Помоги проекту - поделись книгой:
Кстати сказать, Гёте в момент написания этих строк было шестьдесят пять лет. На чувственный порыв молодой женщины он не ответил, не удалось Розине отхлебнуть выдержанного вина из чудо-кубка. И не преклонные годы поэта тому виной. Гёте с ума сходил от женщин иного типа: невысоких, стройных, лёгких, весёлых. И такая находилась за тем же столом – прелестница Марианна… С пятнадцати лет жила она в доме Виллемера, воспитывалась вместе с Розиной на правах сестры. Вот на неё-то и стал бросать поэт пылкие взгляды. Молодая женщина покраснела, задышала сначала нервно, а потом и вовсе – порывисто. Наконец, она вся затрепетала. Сердечное влечение с обеих сторон нарастало лавинообразно. Влюблённые излучали флюиды и обменивались записочками. Назревал первый поцелуй.
Банкир Виллемер оказался в сложном положении. В пятнадцатилетнем возрасте он выкупил Марианну из цирка («Она по проволке ходила,//Болтала полною рукой…177), воспитывал и нежил, считал её своей Галатеей, стал её первым мужчиной… И вот сейчас друг детства вот-вот станет вторым… Якоб Виллемер сделал этюдный ход, позволивший сохранить и любимую женщину и старинного друга – он женился на Марианне. Она стала фрау Виллемер, женой банкира, что для бывшей циркачки, согласитесь, не плохо.
Гёте не захотел стать ложкой дёгтя в медовом месяце приятеля и уехал. Но любовь осталось в сердце, он стал писать Марианне стихи, закамуфрированные под восточный лад. Любовь к женщине совпала с увлечений персидским поэтом Гафизом,178 который обозревал мир ясным, весёлым и одухотворённым взором. Гёте назвал себя Хатемом,179 Марианну – Зулейкой, а в результате таких переименований и перевоплощений из-под пера поэта вышел цикл-мистификация «Западно-восточный диван».
Перигор Шарль Морис де Талейран, герцог Беневентский180. Политик. Дипломат. Мастер политической и любовной интриги.
Рост – метр с кепкой, некрасив, нос чуть меньше, чем у Буратино, хромал на правую ногу. Няня сажала его на шкаф и уходила по своим делам. Вечером она возвращалась и снимала мальчика со шкафа. Однажды он спрыгнул, и всю жизнь хромал. Няню уволили. Люди не любили Шарля, когда он был маленьким. Он не любил людей, когда стал взрослым. Свой длинный нос дипломат Талейран любил совать в чужой вопрос и всегда держал по ветру. Менялись враждебные друг другу правительства Франции, а Талейран оставался министром иностранных дел. «Мы победили!» – восклицал Талейран во время очередной заварушки, выглядывая на улицу из-за занавески. «Кто – мы?» – спрашивал испуганный слуга. – «А вот об этом я вам скажу завтра»181.
А что же женщины? Они не могли устоять перед его тонкой лестью, врождённым тактом, блестящим остроумием. Но женщины нужны были политику, прежде всего, для работы.
Академик Тарле182 в книге «Талейран» пишет: «Женщины помогали его карьере… женщины облегчали добывание нужных сведений… женщины создавали ему успех во влиятельных салонах». Министр использовал их как расходный материал. «Пускать вперёд женщин!» – восклицал герцог Беневентский перед каждым крупным начинанием. Как правило, женщины приносили ему и Франции очередную победу… Он не смог перехитрить только смерть. «Талейран умер, – шептались парижане. – Интересно, зачем это ему нужно?»
Барон Франсуа Рене де Шатобриан183. Писатель. Историк. Политик.
Но книги Шатобриана, и уж тем более его политическая деятельность – сущая ерунда по сравнению с бурным и необъяснимым успехом барона у дам. Шатобриан был любим вопреки здравому смыслу и несмотря на нестандартный нос! Хуже носа были только волосы. Барону даже причесаться толком было лень, но… «растрёпанные бурями молодости волосы Шатобриана (en coup de vent) сделались модной причёской для целого поколения»184. Философ Ортега писал о высокоумном бароне с легкомысленной причёской так:
«Стоило женщине познакомиться с ним, как она сразу оказывается во власти некой таинственной электризующей силы. Она отдаётся безоговорочно и всецело. Почему? Вот загадка, которую должны были бы разгадать исследователи донжуанства. Шатобриан некрасив. Невысокий и сутулый. Вечно раздражённый, мнительный и замкнутый».
Одна из любовных викторий барона. Прочтя повесть «Атала», маркиза де Кюстин пожелала познакомиться с автором и влюбилась в Шатобриана по уши. Шатобриан не отталкивает объятую страстью женщину, но просит купить для свидания замок. Ему приглянулось одно родовое гнёздышко…
Серкидон, представьте себе на минутку, что Вы бы попросили Клаву, которую до отвала накормили мороженым, в знак ответного жеста прикупить для проведения вашего любовного досуга… замок. Что бы Вам ответила Клава?..
А вот маркиза де Кюстин поскребла по сусекам и купила указанную небрежной рукой недвижимость. Потом, сидя в купленном замке, смиренно ждала, когда в гнёздышко сие прилетит орел смурной, барон лихой… Он залетел ненадолго, но это «ненадолго» влюблённая маркиза помнила всю жизнь. Вот что написано у Ортеги в этюдах о «Этюдах о любви»:
«… он проводит там несколько дней – часы блаженства для этой охваченной страстью женщины… Шатобриан уезжает, чтобы больше, в сущности, и не возвращаться: его влекут новые острова любви. Проходят годы. Маркиза де Кюстин близка к семидесяти. Она показывает замок некому посетителю. Оказавшись в комнате с огромным камином, тот спрашивает: «Так вот оно, то место, где Шатобриан был у ваших ног?» Она же, вспыхнув, изумившись и даже как будто оскорбившись, ответила: «Да что вы, сударь, что вы, нет: я – у ног Шатобриана!»
«Ну, почему?!» – слышу я Ваш возмущённый глас. Прошу обратить внимание, этим же вопросом – почему? – задался и знаменитый испанский философ Хосе Ортега-и-Гассет. То есть не один Вы такой непонятливый. Пользуясь случаем, отвечу вам обоим: «Не знаю почему…»
Что-то, видимо, было в этих мужчинах такое, что заставляло неистово биться женские сердца. Как нам это «что-то» обозначить? Внутренний свет? Мистическое притяжение? Некая духовная блесна? Скрытый природный магнетизм? Не знаю… И никто не знает. Возможно, Вы, Серкидон, будете первым, кто откроет великую тайну. Раскроете, почему к некоторым особам мужеского пола женщины притягиваются, как иголочки к магниту.
Попробуйте, Серкидон, ответить на вопрос: «Почему?»
Крепко жму Вашу руку, и до следующего письма.
-26-
Приветствую Вас, Серкидон!
Однажды мне довелось почитать подборку высказываний святых отцов о женщине. Скажу осторожно: обошлись они без восторгов. Святой Киприан185, к примеру, считает, что «женщина – это инструмент, который дьявол использует, чтобы завладеть нашими душами».
Оставим этот сомнительный комплимент нашим дьявольски симпатичным кокеткам на совести святого. Однако, чем больше в мужчинке чертовщинки, тем больше поклонниц крутится вокруг него. Бывает мужик и коварен, и страшен, как чертяка, и такое впечатление, что вот-вот хвост из штанины вывалится, а женщин вокруг него – тучи… Видимо, были основания у Адама Мицкевича186 воскликнуть: «О женщина, божественный дьявол!»
Напишу Вам об идолах и кумирах милых дам, о мужчинах – длинноносых, крупноносых , крючконосых. О тех, что так и просятся в собратья к дьяволу. Конечно, не о всех напишу, о наиболее дьволоподобных.
Поэтесса Екатерина Горбовская187:
Мир прекрасен, небо сине.
Только холод по спине:
Говорят, что Паганини
Продал душу сатане.
Никколо Паганини188. Гениальный скрипач. Спорная фигура. Спорят о том, продал ли он душу дьяволу, или это был сам дьявол в странном человеческом обличии: длинный крючковатый нос, длинные чёрные волосы, бледное худое лицо с глубоко ввалившимися щёками, лихорадочно блестящие глаза, костлявая фигура, длинные руки заканчивались скрюченными пальцами, длинные ноги, казалось, не заканчивались вовсе, а костюм болтался на маэстро, как на чучеле.
Список любовных побед Паганини был бесконечен, слава рокового соблазнителя бежала далеко впереди него. При появлении маэстро женщина или пошатывалась на нетвёрдых ногах, или сразу падала в обморок. Не надо было никаких ухаживаний, никакой музыки.
А уж если он играл… Его концерты были похожи на шабаш…на оргию. Вот что писали газеты времени Паганини:
«… он беpёт скpипку и преображается. Он творит с ней, а вместе с ней и с нами, нечто невообразимое, живёт в звуке, в музыке, в игре – и это длится некоторое время, как галлюцинация. А потом звук стихает – и он возвращается в своё тело, такой же, как и прежде».
Слитые воедино скрипач и скрипка мощно продуцировали транс. На концертах Паганини со зрителями случались истерики, потрясения, экстатические припадки. Женщины (создания более восприимчивые) подчас не находили себе места, они и дрожали, как скрипка, и дёргались, как смычок. Потом караулили маэстро – у артистической комнаты, у кареты, у двери гостиницы – с одной лишь целью дотронуться до него. Их тянуло к источнику потусторонних звуков, пробудивших ощущения такие сильные и ранее неизведанные…
Дальше у нас на очереди Пикассо189. Про него Катя стихи не писала, придётся седлать Пегаса мне.
Всё в мозгах моих ослабло,
Снова холод по спине:
Говорят, художник Пабло
Продал душу сатане.
Пабло Пикассо. Самый дорогой в мире художник, основоположник кубизма, роковой любовник. Красивой внешностью не обладал, был ненамного краше Квазимодо: носат, неширок, невысок. Но на «добычу» бросался, как коршун.
Отрывок из книги «Пикассо. Интимный портрет», автор которой – внук маэстро Оливье Видмайер-Пикассо190.
«Однажды субботним днём, 8 января 1927 года, Пабло сквозь витрину «Галери Лафайет» увидел девушку. Не сводя с неё глаз, он дожидался, когда она выйдет, и, дождавшись, с широкой улыбкой сказал ей: «Мадемуазель, у вас такое интересное лицо. Я хочу написать ваш портрет». И добавил: «Чувствую, что вместе мы создадим прекрасные вещи. Я Пикассо, – пояснил он, указав через стекло на большую книгу о нём не то на китайском, не то на японском. – Давайте встретимся. Приходите в понедельник в одиннадцать к станции метро “Cен-Лазар”»
Почему девушка (Мари-Терез Вальтер191) не убежала сразу? В тот момент, когда Пикассо подошёл, она смотрела на великолепный чёрно-красный галстук, который красовался на маэстро. Прошло пять-шесть секунд, и внешность уже перестала быть определяющей. Проявилась агрессия мужчины, его инициативность, указанные перспективы. Не помню, написал ли автор книги, чем закончились для его бабушки отношения с Пикассо.
У тех, кто успел убежать, кто не зашёл далеко, судьба сложилась счастливей… Для модельера нет женщин, есть вешалки, для художника нет женщин, есть натуры. Причём одна меняет другую, а что будет с ушедшей – неважно, пусть травится, вешается, летит в тартарары. Пикассо говорил: «Искусство не целомудренно, а если оно целомудренно, то это не искусство». Сначала ему позировали ровесницы, потом девушки младше на десять… двадцать… тридцать… сорок лет. Пикассо утверждал: «У юности нет возраста…»
Его вечномолодая сексуальность медленно стекала ярко-зловещей каплей по кисти, пока не упала в вечность… Остались рассказы о разбитых сердцах в книгах, которые пишут потомки.
Так! Кто следующий?.. Опять мне отдуваться за Екатерину Горбовскую.
Снова всё зловеще тихо,
Снова холод по спине,
Говорят, что Вагнер Рихард
Продал душу сатане.
Немецкий композитор Рихард Вагнер192, – низкоросл, тщедушен, носат, один из тех, кого при рождении диавол обмахнул хвостом. В чём причина его успеха у дам? Женщины влюблялись в героев вагнеровский опер – в Зигфрида, Тристана, Тангейзера. Им хотелось побыть Брунгильдой, Изольдой, Елизаветой. Легче всего это было сделать в объятиях отца-создателя.
Собственноручно писал сумрачный композитор мрачные либретто для своих опер. Помню у него лишь один светлый момент. В опере «Тангейзер и состязание певцов в Вартбурге».
Грешник Тангейзер просит папу римского простить его. «Скорее вновь зацветёт этот посох!» – ударяет сухим посохом папа… Цветенье состоялось через три дня. Но ни Тангейзер, ни любящая его Елизавета не увидели этого торжества милосердия, они уже были мертвы.
А либретто к опере «Тристан и Изольда»! Оно самое мрачное из всех, что мне приходилось читать. Его краткое содержание – все умерли. А что же его музыка? По мнению Фридриха Ницше193 это – «яд, который одурманивает мозг». Вуди Аллен сказал: «Я не могу помногу слушать Вагнера. У меня возникает непреодолимое желание завоевать Польшу». Намёк на то, что музыка Вагнера вдохновляла злодеев Третьего рейха. Томас Манн194 выступил против творений Вагнера категоричнее всех, он заявил, что Вагнер отравил своей музыкой целую нацию, что музыка его и не музыка вовсе, а «рассудочный, обдуманный, просчитанный плод труда старательного гнома». Намёк на то, что Вагнер (рост 1м53 см) и есть один из гномов-нибелунгов.
Что я Вам, Серкидон, скажу от себя. Вагнер, бесспорно, гений. В его музыке такое безудержное стремление к идеалу, такое страстное желание превзойти реальность, что поневоле ощущаешь себя лермонтовским демоном. Опасно ли это? Наверное…
Теперь, заканчивая обзор сердцеедов с большими носам, скажу о них, как о богоугодных, так и о демоноподобных, все они выдающиеся мастера своего дела. Дела, которое отнимало у них столько времени, что просто некогда было им ухаживать за дамами, а уж тем более тратиться на такие глупости, как обмер собственного носа.
Крепко жму Вашу руку, и до следующего письма.
-27-
Приветствую Вас, Серкидон!
Имея честь находиться примерно в Вашем возрасте, прочёл я «Письма к незнакомке» французского писателя Андре Моруа. Читать пришлось быстро, дабы передать следующему алчущему книжку «Иностранной литературы». Передавали, словно крамольную листовку, хотя, казалось бы: а что в ней антисоветского? Только полная свобода самовыражения и кромешное отсутствие пролетариата могли возмутить Софью Власьевну. Так «уважительно» по имени отчеству называли Советскую Власть ею недовольные.
Чуть позже попалось в мой невод, заброшенный в сферу духа, «Открытое письмо молодому человеку о науке жить». Текст, который во многом меня изменил, Моруа написал в восемьдесят лет. Помните, слова душевной песни: «В жизни раз бывает восемнадцать лет…» Так вот, восемьдесят лет бывает, что и не бывает. На радость поклонников своего таланта писатель-биограф, писатель-романист, писатель-наставник не только дожил до преклонного возраста, но и сумел сохранить ясность ума, и способность к художественному формулированию.
Процитирую Вам из «Открытого письма» пассаж, который (по задумке автора) должен убедить молодых людей в том, что малопривлекательная внешность не есть помеха для любовных побед:
«Я знал одного большого сердцееда, который был страшен, как смертный грех. Но если он хотел добиться женщины, то осаждал её буквально дни и ночи напролёт. Он засыпал возлюбленную записками, цветами, тщательно выбранными подарками, свидетельствовавшими о прекрасном знании её вкусов. Поначалу красавица возмущалась, жаловалась, приказывала ему прекратить. Потом она привыкала к этим сюрпризам и уже не могла без них обойтись. Раньше её раздражали ночные телефонные звонки, теперь она ждала их с замиранием сердца, тревожилась, если поклонник запаздывал. Сердце её было покорено. Крепость сдавалась».
Верно ли поступила «крепость»? Трудно судить, не зная толком участников любовной коллизии. Но у меня (могу Вам в этом признаться) всегда оставляли неприятный осадок такие победы. Виделось в них что-то несправедливо- неравновесное. Хотелось верить, что прекрасная Джульетта цветёт для пригожего Ромео, Маргарита положена только Мастеру, а доля изнеженной Изольды – услаждать ласками мужественного Тристана. Когда же девственницу-Изольду отдают, как на заклание, пожилому Марку, старый коршун Мазепа195 «заклёвывает» голубку-Матрёну Кочубей196, а Квазимодо, роняя слюни, раздевает взглядом Эсмиральду, кажется это противоестественным. И огорчает.
То ли дело, если красавица даёт отпор чудовищу! Радость охватывает душу… Расскажу про случай, имевший место в те давние времена, когда студенчество запоем читало «запрещённые» «Письма к незнакомке»…
С нами училась красивая девочка – Настя Орлова. Спортсменка, комсомолка и не просто красавица, а такая красавица, что подойти боязно. Смотрели мы на нашу Настеньку, как на прекрасную вазу. Посмотришь… и словно в Эрмитаж сходил… В мыслях не было… Ну Вы понимаете.
И надо же появился наглый и разбитной типчик, у которого в мыслях как раз таки было. Возжелал красу и гордость потока наглый и весьма неприятный с виду пятикурсник. Страхолюдина редчайшая… Ну, очень мерзкий… Ну представьте себе, Серкидон, адскую смесь Пикассо и Мефистофеля. И вот такое дьявольское отродье стало активно охаживать голубку нашу. Если немного переврать «старушку» Ларину, то: «Уж как он Настенькой прельщался,// Как мелким бесом извивался»197. Убеждал (надо же, что удумал!), мол, Настенька из «Аленького цветочка» приголубила чудище заморское, и вот как всё славно у них сложилось – и дворец, и остров, и каменья дорогие… Месяц длилась осада… И Вы знаете, наша Настя, на радость всему честному студенчеству, устояла, не повелась на сладостные речи и посулы…
Всё… Нет, почти всё. Вы, Серкидон, могли бы спросить меня, а как же Анжелика и хромой граф Жоффрей де Пейрак198, лицо которого изуродовано шрамом? Историю этой любви примем, как исключение. Граф настолько по-мужски безупречен, что не жаль отдавать такому эталонному молодцу всем мужчинам образцу прекрасную Анжелику.
Горько мне это говорить, но Вы, Серкидон, о такой женщине даже не мечтайте. Рано.
Жму Вашу руку, и до следующего письма.
-28-
Приветствую Вас, Серкидон!
Я только что от дантиста. В клинику брал с собой сборник стихов Евгения Лукина199, первым делом отыскал:
Тает жизнь в осеннем шелесте,
Усыхает, как лоза.
У меня вставные челюсти
И безумные глаза.
Скальте, скальте зубы юные!
Нет бы, скальда поберечь
За глаза его безумные
И фарфоровую речь!
Серкидон! Какая лапочка, какая очаровашка помогала остановить массовый падёж моих зубов. С ней бы мне повстречаться лет эдак… назад да где-нибудь на побережье… Ух, я бы выдал ей «Я помню чудное мгновение»! Это она сидела бы у меня с открытым ртом.
Очень рекомендую Вам, Серкидон, возлюбленную-дантиста. Вы бы посещали её два раза в год как дантиста и, надеюсь, гораздо чаще как возлюбленную. А я бы утешился как относительно Вас, так и относительно Вашей полости рта…
Так вот, Серкидон, в свете врачебного софита вспомнились мне строчки из романа «День творения» Владимира Краковского200. У героя романа болит зуб, он идёт к поликлинику.
Глава начинается так:
«Только возлюбленные и дантисты – кто ещё так низко наклоняют к нам лицо, только возлюбленные и дантисты – кто ещё смотрят нам в рот, только возлюбленные, только дантисты способны причинить нам такую боль…»
Мастерский заход!.. Помню, когда я читал «День творения», и дошёл до того места, когда у главного героя – гениального Верещагина – разболелся зуб, пригласили меня на собрание молодые литераторы. Помимо прочего и разного всякого спросили: «Кто ваш любимый русский писатель?..» Лучше бы спpосили: «Какой ваш любимый зуб?» Я бы тогда ответил: «Зуб мудpости». Мои зубимые, пардон, любимые писатели – мои зубы, которые помогали мне разминать и усваивать пищу духовную… Хотя, нет. Зуб – твёрдый, а писатель, как и разные соединения углеводорода, может быть мягким, как графит, и твёрдым, как алмаз. В зависимости от состояния души…
Молчание затягивалось, я чувствовал себя Парисом201, держащим в руке вставную челюсть… Чтобы не было потустороннего раздора между честными писателями прошлого, я сказал: «Краковский…»
Раз уж цитировал, раз уж считаю про себя мастером, то пусть будет и любимым писателем. Ну, скажи я: «Пушкин, Толстой, Достоевский, Тургенев, Чехов, Бунин…» – все эти имена были аудиторией ожидаемы. Все эти большие мастера слова ушли в мир иной и о моём выборе ничего бы не узнали. А Владимир Лазаревич Краковский, слава богу, жив-здоров, мы с ним приятельствуем, и если он узнает, что мой приз достался ему, – человеку будет приятно…
Поделиться книгой: