Не ко двору

Но и труднее стало, так как до обнаружения мифической зенитки они почти прекратили таскать бомбы вообще – только в начале каждого вылета, а так больше времени рыскали в окрестностях с пулемётами. И как их подбить, без бомб-то? Стоп, а где у них бронирование? Сергей не помнил. Судя по ужасающему вою при пикировании, это был не первый Ю-87А, Антон, а второй, Ю-87В, Берта – начиная с них на стойках шасси появились крыльчатки, то есть воздушные сирены. Судя по тысячекилограммовым бомбам в начале налёта – если он может отличить их от пятисоткилограммовых – даже Ю-87В-2. И такие бомбы он мог тащить только без стрелка-радиста. С другой стороны, зачем ему стрелок, если отстреливаться не от кого… Как защищён этот самолёт, Сергей не помнил. Случайно помнил, что в результате модернизации в сорок третьем до Ю-87D-1, Дора, пилот и радист оказались защищёнными бронеплитами от четырёх до десяти миллиметров толщины в полу, по бокам кабины, спереди и на сиденьях. В фонаре спереди стояло бронестекло толщиной 50 мм. Скорее всего, тут тоже что-то подобное, но потоньше. Что всё равно не пробить даже его пулям с патефонными иголками. А вот фонарь сзади или сбоку можно попробовать. В конце концов, если пилоты разглядывают землю, определяя цели для бомб или пулемёта, то и их с земли можно увидеть…

Из оставшейся пятёрки штук он сбил два. Один – выстрелом в голову пилоту сбоку, другой – даже сзади, подловив на выходе из пикирования и наборе высоты в направлении от себя. Оставшиеся три улетели и больше не появились. Потери 70% машин оказали на немцев впечатление. Тем более, возможно, они поняли, что у четырёх из них (или у трёх, или у двух, если у всех этот момент не был зафиксирован) взорвались подвешенные под фюзеляжем бомбы. У одного самолёта такое возможно, как случайность, но больше, чем у одного?! Не подкладывает ли какой-то советский шпион, затесавшийся в аэродромную обслугу, мину, или просто лишний взрыватель вместе с бомбой? Или, скорее, какое-то простое устройство присоединяет к имеющемуся взрывателю. Нужно провести расследование, а пока прекратить вылеты, ясное дело. Тем более, это только данной группе авиации так не повезло.

На удивление, никаких танков на позиции полка не поползло. В атаку побежали обычные автоматчики. Все танки оказались на соседних участках фронта. Куда комполка тут же отправил своего снайпера, сперва к левому соседу – до него Сергею было рукой подать, так как он привычно ожидал танков на левом фланге позиций полка. А потом к правому. Тому совсем уже плохо приходилось, танки почти ворвались на позиции. Но в результате из них вообще ни одному не удалось уползти. Слишком далеко ползти было! А вот от левого соседа один спасся. Всё тот же номер 66, из-за которого Сергей познакомился с санитаркой-царицей. Так что у него, собственно, и претензий к этому фрицу не было. Кроме обычных, которые ко всем им, старающихся убить и его Катюшу, и его самого, и всех, с кем он тут познакомился, включая подозрительного и потому не очень приятного в общении младшего лейтенанта – но это же не повод, чтобы его убивать!

Тем не менее на этот танк определённо следовало обратить особое внимание. Не сидит ли в нём его, Сергея, немецкий аналог? Только, с поправкой на гораздо большую механизированность немцев в настоящий момент истории, этот Фриц не при винтовке, а в танке? С другой стороны, если он такой же меткий, была бы у Сергея не контузия, а мелкие клочки бы от него остались. С третьей стороны, кто сказал, что Фриц именно снайпер? Может, он великолепно чинит и водит танк? Или вообще спец по добыванию для него горючего в любой ситуации? Впрочем, пока что у немцев с этим, вроде, всё в порядке… Да что там далеко ходить – он просто спец по уворачиванию от снайпера и сбережению танка. Ни разу пушку не подставил так, чтобы и в направлении Сергея, и с заряженным для стрельбы снарядом. В отверстие пушки-то он пару раз попал, да только как раз тогда там снаряда уже или ещё не было. С другой стороны, если и так, с такой увёртливостью и таким везением он рано или поздно Сергея убьёт. Просто случайно пальнёт из пушки или пулемёта, а то и задавит нечаянно. И конец миссии.

Впрочем, если Сергей правильно помнил, на этом участке фронта немцы и не должны были пока что прорваться. Так что – что он, собственно, сделал? Уничтожил сколько-то танков? Так, наверное, их бы так и так взорвали, не он – так бойцы бы сожгли бутылками с «коктейлем Молотова», ожидавшие приближения танков в окопах. Собственно, они и сожгли пару танков у правого соседа и один у левого…

Интересно, а кто бы посбивал самолёты, если бы их не сбил Сергей? Что-то кандидатов совсем не видно было. Подвезли бы зениток штук десять? Так давно бы подвезли, если бы были. Или у них просто запас бомб на аэродроме кончился бы? Соседей ведь тоже перестали бомбить с началом атаки, хотя он им не сильно против «юнкерсов» помог.

Скорее всего, пока что он никак не повлиял на линию фронта, только увеличил потери немцев и уменьшил потери наших…

* * * * * * * *

Следующие несколько дней были совершенно сумасшедшими. Майор Глебов одалживал своего уже знаменитого снайпера всему бобруйскому (условно, так как до Бобруйска так и не дошли) фронту. Фронт никуда не двигался. Немцы контратаковали, но не продвигались. Отчасти потому, что им мешал Сергей. Но и наши не могли снова перейти в наступление и помочь Смоленску. Сергей мог отстреливать танки и самолёты, когда они пытались атаковать, но не мог сам на них эффективно напасть. Случайно повернувшийся заряженной пушкой в его сторону стоящий танк не в счёт – их мало. Снайпер может работать только скрытно. Либо с очень хорошо замаскированной позиции, либо из общего окопа, но тогда на фоне стрельбы остальных солдат, служащей ему той же маскировкой. Идти в атаку в первых рядах он не может.

В итоге и наше, и немецкое командование получило приказ перейти к обороне. Другие направления были более важными, войска перебрасывались туда. Сергей ожидал, что и его вот-вот отнимут у майора Глебова и отправят на фронт уже не против южного фланга группы армий «Центр», а прямо на московское направление. Но вышло не так.

* * * * * * * *

Он очнулся в темноте. Голова болела. Опять контузия? Пошарив вокруг, он обнаружил, что лежит у бревенчатой стены на полу, одетый в свою шинель. Не медчасть, определённо. Попробовал встать – удалось. Вовремя подхватил штаны – форма на нём была, но ремень из штанов исчез.

Помещение оказалось небольшим. Не комната, скорее, какая-то кладовка. Но никаких вёдер и швабр тоже не нащупал. Как и полок, даже пустых. Окон не было. Две стены были из брёвен, две из досок. Деревянную дверь нашёл, даже место, где на ней была раньше дверная ручка нащупал. Дырки от шурупов, две повыше, две пониже. Кладовка, которую специально старательно приспособили для содержания арестанта? О том же говорило и тщательное затемнение дверной щели, скорее всего, её специально обили чем-то снаружи, и обивка краями заходит на все возможные места просачивания света. Надо же, комполка живёт в землянке, а для арестанта нашлось помещение в избе. Правда, крохотное.

С чего он мог попасть под арест, Сергей не понимал. Разве что при аресте ему так дали по башке, что он забыл непосредственно предшествовавшие события. Нахамил, может быть, какому-нибудь генералу, прибывшему с инспекцией, и начавшему особенно идиотски распоряжаться дальнейшими действиями снайпера, и привет. Голова болела и кружилась, так что Сергей лёг опять. Холодно не было, так что шинель он снял и подстелил уже двойным слоем. А из рукавов сымпровизировал мини-подушку…

В следующий раз он проснулся от ударившего в лицо света керосиновой лампы. Хорошо смазанные дверные петли не скрипели, так что дверь открылась беззвучно. Навестили его трое, лиц он не разглядел. Двое стояли вне помещения, один с пистолетом, другой с лампой, третий вошёл и поставил на пол кружку с водой и положил – тоже прямо на пол – кусок хлеба. Ещё поставил жестяное ведро. Пустое, судя по звуку. Вышел и закрыл дверь. Никто не сказал ни слова. То есть Сергей успел спросить что-то вроде «что происходит?», но ему не ответили даже «не видишь, еду тебе принесли». Не говоря уже об «вы под арестом за то-то и то-то».

Когда дверь закрылась, Сергей обнаружил, что никакой специальной обивки для создания темноты на двери нет. Просто в первый раз была ночь, и темно было и в помещении, к которому примыкала его кладовка. А теперь контур двери слабо светился. Но поглядеть в щель не получилось. Коробка двери была так устроена, что везде за щелью была деревяшка. Впрочем, какая разница, что там за помещение? Не собирается же он бежать из-под ареста, подтверждая неведомую вину. Лучше поспать. За недосып и впрок. Всё равно и сделать ничего нельзя, и волноваться незачем. Ничего такому ценному снайперу не сделают. Командование не позволит.

Так прошло три дня. То ли более важные дела у арестовавшей его инстанции были, то ли это было психологическое давление. Не особо сильное. Если бы вместо темноты непрерывно яркая лампочка горела, было бы хуже. Или если бы вместо предоставленного одиночества его бы били всё время. Похоже, гражданин начальник сам не уверен в правильности своих действий, вот и не применяет всё, что мог бы. Или такие методы на гражданке применяются, а на фронте – нет? Или у начальника нет сомнений, что он всё и так подпишет, потому и бить незачем? Что касается лампочки, то электричества, может, не подвели в эту избу, а давать арестованному доступ к керосиновой лампе опасно.

На четвёртый день всё же состоялся допрос.

* * * * * * * *

Никуда далеко его не повели. Для допроса всё организовали в комнате, к которой его кладовка примыкала. Поставили стол, стул за ним и что-то вроде табурета перед ним, по краям стола две лампы. Светить в лицо допрашиваемому они направленно не могли, но всё же освещали больше его, чем допрашивающего – для него они на краю поля зрения были. Он их специально на своём краю стола поставил, а сам вперёд наклонился, чтобы его голова почти между ними была. Ещё у него за спиной окно было, но оно было маленькое и мало света давало. Снаружи было пасмурно. И дождь шёл.

Его посадили на табурет перед столом допрашивающего. Собственно, не табурет, а деревянный чурбак. Стол тоже был самодельный – дощатый щит на неокорённых палках в качестве ножек. А вот стул у допрашивающего был, кажется, нормальный, промышленного производства. Впрочем, его было плохо видно.

Никаких наручников не нацепляли, но сзади встали двое бойцов. Представляться ему человек за столом не стал, но ясно было, что это особист. Будущий СМЕРШевец, так сказать. Он опросил Сергея по поводу его ФИО, звания и места службы, записал всё в протокол и сделал выжидательную паузу.

– Ну что, боец, – сказал он, наконец, видя, что Сергей не торопится ни возмущаться своим арестом ни за что, ни просить прощения неведомо за что, ни пытаться какие-то вопросы задавать, – будем сами во всём чистосердечно признаваться, чтобы облегчить участь, или будем усугублять вину запирательством?

Сергей затруднился с ответом. Признаваться непонятно в чём он не мог, даже если бы хотел, а признавать, что хочет усугублять вину, тоже резона не было.

– Молчим, значит, – удовлетворённо сказал особист. Ну да, его вопрос и был рассчитан на то, что на него ответить не удастся. Вот он и доволен.

Особист пошевелился, и Сергей разглядел блеснувшие в свете ламп петлицы его формы. Два прямоугольника. Майор, как его комполка. Интересно. Обычно звания в НКВД ниже, чем в армии. Типа, «мы такие, у нас сержант может обычного майора арестовать!». Но в связи с убылью командного состава в армии в ходе боёв звания примерно сравнялись. Надо полагать, это их полковой особист – вряд ли его уже отправили куда-то выше.

– А вот зря ты молчишь, гражданин боец, – доверительно сказал он. – Хочешь сказать, что не знаешь, в чём признаваться, ведь так? Ты это своим молчанием уже сказал. И зря. Почему зря? потому что это означает, признаваться тебе надо не только в том, за что тебя арестовали, а в чём-то ещё. Может быть, во многом чём-то ещё. Вот ты и хочешь сперва узнать, в чём тебя обвиняют, чтобы только в этом признаваться, а остальное скрыть от карающего меча правосудия Рабоче-Крестьянской Красной Армии в лице соответствующих органов.

– Никак нет, – возразил Сергей, – я ни в чём не признаюсь не потому, что его много, а потому, что не в чем.

– Ага, – сказал майор ещё более довольным голосом. – То есть ты хочешь обвинить нас в том, что мы ни за что арестовываем людей. Очень интересно. Оскорбление при исполнении, вот как это называется. Давай-давай, накручивай счётчик. На штрафбат ты ещё не накрутил, но уже близок к этому. Что ещё скажешь?

– До ареста, – сказал Сергей, – я был на фронте неделю, из которой один день с контузией в медчасти. Итого шесть дней участвовал в боях. За это время уничтожил две батареи, двадцать восемь пикирующих бомбардировщиков и сто восемьдесят шесть танков. Под арестом вы меня продержали, если я правильно оценил время, трое суток. Чем, выходит, сберегли фрицам приблизительно одну батарею, четырнадцать бомбардировщиков и девяносто три танка. Затрудняюсь оценить, жизни скольких советских бойцов забрали эти недобитые фашисты за эти три дня. И ещё заберут, если я останусь тут. Плюс каждый день этот счёт недобитых фашистов будет расти. И счёт убитых ими наших бойцов тоже. И счёт фашистов, недобитых уже убитыми нашими бойцами. И счёт наших бойцов, убитых уже этими фашистами. И так далее. Не знаю, в чём вы меня обвиняете, кроме оскорбления при исполнении, но прикиньте, стоит ли одно другого? Может, лучше я продолжу воевать, а вы – искать настоящих шпионов?..

На удивление, майор возражать ему не стал. То ли и впрямь задумался о цене очередного звания, которое ему могли присвоить за прилежную службу, хотя это вряд ли. То ли решил перестроить план допроса наглого арестанта. Так что майор просто мотнул головой на дверь, и стоявшие сзади бойцы взяли Сергея за локти и затолкали в ту же кладовку. Стучать в дверь или кричать через неё он не стал. Пусть майор подумает. Приведённые цифры ведь не только они с ним знают.

* * * * * * * *

Второй допрос состоялся в тот же день. Возможно, майор даже никуда не выходил, так и сидел за столом, думал. Наверное, совмещая с обедом: теперь на столе стояли миска и кружка. И пахло кашей с тушёнкой. Наверное, специально оставил, как дополнительный рычаг давления. Дескать, скорее сознаешься – скорее на нормальное питание переведём. Но вслух этого не сказал.

– Раз уж ты так искушён в дешёвой демагогии, гражданин боец, – сказал майор, когда Сергея опять усадили на чурбан перед его столом, – что, кстати, тоже весьма подозрительно насчёт твоего происхождения из эксплуататорского класса… давай попробуем порассуждать вместе. Вот у меня есть материал из органов разведки. Люди жизнью рискуют, находясь среди злейшего врага, чтобы их получить, так что, сам понимаешь, сама информация, что у нас они есть, вынудит меня принять к тебе меры повышенной секретности. Потому что они ценнее всего твоего счёта немецких потерь от твоей богатырской руки, в котором лично я сильно сомневаюсь. И вот почему. В них говорится, что советский снайпер исключительной меткости – немецкий проект. Успехи твои липовые, все эффектные взрывы, которые якобы обеспечиваются твоей стрельбой, делают сами немцы в согласованное с тобой время. Цель понятная. Получив скандальную известность, быть затребованным в Москву, в охрану товарища Сталина, и устроить там покушение на его жизнь. Остаётся установить способ твоей связи с немцами, и способы синхронизации времени взрывов и твоей стрельбы в сторону немцев. Возможно, никакой синхронизации и нет. Может, у тебя такая хорошая реакция, что ты раньше всех замечаешь, что данный танк или самолёт подбит нашими бойцами, и быстро наводишь на него свою винтовку, после чего восклицаешь: «Готов!». Вот тут у меня, – он взял со стола другой листок, – свидетельство покровительствующего тебе майора Глебова, командира твоего полка. Так он, наряду с просьбой о скорейшем возвращении тебя в строй, не скрывает, что стрелять по команде для демонстрации своих возможностей ты отказался, приведя правдоподобный аргумент, почему ты так не сможешь. Этому эпизоду были свидетелями также замкомполка капитан Владимиров и комвзвода младший лейтенант Богданов. У меня их показания также зафиксированы. Товарищ Богданов также докладывает, что ты подбивал его обманывать командиров, совершать без их ведома самовольные действия, выдавал за свои якобы наблюдения целей невнятные пятнышки, хвастался своими заведомо невозможными снайперскими умениями, причём на упрёк в этом товарища комполка не возразил, в качестве обоснования своего хвастовства рассказывал анекдоты сомнительного свойства, о том, как избегнуть мобилизации в армию, возводил на командиров напраслину, обвиняя их в сговоре с фашистами, выражающемся в том, что они сомневаются в твоей меткости и хотят доказательств, что, якобы, снижает потери фашистов… вот примерно как на предыдущем допросе в том же обвинял особый отдел в моём лице… угрожал в случае дальнейших в тебе сомнений подать рапорт о переводе в другой полк, надо понимать, с изложением в рапорте тех же вздорных демагогических обвинений, так что товарищ майор Глебов даже сделал тебе замечание, чтобы ты не наговорил лишнего. Видимо, он в тот момент уже был убеждён в твоей полезности, хотя ты ещё никаких доказательств этого не привёл. Потянув как следует время, ты всё-таки соизволил произвести выстрел в направлении немецких позиций, и там что-то взорвалось. Как я уже отмечал, это легко организовать, заранее согласовав время. Для чего, возможно, ты его и тянул. Потом плёл что-то в высшей степени неправдоподобное, что можешь попасть танку в дуло орудия. Проявив при этом подозрительные знания тактико-технических данных немецкого танка. Во-первых, слишком точные, во-вторых, преувеличенные. Возможно, для создания панических настроений. Приписывал себе заслугу откладывания немцами попытки наступления, которая, впрочем, отложена не была и состоялась в тот же день. Ну а затем, пользуясь, что майор Глебов приказал младшему лейтенанту от тебя отстать, ты просто приписывал себе все подбитые танки и самолёты врага. Ладно-ладно, не все, – успокаивающе поднял он ладонь, заметив, что Сергей хочет что-то возразить, – но подавляющую их часть. – Он помолчал. – На прошлом допросе ты упоминал медчасть, в которой оказался в результате то ли контузии, то ли изображая контузию, это теперь неясно. Во всяком случае, ранен не был, но день отдыхал и ухаживал за медсестрой Егоровой. Хорошо ещё, не стал себе приписывать немецких потерь в этот день, между тем бойцы, бросая из окопов бутылки с коктейлями Молотова, сожгли не меньше танков, чем в те дни, в которые ты стрелял, якобы по танкам. Или ненамного меньше. Медсестра всячески за тебя заступается, контузия, де, была самая настоящая… Видимо, ты своей демагогией произвёл на неё сильное впечатление… Что само по себе подозрительно, если ты был серьёзно выведен из строя, то как мог одновременно производить какое-то впечатление? Но, будучи допрошена, не скрыла, что ты знаешь детали дореволюционной истории господствующего эксплуататорского класса аристократии, сравнивая её с какой-то царицей, якобы её тёзкой. Возможно, сделал это специально, чтобы проверить своё на неё влияние. С целью в дальнейшем пользоваться её услугами в случае необходимости не участвовать в какие-то моменты в боевых действиях, когда немцами не подготовлена возможность демонстрации твоих якобы успехов. Вообще-то я хотел тебя допросить прямо в медчасти, потому что рапорт младшего лейтенанта Богданова у меня уже был. Но ты что-то заподозрил… очень интересно, на основании какой информации… и поспешно принял участие в боевых действиях, даже не отпросившись у доктора Жданова-Желанова, о чём он тоже подал рапорт по команде. Что ты теперь скажешь?

– Извините, товарищ майор, – сказал Сергей, – но у вас концы с концами не сходятся. Потому что вы приводите только аргументы против меня, и не приводите аргументы за. А они ведь нуждаются в объяснении. А в вашу картину не вписываются. Тому, как я подбивал танки и самолёты, было много свидетелей, а вы выбрали только показания Богданова, который в этом сомневается. А что тут сомневаться, мою меткость очень легко проверить. Надо только взять в качеств мишени не танк у немцев, а, скажем, тот же немецкий танк, но горелый, у нас. Я отойду от него на такое же расстояние, какое было до немецких танков, и попаду ему в дуло орудия. Там можно поместить перед тем мишень, вместо снаряда. Тогда можно и наш танк привлечь. А если горелый немецкий, то можно и снаряд в нём зарядить в орудие для наглядности. То же и с самолётом. Взять авиабомбу, поместить на неё мишень, изображающую её взрыватель, и я в неё попаду. Или, для более убедительного показа, взять настоящую, и я её взорву. Тогда будет понятно, что я не только могу попасть в такую мишень, как взрыватель бомбы или снаряда в дуле орудия танка или в ящике на позициях батареи, но и при попадании они взорвутся. Правда, тогда больше мер безопасности придётся взять, чем в случае с бумажной мишенью, чтобы никто не пострадал, так что проверка получится более масштабная. Так что сомнения товарища Богданова в моей меткости легко проверить. Ну и свидетельские показания товарищей, наблюдавших, как я стреляю и тут же взрывается танк или самолёт, вам надо было бы собрать и объяснить, чтобы не получилась однобокая версия, как сейчас.

– Не учи меня делать мою работу, а то я обижусь, и тебе это не понравится, – предупредил майор. – Ладно, допустим, провели испытания и убедились, что ты такой меткий. А как тогда ты объяснишь данные разведки?

– Откуда мне знать? – сказал Сергей. – Тут только гадать можно. Во-первых, вы сперва сами посмотрите, в этих данных написано «советский снайпер исключительной меткости», как вы прочли, или там есть какие-то указания именно на меня? Фамилия, или хотя бы участок фронта?.. Работа у разведчиков очень сложная. По краю ходят. Иногда их, к сожалению, на чём-то ловят и арестовывают. А иногда, наверное, специально не арестовывают, а подсовывают ложную информацию, чтобы максимально очернить наиболее вредных для фашистов наших товарищей и уничтожить их нашими же руками. В данном случае это вполне может быть выстрел наугад, для очернения любого меткого снайпера. Что это именно я, вы сами решили, получив рапорт Богданова. Который, правда, совсем не считает меня метким, а считает хвастуном и фальсификатором. Но уж кто-кто, а фашисты, наверное, счёт своих потерь знают. И обязаны противодействовать.

– Хитё-ор, – уважительно протянул майор. – Значит, предлагаешь данным разведки не верить, а верить тебе?

– Почему – верить? Не надо верить, проверьте.

– А как ты тогда объяснишь обвинения товарища Богданова? Какой фашист его ввёл в заблуждение? Может, он тоже на них работает? Специально тебя обвиняет, чтобы лишить войска замечательного такого снайпера? Может, мы тут тоже на фашистов работаем, а? Ты говори, говори, не стесняйся.

– Богданов не смог даже после моих объяснений увидеть в стереотрубу край ящика со снарядами на немецких позициях. И обиделся. Это послужило причиной его ошибки на мой счёт. Он просто стал очень пристрастно ко мне относиться. И всё истолковывать против меня. А вы тоже ошибаетесь, потому что нацелены искать всё подозрительное, вот ему и верите. А комполка Глебову и всем свидетелям, показания которых даже не стали собирать, не верите. А можно легко проверить.

– То, что ты такой меткий, – сказал майор, – ещё не докажет, что ты не заговорщик и не немецкий шпион. Это только делает тебя более опасным заговорщиком и шпионом. И то, что ты такой хитрый, тоже.

– Ну, – возразил Сергей, – это, по крайней мере, сняло бы все версии о том, что я с немцами как-то договаривался о времени и они взрывали собственные танки и самолёты в тот момент, как я в них стрелял. Больно сложные версии. У меня и часов-то нет, между прочим. И не слишком ли велика цена для немцев, чтобы убедить вас в том, что я – хороший снайпер? Столько танков и самолётов?

– Не слишком, – буркнул майор. – Если цель – товарищ Сталин…

– Да, но если мою меткость так легко проверить, зачем для этого взрывать танки и самолёты?

– Не знаю! – взорвался майор. – И это меня больше всего нервирует. Тут какой-то грандиозный заговор, какой не с моими силами вскрывать. Но содействовать тебе и устраивать всякие испытания я не хочу! Я ещё не всё тебе сказал про показания. Немного оставил про запас. После того, как я не сумел тебя допросить в медчасти, а доктор показал, что ты сбежал оттуда, не отпросившись у него, якобы по случаю срочной надобности на фронте, майор Глебов всячески тормозил моё расследование, опять же, в связи с твоей повышенной востребованностью в полку. Якобы. Я даже думаю, что он в этом заговоре не последний человек. В связи с этим, возможно, следует переоценить и цели заговора. Может, ты и не целился в товарища Сталина, а всего лишь обеспечивал майору Глебову славу открывателя твоего таланта и, так сказать, владельца убойного оружия в твоём лице, которое он может одалживать по-дружески всем знакомым командирам. Возможно, за какие-то взаимные услуги. Или безвозмездно, с целью приобрести влияние на них и организации враждебной подпольной военной организации. Каких мы много разоблачили перед войной. Если ты дашь показания, которые позволят мне обосновать такую версию, могу тебе обещать вывести тебя из-под удара. Как искренне сотрудничающего со следствием.

Ага, – подумал Сергей, – как же, верю. При наличии данных разведки? И приписанном мне намерении устроить покушение на Сталина? Правда, неизвестно, какие у него там данные разведки. Он мог их и придумать, чтобы меня запугать. Или не чтобы запугать, а на случай, вдруг и правда, а я возьму и сознаюсь, под впечатлением, что ему всё известно. Выстрел наугад. А я не признался. Плохо, если он о своих параноидальных догадках успел сообщить по команде, тогда ему от них отказаться трудно… Во всяком случае, понятно, что верить ему нельзя, и комполка сдавать ему нельзя, какие бы там показания он ни предъявлял. Вот что Богданов написал рапорт, можно и поверить. Остальное он придумал или, по крайней мере, перетолковал.

– Молчишь? – подтолкнул его майор. – А зря. Хочешь, наверное, сказать, что гражданин Глебов ни в каком заговоре не участвует? Тоже зря. Потому что такое ты можешь утверждать только в том случае, если ты сам в нём участвуешь, и там где-то на руководящих ролях. Тогда тебе может быть достоверно известно, что в списках заговорщиков гражданин Глебов не значится. И то это без учёта того возможного обстоятельства, что он значится в каком-то другом списке заговорщиков, не пересекающемся с твоим. Если может быть один заговор, твой, то почему не быть и другому, притом вы друг о друге не знаете? Так что даже и так ты не можешь уверенно утверждать, что он ни при чём. Но попытка такое утверждать, хотя и не докажет, что он ни при чём, всё же станет аргументом в пользу того, что тебе кажется, что ты можешь так сказать, стало быть, сам-то точно при чём.

– А вдруг никакого заговора нет? – спросил Сергей. – Вы же понимаете, что с логикой типа «докажи, что ты не верблюд» честному человеку невозможно оправдаться? Задумайтесь, чем вы тогда занимаетесь?

– Ну вот, опять, – огорчился особист. – Думаешь, ты умный такой? На предыдущем допросе меня обвинял в наносимом вреде, что я тебя от военных успехов отвлекаю, и тем гублю наших бойцов руками недобитых тобой фашистов, теперь опять то же самое с другой стороны. Вроде схитрил, сказал, что это я честно ошибаюсь, и вот опять такие обвинения… Как же нет заговоров, когда вместо «малой кровью, могучим ударом» мы только и делаем, что отступаем? Когда в руководстве войсками бардак, в снабжении тоже, всё наперекосяк? И нет заговоров?! Как ты тогда объяснишь всё это?

– Да вы сами лучше всех можете объяснить, – сорвался Сергей, – только не хотите такого объяснения! Сами же перед войной из-за шпиономании лишили армию львиной доли командного состава, а ответственность на неспособность армии сдержать немецкое наступление возлагаете на то же самое наличие в армии множества немецких шпионов. Которых ловить полагается не только органам, но и всем поголовно. А кто слабо ловит или выражает недоверие, рискует оказаться в числе тех самых шпионов. Всем известна история с товарищем Коневым, который, выступая на митинге одного из полков его дивизии, сказал: «Надо помнить, что шпионов, диверсантов, – по указанию товарища Сталина – в нашу страну будет засылаться в два-три раза больше, чем в капиталистические страны». Коневу было указано на его оговорку, и он выступил вторично, исправив свою ошибку…

– Погоди-погоди, – прервал его майор. – Ты очень интересно говоришь, я прямо записывать не успеваю… Но тут я не понял. В чём ошибка-то?

– А, вы эту историю не знаете? Следовало сказать: «как указывал товарищ Сталин». Не «по указанию товарища Сталина», а «как указывал товарищ Сталин».

– А какая разница? – затупил майор. – Это же одно и то же.

– По указанию – можно неправильно понять, что шпионы будут засылаться по указанию товарища Сталина. Конечно, никто так не подумает, и никто не подумает, что товарищ Конев специально так оговорился. Несмотря на это, он послал заявление в ЦК ВКП(б) с покаянием по поводу допущенной ошибки. Коневу повезло: он оказался среди совсем немногих среди высшего командного состава, кого не репрессировали в ходе предвоенной чистки. Но мне про это известны только слухи, а вам – из первых, так сказать рук. Почему вы и видите всюду заговоры. Не можете же вы признать, что сами во всём виноваты.

– Хитё-ор, – снова протянул поражённый майор. И задумался. Очевидно, такая версия причин поражений Красной Армии ему и в голову не приходила, а теперь он вдруг понял, что она вполне возможна!

Ничего себе, – подумал Сергей. – Неужели среди работников будущего СМЕРШа есть разумные люди?

– Иди, – сказал вдруг майор. – Верните товарищу Стрелкову ремень и солдатскую книжку. Иди и воюй, а испытания твоей меткости мы обязательно сделаем. И запротоколируем. И корреспондентов пригласим. Ты иди, а я подумаю над тем, что ты сказал.

Сергей, улыбаясь, забрал ремень и документы и вышел.

А майор, тоже почему-то улыбаясь, вышел вслед за ним и, убедившись, что в их сторону никто не смотрит, выстрелил ему в затылок.

– При попытке к бегству, – сказал он сам себе. – Так-то лучше. А то испытания какие-то…

* * * * * * * *

К обвинениям, собранным особистом, в сговоре с немцами, ошеломительной афере с участием комполка и намерении в довершении всего совершить покушение на товарища Сталина, позже добавилось ещё одно. Посмертно. Сергей специально своими возмутительными речами спровоцировал майора, чтобы быть арестованным и отправленным в тыл. Чтоб избегнуть дальнейшего пребывания на фронте. То есть в его грандиозный замысел входило, кроме всего прочего, использование полкового особиста в личных целях дезертирства. А за дезертирство в военных условиях так и так положен расстрел. Всё прочее можно вообще не рассматривать.

Конечно, зря он не сдержался и стал доказывать энкаведешнику, что именно НКВД виновато в поражениях Красной Армии в начале войны. Подразумевая «паранойя товарища Сталина виновата» и т.д. Для него эта мысль была очевидной, а для любого советского человека этого времени – полностью расходилась с менталитетом и воспринималась как очевидная клевета, которую и оценивать на правдоподобность смысла нет. С другой стороны, участвовать в боевых действиях при уже имеющихся обвинениях он всё равно вряд ли продолжил бы. Разве что, при снятии большинства обвинений, в штрафбате. И не со снайперской винтовкой.

Осталось неизвестным, были всё-таки немецкие данные, доставленные разведчиками, или их придумал майор Захаров для запугивания допрашиваемого. В немецких архивах они не фигурируют, но могли и не сохраниться. Если были, то, скорее всего, они были организованы как утечка данных немецкой контрразведкой с подачи командира экипажа танка № 66. Сам этот танк продолжал проявлять повышенную живучесть, и её хватило, чтобы уцелеть под Сталинградом. А вот на Курскую дугу уже не хватило. Так что он тоже ход войны изменить не смог.

* * * * * * * *

Делая шаг из двери избы особиста неожиданно отпущенный Стрелков вдруг припомнил по непонятной ассоциации, что девичья фамилия его бабушки Кати была, кажется, Егорова. Не очень точно: родив его мать, она успела вернуться на фронт и погибла. А девичья фамилия его матери была Богданова-Захарова. Которую она при заключении брака с его отцом пыталась поменять на Богданова-Захарова-Вепрева, но в ЗАГСе не согласились на тройную фамилию. Так что она стала Вепревой. Эту историю ему родители рассказывали. Таким образом, можно подозревать, что он, во-первых, внук так понравившейся ему медсестры. И чуть было не стал сам себе дедушкой. От чего его уберёг донос младшего лейтенанта Богданова, спасибо ему за это огромное. Кстати, вероятно, это он – его дедушка. А Захаров кто такой и откуда взялся? Ха, да это же, наверное, не представившийся ему майор-особист. Тип он несимпатичный, зато человеку на такой должности трудно отказать. Так что, возможно, дедушка как раз-таки он. И благодарить нужно его…

Сергей, не оборачиваясь, откуда-то понял, что сейчас произойдёт.

Дальше он додумать не успел. Со всех сторон на него, двигаясь плотной изогнутой в круг шеренгой надвинулись немецкие танки, сплющиваясь со страшным скрежетом по мере приближения, но продолжая упорно ползти. Всё небо заняли пикирующие бомбардировщики. Кроме скрежета сминаемого металла, слух забил рёв танковых дизелей и вой самолётов. А у него нет в руках винтовки, чтобы выбить хоть одного! Затем всю нижнюю часть поля зрения заполнили летящие в него снаряды, а верхнюю – падающие на него бомбы. Слух же вообще отключился. Картинка рассыпалась на не связанные между собой геометрические фигуры и пятна трёх цветов, красного, красно-жёлто-зелёного и красно-сине-фиолетового. Они кружились и делались всё ярче, пока вдруг не погасли. Из чувств остались боль, жажда, удушье… и сожаление о напрасно прожитой жизни. Потом они стали быстро, одно за другим, исчезать. Желание вдохнуть воздух оставалось последним.

* * * * * * * *

Сергей Вепрев дёрнулся и проснулся в испуге. Мир был каким-то перекошенным. Болели левая щека, ухо и висок, лежавшие на чём-то жёстком, свёрнутая набок шея и сгорбленная спина. Он поднял голову, понимая, что опять заснул за компом, сражаясь с «1С-Бухгалтерией». И, наверное, уронил голову на клавиатуру.

В конторе было тихо, только гудел и побрякивал кондиционер и за окном газовал, преодолевая подъём их нелепой улицы, обрамлённой, в основном, заборами складов, очередной припозднившийся автомобиль. Наверное, он его и разбудил.

Больше в комнате, да и во всём помещении фирмы никого не было. Все остальные давно разошлись, привычно оставив бухгалтера на работе.

Иногда Сергею казалось, что программисты «1С-Бухгалтерии» специально насовали в программу баги в неожиданных местах, чтобы ему досадить. Но он понимал, что они тут ни при чём. Просто не справляются с темпом изменений, вносимых чиновниками в правила бухгалтерского учёта. Так же, как не успевает в полном объёме освоить их он сам. А вот зачем чиновникам все эти бессмысленные изменения, он себе и представить не мог. Ведь количество отчётов, посылаемых наверх, давно превосходит возможности любой проверки. То есть, получается, их вообще никто не читает. Разве что выборочно, когда происходит нацеленное на кого-нибудь следствие с обвинением в хищениях. Которые можно смело выдвигать против любого, кто что-то бухгалтерское оформляет. Ошибки наверняка найдутся. А где ошибки, там и обвинения. Может, для того всё это и устроено?..

Он поднял голову, повернул её влево до отказа, чтобы избавиться от боли в шее, и осторожно прикоснулся кончиками пальцев к щеке, ожидая нащупать вдавленные клеточки от клавиатуры. Но нащупал какие-то прилипшие… иголки? Часть их от прикосновения отвалилась и с тихим шорохом посыпалась ему на рубашку. Действительно, клавиатура стояла ребром, прислонённая к монитору, а на её месте были рассыпаны по столу патефонные иголки. Сбоку лежал молоток. Патронов, к счастью, не наблюдалось. Не хватало ещё отстреливать чиновников из снайперки, как фашистов. Это был явно привет из сорок первого.

Но как? Ведь переносилось только его сознание. Или не только?.. А тогда как он вернулся?..

* * * * * * * *

Короче говоря, несчастный попаданец провёл на фронте всего десять дней, считая время ареста и время в медчасти. Если их не считать – шесть дней. Нанесённого немцам урона не хватило для существенного изменения хода Великой Отечественной войны. И для романа в жанре «Попаданцы» материала не набралось. Только для рассказа.