Помоги проекту - поделись книгой:
Ветерок шевелил её волосы. Поскольку мы поднялись выше деревьев, мы заговорили об искусстве. Наконец, я произнёс:
– На земле существуют предисловия, предбанники и прочая суета. Но мы уже достаточно оторвались от земли. Поэтому я резко перейду к главному. – Голос мой дрогнул. – Даша, будьте моей женой!
– Но ведь мы почти незнакомы, – сказала она, перестав улыбаться. – И вы даже не спросили, замужем ли я.
– Простите, поторопился. Никогда не знаешь, в какой момент сделать предложение. Несколько раз я опоздал.
Я сидел, понурив в смущении голову. Видя моё состояние, Даша протянула мне руку, которую я поспешил поцеловать.
– Успокойтесь, я не замужем, и вы мне нравитесь. – Она пересела ко мне на колени.
Не успели мы насладиться близостью, как проголодались. Я потянул за металлический обруч, окружающий наш столик, – сантиметров 20 от края. Мы поехали вокруг стола, но на нём ничего не появилось. Я недоумевал. У соседа выше, который так же вращал обруч, снедь всё прибывала и готова была уже посыпаться за край. «Осторожно! – крикнул я ему. – Вы убьёте кого-нибудь своими бутылками и тарелками!» Столы не пустовали и у других соседей. Тогда я взялся за обруч двумя руками. Я менял скорость и направление вращения. Но всё было безрезультатно.
– Карусельщик! – крикнул я вниз. – Вы посадили нас за неисправный столик! Мы крутимся, а он всё пустой!
Но не поднял головы карусельщик. То ли не услышал, то ли сделал вид.
Мне было крайне неловко перед своей возлюбленной, словно это я виноват, что нам нечего есть. А когда я взглянул на неё (она уже снова сидела напротив), я ужаснулся. В её глазах и поджатых губах залегала горючая смесь ненависти и презрения. Такая горючая, что я усомнился: не я ли, в самом деле, придумал эту карусель и теперь за всё в ответе? Даша добила меня словами. Она сказала раздражённо:
– Тебе не кажется, что дело не в столике, а в тебе?!
И стала смотреть на упитанного, холёного соседа выше. Впрочем, он не был уже выше, он ехал вниз. Он давно шарил взглядом по Дашиному телу. И теперь, когда и она обратила на него внимание, радостно скалил зубы. Его не могли отвлечь от Даши ни дочь, ни жена, которые находились с ним рядом и что-то ему говорили.
Клин вышибается клином, боль перебивается болью. Я встал с твёрдым намерением выброситься из люльки. Мы как раз находились в зените. На прощанье я огляделся. Я думал увидеть множество светло-серых каменных коробок, лежащих на боку или поставленных на попа, сверкающих окнами, увидеть заводские трубы, телевышку, купола церквей и колонны дворцов. Но ничего этого не было. В ПРЯМОМ смысле, а не в том, что город скрадывал туман. Повторяю, вечер стоял ясный. Солнце, наливаясь закатной краснотой, клонилось к горизонту. За деревьями и чёрной чугунной решёткой парка лежала пустота. Даже земли там не было. Казалось, что парк взлетел и висит в воздухе.
Потрясение от увиденного спасло мне жизнь, по крайней мере отодвинуло развязку на неопределённый срок. Я сел и уже почти не обращал внимания на молчаливый флирт соседа и Даши. Я смотрел на него снисходительно, как смотрит пастух на случку овцы и барана: эх, вы, мол, животные! Я понял, что в мире есть вещи поважнее любви. Например, стремление узнать, где живёшь.
Пока мы медленно спускались, Даша так больше и не заговорила со мной, но я не страдал от этого. Выйдя из люльки, я подал ей руку; она презрительно поджала губы и предпочла обойтись без моей помощи. «Прости и прощай!» – сказал я и, не дожидаясь ответа, которого, впрочем, и не последовало, поспешил вон из парка. Мне не терпелось убедиться, что улицы и дома (в том числе и мой дом) целы. Ведь не пришёл же я в парк из пустоты!
Однако, пройдя метров 20, я почувствовал крайнюю слабость и вынужден был сесть на скамью. Голова моя слегка кружилась. Я закрыл глаза. Так было немного лучше. До слуха моего доносились звуки шагов, обрывки разговоров, хохот, девичий визг, гудение аттракционов, детские крики и шуршание велосипедных шин. Весь этот шум поначалу раздражал меня, но постепенно притупился. Кажется, я задремал, потому что, когда открыл глаза, уже стемнело. Аллея, освещённая редкими фонарями, была пуста. Я поднялся и направился к выходу. У меня отсутствовали часы, и я не знал, сколько времени. Судя по безлюдью и тишине (лишь несколько раз поодаль гавкнула собака и шелестели листья), было довольно поздно. Я испугался, что парк уже закрыли и мне придётся искать сторожей. Перспектива перелезания через трёхметровые чугунные копья мне не улыбалась.
По моему предположению, ворота от скамейки, где я отдыхал, находились метрах в двухстах, и я давно уже должен был их достичь, поскольку прошёл никак не менее километра. Однако ни ворот, ни вообще ограждения передо мной не появилось. Только всё те же кусты, деревья и асфальтовая дорожка, пересекающаяся другими, ей подобными. Я подумал, что, может быть, незаметно для себя свернул с центральной аллеи и двигаюсь в неверном направлении. Надо вернуться к исходной позиции – к Колесу – и попробовать ещё раз. Чёрный силуэт Колеса, возвышаясь над деревьями, служил хорошим ориентиром. Минут через 10–15 я был у цели. Определив, как мне показалось, точно, центральную аллею, я вновь пошёл по ней. Но история повторилась: время текло, а ворота не показывались. Я решил идти до конца. Главное – никуда не сворачивать, и тогда непременно упрёшься в забор. Так я прошагал час или больше. Ветер усилился. Набежавшие тучи скрыли звёзды. Вскоре закапало и полило. Я встал под ближайший клён, но он недолго защищал меня от дождя. Я промок и замёрз. Впрочем, продолжать путь тоже не хотелось. Я устал и с тоской смотрел на аллею, уходящую вдаль. Это было похоже на кошмар. За час можно пересечь из конца в конец, по крайней мере, два таких парка. Вытягивается он, что ли? Или дело, может быть, не в парке, а во мне? Обычно чуждому суеверий, мне вдруг припомнился леший, который развлекается тем, что кружит людей по лесу. Но здесь не лес. Здесь место вполне культурное, с хозяином-человеком. Или всё же и сюда затесался какой-нибудь дух, какой-нибудь ПАРКОВЫЙ? Послушай, парковый, отпусти меня! Что я тебе сделал? Смотри, я иду промокший и уставший, как будто у меня нет дома, и нет конца моему пути. И ни души вокруг, хотя я нахожусь в центре города. Поверь, это не смешно! Так я взывал к духу, но не было мне ответа. Тогда я обратился к людям. «Сторож! Милиция! – кричал я. – Кто-нибудь, наконец!» «Кто-нибудь» появился. Ко мне подбежал пёс – нечистокровный, лохматый, близкий к ньюфаундленду. Подбежал тихо. От неожиданности я немного испугался и остановился. Пёс тоже встал, затем сел. Мы смотрели друг на друга.
– Послушай, – сказал я ему, – не знаю, как тебя зовут, отведи меня к своему хозяину. Понимаешь, со мной происходит что-то странное: я заблудился в трёх соснах. И милиция куда-то пропала. Обычно шагу нельзя ступить, чтобы не натолкнуться на блюстителя порядка. А тут – никого. Поневоле начинаешь испытывать чувство ненужности и заброшенности… Ну, пошли. Где твой хозяин? Наверно, он здесь служит сторожем. Впрочем, кем бы он ни был, всё равно пошли к нему.
Но не тронулась с места собака. «А что если она бродячая, и нет у неё никакого хозяина?» – подумал я. И мне ничего не оставалось, как побрести по аллее дальше. Пёс шёл за мной следом. Я почему-то вспомнил стихи Сельвинского:
Со мной, правда, был не кот, а пёс, и струя звенела не в бокал, а текла за шиворот, но в общем всё было похоже. Даже Мария откуда-то взялась, словно по щучьему веленью. Разумеется, я ещё не знал, как её зовут. Молодая женщина сидела на скамейке и держала над собой зонт. Мне запомнились короткая кожаная юбка, замшевая куртка, хрипловатый голос курильщицы и довольно большой рот, полный красивых зубов.
– Простите, – сказал я, – вы не подскажете, где выход из парка?
– Ты что, пьян? – спросила она.
– Вроде того, хотя вина я не пил.
– Так бы и сказал, что хочешь познакомиться, а то – «выход». Знаем мы ваши выходы!
Тут я заметил, что дамочка сама «под мухой».
– Ладно, садись рядом, – продолжала она, – но не прислоняйся ко мне, ты весь мокрый… Ну, что же ты молчишь?
– Мне приятно видеть вас и разговаривать с вами, – сказал я, сев на скамейку, – но я немного устал и замёрз, полночи гуляя в этом красивом парке. Пойдёмте куда-нибудь отсюда.
– Нет, ты сначала скажи, чем я тебе понравилась.
– У вас замечательная улыбка и… (я слегка помедлил) ноги.
Она усмехнулась.
– То-то… Ладно, пошли. На, неси зонт… А куда мы идём?
– В бар в таком виде меня не пустят, – сказал я. – Лучше всего – ко мне. Я переоденусь. Мы сварим кофе. Есть коньяк.
Она засмеялась:
– А ты ничего: шустрый!
– Это от робости и отчаяния, – заметил я.
Мы прошли метров сто, когда в кустах неподалёку послышались треск и мужской голос: «Машка, блядь, где ты?» Лицо женщины исказилось полунедовольством-полуиспугом.
– Это мой «медведь», – сказала она. – Надоел он мне, спасу нет! Сбежала бы от него, да не с кем. Может, с тобой? Но не сейчас. Поздно. Вот что, сверни-ка ты в другую аллею, а я его здесь встречу. – И на мою реплику, что не боюсь я её «медведя», поспешно добавила: – Нет, иди-иди, очень прошу. Позвони мне. – И назвала номер телефона.
Так я снова остался один. Дождь иссяк. Стало тише, и мне послышались за спиной чьи-то лёгкие мягкие шаги. Готовый ко всему, я обернулся. Пёс! Всё тот же пёс сопровождал меня. Наверное, когда я встретил Марию, он тактично ушёл в сторону, не выпуская, однако, меня из виду, а теперь вновь приблизился ко мне. Ну что ж, дружище, я рад. Я, признаться, забыл о тебе… Но как прикажешь к тебе обращаться? Если ты не против, я так и назову тебя – Друг.
Мы шли и мило, хотя несколько односторонне, беседовали, пока на нас не упала огромная тень. Мы стояли возле «Чёртова колеса». «Видно, мне не уйти от него, – подумал я. – Ну что ж, здесь и проведём остаток ночи». Я снял с себя бархатную куртку, рубашку, вельветовые брюки, носки, всё это хорошо отжал, снова надел и проделал ряд гимнастических упражнений. Стало немного теплее. Я лёг на дощатую площадку под Колесом и позвал собаку: «Друг, согрей меня». Пёс послушно подошёл и лёг рядом. Я обнял его.
И вот, согревшись, я начинаю забываться. И злоключения, пережитые мной, уже не кажутся мне такими ужасными. И надежда, как нянька, убаюкивает меня, напевая, что утром взойдёт солнце, парк наполнится людьми и откроются ворота. Но безошибочный внутренний голос говорит мне, что избавиться от парка я смогу только ценой своей смерти. И сон мой отравлен тревогой.
Пинетки
Валерий Бесов зашёл в учреждение. В какое и зачем – неважно. Впрочем, наверное, он зашёл туда в поисках работы. Ему часто приходилось менять работу, поскольку он был обидчив и не сдержан. Про таких в народе говорят: сам себе враг.
Он искал отдел кадров, но на дверях кабинетов красовались лишь цифры. И спросить, как назло, было не у кого – коридор пустовал. «Это учреждение – для людей математического склада ума, – подумал Валерий. – Похоже на кодовую систему. Чтобы найти нужный кабинет, надо знать шифр». Приняв игру, он стал перебирать в уме цифры и почему-то остановился на номере 352. Дверь под этим номером вскоре появилась у него перед глазами. Он вошёл и первым делом взглянул на внутреннюю сторону двери. Там висела табличка: «ОТДЕЛ КАДРОВ».
Бесов самодовольно улыбнулся.
В кабинете находились две женщины (одна пожилая, другая помоложе) и приятель Бесова, музыкант Ж. Ж. развлекал дам романсом. Увидев Валерия, он отложил гитару, встал и сказал: «Знакомьтесь»… «Вообще-то, вакансий у нас нет, – сказала завотделом, – но поскольку вы друг маэстро, пишите заявление».
Выйдя из кабинета, Бесов потёр руки. День начинался удачно. Чего-нибудь съесть захотелось Валерию. Ноги сами привели его в буфет, что работал на первом этаже учреждения. Откушав сто грамм водки и бутерброд с красной рыбой, он ощутил в себе что-то похожее на вдохновение, когда всё кажется по плечу. И буфетчице, молодой миловидной блондинке, улыбнулся он. Та ответила тем же. Она вышла из-за стойки. Воспользовавшись этим, Бесов быстро подошёл к ней и поклонился.
– Позвольте представиться: Валерий.
– Нина.
Словно её имя развязывало ему руки, он обнял её и страстно поцеловал в губы. Нина понимала, что нужно возмутиться, но поцелуй настолько пришёлся ей по вкусу, что для притворства не хватало сил. Пока она стояла в растерянности, Бесов уже выбегал из буфета. Тогда вместо слов возмущения она выкрикнула номер своего домашнего телефона. Ободрённый этим, Бесов вернулся. Безумие желания полыхало в глазах его. Нина попятилась и прижалась к стене. Она испугалась, что он попытается овладеть ею тут же. Однако он и сам понял, что зашёл слишком далеко, и, пробормотав, что позвонит обязательно, снова направился к выходу.
Холл находился в противоположном от буфета конце коридора. Здесь Бесов опять увидел Нину, хотя никто его не обгонял. Причём волосы Нины были черны, как нефть. Она сидела на столе вахты и беседовала с вахтёршей, куря сигарету. «Наверное, сестра-близняшка», – подумал Бесов. И невольно спросил: «Нина?» – «Да, Нина, Валерий», – ответила та. «До встречи!» – только и нашелся сказать он. Выбегая через стеклянную дверь на улицу, он услышал за спиной смех.
На улице стояла жёлтая и сухая осень. Валерий почувствовал что-то не то. Не в природе, а в самом себе, точнее – на себе. Он огляделся. Тёмно-синий плащ, серые в клеточку брюки, а на ногах… Вот оно в чём дело! Ноги его были обуты не в туфли, а в спортивные тапочки, так называемые чешки, с мягкой подошвой и резинкой по бокам – можно сказать, пинетки для взрослых. Бесову показалось, что он умер. Эти чешки, эти пинетки свели на нет серьёзность событий текущего дня и, возможно, многих прошедших дней. Словно Хаос, затеяв с Валерием игру, создал видимость порядка да случайно выдал себя пинетками. Глядя на них, Бесов уже не мог верить в то, что он принят на работу, не мог надеяться на роман с Ниной.
«ОБУЛИ, ЧЕРТИ!» – ахнул он. Всё было похоже на сон, и ему дико захотелось проснуться. Он потёр глаза, но ничего не изменилось. Он стоял у входа в учреждение.
Оставалась ещё маленькая надежда, что он САМ надел пинетки, придя сюда со сменной обувью, да забыл об этом. Бесов кинулся обратно и действительно нашёл в гардеробе мешочек для сменки с вышитыми инициалами «ВБ». Но мешочек был пуст. Гардеробщица пожимала плечами. «Предположим, – размышлял Валерий, – эта смешная обувь принадлежит мне, и я имел глупость использовать её как сменку, но ведь и учреждение, где исчезают пусть модные, но изрядно поношенные туфли, немногого стоит и не внушает доверия».
В холле стояли две тахты. Почувствовав в ногах слабость, Бесов двинулся к одной из них. На пути его появился стол, сплошь заставленный новыми мужскими туфлями и полуботинками. Те лежали не только скученно, но и скучно, поскольку каждый башмак не имел своей пары. Обувная разлука была, видимо, произведена с противокражной целью. И примерять полагалось тоже только на одну ногу. Продавцом этого блестящего, но не цельного, как НОВЫЕ РУССКИЕ, товара была всё та же Нина.
– Что случилось? – спросила она.
– Вот, – вздохнул Валерий, – туфли пропали.
– Быть может, они где-то здесь? – Нина указала на стол.
Бесов присмотрелся.
– Нет, здесь сплошь чёрные, а мои были жёлтые, и вдобавок поношенные.
Сев на край тахты, он понурил голову, но тут же встрепенулся, заметив, что он всё ещё обут в проклятые пинетки. Остервенело стащил их с ног и под тахту забросил. Уж лучше в носках! Так трагичнее и, значит, серьёзнее.
Нина подошла и села рядом. «Может, ты всё-таки выберешь что-нибудь?» – сказала она, погладив его по щеке. Бесов бы выбрал. Ему ли не хотеть прежнего порядка и стабильности! Но у него не было денег. Стыдясь признаться в этом, он сказал: «Спасибо, но я притёрся к своим. И потом, меня смущает чёрный цвет». Он смотрел на Нину и думал, что она ласкова с ним только потому, что ей надо продать свой товар. По сути, ей нет до него дела. По сути, она тоже хочет его ОБУТЬ. «Быть может, она даже заодно с теми, кто украл мои туфли!» ужаснулся он. И, отстранив её объятья, как был – в носках – торопливо покинул учреждение.
Земля стала хищной и непроходимой. Она кусала Бесова за подошвы. Ступая по ней, как по раскалённым углям, он понял, что пинетки не остались под тахтой, – они подстерегают его на каждом шагу, и избавиться от них очень трудно.
Как всегда
Тощий и остроносый Бекетов сел в трамвай. Сыростью и нечистыми людьми пахло. Стёкла слегка запотели. Листья красиво лежали в грязи. Осень.
Реклама, изображающая высокогорье, призывала закурить американских сигарет. Но Минздрав предостерегал. В небе сновала сырость. Дорога долго шла вдоль забора. За ним простирался завод-гигант.
У Гостиного двора, приветствуя проезжающий мимо транспорт, кивал головой и плавно махал руками ряженный леопардом. Открытая в улыбке пасть. Мёртвым придатком висящий хвост. Материя, означающая шкуру, не прикрывала ступней: из-под неё торчали дешёвые поношенные кроссовки – ахиллесова пята актёра. «Вот актёр одной роли, – подумал Бекетов, – роли немой и скудной жестами. Потому он так беден. Однако скоро зима. Сможет ли он пошить себе шкуру медведя?»
Бекетов вошёл в бывшую гостиницу «Центральная». Приватизация превратила номера гостиницы в офисы. Вспомнился любовный вопль Кисы Воробьянинова: «Поедемте в нумера!». Ехать было некуда. Двое юношей курили на лестничной площадке. Казалось, они курят не сигареты, а фимиам своему компьютерному богу: вместе с дымом из их ртов вылетали термины «оперативка», «мегабайты», «модем».
Сев за рабочий стол, первым делом радио включил Бекетов. Театр военных действий в Чечне продолжал давать спектакли. Новости сменились рекламой жвачки. Затем —
прозвучала песня.
Директор Сидорчук, как всегда, переживал: цены растут, плата за аренду офиса поднимается, заказов нет. С крепкого чая и сигареты, как всегда, начал он день. Но это не успокоило.
– Мы идём ко дну! – мрачно сказал он Бекетову. И добавил: – Как подводная лодка «Курск».
– Ничего, – отшутился Бекетов, – нас поднимут и похоронят с почестями.
В щель между шторами просочилось солнце. Пыль в его полосе заплясала. Захотелось посидеть с красивой женщиной, выпить вина. Бекетов сказал директору: «Боря, бабье лето пришло. Съездил бы ты на дачу развеяться».
Слабое место шефа знал он. На лице Сидорчука появилось выражение блаженства. Воспоминания о стройных грядках с капустой, баклажанами, редиской и прочим, о потрескивании полена в печи-буржуйке вечерами, о початой бутылке пива – эти милые воспоминания оттеснили в его сердце горькое насущное. «Счастлив человек! – подумал Бекетов. – Он нашёл смысл жизни». Самому же Бекетову смысл жизни пока не давался, хотя ему исполнилось уже сорок. Но не отчаивался он. Он знал, что и процесс, поиск стоит многого. Да и наблюдать бессмыслицу бывает порой забавно.
Охранник занёс свежую газету. В рубрике «Светская хроника» говорилось:
К телефону пригласили Оксану Чиж. Судя по тому, что она стала хихикать и пританцовывать, на другом конце провода был мужчина.
Перед выборами мэра, губернатора и депутатов городской думы открылось, что все баллотирующиеся господа – жулики. Так они сами называли друг друга. Это ставило обывателя в тупик: хочется проголосовать, а не за кого. Бекетов улыбнулся. Он вспомнил, с какой замечательной интонацией Карлсон открыл Малышу глаза на двух типов, ворующих сохнувшее на чердаке бельё: «О, брат, это жулики!»
Возле оперного театра каменной рукой показывал, каким курсом следует идти, Ленин. Пользуясь тем, что он стоит к театру задом, там шли спектакли сомнительного содержания: «Пиковая дама», «Риголетто», «Каменный гость».
Бекетов сел на скамейку. Прогуливались барышни с бутылками пива и дамы с собаками. Над кустами возвышался чёрный гранитный столб, увенчанный головой матроса. Яблочко солнца закатывалось.
«Осторожно: двери закрываются», – сказала водитель трамвая. Бекетов выискивал в толпе симпатичные женские лица. У муниципального Дворца культуры хор омоновцев репетировал приветствие обещавшему быть столичному начальнику: «Здрав…жела…» Двери снова закрылись. Трамвай обгоняли иномарки. В мусорном баке рылся бомж. Всё было как всегда, и это внушало надежду.
Новогодний подарок
30 декабря в 11 часов вечера следователю Путину пришлось оторваться взглядом от телеэкрана, покинуть удобное кресло и свою уютную квартиру, украшенную ёлкой, и выехать на место происшествия. Он остановил машину на окраине города, возле 9-этажного жилого дома, и поднялся на лестничную площадку 2-го этажа. Там находились: вызвавший его участковый инспектор Кузнецов, медики, кое-кто из жильцов дома и главные действующие лица трагедии – два молодых трупа, крепкие парни лет 25–30. Документов у них при себе не было, и пока удалось только выяснить, что они не из этого дома. Телесные повреждения, на первый взгляд, также отсутствовали.
– Похоже на отравление, – сказал врач, – впрочем, вскрытие покажет.
– Наркоманы, наверное, – вступила в разговор пожилая женщина, уборщица подъезда, – их тут много шастает. Сядут вечером на ступеньки – не пройти. Все стены исписали. Накурятся и рисуют. Давно говорю начальству, чтобы поставили железную дверь.
– Меня другое смущает, – продолжил свою мысль врач, – почему трупы такие холодные? – Он присел и взял одного из них за руку. – Сейчас заметно теплее… Согреваются… А минут 20 назад, когда я их осматривал, казалось, что они прямо из морозильника, где никак не меньше минус сорока.
Парни, в самом деле, как будто оттаивали, и под ними на полу образовались лужи.
– Да, странно, – сказал Путин, – если учесть, что в подъезде примерно плюс 15, а на улице минус 9.
– Выходит, их убили не в подъезде и не на улице и, возможно, не сегодня. Их прятали в холодном месте, а недавно бросили здесь.
Это сказал участковый Кузнецов. Путин серьёзно посмотрел на него и подхватил без оттенка иронии в голосе:
– Да. Людоед припас молодое мясо для праздничного стола, но, сильно напившись, потерял его по дороге.
Забрав трупы, медики уехали. На следующий день им нужно было представить результаты экспертизы. Путин приступил к опросу свидетелей. Собственно, свидетель был один – некий Любшин, чья квартира находилась на этой площадке. Приблизительно в 22 часа 30 минут его пёс Ветер породы кавказская овчарка стал нервничать и лаять. Надев ботинки и накинув куртку, Любшин с собакой на поводке вышел за дверь. Он сразу увидел их – этих несчастных (или счастливых, кто их знает) парней, лежащих на бетонном полу, – и услышал шум сбегающего по ступеням вниз человека. Недолго думая, он отцепил поводок и, задержавшись на секунду, бросился вслед за Ветром. Зачем он задержался? Он хотел узнать, что с парнями. Нехорошие предчувствия оправдались: как будто к ледяным глыбам притронулся он. Когда Любшин выскочил из подъезда, его пёс рычал и терзал на снегу красную тряпку, а от дома прочь отъезжала иномарка с затемнёнными стёклами. Номер автомобиля он не рассмотрел – «задники» были потушены. Тряпка же оказалась довольно большим халатом из атласной материи.
– Халат у меня, – сказал участковый и, достав его из сумки, подал следователю.
– Ничего не понимаю! – пробормотал тот, оглядев и понюхав вещицу. – А больше ничего не заметили?
Поделиться книгой: