглядывая то в один, то в другой кабинет, чтобы приобщить и их экстренному собранию.

Третий этаж всегда смахивал на пчелиный улей, правда с той разницей, что пчелы снуют туда сюда по делу, а слуги партии и народа, от безделья вынуждены делать вид, что заняты делом. Как поэтично это хождение по коридорам! Это целая политическая поэма, достойная экранизации. Увидев такую картину, миллионы зрителей хватались бы за животы. А смех так полезен в век непрерывных стрессов!

Не надо думать, что это хождение имело место только в Раховском райкоме партии, нет! такое хождение шло сверху донизу или снизу до верху, если принять во внимание, что от перестановки слагаемых сумма не меняется. Да и все последующие события в Осином гнезде происходили точно так же, по той же схеме, в любом районе Киева, Одессы, Харькова, Мурманска, Екаринбурга. Советская модель была одинакова во всех уголках земли советской, она такой и осталась во всех республиках, получивших независимость, только цвет поменялся.

11

Дискалюк, посланный Устичем на третий этаж найти Борисова и притащить его за шиворот, обшарил весь третий этаж, заглянул во все кабинеты, но Первого секретаря райкома партии нигде не было. Он превратился в мышь, быстро нашел норку, а секретарь Суколенко закрыла его на два оборота ключом из нержавеющей стали. Пришлось вернуться на второй этаж ни с чем. Войдя в кабинет Ганича на втором этаже, Дискалюк развел руками.

— Нет этого ублюдка нигде. Я даже под столы заглядывал. Секретарь говорит: с сердцем плохо. У всех у них теперь сердце барахлит. Нет чутья меняющейся ситуации, нет диалектики. Плохо изучали ленинские талмуды, сразу видно, — доложил Дискалюк, усаживаясь в кресло. Устич при этих словах поморщился, но ничего не сказал.

— Что будет с партией? Какие есть указания? — поинтересовался Ганич.

— Партия свою роль сыграла, — сказал Дискалюк, — и она это сделала неплохо. Не знаю, как мы теперь будем справляться.

— Ты Чехова читал? — спросил Устич Дискалюка.

— Не приходилось. Я все силы отдавал народу, а это не позволяло выкраивать время на чтение брошюр.

— Жаль. У Чехова есть замечательный герой — Хамелеон. Ты на него так похож, как две капли воды, — улыбнулся Устич.

— Правда, что ли? А где достать этого Чухова? Он немец? — заинтересовался Дискалюк.

Но тут ввалились три человека одновременно и хором доложили, что слуги народа собрались в актовом зале. Народные депутаты уже перекрасились, работники исполкома смывают красный цвет, а обитатели третьего этажа никак не могут убрать красные звезды, выжженные временем на лбу. Какой-то самый стойкий по имени Мавзолей заявил, что он не собирается перекрашивать себя в другой цвет и если ему не дадут должность в том виде, в котором он сейчас находится, он оставляет за собой право уйти в оппозицию.

— Ладно, фиг с ним, — сказал Устич. — Давайте выйдем к народу. Все должно быть на демократических началах.

Актовый зал, заполненный до отказа, загремел стульями и ладонями, а бывший второй секретарь партии Мавзолей громко произнес «ура».

— Товарищи! Вернее, господа…

При этих словах Мавзолей запустил пальцы в шевелюру и громко зарыдал.

— Успокойтесь, — спокойно произнес Устич, — это с непривычки. Какая разница: товарищи, или господа? лишь бы дело шло. Большая половина человечества так и обращается — господа. Есть, правда, еще сэр, мистер, мсье, пан, сеньор, а в Африке — бао-бао. И никто от этого не в убытке. Мы приехали сюда не для сведения счетов, а чтобы покончить с коммунизмом, так как он изжил себя, направить ваш Раховский район в правильное русло истинно народной демократии на пользу вильной Украины, возглавляемой великим сыном украинского народа Кравчуком. Вся полнота власти отныне переходит в руки народа, как обещал жид Ленин. Райком партии и райком коцомола упраздняются полностью и окончательно на вечные времена, и вся полнота власти сосредотачивается в исполкоме, и совете народных депутатов. В ближайшее время будут проведены выборы на альтернативной основе. Если раньше на один мандат выдвигалась одна кандидатура, то теперь надо выдвигать несколько. Народ должен иметь право выбора. В этом отличие народной демократии от коммунистической, где народные избранники не выбирались, а назначались партией. Народ принимал формальное участие в голосовании.

— Я готов признать эту новую формулировку, — громко произнес, ввалившийся первый секретарь райкома партии Борисов, прижимая правую руку к левому боку, где у него колотилось ленинское сердце. — Я частично хочу разоружиться, дабы получить право войти в правительство новой независимой Украины и обещаю весь свой организаторский талант отдать на служение народу.

— Браво! Уря-а-а! — прокукарекала Дурнишак.

— Тише, господа! Господа, тише!

Раздались аплодисменты теперь уже в адрес новой формы обращения. Убедившись, насколько может быть гибким человеческий мозг, Устич продолжил:

— Господин Борисов! Если вы сейчас достанете свой партийный билет и в нашем присутствии изорвете его на мелкие кусочки, бросите на пол и будете топтать его сапогами, так чтоб все видели, тогда мы поверим, что вы разоружились. В этом случае, мы можем выставить вашу кандидатуру на всенародные выборы. Выберут вас — милости просим. Должность вам будет. Правда, этот вопрос уже буду решать не я, а господин Дискалюк, которого я рекомендую уважаемому собранию избрать его председателем районного совета народных депутатов открытым голосованием. Многие из вас его знают. Он бывший работник обкома комсомола и в течение последних пятнадцати лет работал инструктором обкома партии. Родом из Бычкова, можно сказать ваш земляк. Добрый, чувствительный человек. Имеет особое чутье к нуждам народа. Будут ли вопросы к господину Дискалюку?

— Какие могут быть вопросы, если представитель Ужгородской администрации рекомендует? А потом, это же наш человек! Вы бы, товарищ, извиняюсь, господин Устич ввели всех трех секретарей райкома партии в полном составе в новую администрацию. У нас есть опыт работы, — сказал Мавзолей Ревдитович, что стоял за спиной Борисова.

— Кто вы будете, представьтесь!

— Я второй секретарь райкома партии Мавзолей Ревдитович Пиявко. Я тоже готов разоружиться. Позвольте мне выбросить свой партийный билет в пылающий огонь буржуйки в доказательство искренности своего решения.

— Пожалуйста. Но прежде мы ждем, что скажет Борисов.

Борисов уже рвал книжечку с изображением Ильича на мелкие кусочки, а потом подошел к печке в самом конце актового зала и бросил изорванный билет в огонь. Мавзолей сделал тоже самое.

— Позвольте и нам последовать примеру наших руководителей! — завопил весь зал.

— Пожалуйста, — согласился Устич. — Объявляется перерыв на час двадцать. В течение этого времени все ваши партийные билеты могут сгореть. За час двадцать вы все очиститесь и тогда путь для занятия должностей в новом демократическом государстве для вас открыт.