Солноворот

Роман - Газета №8 (606) I 9 6 8 г.

АРКАДИЙ ФИЛЕВ

СОЛНОВОРОТ

Роман

Есть два солноворота: зимний и летний. После зимнего, хотя вначале и по воробьиному скоку, а все-таки неуклонно дни начнут прибывать, и больше станет в природе света, тепла, и больше радости на сердце у человека — впереди весна… А летний солноворот таким же „воробьиным скоком" откроет начало движения земли к тусклой, осенней поре… О каком же „солновороте" идет речь в новом произведении Аркадия Александровича Шилева?  И почему он вынес в заглавие романа именно это просторечное слово?

Есть и две зари: утренняя и вечерняя. Но ассоциируется в сознании человека заря прежде всего с рассветом, постепенно наливающимся красочной силой, золотом и багрецом. Вместо „суток" равнозначно говорится „день", а не „ночь". Говорят: „двадцать лет", а не „двадцать зим" человеку. Людям свойственно стремление к светлому. И „Солноворот" Аркадия Шилева — это, конечно, тот, с которого зима повернула на лето, исторический момент, с которого жизнь колхозная повернулась к лучшему.

За последние годы опубликовано немало интересных, правдивых книг, посвященных современной деревне. В этом ряду стоит и роман А. Шилева, продолжающий напряженный писательский поиск нового в судьбах советского села после знаменательных решений сентябрьского Пленума ЦК КПСС. При этом особое достоинство филевского романа заключается еще и в том, что он написан человеком, непрерывно и тесно связанным с землей, с колхозным укладом жизни. Он ни в чем не ошибется, изображая подробности сельского быта, исследуя думы и чаяния хлебопашца, — вся родословная Аркадия Шилева исконно крестьянская, и сам он родился (в 1915 году) в деревне Анциферова Курья той именно нынешней Кировской области, о людях которой преданно и любовно он пишет вот уже четвертую свою книгу. Он не ошибется, изображая и сельскую интеллигенцию,—закончив заочно Вологодский учительский институт, девять лет он проработал преподавателем в сельских же школах. Знает Шилев в точности и что такое руководитель района, области, — он сам десять лет находился на советской и партийной работе, от заведующего отделом райисполкома до первого секретаря райкома. Да и после, когда Шилев стал писателем, он жил среди героев своих произведений, жил не как гость, а как свой человек, с которым любому его односельчанину покалякать душевно приятнее всего не в рабочем кабинете писателя, а где-нибудь на этаком обсиженном бревне, у въезда в родное село, покуривая и неторопливо кроша в горсти ком земли.

Именно так вот, среди своих героев, среди привычной ему обстановки, и были созданы А. Шилевым романы „Елена Русанова" (1952), „Свои, талицкие" (1957), „Мать-мачеха" (1960), а теперь и предлагаемый вниманию читателей „Солноворот".

Во всех этих книгах в фокусе зрения писателя неизменно стоят труженики села, хлеборобы. И это понятно, и это оправдано. А. Шилев исподволь развертывает исторически широкое полотно прилежной крестьянской жизни на скудных от природы полях Вятчины, Вологодчины. Первые годы Советской власти, Великая Отечественная война и, наконец, после XX съезда КПСС, деревня на новых путях своего развития — вот масштаб взятых в едином плане всех четырех филевских романов. И, разумеется, рельефнее всего предстает эпоха, когда она видится через сквозные судьбы отдельных личностей. Так прослеживали мы историю семей Суслоновых и Русановых в романах „Елена Русанова" и „Мать-мачеха". Так прослеживаем мы становление характеров Сергея Дружинина, Веры Михайловны Селезневой, Вали Щелкановой и еще некоторых персонажей, пришедших в „Солноворот" из романа „Свои, талицкие".

Говорилось уже, скудны от природы вятские, вологодские земли. Ясно, не сравнишь их, к примеру, с благодатной Кубанью. А все же в умелых, честных, хозяйских руках и они способны отдарить труд крестьянский в достатке. Нет плохой земли—есть плохие земледельцы. В этом накал борьбы резко не схожих во взглядах на жизнь двух партийных руководителей: Жернового, секретаря Краснолудского обкома, и Сергея Дружинина — секретаря одного из райкомов области. Самоуверенная, самовлюбленная сила и власть Жернового столкнулись с подлинно партийной честностью, правдивостью Дружинина и многих его сотоварищей. И дело тут не только в том, что, пользуясь лишь силой да властьк}, подобно Жерновому, легко наделать множество непоправимых хозяйственных ошибок, скатиться вообще на скользкий путь личного карьеризма, дело в том, что шила никогда в мешке не утаишь, народ все видит, понимает, и коль худое творится вопреки разуму — теряется и вера в таких руководителей, у тех, кому пахать и сеять, опускаются руки. А тогда, именно тогда, становится и земля скудной и во всем виноватой.

Аркадий Шилев в своем романе строго судит Жернового, без всякой запальчивости, спокойно и объективно разбирается он в причинах, приведших к моральному краху этого в общем-то работящего и не бездарного человека, но заблудившегося, безнадежно заблудившегося. Возможно ли для него нравственное возрождение? Десятки лет прожитой жизни за спиной, а надо теперь все начинать с начала…

Жерновой—это печальный „солноворот" на зиму. Но Шилев писал свой „Солноворот", имея в виду прежде всего другую пору, ту, когда „как-то сразу кругом становится больше света и больше тепла, а с крыш проклевываются первые серебристые сосульки". Сергей Дружинин, профессор Штин, Вера Селезнева, второй секретарь обкома Шедор Янтарев, Валя Щелканова, Степан Волнухин, Игорь Порошин, Николай Кремнев — в этих людях олицетворено будущее. Им отдано самое пристальное, любовное внимание писателя. И мы, читая роман, с доверием протянем этим людям руку.

Для данного издания роман „Солноворот" автором значительно доработан: углублены характеры героев, сняты второстепенные линии, улучшен язык произведения. И это еще раз доказывает, насколько требовательно А. Шилев всегда относится к своему писательскому долгу.

Сергей САРТАКОВ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Пурга не унималась. Вторые сутки металась она по верходворским полям, сдирала с холмов снег, поднимала вверх и со свистом вихрила огромными белыми жгутами. Предчувствуя близость весны, она бушевала, будто напоследок хотела насладиться своей суматошной удалью.

Вера Михайловна Селезнева возвращалась из Краснолудска. Кутаясь в тулуп и поторапливая лошадь, подбеленную снегом, она думала о доме, о Танюшке — обещала ей вернуться еще вчера, но по такой дороге разве быстро доберешься. Придется заехать в Верходворье и переждать непогодь. Может, удастся встретить и Сергея… Последнее время она старалась не вспоминать о нем, да разве сердцу прикажешь?

Вскоре ветер немного поутих, и впереди, в снежной замяти, показались маленькие приземистые домики. Вера Михайловна разыскала

Дружинина в районном клубе. Здесь только что закончилась комсомольская конференция, и все толпились в фойе, ожидая кино. Дружинин стоял у окна в пальто, в пыжиковой, чуть надвинутой на лоб шапке и, закуривая, собирался, видимо, уходить. Увидев Веру Михайловну, он просиял, по-мужски неуклюже схватил ее за руку и принялся расспрашивать обо всем сразу — р о диссертации, и как относятся к ней в институте, и о сроках защиты.

— Эх, Сергей Григорьевич, знал бы ты, сколько мороки с ней, — неожиданно для себя пожаловалась она. — Прежде чем защитить, надо еще кое-что опубликовать.

— У тебя уже есть статья в журнале, и не плохая, — стараясь успокоить ее, сказал Дружинин. — Хотя Жерновой вряд ли будет доволен, когда узнает, что ты ратуешь за клевер. Впрочем, что же мы стоим здесь? — И он пригласил ее к себе в райком.

Когда они вышли из клуба, пурга все еще не унималась, разгуливала по площади, по узеньким кривым улочкам, но Вере Михайловне теперь было все нипочем. Украдкой взглянув на Дружинина, она чуть-чуть коснулась его плеча и в который раз пожалела, что так стремительно бегут годы. Но вдруг, вспомнив о Танюшке, подосадовала: надо бы ехать, а пурга все не стихает…

— Ничего, успеешь еще, — сказал Дружинин.— Переночуешь у нас, и завтра утречком…

— Меня же дела ждут, Сергей…

— Знаю, но давай условимся, — не будем вспоминать сегодня о них. •

— Устроим семейный вечер?—усмехнулась Вера Михайловна. — А чай найдется?

— Конечно же! Буду сам угощать…

У крыльца райкома Вера Михайловна варежкой смахнула с валенок снег и первой стала подниматься по лестнице.

Сергей Дружинин работал не в том большом кабинете, который когда-то занимал бывший секретарь райкома Матвей Глушков, а в маленьком. Новенький, блестящий, отполированный шкаф с книгами, два мягких кресла, диван для посетителей, — вот и вся обстановка. Да еще — на одной стене картина «Ходоки у Ленина», на другой — карта почв района, раскрашенная цветными карандашами. Сняв меховую шубку и размотав серый шерстяной платок, Вера Михайловна подошла к книжному шкафу и, смотрясь в стеклянные створки, начала приводить в порядок волосы. Хотя ей и было за тридцать, но она все еще оставалась по-девичьи стройной. Тяжелый узел темных густых волос, уложенных на затылке, слегка оттягивал голову и придавал ее фигуре непринужденную живость.

Поправив волосы, Вера Михайловна открыла шкаф, взяла первую попавшуюся под руку книжку и, увидев на полях какие-то пометки, вопросительно взглянула на Дружинина.

— Удивляешься? — по-мальчишески озорно блеснул глазами Сергей. — Нашему брату надо не только знать о кукурузе, но и о космонавтике, и о многом другом…

— Полетишь на Луну—прихвати и меня,— засмеялась Вера Михайловна и вдруг, прервав себя, спросила: — В новую квартиру так и не перебрался?

— Зачем мне одному квартира?

«Должно быть, с Валей все еще не помирились, — подумала она. — А ведь я-то считала, что у них все будет иначе… Хотя в любви готовых рецептов нет. Говорят, надо верить в любовь, но это хорошее пожелание — и только. Вот и я хотела бы любить и быть любимой… Но любовь требует уступок и, может, жертв. Не так ли и у него с Валей? Впрочем, они еще молоды, помирятся, а мне даже и мириться не с кем, и ждать некого».

— Не бережешь ты, Сергей, себя, — вздохнув, упрекнула Вера Михайловна.

Широкое улыбчивое лицо Дружинина с летним крутым загаром стало задумчивым, он склонился к столу, принялся доставать из ящика стаканы, сахар. «Может, ты, Вера, и права, — втайне согласился он и, вспомнив размолвку с Валей, опять подосадовал: — Не Валя, а сам я во всем виноват, сам…»

— Разве можно так-то, одному жить?

— Ничего не поделаешь. — И Дружинин, вспомнив о чайнике, который уже вовсю кипел, схватил его за дужку, обжегся, шутливо добавил: — Видишь, даже с чайником управиться не могу, а надо районом руководить…

2

Вера Михайловна ночевала в угловой комнатушке, где обычно останавливались работники обкома: на этот раз никого из приезжих не было. Пожелав ей спокойной ночи и пообещав проводить утром, Дружинин ушел домой.

Всего лишь год, как Вера Михайловна узнала Дружинина, а сколько волнений, сколько невысказанных тревог…

Началось это с того памятного вечера, когда отмечали день рождения Вали Щелкановой. Хотя в тот вечер отец Вали, подвыпив, вступил в спор с Селезневой и даже немного обидел ее, однако Вера Михайловна не жалела, что поехала на праздник… Расходились шумно. Вера Михайловна вышла на улицу вместе с Дружининым. Стояла морозная ночь с высоким небом, усеянным звездами, как белыми ромашками. Упруго скрипел под ногами снег. Где-то в стороне выли волки. А им вдвоем было совсем не страшно. Вера Михайловна уже поняла, что Дружинину нравилась Валя. Почему-то ей тогда стало чуточку грустно, и в то же время она вдруг почувствовала, как ее охватило теплое, безотчетно сладкое чувство. Она радовалась этому новому чувству и боялась его, скрывала от других, тем более от Вали. Но Валя словно угадывала все это и, угадывая, страдала. Страдала по-своему и Вера Михайловна. Вот и сейчас она думала о Вале, о себе… «Будь на месте Вали, я бы так не поступила, — уверяла она себя. — Я бы пошла навстречу Сергею… В любви надо идти на жертвы… А почему бы и мне не пойти? Ведь я его люблю. Да и не старуха я еще… А дочь уже не маленькая девочка, она все поймет. И тогда двадцать километров — не расстояние. Чего же стыдиться своих чувств? Но нет… нет… похорони в себе это, Вера…»

Вконец измучившись раздумьями, она еле дождалась рассвета и, не простившись с Дружининым, уехала.

Домой Вера Михайловна вернулась к обеду. Встретив у крыльца Степаниду, хозяйку дома, она попросила ее, чтобы та отвела лошадь на конюшню, а сама, взяв чемоданчик, направилась в сени. Сбросив тулуп на перильца, вошла в комнату и удивилась: не было и полудня, а Танюшка уже дома.

— Не заболела ли? — с тревогой склонилась она к дочери.

Тоненькая и хрупкая, с двумя русыми косичками, девочка нахмурилась и опустила глаза.

— А я ушла с урока, — помолчав, несколько виновато ответила она и принялась теребить пальцами кончик пионерского галстука.

— Почему? — еще больше удивилась мать.

Полные губы Танюшки дрогнули, она подняла голову и с обидой сказала:

— А чего они неправду говорят! Мы играли, а один мальчишка сказал, что дядя Сергей — мой будущий папа. Какой же он мне папа? Ведь правда же? Он просто дядя Сергей — и все. — Танюшка вскочила со стула и, подбежав к комоду, схватила фотографию отца и прижала ее к груди. — Вот мой папа! Мне никого не надо, кроме своего папы! Понимаешь, никого, никого! — упрямо твердила она, а потом опустилась на кровать и заплакала.

Вера Михайловна изумилась. Свою любовь она скрывала ото всех, даже от Сергея. «Со временем это у меня все перегорит. Я сама сумею заглушить свое чувство», — думала она. И вдруг

об этом заговорили люди. Узнала Танюшка и вот — предъявила свои права…

Едва Вера Михайловна успокоила дочь, как в комнату заглянула Степанида и сказала, что в конторе ждут ее какие-то люди. Вера Михайловна собралась было позавтракать, но лишь выпила стакан молока и, все еще думая о своем, направилась в контору.

Там ее действительно ожидала необычная делегация. Пять здоровенных мужиков из соседнего колхоза «Земледелец», чинно рассевшись по скамьям, нещадно курили. Лишь председатель колхоза Роман Вессолицын, или попросту «Безалкогольный», как его окрестили колхозники за пристрастие к водке, был на ногах. Щупленький, юркий, с выбритыми до синеватого отлива щеками, он топтался около бухгалтерского стола.

Когда в контору вошла Вера Михайловна, Безалкогольный поздоровался с ней за руку и, поправив на носу очки, не без достоинства сказал:

— От имени и по поручению всего нашего правленского состава прошу выслушать наш разговор о жизни вверенного мне самой судьбой колхоза. — И он повел издалека длинный и сбивчивый свой рассказ.

А разговор сводился к тому, что в этом «вверенном ему самой судьбой» колхозе имелось около сотни дойных коров — и ни одной тонны сена. И Безалкогольный, прихватив для солидности членов правления, уже второй день разъезжал по району и предлагал скот в другие колхозы на постой.

— Да вы что, и впрямь не шутите? — удивилась Селезнева.

— Какие же шутки? Вот и члены моего правления подтвердят. — выбросил перед собой руку Безалкогольный. — Наши коровы — ваши корма. Плюс ваше молоко и масло.

Спокойствие, с каким говорил Безалкогольный, возмутило Селезневу, и она дрожащей от волнения рукой взялась было за трубку телефона, чтобы сообщить обо всем Дружинину.

— Только, пожалуйста, в райком не звякайте, — подскочил к столу Безалкогольный и положил на трубку телефона свою по-женски маленькую руку. — Прошу не подводить меня. Договоримся, так сказать, одни…

Вера Михайловна вспомнила, как она начинала работать председателем колхоза. Тогда в «Красном луче» положение было не лучше. Но чтобы дойти до такого позора, — этого она не могла себе даже представить. Но все же как быть с ними? Ведь погибнет скот. И она решила предложить взаймы стог сена.

— Это нас не устраивает, — невозмутимо ответил Безалкогольный. — Потому как ухаживать за скотом некому. Никто не берется.

— А вы… вам, товарищи, почему бы не пойти на ферму?

— Нас на коровник? Так мы же в правление выбраны, — ответил низенький щеголеватый, с подкрученными рыжими усиками, мужичок. — Кто же тогда руководить будет?

— Вот что, уважаемые, — еле сдерживая себя от негодования, сказала Селезнева. — Если дают — берите и сами кормите скот. Да-да, сами спасайте…

Когда Безалкогольный со своей свитой уехал, Вера Михайловна, немного успокоившись, вызвала по телефону Дружинина.

Узнав обо всем, Дружинин вначале возмутился, но тут же сказал, что наследство-то этот председатель и впрямь получил не слишком богатое.

«Уж не заступается ли он за него?» — удивилась Вера Михайловна и с упреком бросила:

— Ты, товарищ секретарь, все по головке нас гладишь.

— Принимаю критику, товарищ член райкома, — ответил в тон ей Дружинин. — Сейчас же выезжаю туда… А теперь скажи, пожалуйста, почему ты не дождалась меня?

— Потому что долго спишь, — ответила Селезнева и с неунявшейся грустью добавила: — Я же не одна, Сергей, ты должен понять, у меня дочь…

— Знаю, но Танюшка уже большая… Кстати, дядю Сергея еще не забыла?

— Да, иногда вспоминает…

— Соскучился я по ней, — признался Дружинин. — Поеду вот в « Земледелец» и на обратном пути, может быть, загляну…

— Ой, нет, не надо, — неожиданно для себя сказала Вера Михайловна и тут же поправилась: — Хотя… как хочешь, — и опустила трубку.

Дружинин не мог понять, почему Вера Михайловна так ответила ему, чувствовалось,что она чем-то недовольна, что-то случилось, но что… Вспомнился вчерашний разговор о жизни, о роли женщины в семье, о том, как трудно ей работать и воспитывать детей. Между собой у них даже завязался спор, и Вера Михайловна, будто желая снова упрекнуть Дружинина, что он так-таки и живет холостяком, опять напомнила о Вале.

Дружинин не раз пробовал разобраться, что же в самом деле произошло у него с Валей Щёлкановой?

…Это случилось год назад, в то дождливое осеннее утро. Накануне первый секретарь райкома Матвей Глушков приехал в МТС и, собрав председателей колхозов, решил заслушать их отчеты о расстиле льна. Все уверяли, что расстилать лен уже поздно, что он уйдет под снег и погибнет. Селезнева наотрез отказалась выполнить его указание. И тут, к удивлению Глушкова, ее поддержал Дружинин. Это возмутило Глушкова: как же мог так поступить работник райкома? Распалившись, Глушков тут же заявил, что Дружинину больше в райкоме не работать, так как он поддерживает отсталые настроения и срывает выполнение плана…

Узнав об этом, утром к Дружинину зашла Валя и сказала, что он напрасно поспорил с Глушковым, что во всем виновата сама Селезнева. Дружинин пытался объяснить, что это совсем не так. Но Валя, истолковав его слова по-своему, выбежала из комнаты. Дружинин хотел уехать из Талицы. И кто знает, как бы все повернулось, если бы не Вера Михайловна. В трудную минуту она поддержала его, выступила на бюро райкома в защиту. Он был благодарен ей, даже больше. Тогда он не знал, будет ли любить эту женщину сильнее, чем любил Валю, но только хотел отблагодарить ее, старался помочь в работе, все чаще заезжал к ней… Валя видела все это и по-своему страдала, упрекала его, сердилась, иногда старалась помириться с Сергеем и — не могла. Каждая новая встреча с ним рождала и новые упреки…

Казалось, они уже не смогут понять друг друга и лучше им не встречаться. Но в груди у него, где-то на самом донышке тайника теплилось прежнее чувство к Вале, и нет-нет да и прорывалось наружу. Вот и теперь, после разговора с Верой Михайловной, оно дало свой новый росток.

«Но почему же Вера Михайловна упорно просила меня не приезжать? Или обидел ее этот Безалкогольный, наговорил гадостей и она расстроилась?— думал Дружинин.— Да, она права, много у нас недостатков, очень много…»

Дружинин еще недавно считал, да и не только он — многие так думали, что Верходворье хотя и не передовой район, но средний, и его при желании можно сделать хорошим. Но Дружинин ошибался. Он лишь сейчас, спустя полгода после того, как его избрали на партийной конференции вместо Матвея Глушкова первым секретарем райкома партии, понял, что Верходворский район далеко не средний и что авторитет района держался только лишь за счет передовых колхозов. А таких колхозов здесь было не так уж много. Он знал о низких урожаях, о нехватке кормов. Многие колхозники уже не верили в обещания председателей. А тут еще под боком, у Лисьей Слободки, начали возводить лесопильный завод, и все бросились на заработки. Даже старики и те, засунув за пояса топоры, подались туда.

Требовались какие-то срочные меры, но какие — Дружинин еще достаточно ясно не представлял. Слишком не одинаковы были условия в колхозах. Взять хотя бы земли: у одних — небогатый серенький подзол, у других, как в Рябчиковских Починках,— леса да болота, у третьих — голый песок-резун… Тут ко всем колхозам, — а их в районе больше полусотни, — с одной меркой не подойдешь. Хоть он и посоветовал Вере Михайловне, чтобы она помогла соседям, но разве главное в этом? Скажем, одолжат они сейчас кормов, кое-как продержат скот до выпасов, а дальше как будут жить в «Земледельце»? Снова низкий урожай, снова бескормица…

Он встал, подошел к висевшей на стене карте. Небогата ты, земля верходворская! Плохо мы заботимся о тебе. Мало кормов — мало и скота. А мало скота — и урожаи плохие: удоб-рять-то землю нечем. Нужен скот, а для скота — корма, хорошие урожаи. И опять возвращаемся к тебе, земля-землица…

Дружинин взял со стола только что принесенную газету, пробежал по свежим столбцам ее. Опять писали о передовом районе, о новых методах работы, а они, верходворцы, по-прежнему, казалось, топчутся на месте. Хорошо еще Талицкая зона выручает, не она бы — в областных сводках район скатился на самое последнее место, оказался бы даже позади Фатенок.

Положив газету, Дружинин хотел поговорить с председателем райисполкома Кремневым, но в этот момент раздался телефонный звонок. Сыромятин тихим вкрадчивым голосом просил принять его, как он многозначительно сказал, «по вопросу, не терпящему отлагательств».

3

Снятый с работы, Данила Сыромятин уже три месяца жил без дела. Случилось это так. Однажды Дружинин собрал районный актив и, рассказав о месячнике по вывозке на поля торфа, попросил всех выехать на помощь в колхозы. Сыромятину командировка пришлась не по душе. Он заявил, что это вроде как и не его дело — он заготовитель сельхозпродуктов, а не торфа. Но упираться не стал — поехал. Однако вместо того, чтобы заниматься делами. Сыромятин увез из колхоза стожок сена, выдав председателю фиктивную квитанцию, будто сено сдано на сенопункт в счет поставок. На этом Сыромятин и погорел.

Теперь Данила каждое утро появлялся на улице и, вытянув длинную жилистую шею, шел сначала в контору Заготживсырье, потом заглядывал в магазин, потом в чайную, и так по порядку — во все дома, на которых красовались вывески. Только одно учреждение не жаловал он своим посещением — райком партии. Тяжела была обида.

Когда его спрашивали, где он собирается работать, Сыромятин невозмутимо отвечал:

— Во многие места сватают. В Фатенки — на руководящую должность… В лесную торговую точку с удовольствием приглашали. Опять же в город тянут… в снабженческую сеть. Но сами знаете-понимаете, жилами своими прирос к Верходворью. Не хочется на произвол судьбы покидать родной район. Ведь лучшие годы положил здесь на укрепление…

Когда же заговорили о посылке людей на курсы тридцатитысячников, Сыромятин насторожился. Трехмесячное выходное пособие, гарантийная зарплата, корова и корма по твердым ценам. Чего же лучше? Если даже семья не поедет, с годик можно и одному на колхозном диване провертеться. Надо пользоваться моментом…

Данила Сыромятин натянул поверх засаленного ватника зеленый коробившийся плащ, перебросил через плечо вылощенную до блеска полевую сумку, всегда набитую какими-то бумагами и, выйдя на улицу, пошел печатать новыми кирзовыми сапогами следы на выпавшем за ночь снегу.

По пути в райком Сыромятин встретил директора МТС Волнухина с вздувшейся щекой, повязанной жениным красным платком, остановился:

— С какого фронта топаешь, директор?

Степан Волнухин болезненно сморщился,

поправил на щеке повязку:

— Вторые сутки зубами мучусь. Флюс…

— Флюс — пустое дело, переболится. С эм-тээс-то как? — поинтересовался Сыромятин.