Боевой девятнадцатый

Собрание было смято и сорвано. Продотряд в сопровождении Груздева и Устина двинулся в комбед. По дороге навстречу отряду прыгала низенькая фигура Рощина. Ерка страшно ругался, потрясая кулаками.

— Видал?.. Чисто сработано, а?

— Угомонись ты, Егор, без тебя тошно, — ответил Груздев.

Ерка примолк, но при каждом броске тела крякал и, что-то бормоча, плевался.

Когда в комбеде собрались активисты, представитель из уезда, отвернув воротник пальто и высвободив из него шею, придвинулся к столу и спокойно заговорил:

— Сегодня, товарищи, мы предпринимать ничего не будем. Поздно уже. А завтра утречком соберемся и наметим план действий. Но помните, что без вашей помощи мы не сможем выполнить разверстки, а хлеб должен быть, и он будет.

В эту ночь многие не спали. Не спал и Митяй. Он никак не мог успокоиться. По дороге в школу он еще верил в Устина, надеялся на его приятельскую поддержку, но объявленная Груздевым разверстка развеяла все надежды и повергла в уныние. В нем вспыхнули озлобление и досада на свое бессилие. Все в нем протестовало: «Не дам! Не дам хлеба!» Когда закричали: «Казаки!» — он первый выскочил из школы и бросился наутек. Он испугался, но одновременно повеселел. Тревога, охватившая его в школе, улеглась, и теперь он со злорадством думал: «Пусть! Пусть! А погибели себе они дождутся… И, видит бог, он, Митяй, к этому непричастен. Он будет только молчать. Молчать и глядеть».

Утром на Митяя вновь нахлынули уныние и тоска. Казаков не было. По селу бродили слухи, что они вот-вот заявятся. Говорили, что их уже кто-то видел поблизости. Это еще больше укрепило Митяя в намерении не давать зерна. Но, узнав, что активисты повезли на станцию хлеб, а за ними потянулись и другие односельчане, Митяй сокрушенно вздохнул, плюнул на руки и побрел с мешками в амбар. Он долго пересыпал с руки да руку зерно, матерился и, наконец, аккуратно отсыпал шесть мер.

Старик заехал хмурый, злой и вместе со своими отвез мешки Митяя.

Митяй успокоился. Он даже был доволен и под веселую руку сказал Наталье:

— Ну, Натаха, я с хлебом разделался. Раз надо, так я что ж, аль хуже всех? Пущай пользуются… Ну их к лешему!

На третий день Митяя Пашкова вызвали в комбед. Пришел он ссутулясь и с таким несчастным видом, словно у него случилось непоправимое горе.

В углу, около двери, с равнодушным лицом сидел продармеец и, поставив между ног винтовку, аппетитно уминал хлеб. Откусывая, он подставлял под ломоть широкую ладонь, чтобы не уронить ни одной крошки. Начальник продотряда, не взглянув на вошедшего Митяя, продолжал делать в книжке записи. Груздев подгибал края бумаг для подшивки, пробегая иногда глазами текст.

— Зачем звали? — глухо спросил Митяй.

— Садись, Пашков, — ответил Груздев.

Поискав глазами место, Пашков отошел к двери.

— Я и постою, Петр Васильевич.

— Ты что же, Пашков, повезешь хлеб али нет?

— Я отвез.

— Сколько?

— Шесть мер.

— А сколько полагается?

— Не знаю.

— Будто бы? — усмехнулся Груздев, ткнув шилом в бумаги.

— Нет у меня хлеба.

— Есть.

— Нету.

— Есть! — крикнул Груздев и сломал шило.

— Отколь он у меня?! — вспылил Митяй. — Ты языком здесь зря шлепаешь.

— Упорный ты, Пашков.

— А то? Отдай жену дяде…

— Ну-ну, — поднялся начальник отряда, — здесь комбед, а не базар — ругаться нечего.

Митяй оперся о косяк двери.

— Я на вас жаловаться в город поеду.

— Власть на местах. Мы знаем тебя лучше. Ты давай-ка, что с тебя требуют, — ответил Груздев и, завязав нитку, бросил подшивку на угол стола.

Пашков резко повернулся и злобно выдохнул:

— Нет у меня хлеба… Нет!

Словно ошалелый, ругаясь, он вышел из сельсовета и столкнулся с Устином.

— Ты чего лаешься? — спросил Устин.

— Ну вас!. Подите вы!.. — сквозь зубы процедил он.

— Напрасно ты, Митрий, на рожон лезешь. Плетью обуха не перешибешь.

— Я не плетью! — выпалил Митяй и, круто повернувшись, быстро зашагал к дому.

— Во-о как! — удивился Устин, посмотрев ему вслед, и вошел в комбед.

Груздев вышел к нему навстречу и торопливо сказал:

— Заждались мы тебя, Устин. Ну, сказывай, какие там дела?

Устин кивнул головой на дверь:

— А чего этот-то чертом от вас выскочил?

— Упрямится. От разверстки наотрез отказывается, — ответил начальник отряда.

— Неладно он сейчас мне сказал.

— Как?

— Грозится.

— Ах, вот даже как.

— Ну, а там что новенького? — допытывался Груздев.

— Что же там?.. Были у попа.

— Ну-ну?

— Хлеба у него нашли пропасть. Оставили что полагается, а остальное распорядились вывезти.

— Сам-то что делает, старая собака?

— Дома сидит, ровно пришибленный. Особливо на меня лупится. Во двор с нами так и не пошел.

— Ну, вот и приобрели опыт, товарищ Хрущев, — сказал начальник отряда. — А теперь, — обратился он к Груздеву, — пойдемте к Пашкову.

Устин промолчал и задумчиво посмотрел в окно.

— Может быть, тебе неудобно? — заметил Груздев. — Так мы тебя ослобоним.

— Нет, отчего?.. — встрепенулся Устин. — Мне… Да все одно, — махнул он рукой, — пойдемте!

Продармеец торопливо выпил кружку воды, крякнул и, вытерев губы, вскинул на ремень винтовку.

— Пошли, товарищи!

По дороге Устин рассказывал:

— С Еркой чистый смех. И как только он управляется! Мы — на гумно, а он уж там по углам елозит, роется, весь в соломе, в мякине. Потом ухватил слегу и ну ширять в крышу, а с угла и посыпься зерно. Скажи, будто им положено.

Подходя к дому Пашкова, Устин заволновался. Ему не хотелось встречаться с Наташей при таких обстоятельствах. Должно быть, она подумает, что Устин пришел с намерением досадить Митяю, в отместку за нее.

С этими мыслями Устин вслед за Груздевым вошел в хату. Натальи не было. Устин облегченно вздохнул. Перед ним с испуганным, бледным лицом стоял Митяй, убедившийся, что сопротивляться дальше бесполезно. Хлеб спрятан ненадежно, если не предупредить обыск, то его найдут и возьмут вдвое больше. Он боялся этого пуще всего. Но не поздно ли идти на попятную?

— Что же, — сказал он тоном, в котором слышались и упрек и отчаяние, — обижать меня пришли?.. Устин!.. Аль ты позабыл меня? — обратился он к Хрущеву.

Но сколько затаенной ненависти и притворства прочитал в его глазах Устин. «Из боязни или из хитрости?» — подумал Устин и, подавляя в себе желание ответить Митяю резкостью, оказал с жестоким спокойствием:

— Ты скажи нам, Пашков, в остатний раз, повезешь хлеб аль нет?.. Не то, Митяй, — уже с угрозой добавил он, — ей-право слово, весь двор твой дыбором подымем!

Митяй вымученно проговорил:

— Ей-богу, Петр Васильевич, и вы, граждане, хлеба у меня в обрез…

— Пашков! — предостерегающе крикнул Груздев.

— Но я же не против, — струхнул Пашков, — я же с радостью. Но ведь на семена оставить надо? Надо. Себе надо? Надо. Но раз требует власть, что же, я повезу. Только прошу вас за ради бога погодить денька три… Я отвезу… мне занять… Да ей-право, Петр Васильевич!

— Тьфу. Брехло, сукин сын! — не выдержал продармеец и стукнул прикладом о пол.

— Пашков, — ответил Груздев, — не изводи ты людей, не прикидывайся, не дурачь нас и не срами себя. Нам время дорого. — Он тяжело опустил на стол руку. — Сроку тебе до вечера. Понял?

— Понял, — глухо ответил Пашков.

— Повезешь?

— Повезу.

— Ну, и все.

Но Митяй решил схитрить. Сегодня вечером он отвезет только часть хлеба, с остальным еще два дня поволынит, а там будет видно. Но только он об этом подумал, как начальник продотряда положил на стол бумажку.

— Подпишитесь.

— Что это? — вздрогнул Митяй.

— Обязательная подписка, — ответил Груздев.

— Я повезу! — взмахнул руками Пашков.

— Подпишись, — потребовал Груздев, стуча пальцем по бумажке, — что к вечеру хлеб отвезешь и квитанцию предъявишь в комбед.

Митяй нехотя взял карандаш, послюнявил и нервным почерком вывел свою фамилию.

Продармеец вновь вскинул на ремень винтовку, пошел за товарищами.

— Погоди! — крикнул Митяй Устину.

— Ну?.. — обернулся Устин.

У Митяя дрожал голос. Он вытер рукавом вспотевший лоб и злобно сказал:

— Я знаю… За Наташку счеты сводишь, сволота. Но, помяни мое слово, голову ты себе сломишь.

Митяй отыскал самое больное и самое уязвимое место Устина.

— Стервец ты! — ответил Устин и, покачиваясь, вышел из хаты. Он догнал товарищей.

Митяй, оставшись один, не находил себе места. Он пытался придумать еще какой-нибудь повод, чтоб оттянуть сдачу хлеба, но понимал: теперь ему сделать ничего не удастся. Надо идти запрягать лошадь. Но как только он представил себе, что с него требуется еще девятнадцать мер, он вскакивал, начинал метаться по хате, материться и проклинать весь свет. Он придумывал различные способы уязвить, унизить Устина, посмеяться над ним. Вбежала Наталья, взволнованная, встрепанная, в кое-как повязанном платке.

— Ты чего? — встревожился Митяй.

— У отца твоего хлеб нашли… весь отобрали… — запыхавшись, сказала Наталья.

— Кто?!

— С города полномочный, красноармейцы, Зиновей, Семен Быков и Ерка Рощин, а мужики, Семка да Аким, помогали… Караул поставили… Отец сам придет, расскажет.