Лунное зелье

Ярко оранжевые мандарины, белоснежный чеснок и узловатый имбирь навалены горами на стареньких деревянных телегах, стоящих здесь повсюду, где только ступает нога человека, а ступает она везде.

Узкие бесконечные, спокойные каналы с зеленоватой водой.

Специальные дорожки для велосипедов, мотоциклов и прочих разнообразных, зачастую самодельных транспортных средств, которых тут тысячи… Хризантемы, нежнейших оттенков – большие, лохматые, совсем крошечные, растущие кустиками и поодиночке, в ржавых вёдрах, старых дырявых тазах и оббитых глиняных горшках, и в белоснежных фарфоровых вазах, с синими иероглифами на пузатых боках…

Красные фонари, на которых нарисованы местные поэты. Они зажигаются по вечерам, их раскачивает ветер в квартале старых одноэтажных домов с черепичными крышами, загнутыми по краям.

Тихий, маленький четырёхмиллионный городишко… Магазины закрываются в восемь вечера, а автобусы перестают ходить в шесть, к десяти вечера уже не остаётся на улицах ни души, а в одиннадцать все окна в домах и даже в общежитии уже темные…

Но и здесь, оказывается, есть вечерняя жизнь! Да ещё какая! Однажды нам с дочкой до смерти надоело гулять по кампусу, где живут преподаватели и студенты нашего университета, обычному типовому казарменно-безликому кварталу, построенному без любви и выдумки, без тени истории – ещё хуже, пожалуй, Медведково или Купчино. И мы решили рвануть в город. На одном из последних автобусов.

Уже смеркалось. Как всегда по вечерам, автобуса пришлось ждать долго. Но он пришёл. Полуосвещённый, магнитофонная запись съехала, из-за чего бодрый дикторский голос объявляет по-английски остановки, но только на одну позже. Слегка запаздывая, произносит название предыдущей, только что проеханной остановки, радостно выдавая её за следующую. Но мы-то уже тёртые калачи – нас так просто не собьешь со следа, и мы направляемся навстречу хоть чему-нибудь новому: в длинный парк на берегу реки.

Днём и утром это прекрасный парк, но сейчас, когда мы подъехали к нему, оказалось, что он погружён во тьму. И я пожалела напрасно потраченного времени и улетучившейся мимолетной надежды.

Однако при ближайшем рассмотрении выяснилось, что все было вовсе не зря. Пока мы входили в парк, уже дали освещение. Это всего лишь некоторое китайское торможение. А может быть, партия назначила одно строго определённое время, в которое по всей стране должны зажигаться фонари. То, что в некоторых местах темнеет немного раньше, никакого значения не имеет. Время же у них, например, одно на всю гигантскую страну.

И то верно: увиденное точно стоило того, чтобы немного подождать в темноте. Под вечерним чернеющим небом медленно течёт длинная река. Через неё перекинуто огромное количество мостов, только в зоне видимости их три. От реки в разные стороны разбегаются рукава-ответвления, и через них тоже мосты. По берегам реки – аллеи с деревьями.

И вот в один миг всё-всё: и мосты, и деревья, и сами берега – со стороны воды, под самыми перилами – всё это начинает сверкать и переливаться разноцветными лампочками.

Подсвечено почти каждое дерево, а в ветвях спрятаны лампочки в форме капель. Они бегут быстро–быстро, и от этого вправду кажется, что деревья плачут светящимися слезами. Остальные цвета: красный, синий, жёлто-золотистый, синий, малиновый, зелёный – перетекают один в другой с интервалом примерно минуты в три. У дочки глаза стали огромные-огромные. И она затихла. Очень ей нравятся такие зрелища.

Освещены же не только мосты, но и всё под ними, отчего вся поверхность воды рядом тоже переливается и играет. Она становится разноцветной, в ней отражаются бессчётные мосты: красные, синие, зелёные. Мы тихо идём по аллее, и вдруг…

Над водой на том берегу реки установлен большой экран: там обычно показывают рекламу, иногда новости из телевизора. Что-то про цеха, сварку и удачный сбор урожая. А тут – всё изображение пропало, экран погрузился в темноту, зазвучал бой барабанов, и в реке появились сотни две фонтанов. Они то вздымались ввысь, то падали с невероятной высоты, постепенно растворяясь в воздухе. Часть струй проливалась наискосок, часть прямо; многие напоминали цветы, башни, арки. Водяные фонтаны то наклонялись навстречу друг к другу, то расходились в стороны. При этом они меняли цвет; иногда по ним пробегали в разные стороны зелёные, золотые лучи, получалось что-то вроде танца с саблями.

А потом, на экране возник фильм про Шаосинь, тот самый городок, где мы находимся, причём фонтаны никуда при этом не делись и продолжали танцевать, то кланяясь, то подпрыгивая. Красивые съёмки. Мчатся кони, колышется на ветру тростник. Дождь бьёт по слегка изогнутым черепичным крышам старого города.

Надо сказать честно, что соцреализма в фильме довольно мало, может, процентов пять от всего времени. Демонстрация трудового народа, речь ведущего коммуниста, восемь портретов главных партийных деятелей уезда. Ну, и Шаосинь индустриальный, конечно. (Только с птичьего полёта, ведь если спуститься ниже – совсем ерунда получается. Половина фабрик не выстроена, а другая половина уже снесена. Да и вообще в плане изобразительном заводы не конкурент старым паркам с мостами.) Так что основное время фильма отдано расцветающим розам и лилиям, длинно-ветвистым ивам, закатам над озёрами, синим горам – и поэтам, пару тысяч лет жившем в этом городишке.

Во время действия не знаешь, на что и смотреть. Потому что перед экраном сотни фонтанов разыгрывают водное представление. Барабаны сменяются тихой музыкой и топотом лошадиных копыт. А потом фильм исчезает, и посредине фонтанов возникает огромный сноп воды. Из него прямо на вас летит голубь, а потом раскрываются трёхмерные лотосы и лилии.

Когда спустя полчаса представление кончилось, дочь ещё долго сокрушалась, что уже всё. Я еле уговорила её пойти на звуки музыки. Они оказались ночной дискотекой. Под мостом: можете себе представить, какая там акустика? И цветомузыка тоже – мосты же подсвечены.

Холод китайцу не страшен, даже приятно: всё время свежий воздух. Дождь туда не достаёт, и места хватает как на танцоров, так и на их мотоциклы.

Новые участники лихо подъезжают к собравшимся, стреноживают железного коня, разбойничьим жестом скидывают пуховики и куртки – и в пляс!

Музыка льется из громоздко-пластмассового сооружения. Мне иногда кажется, что соседи покупают их вскладчину, чтобы потом длинными холодными вечерами вот так вот радоваться жизни.

В нашем подмостовном сборище интересно то, что все собрались именно в единую группу. На площадях тоже часто играют и танцуют, но там маленькие группы по сотне человек на расстоянии вытянутой руки друг от друга параллельно занимаются совершенно разными вещами: кто-то медленно задумчивой йогой, кто-то азартным активным мордобоем, участник со зверскими криками одновременно скидывают ногу и, замирают, удерживая ее в воздухе, на расстоянии пол сантиметра от лица соседа. Тут же неизменные бодрые старушки с лохматыми красными веерами, и подростки, выбрасывающими одновременно алые ленты: «взвейтесь кострами, синие ночи…» У каждой группы имеется свой магнитофон, из каждого льется на полную мощь разнообразная музыка, перемешиваясь с другими, она создает душераздирающую какофонию.

У нас же под мостом только один приемник и просто танцы. В программе – вальс, танго, полька и некий китайский краковяк. Всё по-настоящему: пары летят по большому кругу, по стеночкам в ожидании приглашения жмутся прекрасные дамы. Танцорам от двадцати лет до примерно пятидесяти- семидесяти.

Вот старичок в копеечных синих, пенсионерских штанах (практичный немаркий цвет, самая дешевая материя в скатанных ёжиках и затяжках), с бетонной прямой спиной медленно приближается к даме глубоко за сорок, мелкие крутые кудряшки завивки почти встали дыбом. Кроваво красные длинные ногти ложатся на мужское плечо. Вот две боевые женщины подружки танцуют вдвоем жаркое танго, не нашлось мужиков и плевать, одна уверенно по-мужски крепко ведёт, другая мягко грациозно струится вслед. На этих вот участников даже специальная концертная форма – черный костюм на низкорослом поджаром мужчине и алая юбка на высокой женщине на невозможно тонких каблуках. Она постукивает ими в такт музыки, и от этого кажется, что это танец с кастаньетами.

Все они, и мужчины и женщины двигаются серьёзно, сосредоточено, церемонно. Когда глядишь на высокие заляпанные грязью резиновые сапоги, и, выныривающие из них иногда маленькие женские туфли лодочки, кажется, что это русская дискотека в сельской местности.

Только вот в чём штука: тут совсем нет пьяных. Собравшиеся церемонно целомудренны. Пожатие руки, пожалуй, самая большая вольность, которую может позволить себе кавалер. И как с фейерверками: ни тени улыбки. Все сосредоточенно заняты важным делом. Какие уж тут шутки! Улыбки появляются только при виде моей дочери, весело начавшей подпрыгивать и кружиться.

Трудно отрывать ребёнка от танцев. Но наш самый последний автобус вот-вот должен уйти, и я, схватив дитя в охапку, мчусь на остановку, снова уже в полной темноте: представления закончены, а энергоресурсы надо экономить, помня о нуждах трудящихся. Поэтому часов в девять вечера вся королевская иллюминация сворачивается, и лишь кое-где торчат дежурные скупые фонари.

И уже у самой почти остановки, под следующим мостом, мы слышим трубу. Там сидит музыкант и играет. Совершенно один, в какой-то старомодной вязаной жилетки, тонкой оправы очки на горбоносом немного грустном лице.

Как будто он что-то вспоминает, как будто играет для кого-то из далекого прошлого, кого-то дальнего и очень близкого. Под его мостом мало места, он не предназначен для людных сборищ, немного мусора по углам, дворник здесь очевидно довольно редкое явление. Облезлая старая кошка примостилась на брошенной наземь брезентовой сумке. Он играет просто так, сам для себя. Звуки отражаются в арках моста и плывут над рекой.

Мелодия – тоже трудно узнаваемая, не протяжно заунывно-традиционная, не бодро-коммунистическая, и даже не расхлябанно-джазовая. Складывается такое впечатление, что он на ходу словно вспоминает, нащупывает мелодию, и она, как чайный листок из заварки, постепенно разворачивается и плывет над мостами, дорогами, опустелым парком, сонным, ночным городом.

Медленно-медленно.

Как будто ищет дорогу домой.