Я вернусь

Я кивнул во второй раз. Согласиться я вроде как согласился, но в голову полезли всякие мысли. Переживал я из-за того, что не смог лейтенанту о своем друге рассказать.

Дело в том, что я в Татищево встретил земляка из Якутии, он в лыжном батальоне был. Мы подружились, долгими вечерами разговаривали на своем языке. Теперь же получалось, что я уеду с лейтенантом на передовую, а его оставлю здесь в полном неведении, на голодном пайке, в ожидании неизвестного будущего… Так делать не годилось. Потому я решил на свой страх и риск взять земляка с собой. Пусть лейтенант ругается, авось не попадемся!

В назначенный день мы встретились на проходной. Лейтенант, увидев, что я не один, к моему удивлению ругаться не стал. С ним было еще три человека. Один офицер – младший лейтенант и два солдата, оба молодые совсем. Он коротко изложил план. Показываем предварительно выписанные увольнительные, выходим двумя группами, будто прогуляться, и идем на станцию.

Мы перевязали друг друга, потому, как дежурные на проходной на человека в бинтах особого внимания не обращали. Куда, наверное, думали, раненый денется…

Мы спокойно перебрались через проходную и, следуя плану лейтенанта, махнули на железнодорожную станцию. Там забрались на отходивший тендер с паровозом и стали радоваться, как дети, что удалось сбежать. Но потому как все были легко одеты, в скором времени стало не до веселья. Закоченели как собаки. Зуб на зуб не попадал, ветер еще такой степной, до костей пробивает. Прибились мы друг к дружке и так, в обнимку доехали до какого-то городка.

Это была станция Артищево. Теперь надо было незаметно покинуть поезд и пробраться в ближайшие части. С поезда мы благополучно сошли, но не успели даже осмотреться, как нарвались на караул:

–– Стой! Стрелять буду!

У меня аж сердце в пятки провалилось. «Эх, – только успел подумать. – Не видать нам передовой, как своих ушей!»

С конвоем за спиной мы пришли на вокзал. Офицеров увели к начальству, а нас поместили в какой-то подвал и заперли снаружи. В подвале было тепло и сухо, опять же сено лежит. Мы без разговоров улеглись спать. Ну и выспался я тогда, как будто на самой мягкой постели. После сырого овощехранилища и ночи в холодном поезде, подвал мне показался самым уютным местом на земле.

Через какое-то время меня растолкали приятели. Оказалось, что принесли покушать. Дымилась горячая каша с мясом в котелке, рядом лежал ломоть хлеба на каждого. Давно мы его, родимого, не ели, потому показался он вкуснее всех бисквитов.

Вдруг вновь загремел засов. Мы с интересом ждали что же нам принесут на сей раз.

–– Может еще кофейку нальют? – пошутил один из беглецов.

Но в подвал спустился наш младший лейтенант. Он переоделся, был подтянут и весел, побрился даже. Мы сразу и не признали в нем зачинщика побега.

–– Дорогие товарищи гвардейцы! – Гаркнул лейтенант во весь голос. – Вы вошли в состав сто тринадцатого полка тридцать восьмой гвардейской дивизии! Я назначен командиром нашего разведвзвода. Вы теперь мои разведчики!

Неожиданная счастливая развязка истории с побегом опьянила нас не хуже крепкой водки.

–– Уррааа! – грянули все вместе. Вот и был наш ответ на заявление новоиспеченного командира. Пусть снова на фронт, под пули и снаряды, но воевать, а не отсиживаться в тылу, как овощи какие-то. Дело впереди, дело правое.

Глава 17. Разведчики

Лейтенант сказал, что нас отвезут в расположение дивизии в деревню Михайловка. Радостно переговариваясь, мы покинули теплый подвал и сели в ожидавшую полуторку, с минами для дивизии. На четверых нам выдали две шинели.

–– Не горюй, робя, – утешительно пробасил провожавший нас пожилой солдат. – На месте вам выдадут полное обмундирование. Вы уж потерпите как-нибудь, у нас у самих не густо с вещами.

На дворе ноябрь месяц, уж снег всюду, а мы в полуторке трясемся. Уж не чуяли как живы добрались. Даже в родной Якутии зимой мне не доводилось так мерзнуть. Ветер этот степной опять же, век бы его не вспоминать и не видеть…

Приехали в Михайловку. Как вошли в теплую избу к штаб полка, так не сразу голос проявили. Думал я, что все, хана нам пришла! Воспаления легких ждал.

Но пронесло… Выспались в теплой избушке. Два дня нас не трогали, ничего не поручали. Только кормили усиленно. Обошлось все. Ни один из нас даже не чихнул. Оправились…

На третий день обмундирование выдали полностью. Переоделись мы и сразу бравыми гвардейцами заделались, хоть сейчас на парад. Ходим и друг на дружку поглядываем. Жаль, большого зеркала не было, чтобы на себя полюбоваться. И фотографа, снимок сделать.

Потом началась учебная часть с разведывательным батальоном дивизии. Нас учили помимо стрельбы и метания гранат управляться с ножом, главным оружием в разведке. Мы научились метать ножи, узнали, как финкой нанести удар точно в сердце, чтобы вражеский часовой и пикнуть не смог… Как ходить бесшумно, сигналы друг другу подавать, ползать, не оставляя следов.... Премудростей в разведке оказалось превеликое множество. Но учились прилежно, это не школа, тут экзамены немцы будут принимать, пулей отметки ставить.

Кормили нас, как на убой. На спецпайке все окрепли, подтянулись, зарумянились, мускулы проявились боевые. В свободное время ребята все больше шутили, баловались, дурачились друг над другом. Настроение у всех появилось, будто бы не на войне, а в студенческом общежитии находимся, на субботнике.

…Был у нас здоровый украинец по фамилии Корчагин. Косая сажень в плечах, руки, как лапы у медведя… А я был полный антипод Корчагина: маленький и тощий, один нос да жилы. По этой причине этот самый Корчагин мне житья не давал. Подойдет внезапно, схватит в охапку, как ребенка малого, поднимет к потолку, иной раз еще и подбросит раза три-четыре.

–– Эх ты, шпингалет! – Смеется, зараза! Ему смешно, а мне обидно. Но ведь с кулаками на такого не полезешь! Да и за что? За то, что шутки у человека дурацкие? Я лишь недовольно бурчал на его шалости и норовил увернуться, когда Корчагин ко мне подходил. Недолюбливал я его. Парни смеялись над нами и лишь саратовец Сидоров, моряк, прошедший сквозь ад обороны Севастополя и оставивший там почти всех своих товарищей, иногда журил Корчагина:

–– Да оставь ты парня в покое. Самого бы тебя эдак!

Так доучились мы до знаменательного дня, когда нашей дивизии вручили Боевое Красное знамя. Мы, надраили сапоги, выгладили мундиры в честь такого события. В честь торжества приехали какие-то генералы из штаба фронта. Был большой праздник, на котором вручили ордена и медали отличившимся разведчикам. Нам вручили новые гвардейские значки с Красным знаменем и обновили записи в красноармейских книжках. Мы стали красногвардейцами! Большей гордости я в своей жизни еще не испытывал.

Глава 18. Из последних сил

…Примерно через неделю нас собрали, посадили на поезд. Доехали мы до станции Филоново. Оказалось, что опоздали на пересадку, поэтому от станции пришлось топать пешком до самой Воронежской области, до следующего узла.

Холодно, уже зима наступает. Тяжело идти, а когда к вечеру снег повалил, вовсе плохо стало. Не идем, а еле ноги передвигаем. Снег глаза лепит, ветер подкашивает… Отстали мы от своих. Прилично эдак. Всю ночь шли, а не нагнали.

К утру только увидели своих. Отдельно от бойцов нас дожидался сам командир полка. Мы прибавили ходу. Комполка ругаться не стал, а только злобно рявкнул на нашего лейтенанта Сидорова: «Что же вы за разведчики, если в хвосте плететесь?!». Покраснел наш командир, глаза опустил, только слышно, как зубами заскрежетал. Обидно нам стало. Бегом побежали. Впереди всего полка, разведчицкий форс проявляли. Двое наших парней через какое-то время свалились от усталости и не поднялись. Их потом в полку подобрали, но назад в разведчики не попали, стали обычной полковой пехотой…

У меня разрывались легкие. Ноги сделались непослушными, тяжелыми, как будто бы чугунные сапоги надел. Глаза не разбирали дороги, а надо было бежать и бежать. Вперед и только вперед! Уставившись в спину бежавшему впереди меня бойцу, я лишь старался не потерять ее из виду. В голове пульсировала жилка, и казалось, что сейчас что-то там взорвется… Тяжелый, сырой и холодный воздух обжигал дыхательные пути. Вот-вот, казалось мне, я упаду и умру. Вдруг пристрелят – комполка уж больно сердитый был на нас! Только эта мысль гнала меня вперед, заставляя продолжать безумный марафон. Снежный ад! Другого слова для этого марш-броска подобрать невозможно.

Я не помню, как, но пришел конец и этой гонке. Мы пробежали большой луг, тяжело дыша, добрались до леса, а затем вышли к Дону, к станции. Привал! Какое счастье – просто остановиться! Какая услада – перевести дух! Мы дошли. После трудного пути нам, разведчикам, дали два дня на восстановление сил. Большую часть этого времени мы спали, пока ехали в поезде.

Глава 19. Трус

Передовая была совсем близко, как мы высадились из поезда. За эти два дня пехота прошла вперед и залегла за Доном, заняв оборону. На линии фронта шли ожесточенные бои, немцы пытались скинуть наши части обратно в Дон, наши сопротивлялись и расширяли плацдарм. Здесь и ожидало меня первое боевое задание в качестве разведчика.

Как только наша дивизия заняла место потрепанной в предыдущих боях, меня и того самого здоровенного украинца Корчагина вызвали в штаб полка и велели отправиться на передовую, к головному батальону, разведать обстановку, количество орудий и машин в зоне действия полка, какие построили немцы укрепленные точки, а потом вернуться с подробным докладом. Поиск предстояло провести тихо, только наблюдение, без вылазок за линию.

С Корчагиным идти на боевое задание мне не хотелось, но приказы, как известно, не обсуждаются. Мне дали карандаш, велели найти бумагу, на которой надо было записать добытую информацию. Найти бумагу в части было сложно. Немного подумав, я выпросил на полевой кухне обертку от пшенной крупы. Разгладил, сложил и спрятал в обшлаг рукава шинели. Туда же положил карандаш и зеркало, с помощью которого можно незаметно разведать обстановку из-за укрытия или подать своим сигнал зайчиком, если надо.

По пути Корчагин молчал, да и я не отличался разговорчивостью. Был он угрюм, не весел, вопреки своему обычному состоянию. Хоть «шпингалетом» не обзывал… Долго ли шли или кротко, дошли до большого поля, на котором чернели, будто свесив головы огромные, неубранные подсолнухи под снегом. За ним находился мост через Дон, а за рекой тянулась линия фронта. Громыхало…

Едва мы ступили на мост, как над противоположным берегом вынырнули два истребителя: наш, ЛаГГ-2 и немецкий «мессер». Немец летел к мосту, а наш заходил ему в хвост, пытаясь помешать разбомбить переправу. Словно две огромные хищные птицы они кружили над рекой, пытаясь сбить друг друга. Пока я наблюдал за зрелищным сражением, отчаянно переживая за нашего летчика, мой попутчик куда-то пропал. Заметив отсутствие Корчагина, мне стало уже не до воздушного боя, который тем более сместился южнее. Куда мог подеваться мой напарник в самый важный момент? Что я скажу в штабе? Что потерял товарища по дороге?

–– Корчагин! Ты где? – несколько раз крикнул я по-русски, озираясь кругом. Никто не отзывался. Потом я внезапно подумал, что Корчагин, возможно, ждет меня на противоположном правом берегу. Стремглав бросился бежать по мосту.

На правом берегу я опять выкрикивал фамилию своего напарника, но снова не дозвался. В отчаянии я взбежал прямо по сугробу на горку возле реки, оглядел близлежащую местность. Пусто было на берегу. Ничего напоминающего здоровую фигуру Корчагина. Чуть поодаль темнели землянки передового батальона, но мне и в голову не могло прийти, чтобы Корчагин спрятался от меня там. Постояв в раздумьях некоторое время, я решил оставить тщетные поиски. Корчагин исчез. Возможно, сбежал. Других вариантов у меня не было. С горки я увидел вдали чернеющие впереди окопы.

Вот она цель – передовая, рубеж нашего батальона. Надо было добраться до них. Короткими перебежками, местами переползая по-пластунски, я добрался до цели.

–– Стой, кто идет! Кто такой? Куда идешь! – встретил меня часовой, щелкнув затвором винтовки.

–– Я разведчик, – коротко бросил ему. Представился. Меня без лишних расспросов проводили в штаб батальона.

Там меня снабдили сведениями о разведанных проходах в минных полях, о наблюдателях, о засеченных наблюдательных пунктах. Потом я выполз в окопы, поползал между воронками на нейтральной полосе, не приближаясь к вражеским позициям. Мне помимо указанных в штабе батальона удалось разглядеть еще один пулеметный ДЗОТ и большое скопление противотанковых ежей в лощинке, густо заплетенных колючей проволокой. Если бы наши пошли в наступление по этой лощине, то ни танки, ни пехота ее бы не прошли.

Разведав всю необходимую информацию, и тщательно записав ее на оберточной бумаге, я направился обратно. Данные нужно было донести как можно быстрее. До моста я добрался благополучно. Встретил наш первый взвод, направлявшийся на передовую. Спросил у знакомых, не видели ли они Корчагина. Никто его, оказалось, не видел. Ребята протопали вперед, я продолжил свой путь.

Едва я дошел до моста, как из одной из землянок, что я видел на берегу, потягиваясь и зевая, вышел мой Корчагин. Целый и невредимый, красавец наш широкоплечий! Видать, выспался, зараза, пока я на передовую ходил! Как не пропустил меня, караулил, что ли? Глаза протирает и на меня исподлобья косится:

–– Скажешь кому, задушу, шпингалет. Понял? – и голосом, и всем злобным видом Корчагин показал мне, что намерен выполнить свою угрозу, если я проболтаюсь. Я промолчал. Сплюнул только Корчагину под ноги и пошел вперед. Этот трус без всяких сомнений мог убить меня и здесь, а вот я его – рука не поднималась.

–– Ну, Вася, рассказывай. Что там видел на передовой? – уже более миролюбиво и заискивающе спросил у меня Корчагин, нагоняя и заглядывая в лицо.

Я рассказал… Про себя подумал, хватит ли у него духу доложить в штабе, что он ходил на передовую? Мне, кстати, он насчет своего поведения слова не сказал.

Да и что тут скажешь?

Наглости этому солдату было не занимать, в отличии от совести. По мере приближения до нашей части он становился все веселее, увереннее, начал балагурить. Расправились плечи, грудь вздымалась колесом… Глядя на его преображение, мне хотелось только одного. Больше никогда не ходить с ним в разведку…

В штаб Корчагин вошел первым. Браво отдал честь и выпалил все, что узнал у меня. Даже глазом не моргнул.

А я? Я не стал его выдавать. Подумал, что рано или поздно трусость Корчагина всплывет и без моего участия. А так как нас было всего двое, никто бы в тот момент не подтвердил моих слов. Кто бы поверил, глядя на такого бравого здоровяка, что он трус, да еще с такой героической фамилией?!

Поэтому и промолчал.

Рапорт начштаба полка принял, похвалил за оперативность. Корчагин буквально расцвел. Сидоров расцвел тоже, командиру приятно, когда его подчиненных хвалят. Наши данные легли на карту и пошли в штаб дивизии для определения целей.

…Через пару дней нам снова дали задание. На сей раз надо было не просто сходить в разведку, а взять «языка», желательно офицера, но сойдет и солдат. Идти на дело нам предстояло впятером. Мне, Корчагину и еще двоим разведчикам рядовым, старшим над нами назначили сержанта Калибулина. Улучив подходящий момент во время сборов, я подошел к сержанту и говорю:

–– Давайте оставим Корчагина. Я ходил с ним на задание. Скажу прямо, трусоват наш Корчагин.

Я вкратце рассказал о его поступке. Калибулин, сам матерый ветеран, посмотрел на меня долгим испытывающим взглядом, словно хотел удостовериться, что я не вру.

–– Ладно, пусть идет. Там и посмотрим, – был его ответ.

Пришлось снова идти с этим трусом. Через Дон перебирались по тому же мосту. Возле знакомых мне землянок, как я и предполагал, Корчагин снова исчез.

Калибулин здорово рассердился. Но мешкать в сумерках в поисках трусоватого разведчика было некогда. Надо было пробраться в расположение врага, чтобы добыть «языка». Путь мы преодолели прямо, как по инструкции: быстро, тихо и незаметно. К тому времени окончательно стемнело.

Проползли через колючку, вжимаясь при каждой вспышке осветительной ракеты. На мины не напоролись, вражеские передовые окопы с караулами тоже миновали, даже не потревожив врага.

Впереди мелькнул свет, как будто на секунду открылась и закрылась дверь. Вот он нужный нам объект – небольшой блиндаж, где засели вражеские солдаты. По ночному, уже зимнему воздуху, звуки и запахи передаются особенно явственно. Мы отчетливо слышали, как переговариваются часовые рядом с блиндажом, чувствовали запах дыма. Услышанный говор был мне незнаком, даже в сравнении с уже слышанной гавкающей речью немцев. Мне доселе не приходилось слышать итальянцев. Но развешивать уши тоже было некогда – в тридцать градусов мороза с ветром на снегу не больно-то разлежишься.

Калибулин шепотом спросил:

–– Ребята, кто из вас хорошо бросает гранату?

Я вызвался первым. До сих пор граната ни разу меня не подводила. В этот момент ошибиться означало бы провалить задание, поэтому я хотел быть уверенным, что все будет сделано четко. Я знал, что не промахнусь, а о других этого наверняка сказать не мог. В общем, хочешь, чтоб было сделано хорошо, сделай сам.

Задание на самом деле было непростое. Гранату надо было забросить в блиндаж через дымоход. Пока ребята разбирались с часовыми, я подполз к дымоходу, прямо по крыше, чувствуя, как скрипит снег в нескольких метрах от спящих врагов. Было слышно, как внутри кто-то кашлянул во сне. Я, не мешкая, сорвал кольцо с гранаты, и опустил, родимую, прямо в дымоход. Рвануло!

К тому времени ребята управились с часовым, заткнули ему рот кляпом, связали руки и мы понеслись обратно, толкая пленника впереди себя. Отовсюду уже неслись испуганные и раздраженные голоса, в любой момент могла подоспеть подмога и расправиться с нашей небольшой группой. К счастью, обошлось.

Пленник шел быстро, что в его положении было естественно. Скажу сразу, если «языки» упирались, то обычно их не жалели. Били прикладами, ножами кололи.

Мы бежали шустро, плотной группой, ощетинившись во все стороны дулами автоматов. Окопы перемахнули в один миг, быстро обстреляв стекавшихся врагов. Затем по одному нырнули под колючкой и оказались почти дома, оставив за спиной возбужденную перекличку и полетевшие в воздух ракеты-лампы.

Перепуганный итальянец что-то быстро залопотал по-своему, когда, выбравшись на безопасное расстояние, уже на нейтральной полосе, мы вынули кляп у него изо рта. Мы его не понимали, но в штабе, подумали, как-нибудь да разберутся с языком «языка». Там спецы сидят как раз на этот случай – итальянская армия Муссолини воевала против нас на Дону. С немцами их, конечно, не сравнишь. Вояки из итальянцев неважные, а вот «языки» – лучше некуда.

Возле переправы нас снова догнал Корчагин. Он что, сторожил специально? Услышав знакомый голос, мы остановились. Из темноты вырисовалась огромная фигура украинца.

–– Заплутал, товарищ сержант, отстал я от вас, по темноте-то – оправдывался он перед Калибулиным и даже не покраснел ни разу. – Вы уж меня простите…

Плюнул Калибулин ему под ноги. Потом посмотрел на меня таким же долгим взглядом, как и перед выходом.

–– Таких, Василий, война не жалует, уж воздаст по заслугам, ты не переживай!

Как в воду глядел Калибулин. Через четыре дня нас бросили в наступление. Весь наш взвод был на острие атаки. Схватка вышла ожесточенной. Ту несчастную землянку, где я угостил итальянцев гранатой, перемахнули сразу, а в лощину даже не совались. Били пулеметы, несколько раз доходило до рукопашной, от залпов артиллерии земля ходила ходуном. Так начиналось освобождение Украины.

Лишь после боя, завершившегося нашей победой, когда мы оттеснили врага на пять километров, мне стала известна судьба Корчагина. Когда мы побежали в гору во время наступления, Корчагин, оказалось, повернул по своему обыкновению подальше от перестрелки, в тыл. Он был убит выстрелом в спину, как самый последний трус. Чьей пулей, так и неизвестно – то ли враги постарались, то ли наши. Он таким и был, а война, трусость не прощает…

Глава 20. Засада

Вместе с пехотой 1 гвардейской армии генерала-лейтенанта Кузнецова и приданными танковыми войсками мы вышибли итальяшек с Дона уже на всем протяжении реки. После жестких боев в ходе наступления они сдавались в плен добровольно целыми тысячами, потеряв боевой дух, отвагу, а порой и снаряжение. Исхудавшие, замерзшие, оголодавшие итальянские солдаты выглядели так жалко, что поневоле к ним просыпались какие-то человеческие чувства. Все же к ним относились иначе, чем к уже привычным немцам – тем да, было и глаз за глаз…

А немцев под самый Новый год мы вышибли из деревни Арбузовка, уже за двадцать километров от Дона. Помню, приехали две БМ-13 «Катюши», дали деловито по три залпа каждая и уехали. А мы пошли в наступление. Деревня горит до небес, а оттуда на нас немцы несутся… с поднятыми руками, кое-кто и седой полностью! Такой вот подарок нас ожидал к новому 1943-му году.

Но радость победы на войне длится недолго. Сегодня враг повержен, а завтра могут побить и тебя. Там же, возле Арбузовки, через несколько дней мы нарвались на немецкую засаду. От нашего разведвзвода к тому времени осталось тридцать четыре человека. Раздобыли коней, чтобы не повторять прошлый марш, и ехали мы, как всегда, впереди полка, бредущего пешком сзади. Шли ночью, чтобы немецкие самолеты полк на марше не разбомбили как раньше, в 1941-ом.

В небольшом заснеженном лесочке, оказалось, нас поджидали гитлеровцы. А поначалу было тихо, только скрипел снег под копытами лошадей да оружие позвякивало. Ни птицы не поют, ни деревья не скрипят. Нам бы догадаться, что это не спроста, но было поздно. Вдруг тишину прорезала автоматная очередь. Засада! Как ударили фашисты по нам, да с обеих сторон жарят – два пулемета, несколько автоматов и винтовки, со счету сбиться! Я кубарем слетел с лошади и укрылся в овраге возле дороги. Стал отстреливаться. Многих наших поубивало прежде, чем они успели схватить оружие, первой же пулеметной очередью, но все же не всех, гады перебили. Завязалась перестрелка.

Бились мы отчаянно, но немцев было намного больше и вооружены были они получше, и автоматы, и винтовок несколько, снайперских, а особенно – пулеметы. Немецкий пулемет страшная штука – разброс небольшой, лента на пятьдесят или сто патронов, и каждая пуля, входя в тело как дырочка, на выходе целый кусок мяса вырывает. Мы его «коса» называли за убойность и скорострельность.

Один за одним смолкали наши автоматы, немцы уже на гранатный бросок подошли. Вскоре отстреливался только я один, овражек спасал – пули поверху стригут. «Все, – подумал. – Конец твоей войне, Василий». Стреляю по чертям фашистским и такую ненависть к ним испытываю, что мысленно с врагами ругаюсь: «Чего ж вам, сукам, дома не сиделось? Отчего вы, черти, на нашу страну напали?!» Уж не хочется умирать, а деваться некуда. Не живым же сдаваться врагу проклятому! Два диска расстрелял, гранаты все истратил, немцев отгоняя, последние секунды доживаю, пока еще патроны есть.

Немцы в маскхалатах белых, видимо тоже из разведки. Как сугроб выглядят, только и видно, что ползает в темноте что-то, да огоньки от выстрелов. Зато крику было – немцы как атаку начали, так и молчание прекратилось. Гавкают со всех сторон, близко уже некоторые. Думаю, скоординироваться хотят – сейчас пулеметы к земле прижмут окончательно, подползет немец и кинет гранату в овражек – тут стены, все осколки мои будут. Хуже чем мясорубка получится.

Лежу так и стреляю отчаянно по теням этим и тут… Как затрещит сзади «Максим». Тра-та-та-та! «Ураааа!» – слышу. Полк подошел и топот такой слитный, сотни ног бегут! Не видать фашистам моей смертушки! Повоюю еще…

Полк, готовый к бою, это вам не застигнутый врасплох неполный взвод. Немцам даже оторваться по нормальному не удалось, наши в штыки пошли сразу же. Ночью так даже удобней, чем стрелять во все стороны, по своим и по чужим. Пулеметы они развернули вдоль дороги, но наши их гранатами закидали.

Трое или четверо нас выжило после той засады. Все, с кем я сбежал в эту дивизию, включая командира взвода лейтенанта Сидорова и черноморца, там легли, а оставшиеся в живых хоть и легко, но раненые, а на мне ни царапины! Военное везение это особый случай. И мне, к счастью, везло на войне неоднократно.

Глава 21. Голос

Уж не знаю, в рубашке ли я на свет появился, но везло мне так, что даже самому иной раз не верилось. Еще задолго до войны, с самого детства я не верил ни в абаасы, ни в Бога, ни в черта. В Маркса с Лениным верил. Но был один такой случай на фронте, после которого я, комсомолец и атеист, в Бога поверил…

После того как наш разведывательный взвод разбили, мы остались служить в штабе полка. Затем двоих наших в автоматную роту определили, а меня оставили связным при командире полка. То ли расторопность им моя понравилась, то ли немногословность. Я письма личные относил, да всякие депеши.

Стояла наша 38-я Краснознаменная гвардейская дивизия, 113-й полк возле города Миллерово в Ростовской области. Там и бои шли. Уже Луганск впереди маячил, многие километры мы по Задонью отшагали. Зима была на исходе.