Россия и Европа: история непонимания

С русской стороны иллюзия заключалась в безусловной вере в то, что Запад предоставит ей практически неограниченные военные припасы и необходимые займы. Этого, как известно, не произошло. И это было не первым и не последним предательством Запада.

Стало ясно, что союз России с Западом, омытый в мировой войне кровью, был политическим и военным союзом социально и культурно разнородных организмов. Разумеется, правящий класс обеих частей находил общий язык, он рос в условиях общей европейской цивилизации. Но в свете военного напряжения высветился тот факт, что Россия как общество едва ли является частью западной цивилизации. Более того, месяцы и годы войны более отчетливо, чем прежде, демонстрировали, что Россия ни по внутренней структуре, ни по менталитету населения не является западной страной. Теперь на фоне кризиса, грозящего национальной катастрофой, вставал вопрос, а может ли она в будущем в принципе претендовать на то, чтобы стать частью Запада?

Вперед стала выходить та политическая группа, которая в августе 1914 года оказалась в тени всеобщего воодушевления. Эту критическую в отношении Запада группу называли «партия двора», а их лидером общественное мнение чаще всего называло (несправедливо) императрицу Александру Федоровну, прежнюю принцессу Гессен-Дармштадтскую, кузину германского императора. Руководителями этой партии в Государственном Совете и в Государственной Думе были князь Мещерский, министр Щегловитов, барон Розен, депутаты Пуришкевич и Марков. Они оправдывали свои (в той или иной мере замаскированные) сомнения в союзе с Западом прежде всего соображениями внутренней политики.

С июля 1915 года группа влиятельных лиц – министр внутренних дел Маклаков, обер-прокурор синода Саблер и министр юстиции Щегловитов начали открыто доказывать императору Николаю, что Россия далее не может вести войну.

На противоположном конце политического спектра наиболее проницательные из представителей Запада также увидели грозные признаки. Вопреки браваде петроградских газет, британский военный представитель Нокс уже в 1914 году предсказал возможность распада России. Из докладов Нокса открылась страшная беда России – неумение использовать наличные ресурсы и неукротимое при этом стремление приукрасить ситуацию. Не желая видеть мир в реальном свете, русское правительство всячески старалось прикрыть такие поражения, как августовская (1914) катастрофа в Восточной Пруссии.

И все же первые раскаты грома Запад почти не расслышал. После героического воодушевления стала видна грань, за которой наступал упадок духа, пассивная покорность судьбе. На дальнем горизонте встал вопрос о том, кто ответствен за пуск корабля в плавание, к которому он не был готов.

Союз с Западом поставил под вопрос древнейшее русское установление – монархию. Император Николай II имел немало превосходных черт характера, и его обаяние подтверждено достоверными историческими свидетельствами. Западные послы были буквально очарованы императором, но это не мешало им сомневаться в решающем для правителя качестве, в его воле. Скажем, посол Палеолог буквально поет гимн таким качествам императора, как простота, мягкость, отзывчивость, удивительная память, но при этом отмечает слабую уверенность в собственных силах. В эпоху колоссального кризиса своей страны император Николай оказался не на высоте требований управления.

В сентябре 1915 года царь принял на себя командование армией. Царь Николай объяснял этот шаг крайностью положения и исторической ответственностью монархии. «Быть может, для спасения России необходима искупительная жертва. Я буду этой жертвой». В такой постановке вопроса сквозила обреченность.

Меняются и акценты в германской политике. Они переносятся на новый фактор российской реальности, на революционные элементы. Впервые условием выживания Германии стало видеться расчленение России. В Берлине стали серьезнее, чем прежде, размышлять о позитивной стороне дезинтеграции России. Коллапс России мог бы создать в Восточной Европе гряду мелких государств, подвластных германскому влиянию.

Против единства России и Запада стал действовать и другой фактор. Поляки в России занимали далеко не последнее место по влиянию. В Петрограде жил целый клан польской аристократии, самоотверженно стремившийся к независимости своей родины. Можно понять это стремление, труднее понять бескомпромиссную ненависть польских лидеров к стране, в которой они жили и которая уже пообещала обеспечить создание польского государства. Польская община в Петрограде, Москве, Киеве все больше занимала враждебную позицию по отношению к России, и это было трагедией для обоих народов. Поляки давно уже потеряли веру в русскую победу. Они, наверное, первыми начали строить планы, исходя из возможности поражения России. Как отмечал Палеолог, поляки, несмотря на русские победы в Галиции в 1916 году, были уверены, что России не суждено выйти победительницей из войны и что царский режим, в случае катастрофического оборота событий, пойдет на соглашение с Германией и Австрией за счет Польши. Польская община, столь тесно связанная с Западом, начала действовать против его союза с Россией.

Берлин, горизонт которого заволакивали тучи, обратился к потенциалу национализма в многонациональной Российской империи. Известный изменник, отступник, предатель российской социал-демократии Гельфанд в исследовании, подготовленном в марте 1915 года, определил активизацию украинского национализма как главное орудие раскола Российской империи. Наиболее привлекательным стало видеться отделение от России ее кровной сестры Украины, второй по величине и значимости части страны.

Сторонники этой точки зрения полагали, что отделение Украины лишит Россию статуса мировой державы. Геополитики в Берлине обратили свое внимание и на другие регионы великой евразийской державы. С немецкой методичностью были предприняты усилия по стимулированию прежде не проявлявшего себя сепаратизма Закавказья и Средней Азии.

В первые месяцы 1916 года западные эксперты по России начинают приходить к выводу, что разруха и поражения войны не могут пройти бесследно для русского общества. Грозят воистину великие потрясения, и одной из жертв этих потрясений будет и сам Запад.

Военные победы первых девяти месяцев 1916 года, победа русской армии в ходе «прорыва Брусилова» и в Закавказье на время возвратили Россию в ранг великих держав. Глядя из исторического далека, видно, что эти победы, по существу, сделали неизбежными крах Австро-Венгрии и Турции двумя годами позже. Но этих двух лет не оказалось у России. Время определенно начало работать против связки Россия – Запад, тяготы войны подтачивали союз, росла внутренняя оппозиция.

Для стабилизации положения в стране абсолютно необходимо было прекратить бессмысленную войну – продолжать дренаж крови нации уже было противоположно инстинкту самосохранения. Но как раз это условие никак не могло быть принято Западом.

Наступает черный час России. Еще недавно, три года назад, блистательная держава, осуществляя модернизацию, думала о мировом лидерстве. Ныне, смертельно раненная, потерявшая веру в себя, она от видений неизбежного успеха отшатнулась к крутой перестройке на ходу, к замене строя чем-то неведомым, ощущаемым лишь на уровне эмоций и фантазий. Запад, как завороженный, с нескрываемым интересом следил за саморазрушением одной из величайших держав мира.

Потрясенный Запад 2 марта 1917 года узнал о конце царизма. Исторический перелом был легко осуществлен русскими, как всегда уверенными, что «хуже быть не может», – фантастическое общенациональное ослепление.

С этих дней и до октября 1917 года Россия лишилась подлинного правительства. Внешние формы главенства Временного правительства соблюдались, но реализация его политики все более отличалась слабостью.

Ирония истории заключалась в том, что Запад, который был опорой России в войне, «опоздал» менее чем на месяц. Через несколько недель после падения царя Америка вступила в войну, лишив Германию практических шансов на победу. Тридцать дней назад это могло повлиять на состояние умов в Петрограде. Так же Запад тянул с открытием второго фронта и во Второй мировой войне, выгадывая, кого поддержать – СССР или Германию.

В целом на протяжении всех восьми месяцев существования Временного правительства – от марта до октября 1917 года – политика западных союзников представляла собой сплошную цепь колебаний. Ничего подобного мы не можем обнаружить в отношениях западных стран с царской Россией. Как ни критичны были в отношении царя западные послы, они никогда не подвергали сомнению его союзническую лояльность. При всех взлетах и падениях страны в период 1914-1916 годов они в перспективном плане видели Россию величайшей державой, которая никогда не позволит господства Германии на Евразийском материке. С приходом к власти республиканских правителей (представлявших на пути к Октябрю широкий спектр: от октябристов до эсеров) дипломатические представители Запада стали отмечать и ослабление мощи России, и ее меньшую надежность как союзника.

Россия и Запад подошли к концу своего 200-летнего союза, созданного по воле Петра Великого. И с каждым месяцем 1917 года Запад начинает все более отчетливо понимать грозную значимость происходящего.

А немцы шли к своему варианту Европы как германского дома. Из своей «штаб-квартиры» подрывных действий против России в Копенгагене германский посол Брокдорф-Ранцау рекомендовал своему правительству содействовать созданию «широчайшего возможного хаоса в России», поддержать крайние элементы. От Брокдорфа-Ранцау к канцлеру был послан Парвус-Гельфанд с предложением осуществить транспортировку Ленина из Швейцарии в Россию. Разумеется, Ленин не был германским агентом. Исторический разворот событий создал такую ситуацию, когда интересы вождей монархистской Германии и русских ультра- революционеров совпали – на недолгое, но очень важное время. Германское правительство хотело выдвижения на политическую авансцену лидера, который сделал бы требование мира заглавным. Ленин же использовал этот интерес германской имперской элиты для дела русской революции как первой стадии мировой революции. Страдающей стороной стала Россия – объект интриги первых и грандиозного эксперимента вторых.

Осенью 1917 года наступает окончательный крах великой русской армии. Поражение правительства Керенского, последнего русского правительства, верившего в союз России с Западом, означало наступление новой эпохи, как для России, так и для Запада. Двойное давление – германского пресса и социального недовольства – окончательно сокрушило государство Петра, основной идеей которого было введение России в Европу. Та Россия, которая видела себя частью европейского мира, частью цивилизации Запада, опустилась в историческое небытие.

Окончилась целая эпоха, окончился петровский период русской истории.

К власти пришла партия антизападного приобщения. Ночью 7 ноября большевики образовали совместное с левыми эсерами (партия левых социал-революционеров, мелкобуржуазная политическая партия в России 1917 – 1921 годов) правительство, которое возглавил В.И. Ленин и в котором комиссаром иностранных дел был назначен Л.Д. Троцкий.

Большевики удержали власть в России только потому, что нашли нужную патетику своей борьбе. По существу, они объявили Красную Россию прибежищем всех униженных и оскорбленных в мире, всех жертв безжалостного наступления Запада, всех жертв капиталистической эксплуатации. Это обращение к антизападному фактору, опора на социальную солидарность позволили быстро и достаточно эффективно воссоздать российскую армию, восстановить российские границы (кроме Польши, Финляндии, Прибалтики и Северной Буковины), восстановить Россию – на этот раз как центр противодействия насильственной западной модернизации. Это не означало, что Россия отказывалась от модернизации, но она демонстративно отказывалась от модернизации на западных условиях и приступила к модернизации на условиях собственной централизации, собственного государственного контроля, с привлечением ограниченного (и подконтрольного) числа западных специалистов. Перекрывая границы с Западом, Советская Россия на виду у всего мира начинала невиданное: ускоренный индустриальный рост на основе мобилизации собственных сил.

Что сделали большевики первым делом, так это дали стране абсолютно новую идеологию модернизации. Прошлое получило новую идейную оценку. Теперь уже не Запад пробуждал к жизни сопредельные континенты, а некие всемирные производительные силы. Это теоретически давало не западным режимам возможность встать в лидеры мирового прогресса – если они совладают с мировыми законами социально-экономического развития.

Действительно новым было то, что большевики отошли от оборонительной тактики царей, заняв (по всем внешним признакам) наступательную в отношении Запада позицию. Впервые великая держава призвала к союзу всех жертв Запада с пролетариями западных стран. Это была новая постановка вопроса, она давала, в частности, российским реформаторам необходимый пафос, средство мобилизации огромных российских масс для индустриализации, для броска вдогонку индустриальному миру.

В случае с ленинизмом мы имеем первую в мире попытку создать цельную систему взглядов, направленных на то, чтобы материально достичь и морально превзойти Запад (начиная при этом исторический рывок вперед с очень низкой стартовой отметки). Идеология эта должна быть понятной миллионам, ее великое упрощение предполагалось изначально.

Идеология эта оказалась сильным инструментом, но имела по меньшей мере одно слабое место – она конструировала нереальный мир, искажала реальность, создавала фальшивую картину. Это и была плата за первоначальную эффективность.

Важно особо подчеркнуть следующий фактор: Россия после Октября 1917 года стала страной, где государственный аппарат осуществлял несравнимо более плотный контроль над связями страны с другими государствами. По меньшей мере, внешняя торговля осуществлялась лишь под государственным наблюдением. Число западных фирм, работавших в России, резко сократилось.

Россия уже не смотрела на Европу. Та сама пришла к ней серыми дивизиями кайзера, дымными крейсерами Антанты. Запад самостоятельно решал проблему своего противоборства с Германией, а Россия превращалась в объект этого противоборства. Впервые со времен Золотой Орды Россия перестала участвовать в международных делах. Страна погрузилась во мрак. Да, были беды и прежде. Но впервые со Смутного времени внешнее поражение наложилось на неукротимый внутренний хаос, и впервые за 500 лет у русского государства не было союзников. Хуже того, окружающие страны вожделенно смотрели на русское наследство.

Но наряду с этим Россия стала силою, способной сокрушить Запад, – она нашла сторонников на Западе, она расколола Запад по социальному признаку. То была первая угроза Западу. И эта угроза была тем реальнее, чем серьезнее Ленин и Троцкий взывали к всемирной революции, а левые социал-демократы создавали эффективные коммунистические партии, солидарные с Москвой и координирующие свои действия с Коминтерном.

   Окончание Первой мировой войны и два последующих года были для Запада связаны, если полагаться на мнение Черчилля, «с русской проблемой». Отношения России и Запада превратились в главную тему реконструкции послевоенной Европы.

Западу было ясно, что Россия, при всем ее ослаблении, непременно останется крупнейшей державой, изменить этот историко-географический фактор было невозможно. Каким бы ни был конечный результат Гражданской войны, какими бы ни были территориальные потери России, ее невозможно было свести до уровня второстепенной державы. Запад, скрепя сердце, должен был признать это обстоятельство.

И этот фантом преследовал Запад. Увеличивая Польшу и Румынию за счет России, помогая Германии в пику ее великому восточному соседу, обращаясь к противоположным сторонам в русском споре, Запад все же осознавал, что великая страна не может быть низведена ниже определенного предела. Данью реализму было понимание того, что Россия в той или иной форме восстанет вопреки всему. И она потребует свое историческое наследие.

К марту 1919 года Запад послал на границы России до миллиона солдат (200 тысяч греков, 190 тысяч румын, 140 тысяч французов, 140 тысяч англичан, 140 тысяч сербов, 40 тысяч итальянцев). И все же следует отметить, что сторонники интервенции Запада в России всегда находились в тисках явственно проявлявшего себя противоречия: с одной стороны, они утверждали, что большевики представляют анархию, неспособны руководить страной, не имеют массовой поддержки. С другой стороны, они утверждали, что для сокрушения большевизма необходима мобилизация всех сил Запада – так как мощь большевизма якобы огромна, и он, наступая на Запад, вот-вот воцарится в Варшаве, Берлине и Будапеште.

В середине 1919 года в России решался вопрос о единстве страны. Принцип территориальной целостности страны пока не подвергался сомнению ни красными, ни белыми. Но союзники, хотя они и обещали адмиралу Колчаку сохранить единство России, в этом вопросе уже начали колебаться. На полях Гражданской войны решался вопрос, не истощатся ли силы всех объединителей, сцепившихся в истребительной схватке, не станет ли обессиленная Россия призом более удачливого Запада.

Итак, из двух тенденций – сближения и разъединения – вторая вышла вперед. Европа отторгла Россию, Россия отторгла Запад. Отныне и на многие десятилетия воцарилось взаимное недоверие, выразившееся в изоляционизме Советского государства и в санитарном кордоне Запада после Первой мировой войны, в Варшавском Договоре и в НАТО после Второй мировой войны. И потребуется еще много усилий, прежде чем союз России и Запада из абстрактной схемы превратится в реальность, прежде чем большая Европа – от Парижа до Владивостока – снова станет притягательным проектом будущего. Вопрос в том, возможно ли это в принципе.

Заключение

Россия, Византийское наследие и Западный проект

Весьма показательно, говоря о различиях Запада и России, признание экономиста Джеффри Сакса, анализировавшего причины провала либеральных реформ 1990-х годов в России. «Мы положили больного на операционный стол, вскрыли ему грудную клетку, но у него оказалась другая анатомия, мы не знали, как его вылечить». Таким образом, известный идеолог неолиберальной политики констатировал факт, что анатомия России отлична от анатомии Запада.

В этой связи думаю, что завершить разговор о наших различиях с Западом и о причинах западной русофобии стоит рассмотрением вопроса о Византии. Возможно, обращение к этой проблеме приблизит нас к окончательному пониманию, за что же российский государственный проект так нелюбим на Западе. Для начала следует вспомнить, что гуманизм Ренессанса вовсе не единственный и феноменальный. В тени Возрождения остается гуманизм Византии XI – XIV веков, берущий истоки, как видим, значительно ранее. В это время в Византии возрождается и расцветает религиозный гуманизм, но имеющий принципиальные отличия от культурной западной проектности.

Водораздел западноевропейского и византийского гуманизма проходит по линии, основанной не на отрицании и умалении божественного начала, а на утверждении возможности обожения человека. Речь идет о возрождении и восстановлении канонов раннего христианства, получившего развитие в течение исихазма, призывающего к покою, созерцанию, безмолвию, что является непременными атрибутами восприятия душой духовной реальности.

Свои истоки исихазм берет с творчества Симеона Нового Богослова и получает развитие в трудах Григория Паламы. После падения Византийской империи идеи восточного гуманизма не пресеклись, а перешли на Русь. Таким образом, следует понимать, что гуманизм сформировался и существует в двух различных формах: светской и религиозной. Следовательно, для поиска мировоззренческих ориентиров в современности следует не противопоставлять светский гуманизм религиозному, а настойчиво искать точки их соприкосновения в борьбе за истинную демократию и защиту прав человека.

Сегодня глобализация, глобализм отождествляются исключительно с западными ценностными подходами. Однако стоит задуматься над вопросом о том, является ли западный проект глобализации, западный глобализационный вектор единственным. Более того, возможно сформулировать проблему еще более смело, остро и перспективно: является ли сегодняшний западный проект западным, цивилизационно близким и продолжающим традиции Древнего

Рима, о чем постоянно напоминают современные западные глобалисты?

Попробуем выстроить цепь рассуждений и приблизиться к пониманию этой непростой проблемы. Если допустить, а исторические факты позволяют нам это сделать, что существуют два вектора глобализации, то следует прежде всего отметить их принципиальную разницу.

Восточный глобальный проект – явление сугубо идеологическое, а потому нередко завершающееся крахом в конечном итоге (Персия, Карфаген, Монгольская империя и т.д.).

Западный проект опирается на экономику, зачастую вырастает из технического задания, прикладного характера первоначального замысла. Великие географические открытия, экспедиции испанской и португальской короны в Америку, формирование Британской колониальной империи и т.п. имеют конкретное экономическое обоснование, проводились во имя наживы, приобретения материальных активов, усиления ресурсной базы.

На Востоке идеология подталкивала запрос на овладение ресурсами, задавая тональность активности. На Западе идеология служила оправданием уже состоявшегося обладания ими. В чем нельзя не заметить серьезную разницу. Таким образом, в экономической сфере Запад всегда был успешнее. Ситуация становится прямо противоположной, когда мы обращаемся к сфере духовного, культуры. В до античный период и Средневековье подавляющее большинство открытий совершались в рамках восточного проекта. Возвращение знаний о себе Запад осуществлял лишь через арабскую и византийскую традиции, далее двинувшись по пути обмирщения мышления и потребностей, вследствие чего в современном западном проекте возник дефицит распространения широкого гуманитарного образования. На этом фоне, подкрепленном философией потребления и вульгарного экономизма, на Западе возникла полная утрата восприятия реального мира во всем его многообразии. Латинская пословица exoriente Lux права: духовный свет доподлинно исходит с Востока. Весьма небезынтересным явлением в контексте противоборства двух проектов является византийский проект. Каково его место и где оно? На Востоке или Западе?

Византийская империя, или Восточная Римская империя, прежде всего, оставалась в варварском западном мире после падения в 475 году Западного Рима и была единственным законным представителем, продолжателем и хранителем традиций классического Рима. Эту простую и очевидную истину весьма часто забывают западноевропейские историки.

Варварское нашествие прервало римскую традицию на Западе, отбросив его на периферию развития, варваризировав Запад. Падение же Византии в 1475 году и подхватывание исторической преемственности Московской Русью, Третьим Римом, перенесло традицию византийской духовности и учености в Россию, тем самым сделав Русь продолжателем традиций цивилизованного центра, противопоставленного варварской периферии. Именно в этом сущность противостояния Востока и Запада, секрет многовековой ненависти варварского Запада к Византии и Руси-России.

Эгоизм, алчность, зависть к блистательному византийскому веку, бесспорному моральному авторитету Византии объединили Запад в борьбе с великой империей. Непреходящая общеевропейская ценность культурного наследия Византии после ее исчезновения быстро забылась, что позволило идейным последователям тех, кто с черной неблагодарностью наблюдал за ее гибелью, ученикам Вольтера и Гиббона, оболгать ее как сугубо восточную сатрапию, последствия чего сильно дают о себе знать как в западноевропейском, так и отечественном сознании.

Важно обратить внимание на тот факт, что Византия, или Восточная Римская империя, была продолжателем западного имперского политического проекта, а император в Константинополе оставался единственным законным цезарем. Стремление романо-германцев испепелить Византию ярко демонстрирует двойные стандарты средневекового Запада.

Ненависть к Византии во многом базировалась на ее легитимности, величии, могуществе и блеске. В силу этого византийские императоры были объявлены деспотами и тиранами. Варварские династии Запада стремились через уничтожение Византии присвоить себе право законных продолжателей традиций Рима.

Пороки, выявляемые и критикуемые в Византии, были далеко не чужды и западному обществу. Деспотизм, раболепие, произвол власть имущих, униженность низших сословий и бюрократизм ярко проступают на страницах произведений Джонатана Свифта и Франсуа Рабле. Пороки человеческой натуры были общими для средневекового сознания как Византии, так и западной цивилизации. На этом фоне упускается из виду то, что, несомненно, в Византии было прогрессивно и чему Запад у нее научился. Партии, сенат, муниципальное самоуправление, унаследованные ею от античного периода, продолжали в ней функционировать тогда, когда в Европе о таких формах и не подозревали. Немаловажно отметить, что эти формы политической организации раньше всего возникли в европейских городах, находившихся под византийским контролем, в Венеции и Флоренции. Не стоит также забывать, что классический английский парламентаризм сформировался под непосредственным византийским влиянием. В Византии сохранялись и бережно передавались наследие философских и политических школ античности, фундаментальные естественно-научные знания, ставшие образцовыми для монастырей и университетов Запада. В VII веке в Византии существовали мастерские по изготовлению глобусов, тогда как аналогичное производство, и не без влияния Византии, открылось в Англии лишь в конце XI века. Система права, переработанная Юстинианом под потребности и запросы восточнохристианского общества, легла в основу концептуальных юридических систем Запада. Фресковая техника, романский стиль оказали огромное воздействие на изобразительное искусство Западной Европы. Сам Ренессанс был бы невозможен без византийского наследия. Его попросту не было бы.

Исходя из вышеизложенного, налицо проступает комплекс Запада перед Византией, сводящийся к осознанию непреложного факта, что перед ними законная наследница истинных европейских (римских) порядков, а они сами – варвары, сокрушившие Западную Римскую империю, но не одолевшие Восточную. Конечно, Запад хотел и хочет поныне освободиться от своего несовершенства, от комплекса нерадивого ученика. Однако преодоление этого комплекса пошло по пути не изгнания из себя дикаря, а уничтожения зеркала, в котором тот отражался. Отсюда и вполне читаемая ненависть к русскому проекту, наследующему византийский.

Основным обвинением в адрес Византии, восточной сатрапии всегда было то, что Восток (Китай, Византия, Россия и т.д.) в качестве основного приоритета выдвигает идеологию, вследствие чего неизбежно страдает экономика. Все восточные проекты – идеократии, то есть основанные на первенстве идеологических ценностей. Предположим, что это утверждение верно.

Тогда что же мы наблюдаем сегодня? Полное изменение западного проекта, который на наших глазах, участвуя в санкционной войне, превращается в восточный, то есть абсолютно идеологизированный. И это ставит под большое сомнение успешность его завершения.

США, достигнув статуса Римской империи, поддались восточному соблазну. Их действия утратили прагматизм, и конечной целью внешней политики стал объявленный ими поход за всемирной демократией. В последнее десятилетие Америка впервые выдвинула идеологию в качестве обоснования своих прерогатив. С неуемным азартом США участвовали и участвуют в локальных конфликтах и спецоперациях по всему миру – от Югославии, Ближнего Востока до Украины. Такой неуместный безоглядный кураж государства с походкой шатающегося пьяницы, нетвердо идущего за очередной порцией хмельного пойла, делает перспективу гибели западного проекта обоснованной реальностью. Не будем забывать, что именно за этот грех древнегреческие боги смертельно карали счастливчиков.

Если принять вышеуказанную доказательную базу, что же мы увидим в сухом остатке? Византия – законная наследница Рима и его ценностей. Россия – наследница Византии, Третий Рим, а четвертому не бывать. Россия делает ставку на экономическое развитие, никому не навязывает свои ценности и смыслы, пытаясь лишь донести до мира правду о себе и своих намерениях.

Запад выступает как продолжатель традиций гуннов, готов, то есть варваров, старательно век от века бьющий зеркала, в которых отражается его истинное обличье, ненавидящий ненавистью нерадивого ученика своего строгого и справедливого наставника – Византию и Россию.

Таким образом, совершенно очевидно, что в последнее десятилетие западный проект, поставив на идеологию, переродился в восточный, а российский – открывшийся миру, со ставкой на экономическое развитие и гражданские свободы – в западный. В таком случае кто же кого учит? Варвары и дикари (Запад), экспортирующие демократию, легитимную наследницу Римской империи – Россию? Ведь можно и так сформулировать вопрос.

Однако воздержимся от любых упреков. Ведь наше рассуждение имело целью лишь несколько отрезвить тех, кто активно указывает нам на наше место в мире, сбить накал дискуссии и начать поиск пути к сближению, диалогу, поскольку кто на сегодня законный наследник высокой цивилизации – вопрос, однозначного ответа на который нет да и не будет. Это и не главное.

Главное – понять друг друга, попытаться начать игру с чистого листа, на принципах взаимного уважения строить новую мировую архитектуру, мировой порядок, в которомбудут созданы условия, для того чтобы ни одно государство мира не заняло господствующее положение сюзерена, диктующего свою волю вассалам.

И в завершение надо остановиться еще на одном важном обстоятельстве. Определить лидирующие позиции России в современном мироустройстве невозможно без выбора четкой и ясной идеологии. Сложившаяся сегодня ярусная модель мироустройства с нахождением стран Запада на вершине пирамиды обрекает Россию в лучшем случае на отсталость и вечно догоняющее развитие, а в худшем – на развал и распад государства. До последнего времени Россия пыталась войти в эту систему, найти в ней свою нишу, занять комфортные позиции.

Но со временем стало очевидно, что чем более Россия включалась в западный проект, тем более ухудшала свое положение. Окончательную ясность в отношениях России с Западом внесло воссоединение России и Крыма в 2014 году, когда наконец-то для российской политической элиты стало ясно, что встраивание России в Запад означает только одну перспективу – перспективу самоликвидации.

Исторические выводы Владимира Жириновского

До недавнего времени все шесть основных мировых цивилизаций обозначались по религиозному принципу. Сегодня мир перешел в новую фазу межцивилизационного противостояния, название которому: «Две политические цивилизации – Запад против России».

Буржуазные революции в Европе были использованы масонами в качестве почвы для разрушения европейских монархий и построения общеевропейского государства.

Однако русский царь, исторически связанный монархическими узами с другими европейскими династиями, помогал им устоять. Это порождало ненависть к России со стороны как масонов, так и Запада в целом. Россия уже тогда мешала Западу.