Помоги проекту - поделись книгой:
Процессия 1037 г. из Большого дворца во Влахерны с важнейшими христианскими реликвиями Византии: Мандилионом, письмом Христа к Авгарю и Святыми Пеленами.
Миниатюра из «Обозрения истории» Иоанна Скилицы. XIII в. Национальная библиотека. Мадрид, Испания
Императоры и святое изображение. Первое свидетельство о Плащанице
Время прибытия Образа – 15 (28) августа 944 года – совпало с праздником Успения Пресвятой Богородицы. Нерукотворный Образ встречали как императора, возвращающегося из дальнего победоносного похода. Обретение реликвии должно было символизировать успехи Византии в борьбе с арабским миром.
У Золотых ворот Константинополя святыню встречали император Роман, императорская семья и двор, духовенство и огромные толпы верующих. Ларец с реликвией был принесен в храм Богоматери во Влахернах[103] и помещен в верхней церкви. Находившиеся во Влахернах по случаю праздника императоры совершили поклонение и целование ларца. Затем в сопровождении воинов ларец был перенесен на императорскую триеру, которая по водам залива Золотой Рог доплыла до Большого императорского дворца. Реликвия была перенесена в церковь Богоматери Фаросской – главный храм Большого дворца[104].
Дальше произошло неожиданное событие. Ночью император Роман Лакапин, два его сына и Константин Багрянородный пришли в дворцовую церковь Богоматери Фаросской, чтобы близко, собственными глазами увидеть Нерукотворный Образ и поклониться ему. И вот тут следует очень интересная и важная для нашей книги запись со слов присутствовавшего при этом монаха Сергия в «Хронике» Псевдо-Симеона[105]. Члены императорской семьи и сам император столкнулись с тем, к чему они психологически не были готовы. Они «собрались, чтобы разглядеть на святом полотенце Сына Божьего»… Но не увидели!
«Сыновья императора сказали, что они увидели только то, что это лицо. Но зять императора Константин сказал, что видит глаза и уши». И это не удивительно: Константин Багрянородный был иконописцем.
До нас от тех веков дошло религиозное толкование случившегося: члены императорской семьи были духовно не подготовлены, чтобы увидеть изображение Спасителя.
Но сегодня-то мы знаем, что изображение на Плащанице можно увидеть только с расстояния от 2 до 9 м. Об этой особенности Полотна императоры не знали! Видимо, они рассматривали Полотно слишком близко.
Однако как раз именно это свидетельство указывает на то, что из Эдессы в Константинополь была привезена Плащаница, а не один из Нерукотворных Образов или какая-то их копия!
Можно предположить, что ситуация, когда на великой святыне почти не оказалось изображения, вызвала в императорской семье большое смущение и недоумение[106]. Возможно, именно это стало причиной, по которой Полотно два столетия публично не демонстрировалось верующим, а если и выносилось из дворца во время праздничных процессий, то только в ларце.
Реликвия в святой Софии. Второе свидетельство о Плащанице
На следующий день торжества по случаю прибытия в Константинополь великой святыни продолжились. Утром 16 (29) августа состоялось торжественное перенесение Образа из дворцового Фаросского храма через весь Константинополь в храм святой Софии. Во главе процессии из духовенства, императорского двора и сената шла императорская семья (сыновья и зять Константин). Самого императора на этот раз не было, поскольку он заболел и остался во дворце. Духовенство возглавлял патриарх Феофилакт.
Когда реликвия прибыла в Святую Софию, перед огромным собранием жителей Константинополя, пришедших поклониться святыне, сказал приветственное слово не кто иной, как референдарий Григорий – тот самый, который проводил экспертизу Полотна перед передачей его из Эдессы – то есть один из немногих, кто видел реликвию «живьем».
Это приветственное слово было обнаружено совсем недавно в Ватиканском тайном архиве, и оно – еще одно важное свидетельство, указывающее, что в Константинополь привезли именно Плащаницу. За византийским плетением словес речи Григория можно разглядеть описание святого полотна: «Посмотрим, как в зеркало, какими средствами оно сделано (букв. „какими красотами написано“). Ведь оно написано не теми средствами, с помощью которых искусство живописи создает образы. <…> Но это изображение – да будет каждый вдохновлен сим рассказом! – запечатлено только путом предсмертного борения на живоначальном лике, стекающим как сгустки крови, и перстом Божьим. Вот они-то и есть поистине прекрасные цвета, создавшие отпечаток Христа, украшенный каплями, струившимися из Его собственного бока» [107].
В этой речи ясно говорится о следах пота и крови не только на лике Христа, но и о следах от раны в боку. Свидетельство рефендария перекликается с упомянутыми ранее словами сирийского трактата 590 года о Нерукотворном Образе в Эдессе, обнаруженного отцом Андре-Мари Дюбарлем, в котором говорится об образе, созданном «из крови, воды и пота Иисуса», и свидетельством придворного врача Смера, обнаруженным Дж. Дзанинотто.
Что же перенесли из Эдессы?
После поклонения в Святой Софии реликвия была торжественно перенесена в большой зал для аудиенций императорского дворца и возложена на императорский трон. А затем реликварий поместили в дворцовый храм Богоматери Фаросской. Свидетельств о том, что реликварий с Полотном выносили из дворца, не много. Однажды (при императоре Михаиле Пафлагонике, правил в 1034–1041) этот реликварий нес в процессии один из братьев императора, в то время как другой брат нес копию «Послания» Иисуса Авгарю. В 1058 году ковчежец с Реликвией из Эдессы видел в Святой Софии Абу Наср Яхайя, арабский христианский писатель.
Вскоре после всех событий 944 года престарелый император Роман назначил Константина Багрянородного[108] своим преемником. Попытка сыновей Романа при помощи дворцового переворота воспрепятствовать приходу к власти Константина не удалась. Новый император связывал благополучный исход борьбы за власть с прибытием чудесного Образа и установил 16 (29) августа церковный праздник Перенесения Нерукотворного Образа (Убруса) Господня из Эдессы в Константинополь. Этот день до сих пор почитается в Православной Церкви.
Так что же в 944 году перенесли из Эдессы в Константинополь – Плащаницу или один из Нерукотворных Образов Спасителя?
Сохранился любопытный документ X века – по распоряжению императора была составлена «Повесть императора Константина о Нерукотворенном Образе»[109]. Она представляет собой компиляцию из доступных в середине X века свидетельств о Мандилионе, в том числе и противоречащих друг другу: классического, представленного во всех текстах о Христе и Авгаре, и других вариантов, сходных с историей «Плата Вероники»[110], например, таких: «Когда Христос, полный скорби, шел на крестную смерть и кровавый пот каплями падал с Его лица, Он взял у одного из учеников кусок льняной одежды и, отершись им, отпечатлел на нем Свой Божественный лик. Апостол Фома сохранил полотно и по Вознесении Христа на Небо передал, согласно полученному им повелению, этот Нерукотворенный Образ Авгарю, которому он обещан письмом Господа»[111].
Как я уже говорил, свидетельств о Плащанице в древней христианской письменности сохранилось очень мало, поэтому исследователи обращают внимание на все отступления от классической истории о Спасе Нерукотворном. Таких отступлений два типа. В первом говорится о крови, поте и воде, с помощь которых был создан Нерукотворный Образ (см. выше), а во втором указывается на размер ткани, на которой был запечатлен Образ.
Так Вильсон утверждает, что в позднейшей (до 1130 года) интерполяции (вставке) в проповедь жившего в VIII веке папы Стефана III[112] можно прочесть: «вытянул все Свое тело на белом как снег полотне, на котором славное изображение лика Господа и всего Его тела было так чудесным образом отражено, что те, кто не мог собственными очами увидеть Господа нашего как человека, могли теперь узреть преображение, сотворенное на полотне». Это наряду со свидетельством Смера важнейшее описание Плащаницы, хотя она ни в одном, ни в другом случает так не названа.
Сложилась странная ситуация. Церковь до сих пор празднует 29 августа День перенесения Образа Спасителя из Эдессы в Константинополь, а автор пытается убедить читателя, что из Эдессы привезли Плащаницу. Парадокс заключается в том, что в собрании реликвий Фаросского храма на протяжении нескольких столетий (до 1204–1205 годов) хранились и Спас Нерукотворный, и Плащаница, что подтверждено не подлежащими сомнению документами (об этом ниже). Повторимся, автор полагает, что в 944 году из Эдессы в столицу Византийской империи привезли именно Плащаницу – однако похоже, что жители Константинополя об этом никогда так и не узнали. Ведь официально считалось, что привезенная из Эдессы ткань – это и есть Нерукотворный Образ Спасителя, от которого исцелился царь Авгарь.
Свои предположения, почему так произошло, выскажем чуть ниже, пока лишь упомянем, что постепенно сведения об одновременно хранящихся в Фаросском храме
Что хранилось в императорском реликварии?
В Константинополе было два главных хранилища реликвий – храм Богоматери Фаросской во дворце Буколеон в южной части города под Большим императорским дворцом[113] и церковь Богоматери Влахернской в северо-западном районе Константинополя.
Храм Богоматери Фаросской – закрытое святилище византийских императоров, в котором хранились реликвии Страстей Господних. Более популярным храмом у жителей столицы была церковь Богоматери Влахернской. В нем жители собирались, когда городу грозила опасность. Там хранился Покров Пресвятой Богородицы.
Исследователи «Книги церемоний», автор которой – сам император Константин Багрянородный, – обращают внимание на особое место Фаросского храма в литургическом календаре Страстной седмицы и почти полное отсутствие сведений о повседневных службах.
Робер де Клари, один из участвовавших в захвате города в 1204 году крестоносцев, подчеркнуто выделяет храм-реликварий из многих богатейших храмов Большого дворца: «В нем [во дворце] имелось с добрых 30 церквей, как больших, так и малых; и была в нем одна, которую называли Святой церковью и которая была столь богатой и благородной, что не было там ни одной дверной петли, ни одной задвижки, словом, никакой части, которые обычно делаются из железа и которые не были бы целиком из серебра, и там не было ни одного столпа, который не был бы из яшмы, либо из порфира, либо из других богатых драгоценных камней. А настил часовни был из белого мрамора, такого гладкого и прозрачного, что казалось, будто он из хрусталя; и была эта церковь столь богатой и благородной, что невозможно было бы вам и поведать о великой красоте и великолепии этой церкви»[114].
Особая роль, которую играло собрание реликвий в Фаросском храме, стала ясна после событий 1201 года, когда во время попытки дворцового переворота в императорский дворец, а затем и в Фаросский храм ринулась толпа грабителей. На их пути встал скевофилакс (хранитель) по имени Николай Месарит[115]. Своим красноречием он остановил грабителей, хотя и был ранен. Именно из дошедшего до нас «Слова», произнесенного в 1201 году в связи со спасением реликвий церкви Фаросской Богоматери во время захвата Большого императорского дворца, мы сегодня знаем не только о главных реликвиях императорской коллекции, но и о концепции императорского храма-реликвария.
Николай Месарит, пишет А.М. Лидов, «рассматривает храм как символический образ Святой Земли и литургическое пространство, в котором свершается Домостроительство спасения. <…> Конкретность описания определяется как литургическими вкусами времени, так и присутствием в храме прославленных реликвий. <…> Именно они создают иконные образы Святой Земли, делающие Фаросский храм самодостаточным образом-архетипом Гроба Господня, который мог служить полноценной заменой своего иерусалимского прототипа».
Вот как Месарит в своем «Слове» описывает храм: «Этот храм, это место – иной Синай, Вифлеем, Иордан, Иерусалим, Назарет, Вифания, Галилея, Тивериада, умовение ног, Тайная Вечеря, гора Фавор, преторий Пилата и место Краниево, по-еврейски называемое Голгофа. Здесь рождается, здесь крещается, шествует по морю, ходит по суше, творит чудеса, уничижается подле купели. Купель покоряется, и Христос не одного или двух, и даже не просто многих „Лазарей“ смердящих воскрешает из мертвых, но тысячи тел, умерших и стоящих на пороге смерти. <…> Здесь Его распинают, и зрящий да узрит подножие распятия. Там Его погребают, и камень, отваленный от гроба, в этом храме свидетельствует о Слове. Здесь Он воскресает, и
Это одно из самых заслуживающих внимания свидетельств о пребывании Плащаницы в Фаросском храме – но далеко не единственное.
Например, о том, что в императорском собрании реликвий хранится Плащаница, Константин Багрянородный впервые сообщил в 958 году в обращении к своим войскам, направляемым на войну с персами. В обращении говорилось, что император посылает им освященную воду, полученную от омовения реликвий Господних: «Се, от непорочных и всечестных знамений Страстей Христа, истинного Бога нашего – честных Древ, и непорочного Копия, и честного Титла, и чудотворящей Трости, и животворящей Крови, истекшей из честного Его ребра, и всечестного Хитона, и священных Пелен, и
Необходимо отметить, что во всех каталогах и указателях реликвий Константинополя (включая обращение к войскам Константина Багрянородного) называют несколько различных типов погребальных полотен, отдельно Плащаницу (sindon), отдельно платок на лицо, а отдельно другие полотна, предполагая, что погребальных полотен было несколько (включая всевозможные бинты, повязки, ленты для обмотки полотен и т. д.).
На Западе впервые сообщение о нахождении Плащаницы в Константинополе появляется в пропагандистском документе кануна Крестовых походов (конец XI века), в так называемом «Письме императора Алексея Комнина графу Роберту Фландрскому»[119]. И хотя историки сомневаются в его подлинности, оно важно как свидетельство. В нем говорится: «среди наидрагоценнейших реликвий Спасителя у него находятся Погребальные Полотна, найденные в Гробу после Воскресения».
Но и документально подтвержденных свидетельств о Плащанице в Фаросском храме немало. Как выясняется, на протяжении периода Крестовых походов Плащаницу неоднократно демонстрировали высоким гостям с Запада. В XI и XII веках византийские императоры по разным причинам пошли на установление контактов с западными монархами и владетельными князьями, в которых видели потенциальных союзников в борьбе против возрастающей мощи мира ислама. Этим оказавшимся в Константинополе гостям императоры демонстрировали свою коллекцию – и гости оставляли о том свои свидетельства.
Среди гостей императора был герцог Анри (Генрих) II Шампанский, известный покровитель автора «Романа о Граале» Кретьена де Труа[120].
Есть рассказ Иоанна Киннама (секретаря императора Мануила Комнина) о визите, который в 1147 году нанес императору Людовик VII, король Франции (1131–1180), направлявшийся в Святую Землю. Тот привел короля в церковь Богоматери Фаросской, чтобы показать знаменитые реликвии, хранящиеся там, среди которых были предметы, наложенные «на тело Христа». По свидетельству историка Третьего крестового похода архиепископа Гийома Тирского, в 1171 году Мануил Комнин показывал ему и королю Иерусалимскому Амори I (1145–1205) Святую Плащаницу Христову. Архиепископ перечисляет показанные им драгоценные реликвии крестных мук Спасителя: Крест, гвозди, копье, губку, терновый венец и полотно, «в которое Он был завернут».
Вслед за свидетельствами людей, которые видели Полотно или слышали о его существовании из первых уст, появились свидетельства хронистов и паломников, которые его сами не видели. Сообщение о существовании Плащаницы стали вставлять в рассказы о достопримечательностях Константинополя. В них доминировали рассказы об истории обретения Нерукотворного Образа, который в ряде случаев трансформировался в Плащаницу. Так, сообщение о Полотне содержится в «Церковной истории», написанной около 1130 года английским монахом-хронистом Ордериком Виталием. Согласно этой версии, также связанной с Авгарем, «полотно позволяло увидеть подобие и пропорции тела нашего Господа». Некий аббат из Исландии по имени Николай Соемундарсон в своем перечне достопримечательностей Константинополя называет «полотняные повязки и sueitoduk (потник), и maetul», отождествляемый некоторыми учеными с Плащаницей.
Необходимо сказать, что в основном гости и паломники свидетельствовали и о Плащанице, и о Спасе Нерукотворном как о двух разных святынях. Например, таких свидетельств было немало во время многолетнего правления уже упоминавшегося нами Мануила I Комнина (1143–1180) – гости Константинополя оставили сообщения, подтверждающие наличие в императорском храме двух различных священных тканей – погребального савана Иисуса и ткани с изображением лика Иисуса.
В одном из документов под названием «Аноним Меркати» (XI век) путешественник, основываясь на греческом путеводителе по святыням Константинополя, описывает находящиеся в Большом дворце в храме Святой Марии Богородицы реликвии, выделяя Нерукотворный Образ. Плащаницу автор помещает среди других реликвий без каких-либо комментариев. Это одно из первых письменных сообщений, где отдельно друг от друга упоминаются Плащаница и Нерукотворный Образ (святой Мандилион).
Если вспомнить уже упоминавшееся описание реликвий Фаросской церкви Николая Месарита, он тоже выделяет отдельно Мандилион (святой Убрус) и Керамион[121] (Спас на чрепии)[122]. И из его описания следует, что, в отличие от ковчега с Плащаницей, реликварии с этими святынями никогда не открывались[123]. Сохранилось свидетельство де Клари о двух «богатых сосудах из золота, которые висели посреди церкви на двух толстых серебряных цепях; в одном из этих сосудов была черепица, а в другом – кусок полотна».
Историки имеют достаточно свидетельств параллельного существования в Константинополе, в собрании Фаросского храма Плащаницы и Нерукотворного Образа. Повторимся, смущает лишь одно обстоятельство – отсутствует описание торжеств по случаю встречи именно Плащаницы, а не Спаса Нерукотворного.
Мое предположение: перенесение Плащаницы в Константинополь произошло в 944 году – но произошло фактически под другим именем. И причина этого, по моему мнению, заключается в том, что, торжественно приняв полотно как Образ из Эдессы, император не мог признаться в совершённой ошибке. И еще одно важное обстоятельство.
Ко времени появления Образа из Эдессы в Константинополе факт его существования уже был признан Александрийской, Антиохийской и Иерусалимской Церквами в качестве «достоверного церковного предания»[124].
На посвященной изучению Плащаницы конференции в Москве (в 2002 году) протоиерею Валентину Асмусу – большому знатоку древней и византийской церковной литературы – был задан вопрос: «Есть ли какие-либо указания на тождество двух святынь в византийских богослужебных текстах на 16 (29) августа?» Он ответил: «Да, есть. Предание о Нерукотворном Образе связывает его появление с последними днями земной жизни Спасителя. Когда Иисус Христос шел на добровольные страдания, в Эдессу был послан Нерукотворный Образ. В греческой Минее синаксарь сопровождается стихами, в которых этот Образ назван Плащаницей, хотя различаются две Плащаницы: Спаситель отер лицо Плащаницей, и затем Его мертвое тело было облечено в Плащаницу – вот содержание этого двустишия.
В ряде богослужебных текстов дарованный Нерукотворный Образ связывают с крестными страданиями Спасителя. Возникновение легендарного рассказа об Авгаре имеет свое объяснение, ведь существовал долгий период забвения, когда Нерукотворный Образ хранился под спудом, и когда он появился, потребовалось объяснение этого события»[125].
Глава 7
Плащаница и крестоносцы[126]
И никто – ни грек, ни француз – никогда не узнал, что сталось с этим саваном, когда город был взят.
Захват Константинополя
Дальнейшая история Плащаницы неожиданно переплетается с историей кровавой борьбы за византийский престол, в которую наряду с членами императорской семьи были вовлечены участники Четвертого крестового похода (1202–1204). Их участие не было случайным.
Начавшиеся в конце XI века Крестовые походы принципиально изменили взаимоотношения между Востоком и Западом. Представители западных монархий стали активными участниками контактов между Византией и турками-сельджуками. Кроме того, то, что в истории называется «Комниновское возрождение»[127], сопровождалось установлением и укреплением династических связей византийских императоров с западными (латинскими) монархами. Одновременно шло увеличение роли Константинополя в международной торговле, за которым следовало предоставление торговых льгот венецианским и генуэзским купцам. Это в свою очередь вело к увеличению латинского квартала в Константинополе.
После смерти Мануила I Комнина остался его 12-летний сын Алексей II, а в качестве регентши – его мать Мария Антиохийская, дочь крестоносца князя Антиохийского и внучка герцога Аквитанского. Она покровительствовала «франкам», так в Византии называли всех латинян, чем вызывала возмущение жителей Константинополя. Первое восстание против Марии было подавлено. Второе восстание организовал двоюродный брат Мануила I Комнина Андроник. Оно сопровождалось избиением иностранцев, прежде всего итальянских купцов и латинских священников. В результате насчитывавший 60 000 человек латинский квартал был уничтожен, не пощадили ни женщин, ни детей. Андроник спустя некоторое время был провозглашен императором, Алексей II был убит. Через четыре года Андроник был свергнут своим двоюродным братом Исааком II Ангелом и умер мучительной смертью. В свою очередь Исаак был свергнут и ослеплен сторонниками своего брата Алексея III.
Cын Исаака Ангела Алексей (IV), которому новый император сохранил жизнь, бежал из Константинополя и обратился за помощью к женатому на его сестре Ирине германскому королю Филиппу Швабскому (1198–1208). От него он помощи не получил. Но при его дворе Алексей познакомился и заручился поддержкой маркиза Бонифация Монферратского (1150–1207), одного из руководителей Четвертого крестового похода.
Алексей пообещал крестоносцам немыслимые вещи: выплатить 200 000 марок, помочь флотом и отрядом в 10 000 воинов в завоевании Египта, а также подчинить Византийскую Церковь папе. Это предложение понравилось крестоносцам, и в конце июня 1203 года они подошли под стены Константинополя, а 5 июля приступили к осаде города.
Расположенный над Босфором Константинополь был неприступной крепостью. С тех пор как Константин Великий построил городские укрепления, город не удавалось захватить никому. Но на этот раз ситуация оказалась проигрышная. Против 20 000 крестоносцев город обороняло несколько тысяч наемников. При этом, кроме элитной гвардии, в столице не было реальных профессиональных защитников. От некогда могучего византийского флота осталось 20 разваливающихся кораблей. Царствующий император не вызывал никаких симпатий горожан. Империя распадалась на глазах.
Несколько дней византийцы отбивали атаки крестоносцев, однако венецианскому флоту удалось разорвать цепь, защищающую доступ к Золотому Рогу, и вплыть в залив. 17 июля крестоносцы сумели ворваться в город (11а).
Император Алексей III ночью бежал. Из тюрьмы освободили ослепленного Исаака II Ангела и вместе с сыном Алексеем IV посадили на трон.
В ожидании обещанных Алексеем IV денег армия крестоносцев расположилась в пригородах Константинополя. Крестоносцы получили свободный вход в полумиллионный, крупнейший в то время город с древним прошлым, с ипподромом, акведуками, мощеными улицами, блистающими золотом дворцами, церквями и монастырями.
Вскоре оказалось, что императорская казна пуста и Алексею IV нечем расплатиться с крестоносцами. С огромными трудностями к осени этого года Алексею удалось собрать половину согласованной суммы. Рыцари были недовольны и задержкой выплат долга, и отвратительным содержанием своего войска. Вожди крестоносцев пригрозили, что если Алексей не выполнит обязательств, то они силой возьмут свое.
Начались столкновения между крестоносцами и жителями столицы.
В этой обстановке для смягчения возникшего в городе напряжения император распорядился по пятницам выставлять Плащаницу в храме Богоматери Влахернской. Судя по дошедшим до нас источникам, это было первое публичное выставление Плащаницы. Об этом писали крестоносец Робер де Клари и паломник Добрыня Ядрейкович из Великого Новгорода[128]. По словам де Клари, «каждую пятницу… Плащаница была выносима и поднималась для поклонения совершенно вертикально так, что было возможно видеть облик (ёgure) нашего Господа». Вильсон считает более точным перевод ёgure не как лик, а как фигура, облик, что, по его мнению, соответствует средневековому значению этого слова. В переводе М.А. Заборова картина совсем другая: «этот саван приоткрывали каждую пятницу, так что можно было хорошо видеть лик нашего Господа».
Сообщение крестоносца, пишет А.М. Лидов, содержит три важнейших факта, о которых молчат другие свидетельства: 1. Плащаница публично демонстрировалась по пятницам; 2. На ней можно было видеть образ Христа;
3. В 1204 году Плащаница находилась во Влахернах или специально переносилась туда по пятницам из Фаросской церкви.
Свидетельство Робера де Клари нашло подтверждение у современных исследователей. Американский физик Джон Джексон, подробно исследовавший вместе с коллегами специфические поперечные складки на лицевой и оборотной сторонах Туринской Плащаницы, пришел к выводу, что Полотно при помощи специального приспособления регулярно показывалось верующим. При этом фигура Христа поднималась вертикально и была видна примерно по пояс. Джексон создал специальный макет устройства, которое, по его мнению, использовалось в Константинополе для демонстрации отпечатка тела Христова[129].
Образ, видимый по пятницам – дням поминовения Страстей Господних, мог послужить источником иконографии «Христа во гробе», предположительно возникшей под влиянием богослужебного действа, описанного Робером де Клари. К этим выводам пришла искусствовед Ирина Шалина, уделившая специальное внимание пространственным аспектам изображения на иконе. По ее гипотезе, Плащаница с образом Христа могла показываться в церкви Богоматери Фаросской на фоне Честного Креста, также находившегося в императорском храме-реликварии. Во время богослужений Страстной седмицы подобное сочетание двух величайших реликвий могло служить главным иконным образом Великой Пятницы, который стремились воспроизвести в других храмах православного мира. В этой связи вспоминается канонический обряд выноса литургической плащаницы в Великую Пятницу, существовавший в Константинополе и распространившийся по всему восточнохристианскому миру. Шалина напоминает, что в дни страстных богослужений на аналоях храмов лежала икона «Христос во гробе», на которой Христос, с опущенными вдоль тела руками, был изображен на фоне большого креста. Разновременные евангельские события распятия и оплакивания мистически соединялись в едином изображении двух константинопольских реликвий[130].
Тем временем в Константинополе произошел очередной дворцовый переворот. Императорская семья из династии Ангелов очутилась между молотом и наковальней – растущим народным гневом и раздражением своих вчерашних заступников. В результате переворота Исаак II и Алексей IV были свергнуты и убиты. Новый император Алексей V Дука Мурзуфл был человек решительный, жестокий и хитрый, убежденный противник «латинян». Он отказался выплачивать крестоносцам какие-либо суммы по обязательствам Ангелов и принялся укреплять город, готовясь к войне. Посчитав, что у него достаточно сил для противостояния рыцарям, он предложил крестоносцам убираться восвояси. В марте 1204 года предводители крестоносцев решили штурмовать Константинополь.
Узнав о планах крестоносцев, папа Римский Иннокентий III (1198–1216) в своем послании легату выразил негодование по поводу их намерений направиться к Константинополю: «Это являлось твоим долгом… уделить тщательное внимание не захвату имперского города Константинополя, а защите того, что осталось в Святой Земле»[131].
И здесь следует сделать важное отступление. Папа Римский Иннокентий III был категорически против этой авантюры[132]. И среди крестоносцев не было единства. Не все хотели участвовать в преступном деле. Их сомнения развеял папский представитель при армии крестоносцев (легат) епископ Суассонский Нивелон де Керьзье. 11 апреля перед решающим штурмом города епископ произнес речь, в которой назвал предстоящий бой «справедливым воздаянием в глазах Божьих», так как греки были «предателями» и «схизматиками»[133].
12 апреля 1204 года благодаря измене варяжской гвардии город был взят. Его трехдневный грабеж прекратило лишь лунное затмение, которое суеверные рыцари сочли знаком свыше. Все ценности были собраны под надежной охраной и поделены. Победители образовали Латинскую империю.
После долгих споров 16 мая вожди крестоносцев избрали императором новой империи Балдуина, графа Эно и Фландрии[134]. Четвертый крестовый поход завершился.
Папа Иннокентий III, узнав о подробностях взятия великого города (особенно о святотатствах рыцарей), обратился к Балдуину с гневным письмом: «Вы, не имея никакого права, ни власти над Грецией, безрассудно отклонились от вашего чистого намерения, устремились не на завоевания Иерусалима, а на завоевание Константинополя, предпочтя земные блага небесным… И недостаточно было вам исчерпать до дна богатства императора и обирать малых и великих, вы протянули руки к имуществу церквей и, что еще хуже, к святыне их, снося с алтарей серебряные доски, разбивая ризницы, присваивая себе иконы, кресты и реликвии, для того, чтобы Греческая Церковь отказалась возвратиться к повиновению Апостольскому Престолу, усматривая со стороны латинян лишь изуверства и дела дьявольские, и были бы вправе относиться к ним с отвращением, как к собакам»[135].
Плащаница пропала
Поделиться книгой: